Если ты огонь, я твой дым

Слёзы не слабость. Слёзы – это доказательство, что человек всё ещё человек.

— Алло, Данечка? Привет! Ну, как ты? — излишне жизнерадостный голос моего куратора — Раисы Михайловны, заставлял морщиться с отвращением. У меня украли отца, обнародовали нашу жизнь, поместили в интернат, а теперь собираются еще на два года здесь запереть! Как у меня могут быть дела?! — Отлично, Раиса Михайловна. Просто отлично. — Вот и здорово, Данечка! А у меня для тебя хорошие новости! Ваше слушание перенесли на двадцатое декабря! На миг у меня остановилось сердце. Двадцатое декабря! Слушание перенесли на два месяца! Это, по их мнению, хорошая новость?! — Но Раиса Ми… — Не перебивай, Данечка. Я понимаю, что твой отец — не совсем примерный, но… Он очень хочет с тобой поговорить. Ты как? Согласна? Папа хочет со мной поговорить? С чего бы это? Неужели он еще не совсем спился? В душе затеплилась надежда и давно забытая дочерняя любовь, а не ответственность за то, как бы он не свернул себе шею. — Алло? — дрожащим голосом поздоровалась я. Черт, сейчас только слез не хватало! — Данечка? Боже, Данька! Как я рад тебя слышать! Они не хотят говорить мне, где ты, я уже совсем тут с ума сошел! — Пап, — слезы текли градом, а я никак не могла их остановить. — Пап, я соскучилась. Я в интернате за городом. «Надежда». На той стороне раздались тяжелые вздохи. Отец борется с тем, чтобы не расплакаться. Господи, как же я скучаю за ним! — Я постараюсь приехать, как только смогу… Знаешь, а я ведь пить бросил! На работу сейчас стараюсь устроиться. Мне юристы посоветовали, чтобы тебя отдали. Ты, знаешь, прости меня за эти шесть лет. Я… — Пап, не извиняйся, — мы плакали вместе. Такого не было никогда. Этот момент близости, пусть нас и разделяли десятки километров, прочно врезался в мое сердце и мои мысли. — Я понимаю, правда. Я люблю тебя. — А я тебя, Данечка. У меня заканчивается время, эта мегера, — на той стороне раздался гневный крик, — забирает у меня трубку. Не плачь, еще чуть-чуть и мы будем вместе. Как раньше. Трубку забрала Раиса Михайловна, она говорила что-то про неизлечимость алкоголизма и что-то еще, но я не слушала ее, а лишь бросила трубку. Хорошо, что сейчас в разговорной никого нет — засмеяли бы. Я сразу показала себя как сильную личность, вся репутация может напрочь испортится из-за одного невольного свидетеля. Только слезам посрать. Они будут течь и течь, пока в организме влаги не останется от слова «совсем». Я присела на холодный пол и поблагодарила небеса, что сейчас идет урок, и никто не увидит мою слабость. Уронив голову на колени, я закрыла глаза, всматриваясь в футуристические круги, вспоминая все свои неудачи и тяготы и понимая, что все почти закончилось. Теперь все будет как раньше: отец снова напишет книгу, а я поступлю в университет на факультет международных связей. Но кто знает, как обернется процесс, ведь соц. службы непоколебимы в своем неверии в моего отца. Мысль о том, что его могут лишить родительских прав, и я останусь здесь, заставила судорожно всхлипнуть. — Богдана? Этот голос… Почему такой холодный голос внезапно так потеплел? Я открыла глаза — передо мной стоял Владислав Александрович во всей своей красе. Клетчатая рубашка, бабочка, классические очки. Кто бы подумал, что этот хипстер мог стать учителем? — Владислав Александрович, вы мне хоть поплакать спокойно дадите? — я язвила, но в этот раз не было злости. Только грусть. — Плачь, — вопреки моим ожиданиям, математик спокойно согласился. Я уже собралась снова поддаться (а точнее отдаться) апатии, когда рядом со мной приземлилось что-то большое и теплое. Меня обхватили чьи-то руки, а дыхание другого человека раздавалось где-то в районе шеи. От такого жеста доброй воли у меня сперло дыхание. — Владислав Александрович… — начала было я, но учитель меня перебил: — Заткнись, Даня, и рыдай молча. Я не собираюсь быть еще и подружкой-сплетницей, хватит с тебя подушки для слез. Даня. Он впервые назвал меня по привычному сокращению, а не официальному и набожному имени. И, почему-то, это прозвучало настолько лично, что я зарделась. Его дыхание ласкало шею, открытую благодаря короткой мальчишеской стрижке, а руки держали крепко, хоть и нежно. Пригревшись на груди Владислава Александровича, я больше не хотела открывать глаза, но… Раздался звонок, и математик поднялся. Когда успело пройти сорок минут урока? Неужели я задремала? — Богдана, не валяйся на полу! — одернул он меня, когда в зал высыпали старшеклассники. А затем затерялся в толпе, не давая возможности сказать что-либо. — Данька, ты чего, уснула? — Женя с радостной миной вошел в разговорную, привлекая внимание не только мое, но и всех остальных. За ним тащились Лиза и Света, приветливо махая мне руками. — Почему такая заторможенная? — Да так, — медленно ответила я, переводя взгляд с одного друга на другого. — Сон хороший приснился…