Filthy mind

      … Руки всё ещё дрожат, и бешено стучит сердце. Тело всё ещё помнит жар, исходящий от Ичиго и безумный гнев, словно раскалённая лава бурлящий в нём. Ей не было страшно броситься в лапы демона, она вовсе не думала о страхе или о смерти. Она думала только о том, как прекратить безумную битву. Ещё удар, и бой был бы закончен без её участия. Кого она хотела спасти? На этот вопрос она не смогла бы ответить ни тогда, ни после. Холод, опаляющий спину, удерживал в реальности, в то время как кипящая кровь плавила лицо и засасывала в глубины Тьмы всё дальше. Стоя между огнём и льдом, тело напряжённо застывало от холода, а руки горели в пламени. Две стихии разрывали её на части, два взгляда прожигали насквозь. Кажется, это длилось бесконечно долго, бесконечно больно и бесконечно тяжело.       Она помнит, как её пальцы выскользнули из горячей ладони. Сердце разрывалось от тоски и боли, от невысказанной любви, и если бы она хоть на секунду, хоть на один крошечный миг разглядела в карих глазах ответное чувство, хоть маленький проблеск, то, не задумываясь, бросилась бы в пламя, пока не сгорела бы дотла. Но в них была благодарность, отвага, решимость, даже нежность, но не было… Не было. Так пусть лучше глупое сердце замёрзнет и перестанет биться, пусть превратится в осколок льда и ничего не чувствует, чем рассыплется чёрной золой на ветру.       Она качает головой, с тоской глядя на протянутую ей ладонь, «нет» шепчут дрожащие губы…

***

      День первый       Он отпускает её ладонь, когда за ними закрывается входная дверь. Щелчок замка кажется Орихимэ звуком передёрнутого затвора. Сердце замирает и снова заходится в бешеном ритме. Пальцы нервно сжимают шёлк платья. Вот и всё. Она здесь. В его обители. В его холодной пустоте. Полностью в его власти. Теперь он волен делать с ней всё, что захочет, и здесь нет никого, кто мог бы его остановить. Кто мог бы защитить её. Как скоро её запястья окажутся в стальных оковах? Как скоро на шее затянется шёлковая нить и заставит перестать дышать? Как скоро перестанут держать ноги, а сердце перестанет биться?..       Улькиорра зажигает свет и разувается, аккуратно ставит ботинки на полку для обуви, где ровным рядом стоят ещё несколько таких же идеально начищенных пар. Проходит в глубь квартиры, на ходу снимая пиджак, привычным движением вешает его на плечики и убирает в шкаф. Ослабляет галстук и расстегивает запонки. Усталость накатывает ленивыми волнами. Хочется в душ и в постель. В голове всё ещё пульсирует от перегрузки — мальчишка оказался силён, и неизвестно каким был бы исход, не вмешайся рэйки. О, она была прекрасна в своём сиянии. Чиста как слеза и отважна как воин. Храбрый воинственный ангел, сотканный из самого чистого света. И хотя Улькиорру изрядно задела помощь девчонки, всё равно невозможно не восхититься её решимостью. Непонятно, кого она хотела защитить и кого выбрала в итоге, но план удался — она здесь. Улькиорра оглядывается, чтобы убедиться в этом, но в комнате он один. Что за чёрт? Он возвращается в коридор, Орихимэ так и стоит у входной двери, нервно теребя подол своего платья. Улькиорра кожей чувствует её нерешительность и страх, почти слышит, как грохочет сердце, видит, как дрожат губы, как низко опущены глаза, в которых застыли непролитые слёзы. Где же храбрый пылающий ангел, и кто это жалкое напуганное существо, жмущееся к двери с колеблющимся, слабым, едва уловимым спектром? Недовольно прищурив зелёные глаза, Улькиорра подходит ближе и перехватывает её руки, отцепляя от платья. Она вздрагивает и, кажется, всхлипывает от холода и страха. По щеке катится первая слезинка. Этого только не хватало! На секунду в глазах мужчины мелькает полнейшая растерянность. Что делать с плачущей девчонкой? От чего вообще люди страдают и плачут? От боли и страха? Так он её не пугал почти и боли тоже не причинял — пальцем не тронул. Да и вообще, если страшно нужно не плакать, а действовать. Преодолевать препятствия любыми способами и никогда не показывать своих слабостей. Так он всегда делал сам. И уж, конечно, никогда не ревел. Злясь, он непроизвольно крепче сжимает её пальцы в своих. С губ Орихимэ слетает ещё один всхлип. Улькиорра вздрагивает и отпускает её руку. Пожалуй, он стойко выдержал бы зверские пытки, но не женские слёзы. — Почему ты плачешь? — холодно спрашивает, совсем не находя повода для истерики. В ответ она лишь шмыгает носом и ниже опускает голову, закрываясь за рыжей чёлкой.       Ну прекрасно. Ему хочется развернуться и уйти, бросить её здесь у порога — хочет урямиться, реветь и жалеть себя — пожалуйста. Он на это смотреть не намерен. Ему всё равно. И почему он до сих пор стоит рядом, непонятно даже ему самому, но её эмоции, её преображения такие интересные — от воинственной девы до хрупкой девочки. Увлекательно смотреть, как она борется со своим страхом, с противоречиями внутри себя, со слезами, как отчаянно пытается их остановить, чтобы не разозлить своего нового хозяина. — Я спросил, почему ты ревёшь? — повторяет он, на этот раз приподнимая её лицо за подбородок, снова ощущая, как она вздрагивает от холода пальцев. Её глаза плотно закрыты, влажные ресницы подрагивают, а дрожащие губы до белизны сжаты, чтобы не сорвался ещё один случайный всхлип. — Открой глаза, — велит он.       Иноуэ подчиняется, размыкает веки и встречается с его внимательным зелёным взглядом. Он въедливый и холодный, смотрит настолько глубоко, что, кажется, нельзя скрыть от него ни единой мысли, ни единой эмоции, и Орихимэ перестаёт пытаться. Слёзы текут по щекам, а с губ срывается короткий вздох. Ей самой от себя противно, от своей слабости, но хочется расплакаться как маленькому ребёнку, хочется, чтобы он обнял её, окутал своей пустотой и тишиной, чтобы сердце перестало вздрагивать, чтобы успокоилось и замерло. Он ей нужен. Она боится его, боится того, что он может с ней сделать, но сейчас он ей нужен. Сейчас здесь нет никого, кроме них.       Улькиорра впивается в неё жёстким взглядом. Такая хрупкая, напуганная, запутавшаяся. Её искажённое слезами лицо даже сейчас кажется ему… интересным? Она так много показывает ему: тоску, грусть, страх, боль, отчаяние и надежду — эмоции, которые сам он никогда не испытывал, которые считает глупостью, но на её лице слёзы выглядят… красиво. Столь же красивыми выглядели её сияющие решимостью глаза, когда она бросилась прямо в лапы зверя, или когда в них плескался праведный гнев, или трогательное любопытство. Она такая настоящая, полная силы и жизни даже сейчас, когда расстроена и устала, такая… Хм. Неплохо было бы увидеть на её красивом лице улыбку. Поймав себя на этой мысли, Улькиорра отводит взгляд, тихо выдохнув. Он не может бросить её здесь. Присев на корточки, он медленно и бережно расстегает ремешки её туфель и помогает снять обувь.       Осторожные прикосновения к щиколоткам заставляют задохнуться и замереть. От неожиданности бесконтрольные слёзы перестают течь из глаз. Он не пожалел её и не обнял, не стоит ждать от него подобного, но сделал нечто другое. Другое, но не менее действенное, чтобы успокоить. Когда обе её ступни опускаются на гладкий прохладный паркет, Улькиорра поднимается, берёт её за руку и ведёт за собой. Платок остался в нагрудном кармане пиджака, поэтому он достаёт пару бумажных салфеток из упаковки, стоящей на комоде, и стирает оставшиеся на лице мокрые дорожки. Сам. Не сопротивляясь, Иноуэ следит за его пальцами, как быстро и уверенно они двигаются, убирая лишнюю влагу с её лица, в действиях нет нежности или заботы только осторожность, словно она хрустальная и может разбиться от любого неаккуратного движения. — С… сп… — голос всё ещё дрожит и не выходит произнести ни слова. Она думала, он запрёт её и будет относиться как к рабыне, к игрушке, к яркой бабочке, которая очень быстро погибнет в неволе, но он… — Не плачь больше, — твёрдый голос, не приказ и не просьба. Иноуэ только кивает в ответ. Плакать больше не хочется.       Он снова тянет её за руку, не дав осмотреться, она успевает лишь заметить, что его квартира самая обычная — нет в ней ничего вычурного или мрачного, никаких цепей на стенах, полумрака или пустого пространства — обычная мебель, светлые тона, никаких ярких контрастов. Ни одного лишнего или стоящего не на своём месте предмета, глазу не за что зацепиться. Нет красок — ультрасовременный минимализм, рациональный, удобный, но необжитой и голый. Следующая комната чуть меньше предыдущей — спальня. Везде идеальная чистота, ни одной небрежно брошенной вещи, вообще ничего из того, что делает квартиру уютной — картин, пледов, подушек, фигурок, рисунков, фотографий, ни одной памятной вещицы. Ни намёка на что-то личное. Кровать, застеленная бежевым покрывалом и белым хлопковым бельём, две тумбочки с ночниками по обе стороны кровати, небольшой шкаф в левом углу, а в правом у окна в высокой узкой вазе — длинная ветка сакуры с маленькими нежными цветами, застывшими во времени. Красиво. Единственное яркое пятно на фоне безликого пространства, наверное, композиция досталась ему вместе с квартирой.       Задумавшись, Иноуэ не замечает, как Улькиорра оказывается позади неё и вздрагивает, когда его пальцы осторожно касаются обнажённых плеч. Она замирает, снова затаив дыхание, и переводит застывший взгляд на кровать… Проследив за этим, Улькиорра усмехается замершим лопаткам и напряжённой спине, не обращая внимания на испуг девушки, убирает рыжие волосы с плеч и легко тянет за ленты корсета, ослабляя его, но не пытаясь снять. Раз уж она так нервничает, то он должен помочь ей не только разуться, но и раздеться, впрочем без лишних посягательств на личное пространство. — В шкафу найдешь пижаму для себя, — тихо говорит он, выпутывая последнюю ленту из тонких шлевок, — не жди меня и ложись спать.       Услышав его слова, Иноуэ облегчённо выдыхает, даже не подумав откуда у него женская пижама в шкафу. Все её мысли наполнила фраза «не жди меня» — она обнадёживает, даже если они лягут в одну постель, то он не собирается… трогать. О, она не питает глупых надежд насчёт него — ей не пять лет, а он взрослый мужчина, но она так напугана, измотана и устала, и до сих пор не может поверить, что добровольно отказалась от солнца, оставшись в плену луны. Она просто хочет покоя. И, похоже, он решил подарить его ей. Сегодня.       Она разворачивается, стыдливо придерживая сползающий с груди корсет. Не зная как выразить свою благодарность, смотрит в его глаза, они по-прежнему холодны и неподвижны, но зелень в них больше не кажется ядовитой. Сглотнув, она делает шаг ближе, несмело прижимаясь к его груди, протягивает руки и развязывает ослабленный узел галстука. Полоска ткани падает на пол. Улькиорра отрешенно наблюдает за её действиями, пока не замечает, что её пальцы дрожат. И от чего это его дыхание сбилось? Неужели от теплоты её покрасневших глаз, заглядывающих в его с благоговейным страхом, немой просьбой и тайным желанием, словно забыв о себе, она хочет сделать для него что-то. Для него. Глупая девчонка. Он молча отцепляет от себя её руки, поднимает галстук и выходит из комнаты.       В шкафу на отдельной полке аккуратно сложены другие галстуки, Улькиорра никогда не снимает их через голову, всегда развязывает, убирает на полку, а утром снова завязывает идеальный ровный узел. Мужчина задумчиво смотрит на измятый галстук в своей руке и проводит пальцами по гладкой ткани там, где её касалась Орихимэ. Что за странная женщина? Дрожит как осиновый лист и в то же время сама тянется ближе.       У него никогда не было проблем с женщинами, хотя их было не так уж много, всё потому, что его работа не оставляет много свободного времени. Если ему нужен секс, он просто находит и получает, только чтобы удовлетворить физиологические потребности или утолить жажду. Добровольных доноров всегда вдоволь. Никогда не спрашивает имён, и уж тем более, не испытывает к своим партнёршам никаких ненужных эмоций. Не позволяет прикасаться к себе, а ей сейчас почти разрешил. Это было так… интимно? и невинно одновременно. Чего она хотела? Продолжила бы раздевать его дальше, если бы он не отстранился? Её бушующие, вытекающие через край эмоции заражают Улькиорру, словно вирус. Её действия совершенно ему непонятны. Он думал, всё будет иначе: он притащит её к себе силой или шантажом, запрёт и будет ждать, пока она сломается — так понятно и просто, но она… Что она думает о нём? Почему пошла с ним? Из страха? Из любопытства? Она в сговоре с Куросаки? Это всё их хитрый план, чтобы обыграть его?! Да к чёрту всё!       Отбросив галстук в сторону и забыв закрыть дверцу шкафа, он направляется в спальню. Орихимэ спит, по-детски подложив руки под щёку и притянув к груди ноги. Её лицо безмятежно и спокойно, только нос немного красный и губы припухли от слёз. Вид свернувшейся клубочком девушки в его постели притупляет решимость и снова запускает в голове круговерть сомнений. Приказав себе не замечать их, Улькиорра сдёргивает с неё одеяло. Она надела пижаму, как он и сказал. Мужская, на несколько размеров больше — он недолго думал над выбором — застёгнутая до самого горла, она скрывает тонкую фигурку и скрадывает пышную грудь. Обтягивающий шёлк платья шёл ей гораздо больше. Округлые плечи, прямая спина, тонкая талия — всё скрыто под плотной тканью. Она такая хрупкая. Такая нежная и невинная. Красивая, даже в дурацкой пижаме и с заплаканным лицом. Вдох — Улькиорра сжимает кулаки. Она никто для него. Выдох — разжимает. Тянется и осторожно проводит ладонью по её волосам. — Куросаки-кун… — шепчет она во сне.       Он отдёргивает руку, словно обжегшись, с трудом подавляя желание схватить её маленькую головку и с силой сжать череп. Сжимать до хруста, пока не треснет, пока имя глупого мальчишки не вытечет на подушку вместе с её мозгами! Она никто для него. Никто. Он выходит из комнаты и идёт убирать брошенный на пол галстук в шкаф.       День второй       Спать на диване неудобно, но ложиться рядом с ней Улькиорре было до странного противно, а выволакивать за волосы из постели тоже не хотелось. Утром, не заглядывая в спальню, он одевается и уходит, не зная обрадуется ли, если она сбежит, пока его нет.       Расписанный по часам день пролетает быстро, о своей маленькой пленнице Улькиорра вспоминает только, когда ключ не поворачивается в замочной скважине — дверь не заперта, как он и оставил утром. В квартире привычная тишина, ничего не выдаёт присутствия ещё одного человека. Кровать в спальне аккуратно заправлена, так же как он делает сам. Зелёное платье висит в шкафу рядом с его идеально выглаженными рубашками. Сбежала. Другого Улькиорра и не ждал. Вернуть её не составит большого труда, вернуть и на этот раз запереть, как и планировал. Но с этой девчонкой всё идёт не по плану — отчётливая энергетика рэйки говорит о том, что он ошибается.       Он находит её на балконе. По-прежнему в пижаме — конечно, кроме неё и подаренного Улькиоррой платья другой одежды у девчонки нет — стоит, облокотившись на деревянный подоконник и смотрит вдаль. С четырнадцатого этажа открывается красивый вид на загоревшийся ночным неоном город. Её спектр ровный и чистый, ничем не выдаёт внутренней нервозности, и только в глазах тоска, такая яркая, что Улькиорре хочется сказать ей, что она вовсе не пленница здесь. Но так ли это? Она смотрит на улицу, словно запертая в башне принцесса, мечтающая о свободе. Неужели не пыталась уйти, не проверяла дверь. Или не хотела? Ждёт, когда прекрасный принц спасёт её? Глупая, когда же наконец поймёт, что кровная связь давно сожрала в Куросаки всё, кроме образа инициатора? — Ты провела здесь весь день?       Орихимэ вздрагивает от его тихого голоса и поворачивается, оторвавшись от вида за окном. Быстро справившись с собой, она смущённо улыбается ему, и тоска в глазах немного рассеивается. — Да.       Вот же… Улькиорра снова в растерянности, в который раз уже за последнее время и это очень плохо — странный неизлечимый вирус продолжает расползаться по телу. — Ты хочешь остаться здесь? — глупее вопроса и не придумаешь, учитывая, что он сам притащил её сюда, заранее всё спланировал и даже идиотскую пижаму купил. Просто всё должно было быть не так!       Её улыбка медленно тает, в глазах — непонимание, в смысле здесь: на балконе или в квартире, а потом — страх, словно она боится, что он выгонит её, вот так в пижаме выставив за дверь. Она опускает голову, скрывая глаза за чёлкой и кивает. Она хочет остаться здесь, в его квартире, даже если придётся жить на балконе. — Хорошо, — отвечает он, и они оба делают вид, что не замечают обоюдный облегчённый выдох. — Завтра перевезёшь сюда свои вещи, а сейчас иди спать.       Орихимэ послушно кивает и проходит мимо него через узкий проход балконной двери. Близко. Он чувствует ванильный запах её волос и едва сдерживается, чтобы не вдохнуть глубже, коснуться рыжих локонов, намотать на пальцы. Будто почувствовав его желание, девушка замирает и, не оборачиваясь, спрашивает: — А ты? — вопрос звучит неопределённо, словно она не может решить, зачем спрашивает — то ли зовёт с собой, то ли, наоборот, боится, что он действительно пойдёт. Ответа не следует, и она отправляется спать в неведение и одиночестве.       День третий       Утром на соседней подушке Орихимэ находит записку о том, что машина с водителем ждёт её внизу, и за своими вещами она может отправляться, когда пожелает. По неизмятой половине кровати понимает, что Улькиорра снова спал на диване. Она до сих пор не знает, благодарна ему за это или обижена. Здесь же, на краю кровати, лежит новое платье совсем непохожее на то зелёное, что он подарил ей ранее. Это простое белое, без корсета и вырезов, удобное и идеально подходящее по размеру. Пижама, платье… машина, водитель. Теперь уж точно ничто не мешает ей съездить за своими вещами и вернуться. Вернуться к нему.       Он возвращается поздно вечером, когда она уже отчаянно борется со сном, но решает дождаться. Как он и велел, она перевезла все необходимые вещи и даже разложила на пустующие полки в шкафу.       Улькиорра проходит в комнату, привычным жестом снимает пиджак и вешает в шкаф. Ещё с утра пустующее в нём место заняли женские платья, мужчина задерживает на них взгляд всего на пару секунд, словно пытаясь вспомнить откуда это взялось, но ничего не говорит. Ослабляет галстук и затылком чувствует внимательный взгляд. Обернувшись, наконец замечает девушку, сидящую на диване и, вероятно, ждущую его. Сегодня она в другой пижаме, не той, что купил он, но не менее уродливой, сидит на его диване. Она заняла его диван. Почему она здесь, он ей целую комнату выделил? Пусть сидит там. Разве не должна она бояться и прятаться от него?       Холодный бесстрастный взгляд зелёных глаз пугает Орихимэ своим безразличием. Неужели человек может быть таким бездушным, холодным. Зачем он привёл её к себе? Она думала, он хочет владеть ей, её силой рэйки, но он не принуждает и не удерживает, будто бы ему всё равно здесь она или нет. А может, она всё придумала? И вовсе не жертва, не пленница здесь? Она хотела спрятаться от солнца, поэтому пришла сюда, она хотела…       Поднявшись на ноги, она подходит к замершему посреди комнаты мужчине. Что происходит в его голове? Да ладно… что творится в её собственной, раз она так упорно лезет в пекло. Приближается и протягивает руки к узлу его галстука, пальцы не дрожат как в прошлый раз. Улькиорра молчит и острым взглядом следит за её движениями. Она развязывает галстук, аккуратно складывает и кладёт на полку рядом с остальными, затем её руки возвращаются к его рубашке — первая пуговица, вторая… несмело и медленно. Что она, чёрт возьми, делает?! И почему сам Улькиорра стоит как истукан и позволяет? Тонкая ткань соскальзывает с плеч — осторожно, не касаясь пальцами кожи, Орихимэ стягивает с него рубашку. Её щёки загораются при виде его широкой груди, чётко проступающих мышц под бледной кожей и чёрной «четвёрки», вытатуированной справа.       Ну и что будет дальше?       Орихимэ сама поражается своей смелости. Какого чёрта она делает?! А главное, чего хочет добиться? Чтобы он наконец заметил её? И зачем же? Она помнит лёд его пальцев — морозные поцелуи по коже. Помнит, как заходилось сердце от недостатка дыхания, как он контролировал каждый вдох. С того вечера он не касался её больше так — подчиняя, требуя, приказывая, успокаивая. Обволакивая собой. Защищая. В его руках она полностью теряла контроль — это было страшно, но так захватывающе. Ей хотелось бы почувствовать это снова.       Он так равнодушен. Холодный взгляд. Полное отсутствие мимики. Красивая статуя. Широкая грудь с литыми мышцами, с болезненно бледной кожей едва вздымается от ровного незаметного дыхания. Интересно, стучит ли его сердце? Сейчас кажется, что нет, что вместо него чёрная дыра. Как завороженная Орихимэ несмело тянет руку ближе — коснуться его, убедиться, что сердце бьётся.       Не прикасайся ко мне! Не смей! Улькиорра резко перехватывает её руку. Тяжёлое дыхание Иноуэ замирает. В широко открытых глазах застывает испуг.       И чего же ты испугалась, девочка? Сама же провоцируешь? Пленникам не положено так себя вести. Тонкое девичье запястье пульсирует в его руке, такое хрупкое — сжать посильнее и сломается. Хочешь быть жертвой, хочешь быть использованной, хочешь оправдать своё пребывание здесь? Э, нет, так дело не пойдёт. — Иди спать! — Твёрдый приказ, не предполагающий неповиновения. Улькиорра отпускает её руку, а леденящий взгляд пронзает насквозь и застывает на коже острыми как иглы мурашками.       День четвёртый       Улькиорра просыпается от странного запаха и звуков, доносящихся с кухни; никогда ещё он не просыпался от того, что кто-то хозяйничает в его квартире, трогает вещи, звенит посудой — здесь всегда тишина и порядок — и не может понять, что он испытывает по этому поводу. Он поднимается и убирает постель с дивана, на котором спит уже третью ночь подряд. Словно гость в собственном доме. Может, стоит переселить сюда его маленькую «пленницу» и заткнуть невесть откуда взявшееся благородство.       На дверце шкафа на плечиках висит свежая рубашка, пиджак, брюки и даже галстук, идеально подходящий к наряду, всё так, как бы выбрал он сам. Только он не выбирал. Как ей удалось приготовить всё это и не разбудить его, что ж поставим ей мысленный плюсик — его пристрастие к аккуратности и тишине она поняла быстро и правильно. Вот только она без спроса трогала его вещи. Ладно, плюс и маленький минус. Приведя себя в порядок, он отправляется на кухню, находясь в странно благостном настроении, которое моментально улетучивается, как только он заходит туда. Застыв на пороге, в который раз пытается справиться с овладевшей им растерянностью. В таком, мягко сказать, беспорядке он свою кухню не видел никогда — гора грязной посуды в раковине, заляпанная плита, дымящаяся сковорода на ней с чем непонятным и противно пахнущим, рассыпанная повсюду мука и, кажется, разбитая чашка. Вдох-выдох. Такую Орихимэ он не видел тоже. Её волосы собраны в пучок, одетая в футболку и короткие шорты, босая она стоит у плиты и что-то напевает себе под нос, помешивая на сковороде дымящееся нечто. Это выглядит так… романтики сказали бы мило, по-домашнему, словно она каждое утро стряпает на его кухне. Улькиорее это совершенно не нравится. Не красиво! Слишком много жизни в ней, простоты. Ему больше нравятся высеченные из мрамора статуи — печальные, покорные и молчаливые. — Доброе утро, — она улыбается ему, но сразу замечает взгляд, мечущийся по разорённой кухне, — я всё уберу! — Улыбка в глазах сменяется быстро нарастающей паникой. Она бросается протирать стол и скорее ставит на него чашку ароматного чая, а следом тарелку, кажется, блинчиков с мясом, политых мёдом и украшенных свежей клубникой.       Улькиорра схватился бы за сердце, если бы, конечно, признавал, что оно у него есть. Переборов нещадно гложущую его растерянность, он присаживается за стол и с отвращением смотрит на предложенный ему кулинарный шедевр. Хорошо, что у него крепкий желудок. — Утром я только чай пью, — он берёт чашку и спешит сделать глоток, поражаясь, как неуверенно звучит его голос. Зачем он ей это говорит, тем более, что это неправда. Да что за дела? Как этой девчонке так легко удалось вывести его из равновесия всего лишь своим внешним видом и невинными действиями. — О, ладно.       Она кажется расстроенной, опускает глаза в пол. Хочется сказать ей, что он съел бы что-нибудь, не настолько… изысканное. Это что? Ему неловко от того, что расстроил её? — Может быть, не сегодня, — проговаривает он, снова с опаской косясь на зловещие блины, словно они могут его укусить, потом на юную кухарку, и её вновь расцветшая улыбка заставляет уткнуться в чашку чая. — Приятного аппетита!       Она садится напротив него за стол и начинает поглощать свою порцию блинов с таким аппетитом, что Улькиорра готов усомниться в собственном вкусе и на секунду допускает мысль, что «отрава» действительно съедобна. Его губы кривятся в непроизвольной улыбке, а внутри вспыхивает странное тепло. Он смотрит на её губы, на то, как она облизывает пальцы… Что он, блять, делает — пялится на девчонку и испытывает… что-то. Она для него никто. — Что ты обычно делала, когда жила одна? — спрашивает он, чтобы хоть как-то отвлечься от собственных вероломных мыслей. — А? — Орихимэ поднимает глаза от тарелки и встречает изучающий зелёный взгляд, мурашки незамедлительно проносятся по всему телу, этот взгляд словно замораживает каждую её клеточку, хотя в нем нет агрессии; честно признаться, злости в его глазах она никогда не видела, но если её так пробивает безразличие и ледяное спокойствие, что же будет, когда он разозлится. — Ходила в университет, — отвечает, поймав себя на мысли, что идти туда вовсе не хочется: пусть с Куросаки они в разных группах, да и его посещаемость оставляет желать лучшего, всё равно не хотелось бы случайно столкнуться с ним в коридоре. Не теперь. — Потом в… — осекается, не зная можно ли говорить о Сейрейтее. О чём ей вообще позволено говорить? — Ты можешь делать всё, к чему привыкла. — Равнодушный голос, бесстрастный взгляд. — Хорошо, — отвечает Орихимэ и склоняется над тарелкой, хотя аппетит пропал.       Улькиорра поднимается из-за стола и бросает на неё ещё один взгляд, прежде чем уйти. Она снова смущённо улыбается. Ему же хочется другого. Ему хочется поставить её на колени, снова увидеть слёзы на лице, только, чтобы текли они из-за него, смешно, учитывая, что он ненавидит истерики и слёзы. Увидеть страх в глазах и почувствовать благоговение, с которым она касалась его вчера. Ему хочется заставлять. Заставлять и подавлять — это привычно, но с ней ничего из привычного не работает.       Возвращаться домой Улькиорра не спешит, надеясь, что сегодня маленькая сожительница не дождётся его и ляжет спать. Её утренняя улыбка и ненужная забота ему совершенно не понравились. Он вспоминает, какой она была в «Las Noches», одетая в тончайший шёлк, печальная, покорная и столь же прекрасная, как дрожала в его руках и дышала по его разрешению. Она нравилась ему такая. Нет. Она не может ему нравиться. Никто не может. Тем более она. Его задача вынудить её попросить помощи у Куросаки. Сколько ещё она собирается играть в благородную жертву? Как долго Улькиорра намерен это терпеть? М-да, неужели он размяк настолько, что не может сломить волю простой девчонки, даже не вампира? Может, от того, что наблюдать за сменой эмоций так интересно. Её или своих? Дикая ситуация с завтраком весь день не даёт ему покоя. Растерянность, удивление, раздражение зашевелились внутри, и глубоко-глубоко среди бесконечной пустоты проснулось восхищение.       Дома он производит свой обычный ритуал — неспешно раздевается, аккуратно убирает одежду по местам и радуется, что его никто не встречает, видеть её совершенно не хочется. Он проверяет кухню — идеальный порядок. Хорошо. Но что-то… что-то… Улькиорра оглядывается, ага — на подоконнике в комнате стоят цветы. Ярко-жёлтое вонючее пятно на фоне идеальной чистоты. Глупая девчонка! Зачем тащить в дом эту гадость и наблюдать, как с каждым днём красота увядает, превращаясь в пыль. Улькиорра сужает глаза, обратив на букет свой острый взгляд. Сочные жёлтые бутоны немедленно сникают, становятся чёрными сморщенными, мёртвыми, застывая во времени засохшим гербарием. Так-то лучше. Удовлетворённый полученной картиной мужчина разворачивается, чтобы наконец пойти в душ, и краем глаза замечает на комоде небольшую зелёную рамку, которой однозначно раньше там не было. Он подходит ближе, и с каждым шагом его давно остывшее сердце начинает стучать громче. Фото в рамке… На потёртой и выцветшей от времени фотографии — одиннадцатилетний мальчишка на фоне старого детского дома. С опущенной головой и упрямо поджатыми губами, спрятанными за спину руками он смотрит из-подлобья невыносимо зелёными глазами, кажущимися ещё ярче на фоне бледной кожи худого лица. Смущённый, не привыкший к вниманию и родительской заботе ребёнок — можно было бы назвать его несчастным, может быть, милым. Очаровательно нелюдимым. Живым.       Улькиорра ненавидит это фото, но почему-то до сих пор хранит, быть может, как напоминание о том времени, что абсолютный контроль не всегда был в его руках, о моментах своей слабости, о своём первом разе неумелом, кровавом и грязном, полном отчаяния, страха и жалости к себе. О времени, когда ему пришлось заморозить собственное сердце, чтобы перестать чувствовать. Он не хотел вспоминать, думал, что давно пережил, а она заставила его.       Глаза наливаются кровью, а внутри всё кипит от ярости. Это она — Орихимэ. Рылась в его вещах?! Заставила вспомнить единственный момент его слабости! Издевается! Сука! Тварь, скрывающаяся под маской милой глупенькой девочки! Впервые за очень долгое время Улькиорра теряет над собой контроль. Как тогда… Всё как тогда…       Воздух в комнате внезапно становится тяжёлым и разреженным, даже сквозь сон Орихимэ чувствует удушающую энергетику, заполнившую всё свободное пространство. Дверь в спальню медленно открывается, неслышно ни единого звука — ни шагов, ни дыхания, лишь ощущение чужого присутствия. Оно давит, нагнетает с каждой секундой и нервирует. Не нужно открывать глаза, чтобы понять, кто находится в комнате, но они всё равно широко распахиваются, когда девушка видит будто сотканный из мрака чёрный силуэт. Он надвигается на неё мрачной скалой. С горящими диким огнём глазами. Вертикальный зрачок сужается, становится тонким как игла, и застывает, замыкается на ней. Орихимэ прикрывает рот рукой, чтобы задушить подступивший к горлу вскрик, и жмётся к деревянной спинке кровати, не может отвести глаз, и смертельно боится.       Кулаки сжимаются сами собой. Воздух с трудом проходит сквозь лёгкие, словно Улькиорра дышит кислотой, пропитавшей каждую клеточку его организма. Он делает шаг ближе и застывает, словно статуя, только бурлящее безумие в глазах выдаёт его ярость. Ярость зверя, готового мгновенно наброситься, соверши его жертва хоть одно резкое движение. Он смотрит. Не отводит взгляда ни на секунду. Не моргает. Кровь внутри него кипит. Ему хочется сжать тонкую шею девчонки в своей руке и переломать позвонки, слыша характерный хруст. Вкушая его. И он едва сдерживается, чтобы этого не сделать. Он чувствует её страх. Питается им. Упивается.       Орихимэ сжимается на кровати, лопатки упираются в жёсткую спинку, но она не чувствует боли. Зрачки её мельтешат, выдавая страх с потрохами. Она уже жалеет, что пошла за ним. Жалеет, что влезла. Жалеет, что допустила мысль о том, что он может помочь ей. Сейчас решение остаться рядом с ним кажется сумасшедшим, бредовым до безумия. Он изменился. Сейчас он другой. Страшно. Даже безжалостный вампир с мечом в руках или могучий дракон, царапающий её тонкую шею острыми когтями, не пугал Орихимэ столь сильно. Она не должна быть здесь. Не с ним. Она чувствует его ненависть. Отвращение сочится из него ядом, что жжёт её кожу, отравляет. Он зол, чертовски зол.       Он хватается за края простыни и сдёргивает её с кровати вместе с Орихимэ. Девушка слетает на пол, ударяясь бедром и локтем. Подбирается, пытается встать и прикрыть онемевшее от страха тело, словно одеяло смогло бы защитить её. Улькиорра мешкает несколько секунд, не без интереса рассматривая свою жертву. Сегодня на ней не уродская пижама, а короткая белая сорочка без бретелей, лишь на тугой резинке, удерживающейся на пышной груди, но не открывающей ничего лишнего — идеально. Он сам не подобрал бы для неё лучшего варианта, и это злит вдвойне. Для кого вырядилась?! Он видит каждый обтянутый тканью сантиметр её тела. Обнажённые ноги и тяжело вздымающуюся грудь. Губы сами собой растягиваются в плотоядной ухмылке. Всё прошедшее время он отметал подобные мысли, но только не сейчас, потому что знает, видит, чувствует, что это ещё один повод для её страха. А он жаждет его.       Насладившись её замешательством и мгновенно вспыхнувшими щеками, он хватает её за руку и тянет за собой, не дожидаясь, пока она сможет встать на ноги, тащит почти волоком, чувствует, как короткие ногти впиваются в его кожу и улыбается. Она хочет сопротивляться. Что ж, пусть попробует. Ему плевать, что она чувствует: боль, страх, унижение, панику, злость. Ему нужно выпустить пар, и он его выпустит. Выволакивает в другую комнату и толкает к комоду, на котором стоит злополучное фото. Хватает за волосы на затылке и словно провинившуюся шавку тычет носом в рамку. — Где ты её взяла?! — цедит сквозь зубы. — Отвечай! — рычит нетерпеливо, так, что у Иноуэ трясутся поджилки, она ощущает его гнев физически, будто может его пощупать. Молчит. Боится. Впервые боится так, что слова застревают в горле. — Я жду ответа, — ядовито произносит он и резко разворачивает её голову к себе, заставляя вывернуть шею, а лицо исказится гримасой боли. Он чувствует, что готов растерзать её на месте. Уже предвкушает расплату за то, что она сделала. Что она посмела сделать. Рыться в его вещах! Обнажать то, что он так старательно прятал даже от самого себя! Распоряжаться его жизнью! Кто дал ей право?! Чёрта с два! Она даже на свою прав не имеет! — В шкафу. В шкатулке, — отрывисто, боясь дышать, страшась смотреть на него, но всё же отвечает, потому что, если будет молчать, он точно её прикончит. Испепелит полным ненависти взглядом. Она не знает, что такого в этом фото, но в любом случае не имела права прикасаться к его вещам, решать, что должно быть на виду, а что спрятано. — Я нашла случайно. — Зачем поставила?! — раздается гортанный рык из его горла. — Ты там… такой настоящий. — Она просто хотела узнать его лучше, хотела добавить красок его безликому жилищу, добавить тепла и принадлежности. Хотела видеть его. Чувствовать в каждой вещи. — Настоящий?! — вкрадчиво тянет он.       Дура! Настоящего ей захотелось. Сужает взгляд, пристально, словно разрезая, прожигая девичью кожу, смотрит. Вдуматься только. Всего несколько дней в его доме, а уже возомнила, что имеет право распоряжаться здесь?! И чего же хочет?! Вывернуть наизнанку? Отмыть его прогнившую душонку? Неужели ещё не усвоила, кто он — не глупый мальчишка и не прекрасный принц — монстр. Хладнокровный и безжалостный. Он отнял десятки, десятки гребаных жизней. И будет отнимать. Вот он настоящий! — Настоящий, — елейный тон не сулит ничего хорошего, а руки словно куклу разворачивают её к себе, зажимая между комодом и собственным телом.       Нависает над ней. Смотрит высокомерно, с откровенной неприязнью, с присущей ему брезгливостью ко всему, что недостойно, по его мнению, внимания. Едва сдерживается, чтобы не ударить. Она дрожит. Брыкается. Пытается вырваться. Он чувствует, как она рвано дышит, и как дыхание замирает, когда он прижимается вплотную, сильнее вжимается в неё. Сладко впитывает в себя её сопротивление. Идеальная жертва. Идеальное время. Идеальное настроение. Он так давно думал об этом. Мечтал. Представлял. После той пощечины. И когда первый раз прикоснулся к ней, когда впервые почувствовал жар её кожи, учащённый пульс и загнанное дыхание. Ему нравится подчинять. Ломать. И сегодня он доведёт дело до конца, она сама напросилась!       Ледяные пальцы медленно ползут по животу, который скрутило так, что девушку вот-вот стошнит, по тяжело вздымающейся груди и наконец добираются до горла. Впиваются в мягкую кожу так, что она белеет. Точно останутся синяки. Улькиорра сжимает тонкую шею, наклоняясь к своей жертве, внушая ей ещё больший страх, который проносится по её телу лихорадочной волной. У Орихимэ перехватывает дыхание. Слезы непрерывно текут из глаз. Она пытается ослабить его хватку, пытается что-то сказать. Это совсем не так, как в прошлый раз, он не подчиняет, не гипнотизирует — он душит. Отбирает жалкие остатки кислорода. Не отпускает. Не отпустит. Его злят её слезы. Злит её слабость. Злит её беспомощность. Злит то, что она грезит о своём прекрасном принце, шепча во сне не его имя. И тут же вспоминает, как вчера вечером она с благоговейной нежностью касалась его. Она должна принадлежать ему. Она сама согласилась! — Смотри! — цедит мужчина, а голос его рокочет. Он впивается в неё безумным нечеловеческим взглядом, пробирается внутрь, прямо к ней в сознание. — Вот тебе настоящее!       …От неё всегда вкусно пахло — шоколадом. Она обожала шоколад, хотя есть его доводилось нечасто. Она всегда улыбалась ему и подходила слишком близко, нарушая все границы личного пространства. Его всегда раздражала её бестактность, но он раз за разом позволял ей это, потому что ему необъяснимо нравился её запах. Так сильно, что он готов был облизывать её пальцы, когда подкравшись сзади она своей маленькой ладошкой закрывала ему глаза — угадай кто. Он всегда угадывал. Узнавал по запаху.       Она говорила — это любовь, но разве узнаешь настоящее чувство в одиннадцать лет. Улькиорра узнал. И это была не любовь.       Жажда. Ничем неутолимая. Сводила с ума. Приводила в ярость. Выламывала ему кости, он слышал их хруст, треск сухожилий. Он злился. На неё. На себя. На всех. Злился, пока ярость не превратилась во всепоглощающую агонию. Не поглотила его целиком.       Хотелось разнести к чертям всё вокруг. Бить. Бить! Пока не отступит голод. Хотелось искупаться в её крови, потому что именно она будила в нём эту сжигающую изнутри нужду. Сука!       И однажды он поддался.       Он втягивал воздух сквозь сжатые зубы, давил пальцами на сонную артерию и ждал. Ждал, когда она затихнет. Перестанет стонать и биться в его руках. Перестанет дышать.       Душно, жарко. Ему не хватало воздуха. Он задыхался в потоке неконтролируемой ярости, она проходила сквозь него и заставляла кожу гореть, трескаться губы. Пронзала голову сотнями раскаленных игл. Она кричала внутри него — жаждала крови. Молила. Просила. Требовала. Приказывала.       Убей!       Кровь была везде. На его руках, лице. Она стекала по его губам и подбородку, обжигала горло. Он утопал в этой вязкой жиже, словно в безумной эйфории, и ему это нравилось.       Он выбежал из корпуса абсолютно сбитый с толку, всё чего ему хотелось — спрятаться, убежать как можно дальше. В ушах до сих пор стоял истошный вопль его жертвы, а во рту солоноватый металлический вкус крови. Было так страшно ощущать беспощадную бушующую внутри жажду, невозможность остановиться, но только до того момента, пока его не накрыла безумная эйфория, а глаза не заволокла красная пелена.       Шум в ушах прекратился, и Улькиорра обнаружил себя в туалете. Он яростно тёр руки. Кровь, запёкшаяся под ногтями, никак не желала отмываться дешёвым мылом и жёсткой холодной водой. Прежде чем выйти, он натянул пониже рукава старой толстовки и спрятал руки за спину, ему казалось, что они всё ещё покрыты кровью. Что, если кто-то узнает? Что, если кто-нибудь видел его, кто-нибудь слышал крики? Впопыхах спрятанное под кровать тело быстро начнёт вонять на летней жаре. Нужно всё обдумать. Нужно бежать. Он не чувствовал вины или угрызений совести, всё, чего он боялся, это быть пойманным. Боялся себя. И того, что жажда вернётся. — Прости, — сиплый шёпот срывается с губ Орихимэ, и слёзы с новой силой текут по щекам.       У неё нет сил защититься от него. От опасного зверя. Жаждущего крови хищника. Ей не вырваться. Не убежать. Не спастись. Ей нечем откупиться. У неё нет ничего, кроме сердца, что ещё не обуглилось в том адовом огне, на который она сама себя обрекла и будет вариться в этом котле до последнего вздоха.       Улькиорра замирает. Останавливается, как вкопанный. Не двигается. Лишь смотрит. Пытливо смотрит в её глаза. Изучает. Видит голый, ничем неприкрытый страх и ещё что-то, пробивающееся сквозь него. Неужели жалость? Жалость к нему? Дура! Того ребёнка давно уже нет, он утонул в крови своей первой жертвы. — Теперь я знаю точно, оно есть, оно бьётся, — шепчет она и тянется к нему, сжимает дрожащими пальцами белую рубашку на его груди, цепляется за него, как за спасательный круг. Или пытается спасти его. Вытащить из бездны и залечить растравленные раны.       Сквозь страх и слёзы из её груди вырывается мягкий поток чистейшей энергии, полный искренней нежности, тепла и ласки. Улькиорра чувствует его каждой клеточкой тела. Исцеляющий. Такой яркий и сильный, что пустота отступает. Рассеивается. И Улькиорра поддается. Немного ослабляет хватку, даря девушке желанный полноценный вдох, но продолжает смотреть. Неотрывно смотреть в её большие, карие глаза. Не верит. Как она может искренне жалеть такого как он. Зверь внутри мечется. Вновь рычит. Злится, но уже на себя. Всё, как тогда… Он снова потерял самообладание, контроль над ситуацией, поддался гневу, эмоциям, чувствам — тому, чего не существует. Хочется спрятаться и больше не видеть её искрящихся добротой глаз с застывшими слезами. Дерьмово. Он чувствует себя дерьмово. Всё не так. Неправильно. Исправь всё!       Молчит. Ладонью проводит по нежной шее, где его пальцы только что оставили уродливые отметины. Аккуратно касается её щёки, склоняется ниже и сцеловывает дорожки слёз. Орихимэ смотрит на него широко распахнутыми глазами. Не верит в этот неожиданный, совершенно не вписывающийся в картину заботливый жест. Улькиорра хмурится. Он хочет встряхнуть её, заставить поверить. Нет, не заставить — попросить. Он хочет попросить прощения, но никогда не скажет этого вслух. Прикусывает, оттягивает и нежно облизывает губы сбитой с толку девочки. Осознание, что он не хочет причинять ей боль, просто приходит и намертво укореняется в голове. Отпечатывается в мозгу. А кровь внутри начинает кипеть на этот раз не от гнева.       Он обнимает её крепче, прижимает к себе, прикусывает её губу чуть сильнее, и слышит тихий стон, но явно не от боли. Её губы мягкие податливые, солёные от слёз. Пальцы, словно одеревеневшие, скрюченные, не в силах отцепиться от него, сжимают и мнут тонкую ткань рубашки, несмело забираясь под неё, медленно гладят, согревая холодную кожу. Он прижимается ближе, но теперь осторожно с нежностью. Не подчиняет, не пугает — просит. И хочет. Хочет большего.       Иноуэ плывёт. Растекается. Распадается на части. То, что он делает с ней… Приятно. Возбуждает. Она прикрывает глаза. Стыдно. Ей стыдно за своё тело, которое поддаётся умелым рукам мужчины. Его языку. Его губам. Ей даже приятно вдыхать его запах. Она давно уже знает, как он пахнет. Давно утопает и следует за этим неуловимым ароматом пустоты. Давно пропала в нём. Глупышка.       Улькиорра чувствует, как дрожат её колени, как всё её тело вибрирует в его объятиях. Она устала. Она настолько вымотана своим страхом и его гневом, его эмоциями, что не в силах больше стоять на ногах. Он прерывает поцелуй, приказывая своим распалённым до нельзя инстинктам заткнуться. Тяжело выдохнув, подхватывает её на руки, несёт в спальню, осторожно опускает на кровать, поправляет подушку и укрывает её одеялом. Кажется, она засыпает мгновенно. Он садится на край кровати и любуется ей. Впервые он честно признаёт это — он любуется ей. Впервые он кем-то любуется. А внутри стучит что-то. Громко. Лопается. Разлетается на куски и снова сплавляется воедино — бесконечно и мучительно больно. Он зарывается пальцами в её волосы, гладит их, наслаждаясь мягкостью, вдыхая их запах. Позволяет себе ещё несколько мгновений щемящей сердце нежности — спи, моя девочка, не бойся ничего — и поднимается, чтобы уйти. Он тоже устал. Ему нужно обдумать всё.       Невесомые ласковые прикосновения к волосам очень приятны. Орихимэ кажется, она слышит его голос — он шепчет ей, не разобрать слов, но на душе теплеет, а внутри расцветает яркий огненный цветок. Боль уходит, отступает страх и даже воспоминания о покинутом солнце не будоражат больше так сильно её сердце. Она всю ночь могла бы лежать и наслаждаться, но его пальцы внезапно исчезают. Он собирается уйти? Нет! Слёзы снова готовы хлынуть из глаз, но теперь это совсем другие слёзы и впервые ей не стыдно за них. Она не понимает, что с ней происходит. Она всё ещё чувствует его губы на своём лице. Чувствует боль, причинённую его руками. Каждую метку, оставленную им. Она чувствует его запах на своем теле. Ей больно от того, что он собирается уйти. Вот так, взять и уйти. Не сказав ни слова. Это в его стиле, в его манере. Но не сейчас. Не с ней. Не после того, что он сделал. Собирался сделать. Боги, она жалеет. Жалеет, что он остановился. Ей нужно. Иначе не пройдет. Ей нужно оказаться в его объятьях. Им обоим это нужно. Она протягивает руки, хватается за рукав его рубашки. Не даёт уйти. — Не уходи, Улькиорра. Останься.       Шепчет. Просит. И он остаётся. Скидывает измятую рубашку прямо на пол и ложится в кровать. Позволяет ей обнять себя и прижаться теснее. Согреть. Позволяет себе заснуть рядом с ней. С Орихимэ. С его девочкой.