Если ты огонь, я твой дым

Дай сигарету, а завтра я опять брошу курить.

Не люблю просыпаться ранним утром. Еще больше не люблю просыпаться до рассвета. Перешагивая через спящие тела (а их по пути было, как минимум, шесть), потопала на кухню за водой. Только после того, как смочила горло, мысли немного разъяснились, а сон окончательно ушел. Хоть что-то хорошее. Сейчас я думала, что лучше бы мне продолжали сниться кошмары, чем-то, что снилось сегодня. Во сне я летала. Только жаль, что люди могут летать только вниз. Каждый раз меня ловили сильные руки и прижимали к себе, тихий голос нашептывал что-то на ухо, а губы ласкали шею. Я не видела лица, но точно знала, кто этот ночной гость. И этот факт не радовал меня от слова «совсем». Зевнув для профилактики, оторвала лист от календаря. Вчера закончился ноябрь. Ровно семнадцать лет назад на свет появилась Тимофеева Богдана Витальевна. По привычке взяла два стакана и в оба налила коньяка. Залпом выпила горячительную жидкость с одного, а второй поставила на подоконник. Так надо. За окном еще не рассвело, только редкие снежинки в свете фонаря развлекали привыкший к золоту вокруг взгляд. — Чего не спишь? — раздался из-за спины хриплый после сна голос Геры. — Пять часов двадцать две минуты, — не разворачиваясь, ответила я. На секунду застыло молчание. Тишина резала уши, пробиралась в самые глубокие места души и выворачивала их наизнанку. В свете луны кухня казалась волшебным местом, а не прокуренной комнатушкой три на четыре. Голубой свет успокаивал, но не лечил, а только останавливал непрошеные мысли. Их, благо, было навалом. Гера подошел и крепко обнял меня за плечи. Эту минуту мы переживем вместе, как переживаем всегда. Я всхлипнула, но плакать не собиралась: боль давно ушла, оставив на своем месте только пустоту. — Ты еще не отпустила? — Гера не настаивал на ответе, но лучше так, чем угнетающее молчание. — У меня не было времени вспоминать, — все-таки ответила я чуть погодя. — А теперь есть. И мысли сами в голову лезут. — Понимаю. Дальше мы стояли молча. Каждый думал о своем: Гера вспоминал былые деньки, а я…, а что я? Я тоже вспоминала. — Бодя! — ласковая улыбка светловолосой девочки-подростка озаряла, казалось, весь мир. Почему все говорят, что мы — одно лицо? Она — намного красивее. Она — добрее, светлей. Я — тяжелее. Злее. Но, несмотря на это, все умилительно улыбались, когда сравнивали наши фотографии и говорили, что они — словно в зеркале. Жаль только, что из нас двоих зеркалом была я. Две длинные косички Златы болтались сзади, и буквально каждый второй мальчик считал своим долгом подергать ее за эти самые. — Бодя! — Злата подбежала ближе и присела, чтобы быть со мной на одном уровне. — Мама приехала! Она привезла тебе Барби! Я восторженно вдохнула больше воздуха, но тут же, опомнившись, насупилась. Пацаны засмеют, если узнают, что до сих пор в куклы играю. Все-таки, мне уже девять. — Я просто пойду поздороваться, — четко поставила я перед собой цель и, высоко подняв голову, направилась в сторону подъезда. Как только дверь за нами со Златой закрылась, мы вместе рванули наверх, толкаясь и громко смеясь. Я подбежала к двери первой (потому что бегаю быстрее, а не потому что Злата поддавалась), но сразу открыть ее не решалась. Злата пыхтела этажом ниже, поэтому я терпеливо ждала ее под дверью. — Я так больше не могу! — женский голос из-за двери. Мама? — Люба, успокойся, — пацифистский тон отца. — Чего ты психуешь? — Чего я психую?! Ты целыми днями сидишь в компьютере и строчишь, строчишь, строчишь! Мне надоело так жить! Я хочу быть женщиной, а не мулом! — Ну, чего стоишь? — Злата медленно поднялась по лестнице и уставилась на мое искривленное шоком лицо. — Тебя жду, черепаха, — я бурчу, обижаю Злату, искренне надеясь, что она ничего не слышала. Дверь открывала медленно, чтобы родители успели среагировать и прийти в себя. Папа, потерянный, сидел за обеденным столом, а мама копошилась в пакетах. — Мам? — слезы сами выступают на глазах, ноги сами несут в объятия профессиональной журналистки, моей матери, которая слишком часто уезжает. Ее руки крепко держали меня, перебирали длинные светлые волосы. Мама приговаривала что-то на ушко, а я заливисто хохотала, когда она решала пощекотать меня. Злата стояла рядом и даже не пыталась скрыть счастливую улыбку. Картинка в моей голове поменялась. Теперь солнце не светило ярко из окон, на улице была ночь. В предвкушении десятого дня рождения легла спать раньше, но всю ночь крутилась. Ночью из колледжа должна была приехать Злата. Специально вырвалась на мой первый юбилей. Ради меня. Я спала в своей комнате, когда меня разбудили обеспокоенные голоса из спальни родителей. — Господи, почему ее еще нет? Ты звонил? — голос матери надрывался от боли и страха. Мое сонное сознание еще не поняло, почему. — Я звонил, — спокойно повторил отец. — Люба, пожалуйста, не беспокойся. Злате семнадцать, уверен, что ничего серьезного. Автобус опаз… Его речь окончилась звонким ударом, от которого я окончательно проснулась, а речь в комнате затихла. Зато раздались шаги, легкие и быстрые, которые направлялись в сторону коридора. — Люба, ты никуда не пойдешь. Сейчас пять утра, где ты будешь ее искать? — Отдай ключи, — мама пропустила вопрос мимо ушей. Папа пытался что-то сказать, но его постоянно перебивали. — Отдай ключи. Кто-то медленно потопал в гостиную и стал набирать номер телефона, кто-то опустился на колени в прихожей и тихо плакал. А кто-то лежал в комнате, притворяясь спящим, и жутко волновался за старшую сестру. — Алло? — из коридора донесся обеспокоенный мамин голос. — Да, это я, — в трубке что-то говорили, потому что мама замолчала в ожидании. Глухой удар гласил о том, что она выпустила из рук телефон. Мое сердце застыло: что происходит? Мама тихо приговаривала что-то под нос, но пока папа подходил, она говорила все громче. — Нет, нет, нет, нет… не может быть… боже. Пожалуйста, боже… — Что там? Кто это был? Голос отца не был обеспокоенным или сбитым с толку. Казалось, что он просто хочет спать. Неужели ему настолько плевать на нас? Он не похож на себя. Почему человек, который всю жизнь растил меня и Злату теперь такой отстраненный? Я не слышала, что было дальше. Нет, не так. Я не слушала, что было дальше. Мне уже все было ясно. Без человека зеркало пустует. И сейчас я потеряла своего человека. Я не плакала и не молилась. В то утро я потеряла перестала верить в Бога. В то утро все мои слезы высохли в пустыне, что разрослась внутри моего тела. Но самое главное — в то утро Бодя погибла вместе со Златой и родился новый человек — чужая и незнакомая Даня с мальчишеской стрижкой. Просто чтобы перестать быть зеркалом. Часы на прикроватной тумбочке оповестили, что я родилась ровно десять лет назад. В пять двадцать два. — А ты помнишь, — прервал движущиеся картинки Гера, — как мы с тобой познакомились? — я улыбнулась, скрепя сердце. Конечно, помню. — Ты тогда такой боевой мне казалась, храброй. Я даже завидовал, что какая-то малолетка может постоять за себя лучше, чем я. — Зато ты одевался лучше, — я развернулась и уткнулась носом Гере в грудь. — Я полгода думала, что тебя не Германом звать, а каким-то Васей. Гера рассмеялся, но в его смехе просвечивались нотки напряжения. Отвлекает меня. Знает, что все равно не отвлекусь, а старается. Ради меня старается. Я это понимаю и ценю, так что до конца дня мы будем перекидываться веселыми фразочками и выдавливать почти искренние улыбки. С восходом солнца и до самого его заката никому не покажем, что творится внутри. А завтра продолжится обычная жизнь, без скелетов в шкафу и скрытых внутренних терзаний. — Я похожа на нее? Почему-то сейчас мне нужно было это знать. Через столько лет, когда боль улеглась, а по ночам перестали преследовать точащие твое тело черви. — Да, — Гера крепче сжал меня в объятиях. Он не знал, что ответить, чтобы я успокоилась, поэтому сказал правду. Люблю его за это. — Я знал ее всего два месяца, но вы очень похожи. И не только цветом волос, — он погладил меня за ушком и тихо рассмеялся. Я тоже улыбнулась и на этот раз искренне. — Это хорошо, — я глубоко вздохнула. — Это хорошо… Я открыла глаза, когда на улице было светло. Снег тонким шаром покрыл бетонные дорожки, пожухлую осеннюю траву и пошарпаные кирпичи старой пятиэтажки. На улице слишком тепло, чтобы пороша лежала долго, поэтому, как только я встала с кухонного диванчика, на который меня ласково водрузил Гера, и глянула в окно, там уже была только серая и липкая слякоть. — Доброе утро, — звонко прощебетала из-за спины Спичка. Видимо, сегодня она спала здесь. — Как самочувствие? — Я вчера Хаксли читать пыталась, с закрытой дверью, — я вспомнила вечер, когда внезапно в Притоне начала собираться толпа. Позже это переросло в довольно развязную вечеринку, но меня это мало интересовало. Все-таки Хаксли поинтереснее пьяных россказней взрослых детей. — И как? — Хаксли предсказал развитие всего мира, — пожала плечами я. — А у нас все по Оруэллу... Спичка пожала плечами и полезла в холодильник в поисках съестного. Тут же по кухне пронесся неприятный запах испорченных продуктов, и я поморщилась. Нужно его почистить, определенно. Но не сегодня. Люди просыпались, пили воду, завтракали, смеялись, курили, безлико поздравляли с «вылуплением» и уходили. Последовательность была столь одинакова, что скоро у меня зарябило в глазах, а горло пересохло от стандартных «спасибо». Зеленая облупленная краска на стенах кухни перестала казаться родной и уютной, поэтому я сменила обстановку на маленький куб балкона. Холодно. Люди внизу шли по своим делам, копошились, словно муравьи в улье. Все в черном — словно собрались массово на похорон. Наверно, так оно и есть. Сегодня первый снег похоронил золотую, но такую осточертелую, осень, надежды на бабье лето и хоть какое-то тепло. Только в природе все просто — умерла осень, родилась зима. Умерла зима — родилась весна. И так из года в год. Жаль, что у людей не так. Неожиданно даже для себя достала сигарету. Это, конечно, не дело, но разве я когда-то думала дольше двух секунд? Выпустила из легких ядовитый дым и наконец-то почувствовала себя свободной. Сигареты не заставляли чувствовать себя взрослой, скорее глупой и недальновидной, но мне было все равно. Момент вдыхания дыма нельзя сравнить ни с чем. Пьянящее чувство того, что ты — царь мира. Как говорилось в той песне? Плевать на мораль, мы знаем, что не делаем плохого. Плевать на мораль. — Девушке не пристало курить. На мои плечи опустился горячий и мягкий плед, а я поспешила закутаться в него с ногами. Человек, стоящий сзади, чиркнул зажигалкой, и над моей головой пронеслось еще одно облачко дыма. — Что сближает больше, чем совместное курение на балконе, — съязвила я. — Владислав Александрович, мы словно молодожены. Математик хмыкнул. В таком настроении он меня еще не видел. Да, я язвила, да, я открыто с него смеялась и вступала в словесные баталии. Но все это было так, «на поржать». Сегодня я серьезна, как никогда. И сарказм мой что ни на есть настоящий. — Сегодня ведь не воскресенье? — Не-а. — Так почему пришли? Молчание. Сейчас все было настолько просто, что мне самой не верилось. Морозный воздух хорошо отрезвлял мысли, не давал забыться. Приводил в чувство. — С днем рождения? — почему-то поздравление получилось скорее вопросом. Как уместно. — Я не праздную, — в детали углубляться не буду, а учитель и не настаивает. Он не одноклассник, он понимает, что не все тайны стоит раскрывать и не все скелеты в шкафу стоит разоблачать. Спасибо. Стряхиваю пепел с балкона и наблюдаю, как черные хлопья сливаются со вновь пошедшим снегом. Жар и холод. Огонь и лед. — Я помню, — вырывается внезапно, не так, как я планировала. — Вспомнила все вчера вечером. Математик молчал, но я чувствую, как он напрягся, как прожигает взглядом мою спину, укутанную в теплый клетчатый плед. Мне все равно, что толку тормошить прошлое. Я признавала, что Владислав Александрович вызывает другие эмоции, не на уровне учителя, да и поделать с этим ничего не могла. Но последнее, что я хотела бы делать сегодня — погружаться в Санта-Барбару. И так жизнь порядком нагадила. — И что теперь? — как он может делать такой равнодушный голос? Брал уроки актерского? — Да ничего, — снова выдыхаю дым. — Вы не торопились рассказывать, что мы целовались, так почему бы мне самой не рассказать? Может, Вы тоже забыли. Я говорила спокойно. Математик явно не привык к такому моему поведению, он привык видеть во мне вечный двигатель прогресса, незатухающий огонь. А сейчас моя внутренняя спичка сгорела дотла и рассыпалась прахом на ладони. На его ладони. — Ты говоришь об этом так обыденно, — а Вы так напряжены. — Обычно девушки смущаются, когда разговоры заходят в это русло. — Я похожа на смущающуюся девочку? — грубо перебиваю, но тут же жалею за слишком резкий тон. — Извините. Я была пьяна и не должна была так делать. — А я был трезв, — Владислав Александрович подходит ближе и выбрасывает сигарету через поручень. — Прости. Я киваю. Говорить что-то не имеет резона. А разговор ради разговора глуп и бессмыслен. Теплые руки положили возле меня коробочку, обмотанную розовой бумагой и с большим приклеенным бантом. Я улыбнулась. Это ирония такая, серьезно? Владислав Александрович развернулся и вошел в отепленную комнату. Но за секунду до закрытия двери я услышала беспокойное «Не замерзни». Потуже замоталась в плед. С Днем Рождения, Даня.