***
… Алая капля с тихим глухим шлепком падает на носок военного ботинка и медленно расплывается. Ещё одна. Ещё. Ещё. Кровь заливает пол под ногами, и сладковато-металлический запах наполняет комнату. Тихий всхлип затих, не успев родиться. Босые ноги отрываются от пола и судорожно семенят в воздухе. С извращённым чувством непередаваемого удовольствия Ннойтора сжимает зубы на тонкой шее своей жертвы, словно дикий зверь. Чувствует, как жизнь уходит из хрупкого тельца, как маленькие кулачки, отчаянно колотящие его по груди и плечам, теряют силу, разжимаются, руки тяжелеют и безвольно опускаются вдоль тела, бьющегося в коротких судорогах. Она толком даже закричать не успевает, давится набранным в тяжело вздымающуюся грудь воздухом, когда он сжимает её шею и впивается зубами в бьющуюся венку. Глаза стекленеют, закатываются: у неё от боли и стремительно утекающей жизни, а у него — от удовольствия. Жадные глотки. Отвратительные чавкающие звуки. Кровь пачкает губы, стекает с подбородка. Блаженство. На несколько долгих секунд мир окрашивается в багровые оттенки. Эйфория обволакивает и топит в удовольствии — ни с чем не сравнимое чувство полного счастья и вседозволенности. Свежая тёплая кровь обжигает горло, разливается по венам, наполняя тело силой. Да-а!.. Жажда покорно отступает, и разум медленно проясняется. Полутьма маленькой комнатушки дешёвого борделя, коих на улице красных фонарей в избытке. Сбитые, замаранные потом, спермой и кровью простыни и ставший вдруг отвратительным запах крови. Мёртвой крови. Ннойтора брезгливо отбрасывает от себя бездыханное тело неудачливой проститутки. Очередной. С глухим стуком тело девушки падает на пол, словно мешок с прогнившим дерьмом. Именно такой Ннойтора видит её. Обнажённую в синяках и засосах. Обезображенное ужасом лицо, закатившиеся глаза и истерзанная шея, разорванные артерии, из которых всё ещё сочится кровь. Остывшая и отвратительная на вкус. Руки липкие. В алом. Лицо стягивает подсыхающей корочкой. Отвратительно. Тошнит от этого! Ннойтора дотягивается до простыни, вытирает руки, лицо, потом замечает испачканные ботинки. С ненавистью питает мёртвую девчонку, наклоняется и тщательно вытирает обувь. Можно уходить. Закрывая за собой дверь, Ннойтора не испытывает сожаления. Он перестал запоминать лица, перестал считать. К чему вести глупый учёт мертвецов или крови на своих руках ничего не стоящих жизней… Виски всё ещё пылают, но сбесившееся сердце восстанавливает привычный ритм, нахлынувшее возбуждение постепенно сходит на нет, эйфория отступает, оставляя после себя только горечь во рту. Сознание больше не раздирает на части. Голод и безумная жажда — которую не могут утолить ни изнуряющие тренировки, ни наркотики, ни секс, ни выпивка — отступают, перестают выгрызать его изнутри, перекручивая внутренности. Ещё немного и температура тела придёт в норму, горячечный жар схлынет, а кожа перестанет гореть и покрываться испариной. Останется только сила. Её хватит на несколько дней. Неделю, может чуть больше. А потом снова. Безумная жажда, кровь, эйфория… Чёрное чудовище внутри — источник безумия и силы — снова потребует еды. В баре Ннойтора опрокидывает подряд два стакана чего-то крепкого. Хорошо. Сознание абсолютно ясное. Нужно убираться отсюда, пока никто не обнаружил труп. Нужно выспаться. Завтра важный день. Завтра ему присвоят очередное звание в его стремительно взлетающей вверх карьере… Свет раздражает глаза, пробивается под закрытые веки и выводит из оцепенения, из кровавого дурмана воспоминаний. Одинокая лампочка болтается над головой и свет от неё слишком яркий, наверное, потому что обычно здесь слишком темно, а глаза Ннойторы в темноте видят гораздо лучше. Он не может подняться, даже пошевелиться. Под ним всё мокрое и липкое, красная влага пропитала одежду или кожу — всё черное — не отличить. Слышится отдалённый грохот и звон, звук медленно капающих капель. Перед ним и позади тёмный коридор и двери, двери, двери. Ни одна из них не заперта. Они открываются с противным скрежетом, и всё, что было скрыто за ними, просачивается наружу. Звуки. Образы. Размытые отголоски воспоминаний. … Голова раскалывается. Виски пылают и отбивают ритм, словно отбойные молотки. Словно в бреду, в изматывающей изнурительной горячке. Почему? И трёх дней не прошло с последней кормёжки, а голову разрывает изнутри. Голод впивается в плоть заточенными как бритва зубами и выдирает куски мяса. Ннойтора пытается сфокусировать взгляд, прорваться сквозь багряную мутную тьму, застилающую глаза. Дышать глубоко и ровно. Не сорваться. Нельзя терять контроль. Сосредоточиться на словах лейтенанта, несущего какую-то тарабарщину. На его губах… На пульсирующей на шее венке. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Ровно бьётся сердце, качающее драгоценную кровь. Пульс стучит в голове. Один шаг. Один укус… Нельзя. Нельзя гадить там, где ешь. Ха-х! Какая ирония, ест он как раз не здесь. Лейтенант продолжает свой доклад. Что он несёт? Сморгнув смолянистую черноту, Ннойтора заставляет мозг различать звуки, складывая их в слова. Такое простое, казалось бы, действие сейчас даётся ему неимоверно трудно. — Да заткнись ты уже! На нервы действуешь! — Капитан?.. — лейтенант замирает, смотрит на командира со смесью непонимания и страха. «Коровья рожа, — думает Ннойтора. — Скот, уготованный на забой.» Молодой лейтенантик отчаянно сжимает форменную фуражку. Идеальная выправка. Идеальная форма. Идеальный доклад. Идеальный ужин. Невинный, глупый ребёнок, который от вида крови грохнется в обморок, где уж там выстрелить в упор или руками вырвать из груди ещё бьющееся сердце. Командир неподвижен, не видно даже, как вздымается грудь при дыхании. Глаза прожигают в подчинённом сквозную дыру. Безумный чёрный взгляд, полный неподвижного мёртвого блеска. Нечеловеческий. Он словно парализует, окутывая тугой липкой паутиной. Лейтенант глотает вязкую застрявшую в горле слюну, за невозмутимой внешностью безрезультатно пытаясь спрятать свой страх. Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! — Капитан, разрешите продолжить? — осторожно обращается подчинённый, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Аура командира, само его присутствие всегда вызывало ощущение угрозы, а сейчас это нечто большее в прямом и переносном смысле. То ли комната уменьшилась до размеров спичечного коробка, то ли капитан Джилга увеличился в размерах. И в глазах его мерцает… Жажда. Сейчас бы бежать без оглядки или вопить не своим голосом, но дыхание перехватывает от страха… Вместо человеческих на лейтенанта уставились два матовых блестящих мраком глаза — ни зрачка, ни радужки — две глубокие чёрные дыры. Губы чудовища растягиваются в зверином оскале, размыкаются, и вместо ровного ряда зубов появляются два длинных чёрных изогнутых жала, покрытых мутной клейкой слюной. Одеревеневшие пальцы конвульсивно сжимают фуражку. Бежать! Да только ноги как ватные. В голове непрекращающийся шум, собственных мыслей не слышно. Не подходи… Скот. Кусок мяса. Не годный ни на что, кроме как стать кормом. Смердит страхом. Хочется убить его. Запинать ногами. Пнуть с размаха ботинком в лицо, вышибить мозги. Вонзить зубы в податливую плоть и терзать, рвать на части, пока жертва не зайдётся в предсмертных хрипах. Пока свежая кровь не остудит кипящее раскалённой лавой сознание. Ноздри трепещут и расходятся, предвкушая сладковатый запах смерти. Тук-тук-Тук-тук-Тук-тук-Тук-тук!!! Стук чужого, готового разорваться сердца набатом грохочет в голове. Короткий хриплый вскрик гаснет, не успев вырваться из сжимающегося горла. Кровь… Алое марево. Вкусно. Глаза закатываются от блаженства, когда первая капля попадает в рот. Хочется смаковать её, медленно перекатывать на языке, только терпения слишком мало. Новые укусы. Ещё. Ещё. Терзать и рвать, пока жертва не перестанет биться в агонии, не перестанет дёргаться и хрипеть, не обвиснет безвольной куклой. Самое приятное чувство на свете, когда в твоих руках угасает чья-то жизнь. Открыв глаза, Ннойтора едва успевает сдержать рвотный позыв. У его ног лежит изуродованное нечто, которое больше нельзя назвать человеком, теперь это действительно кусок мяса. Истерзанный, обглоданный шмат с разорванным горлом, с кровавым месивом вместо лица. Чёрт! Это не проститутка из борделя. Это боевая единица элитного подразделения регулярных войск. Была. Ннойтора трёт виски, пачкая их кровью, смотрит на свои руки, по которым густо стекают алые капли. Он рвал свою жертву, словно дикий зверь. Вгрызался, зубами и пальцами отдирая целые куски плоти. Будь проклят этот невыносимый голод! С каждым днём, с каждой жертвой он всё злее. Пожирает изнутри. Сводит с ума. Нужно избавиться от тела. От того, что осталось от тела. От улик. Нужно держать себя в руках. Сохранять ясность рассудка… Свет единственной лампочки, бьющий прямо в глаза, выдирает из мрачного сна, хотя можно ли назвать сном то состояние погружения в кровавые воспоминания, где царят только ужас, отчаяние, боль, забвение, безразличие, апатия и всепоглощающая жажда? Шаги… Звуки. Шорохи. Шёпот и крики. Они всё громче. Всё ближе. Они выбрались из своих темниц и окружают со всех сторон. Стоит единственному здесь источнику света погаснуть, и они набросятся на Ннойтору. Разорвут на части, с жадностью пережёвывая внутренности. … В голове по-прежнему шум. Свет фар отражается в боковом зеркале, слепит глаза. Слишком близко. Паранойя? Конечно, паранойя. Запускает свои липкие щупальца под кожу, оплетает тело и шепчет, шепчет… Особенно громко, когда в багажнике мешок с изуродованным трупом. И всё же слишком близко, слишком давно его преследуют эти фары. Петляя по ночным улицам, Ннойтора всё дальше уезжает от центра, но фары не отстают, они, как два огромных жёлтых глаза, следуют за ним по пятам, выжигая своим огнём уверенность и ясность сознания. Неужели погоня? Неужели кто-то знает? Кто-то видел? По виску скатывается прозрачная капля. Во влажных ладонях скользит руль. Концентрация ни к чёрту. Температура тела снова подскакивает, и жажда жжёт изнутри. В голове шум. Я знаю. Знаю. Знаю-знаю-знаю-знаю! Тебе не сбежать! Отвратительный запах забирается в ноздри и не даёт дышать. Словно труп не в багажнике, а здесь в салоне, уже начавший разлагаться, источает отраву, забивая лёгкие гниющим смрадом. Дорога… отблески уличных фонарей на чёрном асфальте сливаются в размытые пятна, расползаются перед глазами, словно раковая опухоль, пожирают пространство. Лобовые стёкла затягивает красная жижа, как та, что хлюпала под руками и ботинками, когда он заматывал свою жертву в пленку. Ннойтора пытается протереть стекло рукой, чтобы очистить обзор. Ладонь мгновенно становится влажной от крови. Что за?.. Что это, чёрт возьми?! Этого не может быть! Это галлюцинации. Плод воспалённого сознания. Кто-то вторгся в его разум. Кто-то играет с ним. Кто-то такой же, как он. Шум в голове превращается в ультразвук. Из ушей, кажется, тоже идёт кровь, звон такой, что черепная коробка сейчас не выдержит и просто лопнет как переспелый арбуз. Ннойтора тормозит, в окна всё равно ничего не видно, кроме багровых потоков слой за слоем медленно стекающих по стеклу. Ультразвук немного утихает, переставая насиловать барабанные перепонки, а слева раздаётся тихий придушенный хрип. Затаив дыхание, Ннойтора медленно поворачивает голову… На соседнем сидении сидит его лейтенант, плотно завернутый в полиэтилен, но сквозь прозрачную плёнку видно изуродованное лицо, со свисающими потемневшими и запёкшимися, словно жжёная бумага, ошмётками кожи. Из растерзанных на шее артерий и сухожилий всё ещё сочится тёмная кровь, а из разорванного широко открытого рта вырываются булькающие хрипы. Я знаю. Знаю. Знаю-знаю-знаю-знаю! Лампочка мигает и потрескивает. Ннойтора отчаянно пытается удержать ясность сознания. Это всего лишь глупые сны, воспоминания. Он стремительно теряет силы. Истекает кровью, вместе с которой из тела испаряется драгоценная энергия. Шаги… они всё ближе. Крики всё громче. Они совсем рядом, облизываются и капают слюной. Ждут, когда свет погаснет. … Золотистое свечение и россыпь ярких искр окружают плотный оранжевый спектр. Только фигура внутри этого спектра слишком тёмная, словно он не её, словно она украла его, укрылась, спрятав свою настоящую сущность — дьявол в ангельском обличии. «Твой язык слишком дерзкий и грязный, а твоя слава бежит впереди тебя…» От воспоминаний об этом голосе Ннойтору до сих пор пробирает дрожь. Амбициозный и излишне самоуверенный, с неутолимой жаждой крови, со свирепым зверем внутри Джилга всегда считал себя неуязвимым. Что могут глупые людишки, годные только на убой, на пищу для высшего разума? Им никогда не встать рядом с ним, не дотянуться. Ради развлечения смешивая с грязью слабых и не задумываясь бросаясь на сильных, Ннойтора верил в свою непобедимость и никогда не задумывался, что на пути ему может встретиться некто, способный в два счёта сломать его волю. Способный подчинять одним только взглядом, словом, лёгким взмахом руки. Такой силы он всегда жаждал и теперь никогда уже её не достигнет. … Собственная кровь заливает лицо, а глаза, зияющие чёрным масляным блеском, прожигают противника насквозь. Ненависть и жажда кипят внутри, лишая последних остатков разума. Бессильная злоба… Не пошевелиться. Холодная сталь обжигает горло. Как щенка его притащили сюда и поставили на колени. Сопротивляться или даже просто держать глаза открытыми с каждой секундой всё сложнее. Золотисто-оранжевое марево окутывает всё вокруг, словно мертвенный саван. Воздух неуловимо густеет от количества энергии, разлитой в пространстве, и вязкой жижей застревает в горле. Все опоры, блоки, тщательно выстроенные стены, вибрирующие от повисшего напряжения, жалобно скрипят, рушатся все ментальные щиты, крошатся в пыль и пеплом оседают под ноги. Ннойтора ненавидит себя за слабость, которую проявляет сейчас, за безвольность и полное бездействие. Из последних сил разум рвётся из призрачных цепей, рычит и заливает лезвие катаны у горла ядом, но тело не желает двигаться, оно как послушная марионетка склонилось перед хозяином и покорно ждёт своей участи. «Ты рычишь и борешься, словно животное, что же… — Ннойторе кажется, что существо — а назвать его человеком он не может — перед ним улыбается, хотя в тени не видит лица. — Надевай, пёс», — велит хозяин. К склонённым коленям Джилги падает чёрный ремешок с металлическим кольцом посередине. И руки, словно живя собственной жизнью, тянутся к «подарку», вставляют кольцо в рот, так что невозможно больше свести челюсти, а дрожащие пальцы застегивают ремень на затылке. «Ты станешь прекрасным дополнением моей коллекции. Я дам тебе то, чего ты так жадно желаешь — силу и власть, но за это…» Хозяин подходит ближе и подносит руку к насильственно раскрытому рту пленника. И снова не в силах совладать с собой, Ннойтора высовывает язык и лижет подставленную ему ладонь, а секунду спустя вместо пальцев его язык обжигает острое лезвие меча. Заточенная сталь легко входит в плоть, рассекая кончик языка надвое. От боли Ннойтора едва не теряет сознание. Не может пошевелиться, лишь истошно орать и пытаться унять судороги, пробивающие всё тело. Кровь тонкой струйкой стекает по подбородку и заливает пол под ногами. Впервые не кровью его собственных жертв. «Твой буйный норов и твой дерзкий язык будут принадлежать мне.» Хозяин разворачивается и уходит, а перед глазами Ннойторы калёным железом пылает цифра пять — клеймо, которое останется с ним навсегда… Свет лампы почти не виден. Перед глазами всё плывёт и застилает ненавистно красным, как и в ту, сейчас кажущуюся очень далёкой, ночь. Тогда Ннойтора думал, что попал в Ад. Он получил силу и научился её контролировать, но потерял самое дорогое, что у него когда-либо было — свободу. Сознание по кускам продолжает кидать картинки прошлого, раздирая голову на части. … — Найди способ разорвать эту чёртову связь! — орёт Ннойтора и, словно загнанный в ловушку зверь, мечется из стороны в сторону. — Но, мой прекрасный каракурт, это невозможно, — с изрядной долей притворного сожаления и едкой иронией отвечает Заэль, картинно разводя руками, — чтобы освободить тебя, нужно убить инициатора и даже в том случае ты скорее всего сойдёшь с ума от жажды. Хотя куда уж больше, — ехидно шепчет, украдкой скашивая глаза в сторону Джилги. Если до этих слов Ннойтора просто бесился, то теперь он — паровой котел, который рвануть может в любую секунду, и плохо скрываемые ужимочки Заэля совсем не способствуют задержке этого взрыва. — Слушай ты, гусеница проблядская, — угрожающе рокочет он, наступая на Заэля и нависая над ним как огромная скала, — мне плевать как, но ты сделаешь это! — хватает «друга» за отвороты идеально сидящего пиджака, тянет на себя и приподнимает так, что тот едва может коснуться пола носками лакированных ботинок. — Я знаю, на что ты способен, видел, — шипит Джилга, — а ещё знаю, что Айзен-сама не в курсе некоторых твоих способностей. Пока не в курсе! — угроза в последней фразе более чем очевидна. Чёрный взгляд, пропитанный ненавистью, пробирает насквозь. Густая мутная капля яда медленно стекает по гладкому паучьему клыку, вот-вот сорвётся с кончика и обожжёт Заэлю кожу. Он пытается отпрянуть, отодвинуться, защититься, но паук сильнее, держит крепко, сковывая своей невидимой паутиной словно стальными цепями. Внезапно с силой опрокидывает свою добычу на пол и немедленно добавляет пинок под рёбра, наслаждаясь хриплыми попытками Заэля вздохнуть. — Сделай, понял! — железные пальцы хватают за подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Иначе я тебя сожру! Проигрывать всегда больно, особенно, когда не считаешь противника достойным. Её же даже за противника нельзя было считать, так небольшой ухаб на дороге. Ннойтора, как огромный каток, должен был проехаться и сравнять её с землёй. Он всегда отчаянно стремился сломать, размазать, уничтожить. Стремился с того самого дня, когда впервые встретил её. Увидел ясные глаза с холодной поволокой безразличия и несгибаемой сталью, за которыми тщательно скрывалось безграничное терпение. Она отвечала ему играючи, словно не всерьёз, словно жалея глупого ребёнка и умиляясь его бесполезным попыткам. Почему он прицепился именно к ней? Кабы знать ответ… Одним своим невозмутимым видом, горделивой осанкой, жестами, движением красиво выгнутой брови, улыбкой, словами, мыслями она приводила его в бешенство. Нарушала привычное состояние мрачной бесконечности, будила внутри нечто… что он похоронил давным давно, после первого и самого яркого вкуса — ощущения собственной власти над другими, слабыми. После первой капли пролитой им крови. Убить. Придушить. Размозжить голову. Выпустить всю чертову кровь. Заставить сердце перестать биться, заставить хрипеть, задыхаться, медленно умирать и молить о пощаде. Смотреть на угасающий взор и хохотать безумно и громко. Радоваться победе. И сразу. Разорвать ненужную одежду, добраться до желанного тела. Кусать до крови, слышать стоны и крики, и видеть полыхающее пламя в затуманенных страстью глазах. Хочется, хочется, хочется… Глупая вражда — глупая победа. Свет снова мигает. Почти погас. Шорохи. Шаги всё ближе. … Неллиэль приваливается спиной к стене, трёт лицо, пытаясь сосредоточиться. Да, тяжело думать, когда в голове такой хаос. Впрочем, в голове Нелл сейчас не хаос, там пустота абсолютная. Она не помнит ничего, что связывало бы её с прежней жизнью, даже имени. Не подозревает о собственной сущности, не контролирует её, а значит и власти у неё больше нет. Осталось совсем немного. Её штормит и шатает. Дисгармония внутри выматывает организм. Спектр тускнеет с каждым шагом и каждым выдохом. К утру она будет гореть и изнемогать от жажды, и вот тогда… Тогда. Неуклюже наклоняясь, едва не заваливаясь на бок, она сбрасывает с ног дорогие туфли. Так лучше, немного тверже стоит на ногах. Тяжело вздохнув, собрав волю в кулак, отталкивается от стены. Ннойтора облизывает пересохшие губы в предвкушении — она ответит ему за каждый приказ, за каждый проигнорированный взгляд, за каждую каплю своей проклятой крови, будет мучиться и гореть в агонии, будет умолять, ползая у него в ногах. Он замирает в нескольких шагах, скрываясь в тени. Неллиэль бредёт бесцельно уже несколько часов, кажется, она просто идёт вперёд, стараясь найти район потише и потемнее, что ж это только на руку. Он следит за ней с самого начала, как только она в панике выбежала от Заэля — чтоб его, ублюдка — который позволил ей уйти. Скользкий мстительный гад! Но так даже интереснее. Куда забавнее наблюдать за её беспомощностью. Играть в кошки-мышки. Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать! В тишине, зацепившись за голые ветки кустарника, шуршит пластиковый пакет — Нелл резко оборачивается на шорох. Ннойтора едва успевает прижаться к ближайшему дереву и замереть. Долго всматриваясь в темноту пустынной улицы, Неллиэль пытается разглядеть хоть что-то в обрывках чёрного. Ни звука. Ни шороха. Губы её дрожат. Тонкие лапки страха касаются кожи. Голова болит, а температура тела повышается. Не спуская внимательного взгляда со своей тени, она пятится и боится издать хоть малейший звук, пока её не оглушает вой сирен и визг тормозов. Патрульная машина едва не сбивает девушку посреди дороги. Неллиэль даже не пытается отскочить и не пытается сопротивляться, когда полицейские усаживают её в машину. Она не может отвести глаз от тенистых деревьев у тротуара. Она смотрит прямо на него. На Ннойтору. Смотрит в упор, но не видит ничего, кроме пустой улицы и темноты. Погасив мигалки, полицейский автомобиль быстро скрывается в ночи. Джилга выходит из своего укрытия, взглядом провожая патрульную машину. Дьявол! Она так смотрела на него. Она почти видела, почти различала среди тьмы колебания мрачного спектра. Слышала его дыхание. Она всё ещё чувствует его. Полиция увезёт её в участок и оставит там как минимум до утра. К этому времени она начнёт гореть, разум перестанет фиксировать реальность и всё, что она будет чувствовать — невыносимый голод. Ннойтора прикусывает губу — к утру и он начнёт сходить с ума от жажды, но, в отличие от Неллиэль, он знает чем её утолить. В пустой тюремной камере ночью никто им не помешает. Здесь мрачно. Тихо. Пустой полицейский участок, только дежурный за стеклом — пройти через эту человеческую дурочку, не видящую дальше своего носа, проще простого. О да! Теперь им точно никто не помешает. Ннойтора сжимает тонкие прутья решётки, отделяющей его от Нелл, и растягивает губы в широком оскале. Как приятно видеть её в клетке. В состоянии пространственного коматоза. С растерянным взглядом. Потерянную и слабую. Ты видишь меня? Чувствуешь? Неллиэль беспокойно оглядывается по сторонам, ощущая, как по коже бегут мурашки, словно тончайшая паутина оплетает её тело, сковывая дыхание. Шёпот. Она слышит странный шёпот. Кто-то зовёт её. Нел-лии-ээль… Зовёт, но здесь никого нет. В камере она одна, а коридор пуст. Свет тусклый, но проход хорошо виден — длинный коридор, а в конце пост дежурного. Может быть, она не помнит своего имени, но знает, что такое полицейский участок, и здесь она в безопасности. В большей безопасности, чем на улице. И всё же… Нел-лии-ээль… Кто-то зовёт её из мрака. Девушка поднимается с жёсткой скамьи, делает маленький шаг к решётке. Ближе… Шёпот становится громче, а может быть, это всего лишь плод её воспалённого сознания, но голос такой знакомый. Она точно слышала его раньше, только раньше он не звал её, не манил к себе так настойчиво. Он был резким нетерпеливым и злым… Нелл прикрывает глаза и делает ещё шаг. Ближе… Пальцы до боли сжимают железные прутья. Как же хочется ещё ближе, хочется дотронуться до неё, опрокинуть на жесткую скамью, на пол, прижать наконец к стене. Добраться до тёплой, почти обжигающей кожи, почувствовать, как бьётся сердце, как течёт кровь по сетке сосудов, ощутить её пряный вкус у себя на языке. Ближе, Неллиэль… Подойдя вплотную, Неллиэль, всё так же не открывая глаз, берётся за прутья прямо над руками Ннойторы. Подтянувшись, она всем телом вжимается в решётку, словно желая просочиться сквозь неё, и замирает, вглядываясь во тьму. Что-то там есть. Нечто, затаившееся во мраке. Движение. Шорохи. Живое. За закрытыми веками нечто огромное чёрное. Пульс частит, а тело покрывается холодным потом. Вместе с дрожью по телу проходятся тонкие мохнатые лапки, оплетая шёлковыми нитями. Нелл сдавленно выдыхает, чувствуя чьё-то дыхание на своих губах, и тянется ближе, ближе… — Где ты таких находишь только? — Всё для тебя. Услышав голоса, Ннойтора отскакивает от камеры и прижимается к противоположной стене. Кто-то приближаются. Две пары ног топают по коридору. Кто, чёрт возьми, снова смеет мешать ему?! Словно очнувшись от гипноза, Неллиэль открывает глаза, отпускает прутья и отходит назад к скамье. Странное видение исчезло, а перед ней снова коридор, по которому к её камере приближаются дежурный и незнакомец, судя по форме тоже являющийся представителем какой-то службы. Ннойтора отступает дальше по коридору, скрываясь в полумраке. Несколько секунд стоит абсолютная тишина, потом раздаётся глупый смешок. Да, этот клоун только и умеет, что ржать. Джилга едва сдерживает злобное рычание, как же ему сейчас хочется размозжить эту тупую взбалмошную башку. Одного удара хватило бы, но если не отступить, не спрятаться, Гриммджоу обязательно почувствует его. — Ну, Неллиэль, как семья, как дети? Какого чёрта он тут делает?! Джагерджак сгибается пополам от хохота — ржёт на весь участок, не в силах остановиться. Бешеная ярость клокочет внутри Ннойторы, как пар под давлением, ещё немного, и мощный взрыв снесёт напрочь всякую осторожность и здравый смысл. — Вижу, вы ребята знакомы, — девчонка суёт Гриммджоу в руку ключи от камеры, — забирай свою принцессу. У меня смена кончается. — У меня тоже кончалась, пока ты не позвонила, — шипит тот в ответ и отпирает решетку. — Пошли, — хватает Нелл под локоть. Неллиэль не сопротивляется, что-то спрашивает, но слышно только дикий ржач Джагерджака. — Пока, Тацуки. Дождавшись когда всё стихнет, Ннойтора выбирается из участка. Он так зол, что готов убить первого встречного, жаль, что ночью на улице никого нет. Чёртов Джагерджак — продажная шлюха светлых! Чёртов Сейрейтей! Теперь достать Нелл Ту будет намного сложнее… Из горла вырывается хриплый кашель, пересохшие губы обжигает собственная кровь. Сколько ещё он будет истекать ею на этом полу и задыхаться, заточённый в собственном мире, словно в газовой камере? Он мечтал умереть в битве, испустить дух до того, как тело коснётся земли, а вместо этого утопает в собственной крови и кишках. Если бы он умел плакать или просить прощения, то сейчас был бы самый подходящий момент. … Двое суток. Уже целых два дня Неллиэль в руках светлых, а Ннойтора на стену готов лезть от жажды. Всё начинается с головных болей, сначала их можно терпеть, но вскоре любой звук набатом отдаётся в черепной коробке, глаза болят от света, а мир переворачивается с ног на голову. Стимуляторы, вытребованные у Заэля, ничуть не помогают, лишь немного понижают температуру тела, и всё равно кажется, что кожа вот-вот воспламенится, обуглится до кости. Мышцы скручивает чудовищными спазмами напряжения так, что кажется сухожилия лопнут и треснут кости. Все тело одновременно и совершенно невыносимо жжёт, свербит, ноет, колет и разрывает на тысячи осколков, хочется залезть под кожу, вывернуться наизнанку, выдрать это ощущение с мясом. Лихорадит и трясёт всё время. Кости словно наполнились трухой, в которой копошатся опарыши, отчего дико выламывает все суставы. Хочется орать, разбежаться и со всей силы впечататься головой в стену, лишь бы закончилась невыносимая лихорадка. Кровь кричит. Воет. Стонет. Зовет и шепчет миллионом разных голосов. Требует. Вернуть свою хозяйку. Ничем не утолить жажду. Не заменить. Ннойтора ненавидит Неллиэль, но она нужна ему — два одинаково сильных и взаимоисключающих желания сводят с ума. И чем больше он сопротивляется, тем сильнее впивается зубами голод. Рассудок мутнеет с каждым вздохом. И сил терпеть больше не остаётся. Из горла вырывается звериный вой, а разум затмевает багровый дым, уничтожающий все остатки здравого смысла, все остатки человеческого. Он. Во что бы то ни стало. Должен. Вернуть. Неллиэль. Себе… Свет перед глазами тускнеет. Звуки теперь доносятся будто издалека. Наверное, так и приходит смерть, нестрашно и совсем незаметно. Хорошо. Так лучше. Смерть лучше болезненных воспоминаний, бесконечным калейдоскопом крутящихся в голове. Шаги. Теперь совсем рядом. Слышно, как что-то хрустит и крошится под чьими-то ногами. Сглотнув собственную кровь, подступившую к горлу, Ннойтора с трудом открывает глаза. В свете единственной лампочки перед ним вырисовывается тонкая тень, шагающая по тёмному коридору. С каждым шагом она становится всё более узнаваемой и наконец в свете тусклой лампы видно лицо. Ннойтора совсем не удивлён, скорее он даже ждал своего посетителя. Последнего посетителя. Он фыркает, пытаясь пренебрежительно усмехнуться, но заходится в очередном приступе кашля, пачкая лицо и шею в собственной крови, брызнувшей изо рта. — Скули-и-ишь? — издевательски тянет посетитель, откровенно наслаждаясь беспомощностью Джилги. Во взгляде светится не прикрытое злорадство, от которого у Ннойторы в последней вспышке бессильной злобы сжимаются кулаки. — Не хочется умирать? — Пошёл ты, — хрипит Ннойтора и демонстративно отворачивается. Он уверен, что ничего хорошего ждать не стоит, но надежда против воли мелькает перед глазами, наверное, так устроен человек — хватается за соломинку и надеется до последнего. Ха-х, он и не думал, что настолько человек. Настолько слабый, жалкий и беспомощный. Посетитель, видевшийся чёрным силуэтом с горящими маленькими прямоугольниками очков, присаживается рядом с ним на корточки, пачкая до блеска начищенные ботинки в луже крови, натёкшей из израненного тела, склоняется ближе, заглядывая в потускневшие чёрные глаза, хватает за подбородок, жёстко сжимает пальцами, заставляя смотреть на себя. — Ну и кто теперь кого сожрёт, а? — шипит, словно змея, показывая до неприличия довольную гримасу, отчего улыбка приобретает жутковатые черты, словно у сумасшедшего, по доброте душевной мечтающего всадить кому-нибудь топор в спину по самую рукоять. Не в силах оттолкнуть или отстраниться, Ннойтора лишь приглушённо рычит и, собрав оставшиеся силы, плюет недругу в лицо кровавой слюной. Может, он и проиграл, может, слаб и беспомощен, но издеваться над собой не позволит, тем более этому мерзкому слизняку, которого никогда даже не считал за равного. Кривясь от отвращения, Заэль стирает с лица кровь, скалится совсем безумно и с садистским удовольствием, очень медленно нажимает на кровоточащую рану на животе Ннойторы. До костяшек погружает три пальца в рваную плоть. С удовольствием слушает истошные крики, наслаждается чужой агонией, смотрит, как последние крупицы энергии покидают это тело, а мир, в котором они сейчас находятся, разваливается на куски. Пора заканчивать. Над этим жалким куском дерьма даже издеваться неинтересно. Заэль осматривается, за кругом света со всех сторон их обступили тёмные тени, с размытыми лицами кровавых воспоминаний, только и ждущие, когда последние остатки воли покинут хозяина, и они смогут наброситься на него и разорвать на части. Довольно усмехнувшись, Заэль хватает Ннойтору за шиворот и волочёт по коридору к ближайшей комнате. По полу за ними тянется широкий кровавый след. Затащив безвольное тело внутрь, бросает на бывшего товарища почти сочувствующий взгляд и, вернувшись к выходу, где уже столпились тёмные прожорливые твари, открывает дверь пошире и картинным жестом приглашает всех желающих войти. Тени сливаются в бесформенный поток, чёрный ураган, рычат и воют, устремляясь внутрь, словно стая голодных волков. В темноте мелькают бледные размытые лица прошлых жертв, они набрасываются на Ннойтору, впиваются зубами и когтями, стараясь отхватить кусок побольше, они готовы обглодать его плоть до костей, а после и их раздробить, проглотить и похоронить в своих жадных недрах. «Нет. Стойте… Нет! Не-е-е-е-ет!!!» — отчаянный крик последним эхом проносится по коридору прежде, чем Заэль закрывает дверь…***
— Вот и сказочке конец, — Заэль разжимает пальцы, проникающие, кажется, прямо сквозь черепную коробку, отпуская голову Ннойторы. — Очнётся другим человеком, — подчёркивает он последнее слово. — Без способностей? — уточняет Йоручичи. — Без способностей, без жажды, без зависимости, — самодовольная улыбка кривит тонкие губы. — Но… Как это? Это невозможно! — не веря своим ушам, вступает в разговор Ичиго. Слабая ещё не оформившаяся в полноценную мысль догадка мелькает в его голове. Что значит, без зависимости? Совсем? Без жажды? — Очень просто, мой наивный рыжик, — нараспев отвечает Заэль снисходительно улыбаясь. — Внечувствительное восприятие, экстрасенсорные способности это возможность использования той доли мозга, которая у обычных людей развита слабо, в лучшем случае проявляется как интуиция, не более. Зато у вампиров всё иначе. И за это мы платим немалую цену — потраченную энергию нужно восстанавливать и чем больше способности, тем сильнее голод — то чудовище, зверь, сидящий в каждом из нас, альтер эго, демон называй, как хочешь — и если убить его, ну или хотя бы изолировать, — он делает небольшую театральную паузу, — нет способностей, нет жажды, нет зависимости. Это сложно, путешествовать по чужому сознанию может далеко не каждый, но, к счастью, у вас есть я. Какое счастье! Молодец! Ичиго пропускает мимо ушей всё его самодовольство. Внутри закипают: ярость, обида, замешательство. Ведь если он мог… Так просто! Щелчком пальцев! Почему, чёрт возьми, не сделал этого раньше?! — Ну и прежде, чем ты нападёшь на меня с претензиями, — прочитав мысли по горящим глазам Куросаки, продолжает Заэль, — я не могу ворваться в сознание любого, я не самоубийца и никогда не мечтал напороться на разъярённого паука или ещё кого. Вот сейчас, когда ваш здоровяк его изрядно потрепал, то да, дело другое. Ну или, когда меня впускают добровольно, как Неллиэль. — Но зачем?! — он должен знать, понять наконец, что произошло с Ннойторой и Нелл, и есть ли возможность… Если есть… — Ну, любоффь жуткая вещь, — Заэль картинно пожимает плечами. Ичиго предупреждающе хмурится. — Их связь была наказанием для обоих. Ннойторе за дикий нрав, Нелл за неповиновение. Она должна была сдерживать и контролировать его, нести ответственность за его жестокость, и она терпела сколько могла. Зависимость сжигает изнутри, медленно сводит с ума, как наркотик — чем больше принимаешь, тем сильнее ломка, тем большая доза нужна с каждым разом. Вы двое прекрасно понимаете, о чём я, не так ли? — он щурится и стреляет в Ичиго и Гриммджоу хитрым взглядом. — Так вот, Ннойтора дошёл до той стадии, когда кровь инициатора внутри него практически выжгла его собственную, и чем отчаянней он сопротивлялся, тем сильнее становилась его жажда, ещё пара месяцев и жажда поглотила бы его целиком. Такова участь зависимых — кровь хозяина даёт силу, дарит эйфорию, но она же и убивает, медленно отравляя тело, сжигая изнутри, пока мозги не расплавятся и не превратятся в кисель. Неллиэль не хотела для своего Ннойти такой участи, потому впустила меня в свой разум, согласившись потерять собственное «я», лишь бы избавить любимого от смертельной зависимости. И всё получилось бы, если бы глупый паук успокоился на этом. Но нет! Он злопамятен и мстителен! Ему мало было добровольного отказа Нелл от статуса хозяйки, он хотел насладиться её беспомощностью, растоптать и уничтожить. И, как всегда, вмешались вы — светлые. Взломали не вами повешенные замки. Выпустили зверя, в то время, как воспоминания о собственно личности так и остались запечатанными, поэтому Нелл не смогла контролировать голод и превратилась в овощ. Ннойтора слетел с катушек от жажды и, обезумев, пришёл за своей хозяйкой, ну и… — он обводит рукой помещение, заканчивая свою речь, — вот, что получилось. — Ты можешь помочь Нелл? — Ичиго в очередной раз чувствует жгучий укол совести, и груз ответственности за совершённые поступки с удвоенной силой давит на плечи. — Могу, — с премерзкой улыбкой отвечает Заэль, — но кто-то должен идти впереди, нарваться на её голодную химеру у меня нет никакого желания. — Я пойду! — не раздумывая, соглашается Ичиго. — Чёрта с два! — Гриммджоу обжигает напарника угрожающим взглядом и борется с желанием схватить того за руку. Привязать к себе, чтобы и не думал рыпаться. Он слишком хорошо помнит, чем закончилось путешествие Куросаки в прошлый раз. — Какой грозный котёночек! — издевательски тянет Заэль, забавляясь реакцией Джагерджака. — Боюсь только, это не тебе решать, — и подмигивает Ичиго. — Почему ты помогаешь? — спрашивает Куросаки, совершенно не обращая внимание на угрожающее рычание напарника. — Х-м-м, — Заэль закатывает глаза. Какой глупый вопрос, ей богу! — Да после того, как я самолично ликвидировал двоих членов Эспады, Айзен меня в порошок сотрёт! Потом узнает о моих возможностях, воскресит и привяжет к какому-нибудь боготворящему его персону идиоту. Я не хочу повторить судьбу паучка. Вы — светлые, скажем так, более гуманные. — Пф! — фыркает Гриммджоу. — Помощь в обмен на защиту. Как банально! — Ой, кто это сказал?! Не тот ли, кто прыгнул к светлому в постель, не будучи даже зависимым?! — яд сочится с языка Заэля. Гриммджоу рычит. — Брейк, мальчики! — вклинивается Шихоин. — Ты получишь защиту и выполнишь все условия сделки! — обещает она Заэлю. — А ты, — грозно тычет указательным пальцев в Джагерджака, — заткнись! Я целый год терплю твои выходки, они у меня вот где, — ребро ладони несколько раз ударяется о горло. — Не кажется ли тебе, что слишком много тёмных в моём ведомстве! И всё это, — обводит руками помещение, указывая на бессознательного Нройтору и ехидно ухмыляющегося Заэля, — из-за тебя! Пора уже покончить с этим! — Ты не посмеешь! — шипит в ответ Гриммджоу. Зрачки в его глазах вытягиваются, становясь тонкими как игла. Спектр мутнеет. — Посмотрим! — продолжает твёрдо стоять на своём Йоруичи, не на секунду не отводя вспыхнувшего золотом взгляда. — Он от жажды сдохнет! Ичиго вздрагивает, понимая, что речь идёт о нём, но не вполне понимая о чём именно. Голос Гриммджоу грубый и пренебрежительный, совсем не тот наглый и задиристый, к которому он привык. — В прошлый раз хорошо держался! — Отбивает Шихоин, её голос уверенный и твёрдый, а слова жестокие. А Ичиго-то наивно полагал, что напарник давно стал полноценным членом Сейрейтея, что его приняли, но, похоже, думал так только он. — Но теперь у вас нет рэйки! — зло усмехается Гриммджоу, хватаясь за последнюю соломинку. — Ха! Войны с Айзеном не избежать, котик, — красивое лицо начальницы превращается в жёсткую гримасу, — ей придётся выбирать, на чьей она стороне, и мы существенно облегчим ей выбор, убрав тебя с дороги! — Шихоин знает, что рискует, вслепую делая ставку на привязанность Орихимэ к Ичиго, но отступать уже поздно. Ставки сделаны — все карты вскрыты. Гриммджоу рычит и мгновенно перемещается в пространстве, не налетая на Шихоин только благодаря Кискэ, вовремя материализовавшегося между ними. Молниеносный взмах веером. Свист рассечённого воздуха. Невидимой силой Гриммджоу отбрасывает к противоположной стене. Урахара деликатно кладёт руку на плечо Шихоин, призывая сбавить обороты. — Давайте все успокоимся, — его невозмутимый ровный голос успокаивает и раздражает одновременно. Шихоин резко выдыхает и быстро берёт под контроль расшалившиеся эмоции. Она и так сказала слишком много, но зарвавшийся кошак бесит её неимоверно. Да кем он себя возомнил?! Взгляд Ичиго лихорадочно мечется между начальницей и напарником. Парень сжимает кулаки, стараясь не сдвинуться с места. Он не уверен на чью сторону должен встать — кровь кричит одно, а разум — совершенно другое. Сейрейтей не имеет права насильно разрывать их связь и, тем более, стирать Гриммджоу память, превращая в обычного человека, но… Если это единственный способ. — А другого способа нет? — Ичиго с надеждой смотрит на Заэля, но тот лишь качает головой с притворным сожалением в глазах. — Ичиго, — обращается к нему Шихоин, — неужели ты не хочешь наконец избавиться от него, думать только своей головой, испытывать только собственные эмоции и больше не чувствовать проклятой жажды?! — по грустным глазам парня она понимает, что давит слишком сильно и немного смягчается. — Послушай, мы не собираемся его убивать… Чёрт! Это не ТЫ привязался к нему, кровь тебя привязала. Ещё немного, и ты не сможешь принять самостоятельное решение! Ваша связь опасна! — Я знаю… Почему это снова происходит? Почему он снова стоит перед выбором, которого не может, не хочет делать?! Насильно Сейрейтей их связь разорвать не сможет, Гриммджоу никогда не согласится променять возможности вампира на жизнь обычного человека, но Ичиго может приказать. Вот чего добивается Шихоин, вот для чего всё это кошмарное шоу с Ннойторой — убедить, показать наглядно, что с ними будет, если откажутся. Снова чётко спланированная операция с использованием всех возможных ресурсов — будь то враги или друзья, обман, жестокая правда или жалость. Ичиго прикрывает глаза и на секунду представляет Гриммджоу с тёмными полными жажды и ненависти глазами, как у Ннойторы, неспособного желать чего-то, кроме крови. От этого больно сжимается сердце. Он переводит взгляд на напарника. Бескрайний синий океан внутри его глаз потускнел и словно иссох, нет в нём дерзости или даже злости, сейчас там только хрупкая надежда, готовая смениться разочарованием и болью от самого страшного предательства. Таким Ичиго себя и чувствует — предателем! Снова. Он должен поступить правильно. Он должен… — Я согласен, — обречённо шепчет он. Никогда ещё ему не было так больно и стыдно смотреть Гриммджоу в глаза. — Ха-х, — усмешка выходит даже не обречённой, а просто пустой, лишённой всяких эмоций, — о-о-о, ягодка… — кажется, он хотел сказать что-то ещё, но если бы продолжил, голос бы обязательно дрогнул. Гриммджоу поднимается и, наклеив на лицо свою ледяную маску абсолютного безразличия, выходит из кабинета. Ичиго кажется, что от него только что безжалостно оторвали половину его самого. Половину сердца. Оно стучит, конечно, но слишком тихо и медленно. Всё его существо хочет сорваться с места и кинуться вслед за Гриммджоу, остановить, попросить прощения, остаться рядом и будь что будет, но Ичиго лишь крепче сжимает кулаки и не двигается с места. Ещё минуту назад вопящая, словно сирена, кровь затихла, замёрзла в венах. Дверь снова открывается, двое санитаров вталкивают в кабинет каталку, следом вплывает Маюри. Ещё один персонаж, с которым Заэль очень хотел бы познакомиться поближе. Вот уж кто настоящий Менгеле, Моро и Франкенштейн в одном лице. Иметь такого в соперниках несомненно интересно и захватывающие, но крайне небезопасно, а вот в союзниках… Хм! Санитары ловко укладывают бесчувственное тело Ннойторы на каталку и вывозят из комнаты. — Этого тоже забирай, — командует Шихоин, указывая на Заэля, — будет пока на твоём попечении. Смерив нового подопечного пренебрежительным взглядом, Маюри жестом просит его следовать за ним и удаляется. — Куросаки-сан, — мягко обращается к парню Кискэ, — нам тоже пора, нужно помочь Нэлл-сан. Ичиго лишь коротко кивает, стараясь не выдать своего очень нестабильного состояния. Он как-никогда близок к срыву или глупой истерике. Но он не может себе этого позволить. Сейчас он должен помочь Нэлл Ту. Потом он найдёт Гриммджоу и поговорит с ним. Убедит его в правильности своего решения. Никак иначе. Он должен…***
Бар, как всегда, переполнен, и Гриммджоу встречен громким, быстрым ритмом, льющимся из динамиков. Вокруг беспечно бродят пары, смеясь и развлекаясь. Гриммджоу крутит стакан виски в руке, рассматривая почти полностью растаявший лёд — горькое пойло больше не лезет в глотку, столько он уже выпил, но всё равно упрямо заставляет себя сделать ещё глоток. А после просит бармена повторить. Как прозаично, он снова напивается один в баре тогда, когда хочется быть совсем в другом месте. И сколько ему ещё нужно горящего дурмана, чтобы перестать хотеть, чтобы наконец отключиться? Он наблюдает за парой, которая жадно целуется и трется друг о друга на танцполе. То, что они делают, с трудом можно назвать танцем, это скорее жаркая развязная прелюдия. Парень крепко прижимает девушку к груди, придерживая за бёдра, в то время как она мучительно медленными движениями трётся попкой о пах партнёра. Волны вожделения мягко окутывают их, распространяя повсюду восхитительный, дурманящий запах желания. Так знакомо. Так опьяняюще… Его взгляд колючий, а губы мягкие… Они красиво смотрятся. Рыжий парень и такая же рыжая девчонка. Они, как маленькое солнце, горят на тацполе, заводя толпу своим страстным танцем. О-о, им давно уже пора отправиться в VIP-комнату и хорошенько потрахаться, но они по-прежнему здесь мельтешат перед глазами, сводят с ума своим сладким, головокружительным запахом заставляющим вскипать кровь. Гриммджоу чувствует возбуждение, он бы не прочь трахнуть их обоих и прямо сейчас, но не может сдвинуться с места. Ноги не идут, глаза едва видят, а язык онемел от выпитого. Он почти ложится на стойку, опрокидывая стакан с новой порцией обезболивающего, и смеётся. Хрипло и глухо, почти задыхаясь от резких глотков воздуха. Во-о-от! Он уже не может встать и развести на секс жалкую парочку, больше того, ещё глоток, и он будет согласен на то, чтобы его самого трахнули. А что, пора привыкать, скоро он станет таким же — всего лишь человеком. А самое смешное, что беспокоит его совсем не это. Он ведь забудет… Оставит… Оставит в одиночестве… Снова. Не будет больше… Его ворчания, нравоучений. Его губ. Его глаз. Тепла… Солнца… Ничего не будет… Проклятые мысли выедают гордость и заставляют пить снова и снова. «Это ты забудешь. Получишь свободу, и весь мир будет у твоих ног. Даже без способностей. А может быть, ты даже сможешь их вернуть. И никакой обузы рядом.» «Да, но я же останусь один.» Парочка наконец решается подняться в VIP. Продолжая целоваться и лапать друг друга, они проходят совсем рядом с Гриммджоу, даже не заметив, что у стойки вообще кто-то сидит. Пустое место. «Разве не этого ты всегда хотел?» Тошнота подкатывает, а мир вокруг кружится, словно блядская карусель. Он вытаскивает лёд из бокала и прикладывает полурастаявшие кубики к раскалённому лбу. «Этого… Нет. Блять! Не этого!» Кулаком ударяет по стойке, едва удерживаясь на стуле. Чёрт… Вот бы сейчас попасть домой… «Тебя ждёт там кто-то?» Снова улыбается как безумец, пьет ещё и молчит. Прикусывает язык, чтобы не сорвалось предательское… Он…