***
Сон или явь — не разобрать. Ровно бьётся сердце и дышать легко. Наконец-то тишина в голове. Кожу припекает тёплое солнышко, щекочет закрытые веки, где-то рядом шумит вода. Почти гармония, почти эйфория, не та крышесносная, как волна, смывающая всё на своём пути, но так даже лучше — полный штиль, как раз то, что нужно измученному разуму. Ичиго мог бы вечно валяться так, согреваемый солнцем, горячим песком и водой. Здесь так уютно, нет никаких проблем, забот, не нужно ни о чём беспокоиться. «Эй, просыпайся, студент! Валяешься здесь жалкой шкуркой. Смотреть противно!» Солнце закрывает чья-то тень. Мерзкий расщеплённый голос портит идиллию, рождая только одно желание — выбить зубы его обладателю. Стоит приподнять веки, и сразу проваливается в чёрную бездну — два широко открытых глаза, до краёв наполненные Тьмой, смотрят прямо на него. В него. Ичиго распахивает глаза и резко садится на кушетке. Ни солнца, ни песка, ни ласкового ветерка — он в медблоке Сейрейтея. Зараза! Вырубился всё же. Интересно, надолго ли? В вене игла капельницы — долой её. Осматривает себя, похоже, пока был в несознанке его подлатали. Грудная клетка и вообще вся верхняя половина туловища перемотана тугими бинтами, раны на руках и запястьях обработаны, лицо и губы густо намазаны заживляющим средством, бровь зашита, всю кожу стягивает. Когда он успел получить столько травм? И ведь не болит ни одна. «Ты похож на забальзамированную мумию, которую уже изрядно погрызли скарабеи. Если так нравится изображать болезного, давай местами поменяемся? Чего силе зря пропадать?» Чёрта с два! Ичиго игнорирует надоедливого собеседника и поднимается с кушетки. Силе действительно пропадать нечего — чувствует он себя прекрасно и валяться здесь не намерен. В шкафчиках всегда есть сменка для санитаров, не бог весть что, но лучше чем заляпанные кровью лохмотья. «Молчишь? Думаешь, сделаешь вид, что проблемы нет, и она исчезнет. Хренушки! Я никуда не исчезну больше. Мы одно целое, забыл?» Ага. Забудешь тут. Ичиго молча достаёт зеленую «пижаму» и мягкую обувь санитара, не по размеру немного, но сойдет. Слышится щелчок замка. — Куда это вы собрались, Куросаки? — на пороге Унохана-сан. — Вам лежать надо, — спокойный, но строгий голос заставляет замереть, словно его застукали как воришку. «Как с маленьким ребёнком, ей богу. Сколько ещё ты будешь позволять так с собой обращаться? Подумаешь, пара царапин. Пошли её нахуй и уходим!» — Который час? — заполошно спрашивает Ичиго, пропустив мимо ушей ценный совет своего альтер эго. — Утро уже. «Утро! Слыхал? Ты валялся в отключке полдня и всю ночь. Позор! Пролежней нет, м?!» Вот чёрт! Когда же он уже заткнётся? Стоп! Утро?! Ичиго быстро восстанавливает в памяти события получается вчерашнего уже дня — драка, ругань, кровища… Отец! Отец же приезжает! Вспомнив о нежданно нагрянувшей семье, начинает одеваться быстрее. Плевать ему на все наставления, отца надо встретить! — Унохана-сан, спасибо за всё, — благодарит Ичиго, закончив с одеждой, — мне бежать надо. Со мной всё в порядке, честно! Загляну к вам завтра, лечите сколько влезет. — Не дождавшись ответа, под укоризненный вздох выскальзывает за дверь и бежит на выход, в надежде успеть в аэропорт вовремя. В коридоре налетает на Ренджи. — Чувак, тебе уже лучше? — спрашивает друг. — Да! Пока! — на бегу отвечает и торопится к выходу. Хоть бы больше никто знакомый не встретился, думает, выбегая на улицу. «Наверное, апельсины тебе болезному тащит!» — Не унимается голос, игнорировать который с каждой минутой всё сложнее. — Да уймешься ты?! Чего вообще вылез?! — О провидение, он заговорил со мной! — издевается голос. — Ты позвал — я здесь. — Я не звал! — громко огрызается Ичиго и прикусывает язык, заметив оглядывающихся на него прохожих. Со стороны он, должно быть, похож на сумасшедшего — рожа в синяках, больничная одежда и сам с собой разговаривает. Нужно быстрее добраться до метро. — Как это не звал? — звучит почти обиженно. — Всегда зовешь, когда тебе нужна помощь. — И в чём же помощь? — сдержанно спрашивает, спускаясь в недра подземки. Около платформы со свистом тормозит электричка. Ичиго заходит в полный людьми вагон. Вроде бы по времени вполне успевает. Конечно, придётся объяснять отцу и сёстрам свой странный вид, но придумает что-нибудь, в конце концов он никогда не отличался спокойным нравом, подумаешь, подрался, с кем не бывает. — Твоё жалкое человеческое тело не смогло вместить всю полученную энергию, а вот я и больше поглотить могу. Где бы ты был, если бы не я! — Заткнись! — не сдержавшись, рявкает Ичиго и ловит удивлённый взгляд разговаривающего по телефону мужчины рядом. Приняв злобный выкрик на свой счёт, он убирает мобильный и отходит подальше от странного парня. Зараза! Его точно в дурку сдадут. Как же он злится на… на этого! Сказать на себя самого язык не поворачивается. Они разные настолько, что просто не могут быть одним целым. И почему его вторым «я» оказался настолько мерзкий тип?! «Кого это ты мерзким назвал, слизняк?!» Ичиго сжимает зубы, чтобы не ляпнуть вслух ещё чего-нибудь. Как же достало! А ещё больше бесит, что этот прав. Ичиго действительно не справился с выносящим потоком энергии и, как не крути, должен быть благодарен своей тёмной половине, за то, что его голова всё ещё на плечах, а не разлетелась, как гнилая тыква. Давление было чудовищным, и всё могло закончиться гораздо плачевнее, он мог не выжить, или покалечить кого-нибудь, или… Вот чёрт! А что же с Гриммджоу, если Ичиго так торкнуло?! Он-то был в Сейрейтее под присмотром и демон у него хоть и мерзотный, но по силе на зависть всякому. А что если Гриммджоу не справился? Он же ушёл, и навряд ли кто из Сейрейтея пошёл его искать. А что, если он сознание потерял? Или сердце не справилось? Потеря крови, наконец! От переполняющей энергии боль не чувствовалась совершенно, да и сейчас не чувствуется, но это вовсе не значит, что раны не опасны. Ичиго-то подлатали, а вот Гриммджоу… Совсем один… Где-то… Чёрт! Нужно срочно его найти! Убедиться, что Мудак-сан жив-здоров. Спасибо, кровь, он всё ещё чувствует связь, но это не значит, что с Гриммджоу всё в порядке, если с ним случится что-то, Ичиго никогда себе… «Переживаешь за кошака своего облезлого? Надеюсь, он сдох где-нибудь в подворотне. Бесполезное чучело! Он не нужен тебе. Никогда не был нужен. Забудь о нём.» — Если ты сейчас же… — замолкает на полуслове, ловя косые взгляды со всех сторон. Поезд останавливается, и женский механический голос объявляет нужную станцию. Ладно, сначала отец, потом любовник, решает Ичиго. Любовник? Весь гениальный план летит к чертям, потому что сейчас Ичиго не может думать ни о чём, кроме Гриммджоу, потому что он больше не хочет его скрывать и ему безумно стыдно за свою глупую выходку. Мало Джагерджак ему врезал! Только бы не было поздно. Только бы… Сосредоточиться не получается, радость встречи с семьёй омрачают тяжёлые мысли о… любовнике, чего уж там, по каким бы причинам они ни были вместе, то, что между ними, не изменить — они живут вместе, вместе спят, и как бы Ичиго не злился, он очень беспокоится и… скучает. Уже скучает, хочется бросить всё и бежать разыскивать Гриммджоу, убедиться, что с ним всё в порядке, обозвать его мудаком и обнять. Вот тогда будет хорошо. Ичиго влетает в терминал, когда на табло прибытия уже светится номер рейса, и первые пассажиры начинают выходить в зал. В аэропорту огромное количество народа. Конечно, вспоминает Ичиго, Обон** же, по старой традиции отмечающийся в Токио в июле. Сегодня последний, завершающий праздник фестивальный день. За ворохом своих забот Ичиго совсем забыл, что надо бы отдать дань памяти предкам, и не заметил традиционных украшений повсюду и даже днём горящих фонарей. Силясь разглядеть среди разноцветной толпы своих, Ичиго усиленно думает, что делать. Он бесконечно рад увидеть семью, но вот момент они выбрали крайне не подходящий — слишком много проблем, с которыми нужно побыстрее разобраться, и у него совершенно нет времени вести сестёр на ярмарку и смотреть фейерверк. Ишшин Куросаки всегда был лояльным, любящим и понимающим отцом. Он никогда не «носился» вокруг сына, всегда предоставляя тому возможность выбора и самостоятельных решений. Именно поэтому сейчас Ичиго живёт и учится в другом городе, а не сидит под отцовским крылышком. То ли дело его сёстры — они младшие, они девочки, им нужна защита и опора, по крайней мере до замужества, момент которого Ишшин готов оттягивать до пенсии. До их пенсии. Его маленькие детки — всё, что осталось от любимой жены, очень рано покинувшей этот мир. Но вернёмся к Ичиго, как бы Ишшин не был горд сыном, сколько бы самостоятельности не предоставлял, то что он видит сейчас… это. Это? Это! Это не просто свезённые коленки или фингал под глазом после дворовой драки. Это, блин, слов нет. Спору нет, шрамы украшают мужчину, но обычно соперники Ичиго выглядят как отбивная, а у него максимум пара царапин. И одет он крайне странно — то ли санитар, то ли больной; говорил он, конечно, что устроился на подработку в какую-то клинику, но что же сын и день, и ночь там батрачит? И избивают его там же? Всё увиденное лишает дара речи и даже желания обнять, просто из страха причинить боль. Может быть, рано папа сыночку столько воли дал? — Сынок?.. — всё что может сказать Куросаки-старший, глядя на опухшее разукрашенное синяками нечто, отдалённо напоминающее ему собственного сына. Встретив испуганно-удивлённые взгляды отца и сестёр, Ичиго судорожно пытается придумать правдоподобное объяснение своему внешнему виду, он-то и забыл, что выглядит как сбежавший после долгих жестоких побоев партизан, потому как чувствует себя отлично, не считая не отпускающего ни на минуту беспокойства. Это они его ещё вчера не видели, всё же Унохана-сан — волшебница. «Скажи, что за девчонку заступился, ты ж у нас бесстрашный самурай!» — Подсказывает мерзкий голос. — За девчонку заступился. Как самурай… — ведётся на подначку Ичиго и тут же жалеет. Ну блин, нашёл кого слушать. Отмаза, конечно, неплохая, но думается, что подвох где-то впереди. Несколько секунд могильного молчания, и в глазах отца и сестёр вместо беспокойства загорается отчаянное любопытство. Они бросаются к нему с объятиями, резко позабыв про внешний вид. — Девочка! Ты обязан нас познакомить! — радостно вопит отец и хлопает сына по спине, аккурат по свежим царапинам. — Ты же победил, братишка?! Она красивая? Познакомь, познакомь нас, Ичи-нии! — перекрикивают друг друга сёстры, обнимая его с двух сторон, изрядно потискав за треснувшие ребра. Ну мать!.. Ну зараза! Мерзкий-премерзкий демон! Ну вот, что теперь делать, а?! Ичиго готов себе язык откусить. С какой-такой девочкой их знакомить? А они ведь не отстанут, он свою семейку знает. В голову лезут неуместные картинки с Гриммджоу в коротеньком миленьком платье и белых чулочках, он развратно скалится, пошло облизывает губы и нагло подмигивает подбитым глазом. Ичиго передёргивает, а мерзкий голос в голове ржёт, как сумасшедший. Отлично! Похоже, всем, кроме него, весело! — Поехали в гостиницу, — отрывает от себя облепившее его семейство и словно мрачная грозовая туча разворачивается к турникету. После размещения в гостинице и позднего завтрака, за которым Ичиго принял краткие поздравления с днём рождения и выслушал миллион вопросов о своей мифической девушке, он готов застрелиться. Ещё никогда в жизни он столько не врал, каждую фразу приходилось тщательно обдумывать и клещами вытягивать из горла, но собраться и мужественно признаться, что никакой девушки у него нет, а отделал его как котлету собственный любовник сил не нашлось. Позор! Позор на его рыжую голову! Перед отцом и сёстрами так стыдно, что скорее бы сбежать, что он и сделал под предлогом того, что он все-таки прямиком с работы, ему нужно переодеться и предупредить, прости Господи, свою «возлюбленную» о предстоящей вечером встрече в городе, на которую, под испытующими взглядами отца и сестёр, он поклялся её привести. Ну и что теперь делать?! Мелькнула малодушная мысль позвонить Орихимэ, но Ичиго отмёл её, как невозможную. Во первых, втягивать Иноуэ в собственное враньё он не имеет права, а во вторых, столкнуться сейчас с её крылатым монстром тоже не лучшая идея, не то чтобы он так боялся Улькиорру, но и провоцировать первым не за чем, раз уж подруга с ним по собственной воле. Ещё, конечно, есть Рукия, и она-то скорее всего не откажет, в её актёрском таланте сомневаться не приходится, но опять же — враньё. Как всё это Ичиго надоело! Лучше всего прийти одному и просто сказать, что мифическая «она» прийти не смогла. Тоже ложь, но наиболее безопасная. Размышляя подобным образом, Ичиго наконец добирается до дома. Лифт бесшумно едет вверх, пальцы холодеют с каждым этажом. Если Гриммджоу там нет… Толкает, как всегда, не запертую дверь и сразу же понимает, что переживал и беспокоился зря. Гриммджоу дома. И, похоже, не один. Стоны и влажные звуки, доносящиеся из спальни, неоспоримое тому подтверждение. Вот же! До последней секунды, до последнего шага Ичиго глупо надеется, что это всего лишь телевизор, пока жестокая реальность не предстаёт перед ним во всём своём мерзком блеске. Умирающим или больным Гриммджоу совсем не выглядит. Его Величество вальяжно развалился в большом кресле. В густом облаке фиолетовой дымки, серебристыми нитями вьющейся вокруг тела. Руки расслабленно покоятся на подлокотниках. Ни единого синяка на лице и теле. Чуть приоткрытые губы, лениво прикрытые веки, обнаженный безупречный торс, грудь медленно вздымается от чуть потяжелевшего дыхания. Джинсы расстёгнуты, приспущены и ни чем не прикрытый… королевский жезл в полной боевой готовности. Нет слов… Причина столь пикантного состояния очевидна. Напротив, на кровати, на кровати в которую они вместе ложатся каждую ночь, ласкают друг друга два переплетённых тела. Девчонка с длинными рыжими волосами, водопадом стекающими с края, словно жидкая бронза, и поразительно белой кожей, но может так лишь кажется из-за контраста с чёрным шёлком. Парень такой же рыжий, забавно лохматый и совсем юный, не старше самого Ичиго. Они ласкают друг друга — сначала только руками, а после, устроившись в классической позе, в которой сам Ичиго никогда не пробовал, в ход идут умелые рты. Девица, встав на четвереньки, оказывается сверху и глубоко принимает в рот у лохматого юнца. Тот, в свою очередь, лежа на спине принимается вылизывать её. При этом оба одновременно балуются, растягивая друг друга блестящими от смазки пальцами, и кажется, что трахать этих двоих будет некто третий. Лицо пылает. Во рту мгновенно пересыхает. Ичиго сжимает кулаки и зубы. Вот это… Горячая картина, ничего не скажешь. Нет, он, конечно, не думал, что беспардонный Джагерджак будет рыдать в подушку или рассыпаться в извинениях, но это. Это! Не лезет уже ни в какие рамки! Ичиго не может отвести глаза от кровати, от двух переплетённых, стонущих от удовольствия тел. Откровенный, уж слишком прозрачный намёк невозможно не понять. Поиметь парочку рыжих захотел, значит?! Ничего никогда не бывает просто так и этот спектакль, показательное действие, тоже. Констатация факта, что Ичиго конченный дурак, если думал, что Гриммджоу хоть что-то, хоть отдалённо чувствует к нему. Это он — настоящий, и ведь никогда не скрывал своей поганой блядской сущности, но в глубине души, наивной и чистой души, Ичиго всегда надеялся. На что-то… «На что?! Очнись, глупый мальчишка, он тот, кто он есть. Только голод. Только жажда. Кровь и удобное тело рядом. Только и всего.» Надо бы врезать наглецу, вытащить этих рыжих из кровати и спустить с лестницы, а потом трахнуть гада, раз уж ему так неймется! «Ну так давай! Он этого и ждёт, разве ты не видишь? Он не может убить тебя, зато может показать, как сильно ненавидит.» Напряжение гудит в комнате. Дрожат оконные стёкла. Вода в пустом аквариуме за спиной закипает и бурлит, словно раскалённая лава в жерле вулкана. Температура повышается с каждой секундой. Резкий удушливый запах раскалённой проводки наполняет комнату. Ичиго не двигается с места, только лишь зубы сжимает так, что вот-вот раскрошатся. Не поднимаясь из кресла Гриммджоу, смотрит прямо в глаза, с вызовом, почти с наслаждением. Присоединишься? Немой вопрос и ни тени смущения. Очнувшись от тумана похоти, парочка рыжих замирает, в ужасе наблюдая за двумя разъярёнными вампирами. Оба они в синяках, с разбитыми лицами, сжимают кулаки со сбитыми в кровь костяшками. Но страшнее всего их глаза. У одного словно две чёрные дыры пустые и холодные, бесконечно глубокие, словно бездна. У второго горят слишком ярко — ультрамарином, а вертикальные тонкие как игла зрачки отливают кроваво-красным. Два демона. Два зверя, готовых броситься друг на друга и разорвать в клочья. Лампы и светильники по всей квартире разом взрываются, разлетаясь на мелкие осколки, засыпают пол раскалённым стеклом. Рыжие подрываются с кровати, даже не пытаясь собрать разбросанную по полу одежду, как были нагими, бросаются к двери, надеясь, что ни один из демонов не попытается их остановить. Хлопок входной двери. Один на один. Снова. Слитным тягучим движением Гриммджоу поднимается и делает шаг вперёд. Между ними меньше метра и чёрная ненависть. «Посмотри в его глаза, ты видишь там любовь, честь, преданность? Ха-ха! Их никогда там не было. Он не нужен тебе. Никогда не был нужен. И если ты не можешь убить его, это сделаю я!» В глазах чёрная мгла, она грохочет в голове, ревёт, вопит, кипит и пылает в адском огне поднявшейся злости. «Давай! Выпусти меня!» Это не будет дракой и уж тем более честным боем. Ичиго готов кричать от бессилия. Просить Гриммджоу остановиться. Перестать провоцировать. Прикажи. Прикажи мне уйти! Иначе не сдержаться. Иначе… — Чего ждёшь?! — Ледяной голос. Оскал пантеры. Ичиго слышит, как рвётся последняя цепь. Бросок вперед. Грохот тел, свалившихся на пол. Пальцы безжалостно сжимаются на горле. На фиолетовое марево наслаиваются клубы багряно-чёрного дыма, заполняя каждый уголок пространства. — Этого ты хочешь?! Свободы?! Что ж, я подарю тебе её! — голос двоит, перетекает в мерзкое карканье. «Давай! Убей! Сожми пальцы крепче! Не сдерживай меня!» Слишком громко. Слишком хочется поддаться этому зову. Он не нужен тебе! Никогда не был нужен! А кровь шепчет так тихо, что Ичиго едва ли может уловить слова. — Думал… я буду ждать… тебя, как верный пёс и… облизывать ноги? — хрипит, задыхается, но глаза по-прежнему горят слишком ярко. В них нет страха. Только решимость и злость. А что в его собственных глазах? Бесконечная тьма? Жажда силы? Жажда убийства? Чёрной скользкой змеёй она пробралась внутрь или всегда была там? Быть может, что-то сдерживало её раньше? Не давало пробраться в самое сердце? Ичиго на миг прикрывает глаза, силясь услышать хоть что-то, помимо кричащей чёрной злости. Что-нибудь, во что он … «Братишка! Ичи-ни!» — Звонкие голоса сестёр. Они любят его, всегда будут любить. Он не станет монстром. Ради них! Он никогда не причинит им боли. «Куросаки-кун!» — Искренний и немного печальный голос Орихимэ. Столько раз звавший его из Тьмы, столько раз спасавший его. Не станет монстром. Он ещё не извинился перед ней. «Ягодка…» — насмешливый и нахальный, сладкий и ласковый, низкий и томный. Полный желания. Он не может лгать. Слова могут, но не голос. … до сих пор хочет верить. — Нет, — пальцы начинают мелко дрожать. Тьма медленно отступает. — Даже у бешеных псов есть честь и верность. — Так тебе нужен честный и преданный? — Мне нужен был ты! Пальцы разжимаются, скользят по лицу, вытирают крошечные слезинки в уголках синих глаз. В первый и последний раз. — Убирайся! — Приказ, наконец. Ичиго поднимается. Ноги сами несут. Сбежать, пока ещё есть силы. Подняться удаётся только со второго раза. Добраться до ванной. Умыться. Хоть немного остудить пылающую кожу. Чёртов мальчишка! И откуда столько силы?! Валялся под ним, пригвождённый к полу, словно пришпиленная иглой бабочка. Давление настолько сильное, что шевельнуться не мог, пока пальцы сжимались, перекрывая доступ кислорода. Это его ягодка? О, нет, кто бы это ни был, это точно не Ичиго. Но не убил. В последний момент Тьма отступила. Почему? Неужели он всё ещё верит? А во что верит сам Гриммджоу? Кому и что доказывает? Себе или Ичиго? Себе, что рыжий мальчишка ему по-прежнему безразличен? Ха-ха, заткнуться бы! И признать уже наконец, что нет. И никогда не было. Горстями набирает холодную воду, пытаясь смыть липкий жар, словно ладонями обхвативший лицо. Не спасает. Не спасает от приступа панического страха, накрывшего внезапно, как незадачливого серфингиста крутая волна. Чего же он боится больше? Что завтра всё закончится или, что Ичиго разжал пальцы из жалости. Не захотел добить. Благородный, честный, преданный! Ни это ли всегда раздражало и так нравилось в нём? Восхищала его безграничная вера в добро и справедливость. Вера в самого Гриммджоу, хотя у него нет и грамма этих качеств. Кран слишком низко над раковиной, чтобы изогнуться и засунуть под него башку целиком. Ледяную струю бы на затылок. До ломоты и сведённых челюстей. До пробирающего озноба, лишь бы только унять этот сводящий с ума жар собственного бессилия. Это не кожа горит — собственное дерьмо внутри плавится, медленно обтекая по стенкам, липнет, не позволяя вырвать всё и забросить куда подальше. Всё ещё болит… всё ещё может болеть обугленная головешка, бьющаяся в груди. Хочется заорать, сломать или разбить что-нибудь или стену попинать, физической болью приглушая ту, что кислотой жжёт изнутри. Почему? Почему так?! Вернувшись в комнату, видит разворошенную постель. Сжечь бы эти простыни теперь! Перевёрнутое кресло, битое стекло на полу. Приоткрытый шкаф, в котором целая куча чужой одежды вперемешку с его дорогими рубашками. В ванной висят два полотенца, в подставке две зубные щётки. На подоконнике стопка учебников и тетрадей. Две кружки из-под кофе стоят на кухонной стойке. А Ичиго ведь даже кофе не любит. Гриммджоу прикусывает разбитые губы, растравливая едва подсохшие ранки, снова идёт кровь. Сползает на пол прямо в кучу стекла, раня и без того пострадавшую кожу. Почему он не замечал всего этого раньше? Кучу вещей, ему не принадлежащих, которые совершенно не раздражают его, давно став частью этой квартиры. Частью его жизни. Кажется, даже джинсы надетые на нём, принадлежат Ичиго. И всё это исчезнет завтра. Вот он — корень всех бед, точка невозврата, конечная станция — Ичиго. Дерзкий рыжий мальчишка, заполонивший его жизнь своими вещами, своим присутствием, своим теплом, храбростью, честью и бесконечной верой. Всё он. Никакая жажда или голод не могут изменить этого. Нечем крыть больше. Глаза натыкаются на аквариум, вода в нём давно успокоилась, не кипит больше. Он пустой. Красивый, с прозрачной голубой водой, с разноцветными кораллами и декорациями, с множеством граней и оттенков, от грубых, шершавых до нежных и бархатных. Рыбкам было бы удобно и весело жить в нём. Но он пустой. Всегда был пустой. Бездушный. Гриммджоу ненавидит эту огромную стеклянную коробку, до краёв наполненную водой, в которой никто не живёт, и лишь пузырьки воздуха бесконечно тянутся со дна вверх, чтобы лопнуть и исчезнуть на поверхности. Мне нужен был ты… Стекло хрустит, идёт мелкими трещинами, а в следующую секунду аквариум разлетается на части. Вода вперемешку с острыми осколками заливает пол, растекается по всей комнате. Пустой он всё равно бесполезен.***
Успокоиться получается только спустя несколько часов. Блуждая по улицам, Ичиго пытается уложить в голове всё произошедшее за последние несколько дней и, самое важное, то, что чуть не убил своего любовника или нет-нет, уже не любовника и даже не напарника, надо привыкать к мысли, что они теперь не вместе. С завтрашнего дня станут. Эксперимент над Ннойторой и Неллиэль прошёл удачно, они оба хорошо себя чувствуют, не проявляя признаков зависимости. В скором времени комитет по делам вампиров представит Ннойторе обвинения в попытке преднамеренного убийства, хотя Неллиэль не заявляла, но у Джилги и так достаточно прегрешений, которые комитет обязательно раскроет. Неллиэль теперь абсолютно свободна. Неужели Гриммджоу ждёт такая же участь? Или «поправочка» в воспоминаниях? Он ведь тоже был членом Эспады, и никто просто так его не отпустит, избежать потери воспоминаний он может, лишь продолжая работать на Сейрейтей. Но вряд ли гордая пантера добровольно захочет строчить отчёты по приказу, а без способностей в оперативном отделе ему делать нечего, да и вообще никогда он не хотел работать на светлых. Он хочет свободы, и, как не посмотри, Ичиго его лишает её. Уложив всё это в своей голове, Куросаки справедливо решает, что Гриммджоу имеет полное право злиться и ненавидеть его. Но неужели обязательно нужно вести себя так… Как? Наслаждаться последними днями своей жизни вампира, после разрыва связи прежней она не будет. Что он должен делать? Сидеть смирно и ждать своей участи, как верный пёс? Вот уж точно, преданным щенком Гриммджоу никогда не был. Он берёт то что хочет, не спрашивая разрешения, и уж тем более не заботится о чужих чувствах. Это Ичиго всё никак не может избавиться от навязчивой идеи, что кроме зависимости между ними есть ещё что-то, и даже после разрыва они смогут… общаться. Общаться, ага. Особенно после того, как чуть не убили друг друга. То, что было в спортзале и то, что произошло сейчас дома — это страшно и недопустимо. У самого края Ичиго совсем себя не контролировал, даже не так, это был не он, а тот другой, прячущийся во тьме. И сила. Сила была совсем иная. Жёсткая. Жаждущая. Беспощадная. Пока его пальцы сжимались на шее Гриммджоу, он не чувствовал ни злости, ни ненависти, ничего вообще, только желание убить. Это никогда не должно повториться. Никогда. Никогда… Ичиго возвращается в Сейрейтей. Ехать в гостиницу к семье в таком состоянии не лучший вариант, принять душ и переодеться необходимо, а больше идти ему совершенно некуда. У него даже дома теперь нет, конечно, как члену Сейрейтея ему предоставят временное жилье, на следующий год можно восстановиться в общаге или даже снимать квартиру, но это будет не его дом. Так странно, он переехал к Гриммджоу всего несколько месяцев назад, но уже считает это место своим настоящим домом. Которого теперь нет. Осталось только забрать вещи и… всё. Вечер наступает слишком быстро. И никакие разговоры «по душам» с Ренджи и Рукией не помогают и никак не исправляют настроения. Он должен. Сейчас он натянет улыбку, поедет к отцу и сёстрам, пойдёт с ними на фестиваль, будет есть яблоки в карамели, восхищаться салютом и снова лгать про свою несуществующую девушку, а завтра посадит семью на самолёт, вернётся в Сейрейтей и… Начнёт новую жизнь. Без Гриммджоу. Город пестрит множеством огней. Всё вокруг украшено фонариками, флагами, веерами, гирляндами и шарами хризантем, превращающими город в разноцветную мозаику, бурлящую смехом, улыбками, яркими нарядами и хорошим настроением. На улицах шумно и весело, люди гуляют, развлекается, радуются. Ритмичный бой барабанов и звон серебряных бубенчиков заставляет приплясывать при ходьбе, постепенно объединяя людей в огромную процессию, кружащуюся под музыку в традиционном танце Бон одори, в котором семейство Куросаки непременно принимает участие. Стоя в стороне, Ичиго с грустной улыбкой смотрит на отца и сестёр, возможно, в другое время он тоже с удовольствием развлекался бы вместе с ними, но сегодня мысли его заняты совершенно другим и настроение совсем не праздничное. Всё, о чём он может думать, это как бы удержать себя в руках и не сорваться по какой-нибудь глупости, обуздать разбушевавшегося внутри зверя. Огромное скопление разнообразной энергии, сосредоточием которого стали сегодня улицы совершенно этому не способствует. Он чувствует сотни людей и вампиров, энергетические нити которых вьются, сплетаются и звенят, дополняя и перекрывая друг друга. Это чертовски нервирует. Где-то здесь в толпе Рукия, Ренджи и добрая половина Сейрейтея, но выделить кого-то конкретного совершенно невозможно. Члены Эспады тоже могут быть здесь, может быть, даже сам Айзен, неудивительно было бы случайно столкнуться с ним. Как Ичиго отреагировал бы, а точнее, как отреагировало бы его второе «я»? Или с Улькиоррой, если он здесь, привёл ли он с собой Орихимэ? Или с… Ичиго нервно прикусывает губу. Блин, да зачем он снова думает о нём, вот уж кто точно здесь не объявится. Тёплые ладони накрывают глаза, заставляя вздрогнуть и напрячься. Расслабился, дурак, задумался о вечном, не заметил даже, как кто-то подкрался сзади. Уже готовый развернуться и научить шутника хорошим манерам Ичиго замирает и даже задерживает дыхание, когда его ухо обжигает знакомый шёпот, а тело обвивает невидимая лента желанной энергетики. — С днём рождения, — шепчет Гриммджоу и притягивает ближе к своей груди всё ещё напряженного напарника. Сдержать радостную дрожь стоит огромного труда. За несколько часов чувство вины, стыда и безысходности вымотало Ичиго всю душу, а сейчас в одно мгновение полегчало. Будь то по прихоти связи или голода, но надо признать, что Ичиго чертовски не хватало этих рук и голоса. Особенно сегодня. Соберись, тряпка, не время таять, как первый пушистый снежок на ладони. — Что? Неужели в городе шлюхи закончились? Вот же блин, не хотел же так резко, а вдруг он снова взбрыкнёт — устраивать показательное представление с кровопролитием посреди толпы не очень-то красиво. Но Ичиго так рад, что его гад стоит сзади и прижимает к себе, шепчет ласково и, кажется, больше не ненавидит, что чем-то нужно срочно остудить себя, хотя бы словами. — Я мудак, — короткое утверждение. На удивление нежные руки сползают с лица и плавно перетекают на шею, ниже, на грудь, поглаживают и притягивают ближе. — Признать, что ты мудак, не значит перестать им быть. Ну вот откуда эта дурацкая язвительность? Ичиго крепко смыкает веки, боится запрокинуть голову и посмотреть в глаза, потому что он очень близок к тому, чтобы разреветься, как сопливая девчонка. Вдруг сегодня он обнимает его в последний раз? Гриммджоу беззлобно усмехается, укладывает голову Ичиго на своё плечо, медлит, несколько секунд рассматривая лицо, синяки которые сам же и оставил, склоняется ниже и легко касается губами его губ. Невидимые искорки энергии трещат и рассыпаются в разные стороны, а кровь поёт и радостно бежит по венам, расслабляя уставшее тело. Ичиго послушно разворачивается в кольце его рук. Запах. Резкого парфюма и сигарет. Его кожи. Знакомый и любимый. Родной. Желанный. Наполняет лёгкие. Невозможно надышаться. Нет сопротивления. Нет противостояния. Нет столкновения двух жаждущих стихий. И даже жажды нет. Сейчас и едва ли не впервые это просто поцелуй. Без привкуса крови на губах. Нежный, ласковый и сладкий-сладкий. Раздаётся треск, и в небо взмывает светящаяся ракета. На пике она взрывается яркой сине-красной звездой и рассыпается водопадом мерцающих искр, заполняя небо танцующими огнями. Ичиго чувствует невероятное облегчение и эйфорию, настоящую эйфорию, вызванную искренней радостью, а не чувством удовлетворения. Стоять бы так вечно, затерявшись в толпе и мельтешащих огнях. Пусть исчезнет весь мир, но только не это прекрасное чувство, расцветающее в груди яркими бархатными цветами, такими же яркими как снопы искр фейерверка, распустившегося в небе. Грохочет, раскрашивая горизонт разноцветными красками, отражаясь вспышками в счастливых глазах. Грохочет громко, как сердце, едва не пробивающее грудную клетку. Свистит и срывается, как сбившееся дыхание, распускается глубоким вдохом и медленно угасает выдохом. Снова и снова. — Прости. Поцелуй заканчивается, а голос звучит мягко и искренне. Прости. Гриммджоу не вытаскивает это слово из себя клещами, как обычно, говорит не потому что должен, а потому что хочется, так он чувствует сейчас. Всё в этом «прости», никаких больше слов не нужно. Ичиго кивает и утыкается носом ему в грудь, пытаясь восстановить дыхание. Тепло. Приятно. Объятия крепкие. Нежные. Надежные. Его объятия. — Не хочу терять тебя, — тихий шёпот музыкой звучит в голове, — никогда не хотел, — грустной музыкой. Не хочу терять тебя… Признание. Наконец-то признание, которого Ичиго ждал и жаждал так долго. Глаза жжёт. Тело кажется ватным и абсолютно неуправляемым. Лёгким. Приятно саднит губы. И этот голос. Голос, которым он говорит каждый раз, когда хочет успокоить, усмиряет даже против воли. Раствориться бы в нём и больше ни о чём не думать. Так хорошо. «Это только сейчас, пока спит голод, завтра ему снова понадобится кровь, и вы вернётесь к тому с чего начали… Посмотри на него…» Почему всё хорошее заканчивается, не успев начаться? Ичиго отстраняется и смотрит на разбитые губы, налившийся фиолетовым след от удара на челюсти, царапины и кровоподтеки на шее, отчего-то Гриммджоу больше не прячет их. Мерзкое уродство на его красивом лице. К горлу снова подступает колючий ком, а к глазам слёзы. Это он сделал. Это сделал Ичиго. Контроль, а вернее, полное его отсутствие — вот что сводит с ума. Находясь рядом, никто из них не может себя контролировать. И где гарантия, что в следующий раз они не переступят последний предел, к которому и так подошли ближе, чем вплотную. Ичиго никогда не простит себе, если огонь в этих синих глазах погаснет. Никакое «хочу» не может быть важнее жизни и безопасности. А Ичиго опасен, нечто тёмное внутри него, и в первую очередь для Гриммджоу. Не время сейчас распускать сопли, не время думать о себе. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Завтра Ичиго отнимет у Гриммджоу его силу. Кровь замолчит и перестанет звать, вливать свой яд им в уши. И так будет правильно. — Так нужно, — не смей дрожать, голос. Надо быть сильным. — Ты знаешь. — Ичиго отпускает Гриммджоу и разворачивается, если ещё хоть секунду пробудет рядом, то больше не сможет отпустить. Так хочется обернуться, чтобы ещё раз взглянуть на него, но Ичиго знает, что Гриммджоу уже нет за спиной. Внутри что-то ломается с надсадным треском…