***
Орихимэ просыпается от странного шороха. Знакомого шороха, заставляющего замирать её сердце. Через открытое окно ветер треплет зелёные шторы. Всего лишь ветер. Глубокая ночь — за окном темно и удивительно тихо, совсем не слышно привычных звуков города. Иноуэ убирает упавшую на глаза чёлку, стирает пот с лица, её продолжают мучить кошмары. Снова и снова она переживает момент, когда холодные пальцы открывают её взору размах сумеречных крыльев, почти бесплотных, но осязаемых, таких огромных, что она могла бы завернуться в них с головы до ног, завернуться и наконец уснуть. Она поднимается с кровати, чтобы закрыть окно. Пол ледяной, босые ноги по щиколотку утопают в густом тумане, медленно отползающем в стороны, когда она делает шаг. Она опускает раму и не может отвести глаз от большой круглой луны, серебром сияющей в ночном сером небе. Не видно огней города и звезд не видно тоже, только молчаливая повелительница ночи горит за окном. Быть может такая же луна внутри него — холодная, равнодушная и безумно одинокая, но неизменно притягивающая взгляды глупцов и романтиков. Иноуэ могла бы любить эту луну, могла бы бесконечно восхищаться её красотой и величием, купаться в её тишине и прохладе, но луна властвует лишь в темноте, исчезая с восходом солнца. Шорох крыльев во мраке ночи, словно в гости пришедший бред. По замерзшему телу бегут мурашки, Орихимэ медленно оборачивается и замирает, уставившись на широко расправившего крылья огромного ворона, сидящего на спинке её кровати. Чёрные перья блестят в холодном свете луны, переливами отдаваясь в зелёный. Гордо поднятый клюв и сверкающий взгляд. Пронзительный и острый, как лезвие. В нём чувствуется сила и… обречённая безнадёжность. Громкое трубно-гортанное «крук» разрывает тишину, словно барабанная дробь, заставляя снова замирать сердце. Ночной гость складывает крылья, чуть наклоняет голову, пуская по стене длинную тень острого клюва, и снова каркает. Иноуэ не сводит глаз с чёрной птицы, будто ждёт от неё ответа. Зачем ты здесь?.. Хлопки могучих крыльев. Пугающе близко. Девушка вытягивает вперёд руку, бессознательно пытаясь защититься. Сердце колотится теперь, как сумасшедшее, отдаваясь глухими ударами пульса в висках. Острые когти осторожно касаются кисти, обнимают нежную кожу запястья, врастают в неё, становясь её продолжением единым целым, словно давно потерянная частичка нашлась. Приятно и омерзительно противно. На высшей грани безумия — отчаянное противоречие, которое Орихимэ не может разрешить. Яркая луна отражается во взгляде ворона, словно туманная белая дымка ложится поверх чёрных блестящих глаз, и в этом мутном живом зеркале Орихимэ видит себя. И кажется, что ворон ей улыбается. Она уже видела эту улыбку — в собственном отражении, когда разомкнула губы и прошептала «для тебя»… Иноуэ сбрасывает птицу. Закрывает голову руками, спасаясь от острых когтей, цепляющих её за разметавшиеся волосы. Снова раздаётся режущее слух карканье — в нём слышится отчаяние, боль и злость — такое похожее на её собственный голос. Чёрные крылья хлопают в воздухе, отбрасывая на потолок и стены зловещие тени. Ворон кружит, хватаясь скрюченными пальцами за одежду и рыжие волосы, горящие словно закатное солнце. Трещит ткань — на плече появляется кровоточащая царапина. Ещё одна на шее, на щеке. На сердце. Словно обезумев, адская птица не замолкает, сводя с ума и до смерти пугая громким пронзительным карканьем. Нападает хищным ястребом, когтями и клювом сдирая кожу, вырывая целые куски плоти, словно душу вытягивая, обнажает спрятанную под солнцем тьму… Орихимэ кричит и плачет от страха и отчаяния, кровь капает на пол, собираясь в алую лужицу под босыми ногами. Комната кружится перед глазами, перемежаясь с мельтешением чёрных перьев, рыжих всполохов волос и мистическим блеском луны за окном. Ноги скользят по собственной крови, Иноуэ падает на пол, не в силах больше защищаться. Торжествующий убийца голодным стервятником набрасывается на бьющееся в агонии тело. С полным ужаса криком Орихимэ подскакивает на постели, холодный пот градом струится по лицу, рот жадно хватает воздух. Сердце бешено колотится о рёбра. Перед широко распахнутыми глазами полнейшая тьма — ни свечения луны, ни уличных фонарей, словно она оказалась под землёй, глубоко-глубоко, куда свет никогда не проникнет. Девушка замирает, пытаясь совладать с тяжёлым дыханием и сквозь оглушительный стук собственного сердца прислушивается к каждому шороху. Здесь ли ещё крылатый демон? Привычный шум города за окном, тиканье настенных часов и тихая музыка где-то за стеной в соседней квартире. Сон. Это был лишь безумный ночной кошмар. Иноуэ нащупывает выключатель настенного ночника и зажигает свет, но тьма по-прежнему остаётся тьмой — плотной и абсолютно непроглядной. Орихимэ вытирает липкий пот с лица, пальцы достигают глаз, обводят мокрые разорванные края и проваливаются в пустые глазницы… Ворон забрал её глаза с собой. С полным ужаса криком Орихимэ подскакивает на постели, холодный пот градом струится по её лицу, рот жадно хватает воздух. Сердце бешено колотится о рёбра. Вся комната утопает в густой предрассветной дымке. Часы на стене показывают 6.22. Фонари за окном гаснут один за другим, уступая место первым лучам восходящего солнца. Зачем ты здесь? Вопрос не даёт Орихимэ покоя. Потухшим взглядом она смотрит на своё отражение в зеркале — слишком бледный тон кожи, слишком тёмно подведённые глаза, слишком яркие губы. Лицо без единого изъяна, словно нарисованное, глянцевое, кукольное. Не её. Зачем ты здесь? Никто не принуждал, пришла по собственной воле. Будто в бреду переживая бесконечно длинный день и терпя слепящее, выжигающее глаза рыжее солнце, всегда так любимое ею, она одержимо ждала, когда луна снова озарит тёмное небо. Тогда она снова окажется здесь — в комнате без стен и огромным зеркалом, показывающим ей прекрасную незнакомку, похитившую солнце из её сердца, оставившую в нём только печаль и безнадёжность. Ничего нет в ней от пышущей здоровьем молодой девушки, которой она была всего несколько дней назад, до того, как блики холодной луны ледяными кольцами сковали её тело. Зачем ты здесь? В попытке убежать от самой себя? Или доказать себе, что можешь улыбаться без грусти, открыто смотреть на искрящееся солнце и греться в его лучах. Доказать, что оно больше не жжёт глаза, всякий раз вызывая нежеланные слёзы, а тонкие ниточки в трепещущем сердце больше не рвутся от боли. Так зачем же ты здесь? Чтобы вновь увидеть серебряную луну, манящую и завораживающую своим мертвенно-бледным светом? Расправить плечи, храбро ступать вперёд по узкой лунной тропинке словно по шаткому брёвнышку над бездонной пропастью — страшно и захватывающе. Страх — даже самый тёмный и глубокий — никогда её не останавливал. Есть что-то там, на другой стороне, в зазеркалье, что-то, к чему очень хочется прикоснуться… Рыжие локоны ярко контрастируют с зелёным платьем, плотно облегающим тонкую талию. Длиной почти в пол, с разрезом, идущим от бедра, оно сковывает движения, а туфли на высокой шпильке заставляют ноги дрожать. Корсет, туго стягивающий пышную грудь, поддерживает широкая атласная лента, завязывающаяся на шее. Концы ленты Иноуэ держит в руках, пальцы в белых перчатках дрожат, не в силах закончить… Затылок опаляет острый взгляд. Внимательный, не упускающий ни единого вздоха, считающий каждый удар её сердца. Вдоль позвоночника бежит волнительная дрожь. Холодные пальцы касаются плеч. Орихимэ запрокидывает голову назад, чтобы увидеть лицо их обладателя, и лента тут же выскальзывает из рук, подчиняясь чужой воле. Шёлк дважды оборачивается вокруг шеи, легко скользит лаская нежную кожу. Пальцы продолжают невесомо оглаживать, мягко опоясывают ласковым холодом, благоговейно, с восхищением, как бы говоря «ты прекрасна», но их обладатель молчит. Лёгким движением руки приподнимают её волосы вверх, а затем мягко опускают вниз, позволяя им рыжим водопадом рассыпаться по обнажённым плечам. А лента плотнее опутывает беззащитное горло. — Давай, я помогу, — произносит тихий ледяной голос, не спрашивая, не прося, а просто… обнадёживая. — Не шевелись, — он говорит мягко, без нажима, но это абсолютно точно — приказ. Иноуэ видит его лицо над собой и чувствует мертвенный холод пальцев. Глубоко вдохнув, закрывает глаза и ступает на лунную дорожку. И словно с ножом у горла стоя понимает, что не боится пропасти, и смерти не боится, но боится, что он отпустит её сейчас. И есть что-то отвратительное в том, как дико хочется прикоснуться к нему. В десять раз сильнее, чем прежде. Она не дышит, можно подумать, что замереть это лучший для неё вариант, и пусть он просил не шевелиться, она всё же касается его запястий с внутренней стороны, где едва слышно, но отчётливо бьётся пульс. И вместо дрожи и холода Иноуэ чувствует, как мягкий снег медленно тает под её горячими руками. Это настолько удивительно и окрыляющие — согревать его. Шёлк, мягко шурша, нежно и в то же время сильно сдавливает ей горло, лишая возможности свободно дышать. От кислородного голодания чувства обостряются, вся кровь приливает к голове и оглушает бешеными ударами пульса. Мир вокруг начинает кружиться, глаза щиплет от накатывающихся слёз, и глядя сквозь них в его лицо, она понимает — пропасть здесь, в его глазах. Пустой холодный колодец — она падает в него тихо и долго, не дожидаясь, когда достигнет самого дна, уже замурована в этом колодце, высечена в каждом камне. Тугой корсет стягивает грудь, ещё больше усложняя дыхание, возможность сделать вход сейчас зависит от его воли, того, кому она сказала «для тебя.» Она не откажется от своих слов. Не теперь, когда снова пришла сюда, когда надела подаренное им платье. Не теперь, когда он прижимает её хрупкое тело к своей груди, смыкая на тонкой талии кольцо объятий и водит кончиком носа по рыжим локонам. Не теперь, когда она полностью отдала контроль над собой и позволяет ему решать, когда ей дышать, а когда нет. Теперь уже поздно. Натяжение усиливается, её шея отклоняется назад, затылок ложится на твёрдое плечо, а трепещущее в подступающей агонии тело прижимается к его прохладной груди. Она сосредотачивается на ощущении бешено бьющегося пульса, пытаясь унять его и может быть таким образом успокоить немного бурю эмоций, кипящих в её груди, эмоций слишком болезненных и пугающих, чтобы дать им название. Медленно задыхаясь, она наслаждается чувством невесомости, погружаясь в чёрно-белый мир без цвета, вкуса и запаха. Падением в бездну. В пустоту. Его мир. И ей это нравится. Жадно глотать воздух ртом и чувствовать, как спасительный кислород опаляет лёгкие. Нервы сжаты, словно тугие пружины, напряжены и дрожат, а когда натяжение ленты чуть ослабевает, эйфория от вдоха воздушным холодным шаром прокатывается по всему телу. Распахнутые глаза блестят от слёз, зрачки в них потемнели и расширились и, доведись ей заглянуть в них сейчас, она, наверное, смогла бы увидеть отражение его бесстрастных глаз — коварной луны, безраздельно завладевшей её разумом и телом. Дальше нет ничего, только бит сердца, шёлк под пальцами и чувство, будто сочится откуда-то невидимая кровь. Все краски мира стираются, уносятся в никуда, и Орихимэ чувствует, как солнце опаляет её лицо… …закатное рыжее солнце настолько яркое, что больно глазам, ласково гладит её кожу, наполняя своей энергией и радостью, и улыбается ей, она улыбается ему в ответ. Поднимается с мягкой травы, впереди до самого горизонта раскинулся бескрайний океан глубокий и прозрачный. Лёгкий бриз треплет волосы, вода омывает босые ноги и мочит подол её белого платья. Иноуэ вдыхает полной грудью, дышать легко, воздух наполнен здесь роскошными ароматами — воды, травы и ветра — запахом свободы и счастья. Она заходит в воду, ступни утопают в мягком песке, расставив руки в стороны, падает на волны спиной, тёплая вода окутывает облаком и на секунду утягивает ко дну, а потом снова выталкивает навстречу солнцу и воздуху. Тело качается на волнах, солнечные зайчики скачут по лицу, мокрые губы нежно целует ветер. Орихимэ блаженно закрывает глаза, слушает мерный плеск воды, всем своим существом чувствуя полную гармонию, единение с природой и космосом. Вся её сила, весь исцеляющий свет высвобождается и парит над ней, лелея свою хозяйку в неге. Если она умерла, то это несомненно Рай, и она хочет остаться в нём навсегда — в мире, где солнце будет светить для неё. Сливаясь с водой в одно целое, она дрейфует, бесконечно долго растворяясь во времени и пространстве, пока пробирающееся под закрытые веки солнце на миг не затмевает чья-то тень, мгновенно рождая в сердце тревогу. Знакомый шорох крыльев. Орихимэ распахивает глаза и смотрит в бескрайнее небо. Солнце садится… Большой рыжий диск пересекает не белая чайка — чёрный ворон пробрался в её Рай. Солнце садится, медленно погружаясь в океан, и сумерки окрашивают голубое небо в бесконечно алый, насыщенный красный, багровый и медный, и ярко оранжевый. Кажется, что небо горит, и чем ниже опускается солнце, тем ярче становятся оттенки, отражаясь в прозрачной воде. Орихимэ поднимается на ноги и смотрит на красное зарево. Словно насмехаясь, оно расползается в безумном оскале и быстро поглощает её голубое небо. Солнце алым лучом скользит по лицу, будто прощаясь, и всё быстрее скрывается за горизонтом. Зловещее карканье раздаётся над головой — ворон опускается совсем низко, ещё чуть-чуть и цепкие когти и острый клюв вопьются в беззащитную плоть. Он черной молнией пикирует вниз и последнее, что увидит Орихимэ, будет не сияние бледной луны, сменяющей солнце, а отражение кровавого заката в чёрных глазах адской птицы. Иноуэ срывается на бег. Поднявшиеся багровые волны сбивают её с ног пенятся, тянут на дно. А высоко над головой, где-то там за облаками ещё не видимая луна… Вот бы взлететь сейчас как птица в небо! Орихимэ раскидывает руки, словно навстречу судьбе, в отчаянной надежде на спасение, и могучий ветер поднимает её в воздух. Она летит, парит над землёй, подчиняясь ветру, а несут её чёрные крылья, перья блестят и трепещут, поднимая её всё выше, выше и выше. Сквозь облака… Лента скользит по платью. Поток кислорода резко устремляется в лёгкие. Голову кружит в безумной карусели, сердце отчаянно колотится в груди. Орихимэ глотает желанный воздух и сквозь слёзы, в зеркале видит отражение за своей спиной, блеск чужих глаз таких же зелёных, как её сияющий спектр. Две пары чёрных крыльев похожих на сумеречный дым. Грудь тяжело опускается в тугом корсете, всё тело выкручивает словно от удара тока, спектр пульсирует, пылает и светится. Дыхание шумное и хочется кричать до безумия, но горло всё ещё саднит и сжимается. Похолодевших губ касаются длинные пальцы, обводят контур, от каждого движения под кожей растекается раскалённое серебро, словно лунный свет плавится и впитывается, наполняет сосуды вместо крови. И это так хорошо. Это ли чувствует Ичиго, когда Гриммджоу касается его? Почувствовала бы она то же самое, если бы Ичиго коснулся её? И как в бреду Иноуэ шепчет: «Для тебя»… Шёлк и холодные пальцы щекочут кожу, широкая лента красиво ложится вокруг шеи, скрывая красные отметины на коже — метки принадлежности. Улькиорра завязывает ленту и поправляет шнуровку корсета, складки на платье — идеально. — Идём, — произносит он как обычно без тени эмоций в голосе. Орихимэ не вздрагивает, когда он берёт её за руку, лёд его кожи больше не обжигает её. Его пальцы расслаблены и создаётся впечатление, что именно Иноуэ держит его — очередная иллюзия — стоит ей попытаться высвободить руку, его пальцы тотчас поймают её. Обстановка вокруг них меняется — мир приобретает краски, чёткие границы и направления — становится привычным. Орихимэ понимает, что комната в которой они только что были, не существует в реальности, и ей на миг становится страшно, так же как было страшно стать узником чужого сознания, когда никто из вне не может проникнуть в сжавшийся до единственной комнаты мир — чёрно-белый мир крохотный и огромный насколько хватит фантазии, мир, беспрекословно подчиняющийся воле своего хозяина. Став частью этого мира — пустого мира Улькиорры, где не существует преград и стен — страшно возвращаться в реальность. В его зеркале она увидела своё отражение — не такая уж она и светлая как оказалось. И что теперь?.. Солнце зашло, а её вопрос «зачем она здесь» так и остался без ответа. Приглушённая музыка мерцающий свет и шум голосов. Воздух наполнен дымом и сладким запахом курительных смесей. Низкие столики с удобными диванами отделяют друг от друга разноцветные балдахины, показывая только размытые силуэты, пряча лица под полупрозрачной радугой, дают посетителям иллюзию уединённости. Обилие цвета скрывает полумрак, превращая окружающие предметы и людей в неясные тени — волшебный мир, но отражённый в чёрном глянце. Сквозь тени этого мира, словно светящиеся бабочки, порхают от столика к столику яркие танцовщицы, они приковывают взгляд и возбуждают воображение — прекрасные украшения — алмазы звёзд во тьме ночной, а по сути своей сияющие безделушки. Иноуэ опускает взгляд себе под ноги — туфли на высокой шпильке делают её походку грациозней, длинный разрез платья расходится при каждом шаге, открывая молочную кожу бёдер, тончайший шёлк в мерцающем свете переливается всеми оттенками зелёного. Талию и грудь обтягивает тугой корсет делая, фигуру стройнее и тоньше. Концы длинной ленты, завязанной на шее, похожи на сложенные крылья. Иноуэ тихо выдыхает — реальность страшнее грёз. Она переплетает свои пальцы с пальцами Улькиорры и держится крепче, словно боится, что он отпустит её, и она превратится в одну из этих бабочек. Бабочки живут лишь день. Они проходят через весь зал к последней зоне так же огороженной балдахином. Улькиорра отодвигает ткань в сторону и пропускает Иноуэ вперёд. Она послушно делает шаг за ограждение. Зрачки расширяются, а сердце заходится в трепете, когда она видит мужчину, сидящего перед ней. Конечно, она видела Айзена Соуске раньше — он публичная личность, но увидеть его вот так: внезапно и близко, к этому Орихимэ не готова. Он сидит на низком диване, удобно расположившись на подушках, и, подперев голову рукой, бесстрастно смотрит на своих собеседников. В шаге позади него тенью возвышается мужчина в тёмных очках и катаной на поясе — Тоусэн Канамэ — телохранитель, всюду следующий за своим хозяином. За столом сидит ещё несколько человек, но Орихимэ не может сфокусировать взгляд на лицах, их присутствие теряется на фоне величественного Айзена. Золотисто-оранжевый спектр без единого колебания заполняет собой всё пространство, подавляющая осязаемая сила витает вокруг густым и вязким туманом, опутывает и оплетает как паутина, дурманит сознание и кружит голову, лишая воли. Никогда ещё Иноуэ не чувствовала такой концентрации энергии, кажется, будто все силы — человека и рэйки — покинули её в один миг, стоило Айзену лишь взглянуть на неё. — Тебя зовут Иноуэ Орихимэ, верно? — вкрадчивый тихий голос, почти ласковый мягко проникает в голову. Иноуэ едва заметно кивает. — Рад приветствовать тебя в Эспаде. Подойди ближе. — Он манит её рукой, на лице спокойная улыбка, а ей кажется, что сделай она хоть шаг, её поглотит чёрная дыра. Айзен поднимается со своего места. Сердце Орихимэ пропускает удар, а после пускается вскачь. Она тяжело выдыхает, стараясь взять себя в руки, и когда он незримо приближается к ней, не опускает глаз. Его взгляд медленно скользит по ней, неуловимый и одновременно изучающий, ощупывающий, плотный давящий, словно ладонь. Лицо не выражает никаких эмоций, но есть в его взгляде и голосе что-то, вызывающее одновременно страх и уважение. — В чём дело? — голос всё так же спокоен и тих, кажется, её неповиновение ничуть не разозлило его. — Почему я вижу уныние на твоем лице? Он протягивает руку и невесомо касается её лица, большой палец гладит щёку, обводит контур губ. Орихимэ замирает, боясь даже моргнуть, сердце бьётся загнанным кроликом. Айзен склоняется ниже так, что она чувствует его дыхание на своей коже, смотрит ей в глаза, без труда пробираясь в её самые сокровенные мысли, видит насквозь все её тайны, даже те, что скрыты от неё самой. — Такая девушка как ты, должна улыбаться. — Слова проникают в голову, под кожу, в кровь и расползаются внутри как смертельный вирус, заражая каждую клеточку. — Просто улыбайся. Ведь ушедшее за тучи солнце приносит лишь печаль. Зрачки Иноуэ расширяются, перед глазами расцветают чёрные пятна — он знает. Видит все её мысли. Он знает — зачем она здесь. Айзен отпускает её, уголки его губ чуть приподняты, он выпрямляется и говорит ровным голосом, без интонаций, словно читает условие задачи, но даже так в нём чувствуется чёткое распоряжение: — Наши гости прибудут с минуты на минуту. Сегодня ты хозяйка вечера, окажи им достойный приём. Ещё до того, как Орихимэ успевает что-то ответить или вообще понять смысл сказанных слов, Айзен исчезает за цветным балдахином и всё, что видит Иноуэ, это прямая спина Канамэ, идущего за хозяином. — Вина? — голос Улькиорры мягко разрывает тишину, возвращая в реальность.***
Всю дорогу Ичиго сверлит глазами затылок водителя, будто хочет сломать тому шею за неторопливую езду, он готов выпрыгнуть из автомобиля и мчаться бегом, сбивая прохожих. Гриммджоу закатывает глаза и толкает напарника локтем под рёбра. Не то чтобы ему стало жалко таксиста, но удручающая аура и нервозность, исходящая от Куросаки, бесит. А утро так хорошо начиналось. Только утро хорошим и было! Сегодня Ичиго всё же отправился в универ, оставив Гриммджоу в одиночестве и скуке. Визит к Унохане-сан. Осмотр и пара вколотых игл — плечо почти не болит. Всё Управление занято отчётами и бесконечными допросами кровиманов. «Верхушка», конечно, оперативно ускользнула от всевидящего ока Сейрейтея, но после двухдневного разбирательства госпиталь восстановил свою работу без мерзких посягательств на чужую кровь. Итак, вечер. Всё началось с того, что чёртова Нелл Ту решила сдержать своё обещание. Все благополучно забыли о нём, под завязку заваленные работой и полностью уверенные в непоколебимой преданности своих сотрудников. Так вот, вместо того чтобы воспользоваться неразберихой и тихо сидеть в своей норе, воспитывая своё мерзкое членистоногое, Нелл Ту оказалась человеком чести. Не желая больше светиться в Сейрейтее, она позвонила Куросаки, с которым они, похоже, успели стать закадычными друзьями — этот рыжий легковерный говнюк никогда не разбирался в людях, вспомните, кто у него в любовниках, — и указала на предполагаемого предателя. Вечер стремительно покатился в тартарары! После того как Гриммджоу с трудом унял приступ дикого хохота, услышав имя «предателя», он едва поспел за напарником, который в срочном порядке отправился проверять предоставленную информацию. И вот сейчас Гриммджоу сидит в такси и терпит невыносимо давящую энергетику рыжего, бесконечно набирающего один и тот же номер, слушая всё тот же механический ответ — абонент-не абонент. Ичиго абсолютно точно уверен, что Нелл что-то не так поняла или вовсе обманула. Она была настолько любезна, что даже пригласила его в «Las Noches», чтобы он мог самолично убедиться в правдивости её слов. И после этого никакие доводы на Куросаки уже не действовали: ни отвлекающие манёвры любовника, ни страх перед наказанием от Шихоин за открытую провокацию тёмных и несоблюдение устава, ни возможная потасовка и риск. Для него это дело — личное!. Конечно, ведь предателем оказалась его невинная, драгоценная девчонка! С каким наслаждением Гриммджоу сломал бы ей шею! И зачем он только потащился за Ичиго в «Las Noches», надо было плюнуть и идти развлекаться в своё удовольствие, пусть этот припадочный сам разбирается со своей девкой, но Джагерджак просто не может заставить себя развернуться и уйти, когда его ягодка в таком бешенстве и раздрае. Чёртова зависимость! Он чувствует каждую мельчайшую эмоцию, каждый взрыв ярости вспыхивающий внутри, каждый всплеск адреналина и решимости, каждый удар тревоги и страха за чужую жизнь. И с каждой секундой ненавидит Орихимэ всё больше, потому что все эмоции Ичиго должны принадлежать ему, а не грёбаной рэйки. «Las Noches» совершенно не изменился — всё так же ярко, колоритно, шумно и весело. «Горилла» в гавайской рубашке на входе, неизменная Лоли за баром, всё те же мужчины и выпивка. Всё тот же бильярд… …разноцветные шары раскатываются по зелёному сукну, сталкиваясь друг с другом и натыкаясь на бортики стола. «Попал», — насмешливо шепчет он прямо в ухо Ичиго, наслаждаясь его сбившимся дыханием… Гриммджоу прогоняет всплывшее воспоминание, мысленно обругав себя. Откуда это? Сентиментальный кретин! Ичиго обводит глазами бар — Орихимэ здесь нет. Переводит взгляд на Гриммджоу, наблюдая, как тот закуривает, хмурый и раздражённый. — Джагерджак! — громко раздаётся со стороны барной стойки. — Вот уж не думала, что ты посмеешь сунуть сюда свою модельную задницу снова! — Лоли широко лыбится и машет им рукой. — И мальчишку своего притащил, твоя наглость никогда границ не знала. Ичиго хмурится. Что значит своего мальчишку? Это Сейрейтей предоставил Гриммджоу защиту. Они инициированы и абсолютно равны. И это он сегодня притащил их сюда. Так почему грёбаная Эспада продолжает считать его каким-то щенком?! Гриммджоу растягивает губы в нахальном оскале и направляется к стойке, привычным движением запрыгивает на стул. …донышко бутылки «Chivas» стукается о деревянную стойку. Он легко запрыгивает на высокий стул рядом с Ичиго и не может отвести взгляда от нахмуренного лба и сведённых к переносице рыжих бровей: «Нравлюсь?..» — Как всегда, — просит Гриммджоу, и Лоли незамедлительно выставляет два шота на стойку. Золотистая текила наполняет стеклянные стопки. Гриммджоу быстро опрокидывает шот. Текила приятно обжигает горло и тёплым шаром прокатывается по пищеводу. …он с жадностью смотрит на горящее, но довольное лицо Ичиго: «Хороший мальчик», — по-хозяйски закидывает руку на его плечи, скользит пальцами по шее, притягивая к себе ближе… — Зачем пожаловал? — спрашивает Лоли, совершенно не обращая внимания на Куросаки, что ещё больше задевает Ичиго. Что он, пустое место, что ли?! — Ностальгия, знаешь ли, — отвечает Гриммджоу, закуривая новую сигарету. Поворачивается к напарнику, взглядом спрашивая будет ли тот пить. Пренебрежительный фырк даёт понять, что не будет. Джагерджак пожимает плечами и опрокидывает второй шот. Ичиго медленно закипает. Какого. Хрена? Его терпение почти подошло к концу, но если попрёт как танк, то он точно ничего не узнает. Он уверен, что Орихимэ удерживают здесь силой, и бегать с воплями: «Где она?!» — уж точно проигрышный вариант. Он подставит Нелл и сорвёт всю конспирацию. Он слишком взвинчен и эмоционально нестабилен. Нужно взять себя в руки, контролировать слова и действия. Хоть чему-то он научился от Гриммджоу. Лоли ехидно скалится, облокачиваясь на стойку. Её открытые запястья с очень бледной кожей ярко выделяются на тёмном дереве. — А я думаю, вы здесь, — наконец-то обращает своё внимание и на Ичиго, — чтобы посмотреть на подружку Улькиорры. Говорят, она рэйки, предавшая Сейрейтей, — голос её сочится ядом и самодовольством. Вся выдержка Ичиго мгновенно летит к чертям. — Где вы её прячете?! — кричит он, не замечая как голос ломается и двоит. Синий спектр опасно темнеет. — Если с её головы хоть волос… — воздух резко вышибает из лёгких чёрным шаром чужой реяцу прямо в грудь. — О, кто подал голос! — насмехается Лоли. — Посмотрим, как ты будешь тявкать, когда Айзен-сама наденет на тебя ошейник, — насмешливая тирада превращается в крик боли. — А-а-а!.. С невозмутимым видом Гриммджоу выбрасывает в пепельницу окурок, только что затушенный о тонкое запястье девушки. — Ублюдок! — выплёвывает Лоли, баюкая повреждённую руку. — Столик 12 F наверху. — Спасибо, — сладко улыбается Гриммджоу и поднимается со стула, подхватывает под локоть офигевшего Куросаки. Ичиго не может решить — отчитать напарника за грубость или похвалить. — Не думайте, что сделаете кому-то сюрприз! — зло кричит вдогонку барменша. — В норме? — заботливо спрашивает Гриммджоу, словно не он только что потушил сигарету о живого человека. — Ага, — неуверенно отвечает Ичиго, обдумывая последние слова Лоли, пока они поднимаются на второй этаж. Неужели всё подстроено, и Нелл ему солгала? — Нас ждали. Это ловушка. — Неужели ты понял?! — издевается Гриммджоу. — Так может быть Орихимэ здесь нет! Гриммджоу сдавленно выдыхает сквозь сжатые зубы. Орихимэ — то, Орихимэ — сё! Бесит! Наивный придурок! — Ты не умеешь выбирать женщин, Куросаки. Зря не выпил. После ярких красок нижнего бара зрение не сразу привыкает к полумраку. От полуголых тел танцовщиц и их блестящих тряпок рябит в глазах. Ичиго слизывает соль с гладкой кожи танцовщицы, зубами выхватывает стопку с текилой, зажатую между её грудей, и закусывает лаймом из её рта, слизывая сладкий блеск с губ. Она целует его, и Гриммджоу наслаждается его поплывшим разомлевшим взглядом. Похоть вспыхивает внутри и обжигает внутренности. Как же сильно ему хочется разложить мальчишку прямо на этом столе. Ичиго сжимает кулаки, Гриммджоу — зубы, всё больше чувствуя нервозность и входя в эмоциональный резонанс друг с другом. Обстановка медленно накаляется. В отличие от Ичиго, Гриммджоу уверен, что проклятую рыжую девку здесь никто не удерживает. Хватит ли у него сил сдержать зверя, когда Ичиго в этом убедится. Реяцу Улькиорры чувствовалась ещё внизу, а здесь просто фонит его бесплотной силой. Проклятый кровопийца, что б его! Гриммджоу никогда особенно с ним не ладил. Собственно, вообще ни с кем из Эспады он не ладил, а чёрная летающая крыса больше всех выводила своей пустой надменной физиономией. Чёрт! Сможет ли он сам сдержаться? Как пить дать — пиздец этому бару! Зона 12 F в самом конце зала. Балдахин отодвинут в сторону. Ичиго не верит своим глазам и ускоряет шаг. На диване сидит Орихимэ с бокалом вина. Красное искрится, отражая неоновые огни в прозрачном стекле. Тонкая и хрупкая Иноуэ похожа на фарфоровую куклу — бледную с пустым отсутствующим взглядом. А рядом с ней… Ичиго чуть не подпрыгивает от ярости, когда видит, как Улькиорра поправляет локон рыжих волос, заправляет его за ухо и легко проводит костяшками пальцев по щеке девушки. Да как он посмел прикоснуться к ней своими грязными лапами?! Это надо немедленно прекратить и забрать Иноуэ домой, даже если… — Иноуэ! — Куросаки-кун? — голос девушки дрожит, в глубине глаз вспыхивает неясная искра то ли удивления, то ли боли, то ли страха. Бокал выскальзывает из рук, и вино заливает тонкую ткань платья. Красное быстро впитывается, теряет цвет, расползаясь тёмным пятном на зелёном шёлке. — Что ты здесь делаешь? Что этот гад сделал с тобой?! — Ичиго не может совладать с эмоциями, он готов схватить Орихимэ за руку и силой выволочь из бара. Просверливая взглядом дыру во лбу Орихимэ, Гриммджоу придерживает Ичиго за плечи, он чувствует подвох — Улькиорра слишком спокоен, он ждал их прихода и специально выставил девчонку напоказ. Орихимэ молча опускает взгляд. Ей нечего ответить. Она пришла сюда по доброй воле. Её солнце село, скрылось за горизонтом, растворившись в кровавом закате. Стыд вспыхивает, жаром обжигая лицо. Зачем Ичиго пришёл сюда? С мольбой во взгляде она смотрит в его глаза. — Зачем ты пришёл сюда, Куросаки Ичиго? — словно читая её мысли, спрашивает Улькиорра и не дожидаясь известного ему ответа, продолжает, — ради этой девочки? Теперь она принадлежит мне, даже забрав её отсюда, этого факта тебе не изменить. — Это решать не тебе! — протестует Ичиго. — Иноуэ? — он протягивает к ней руку, но девушка лишь опускает взгляд, не шелохнувшись. Её солнце село… — Он тебя загипнотизировал? Задурил мозги! — Не веришь? Что ж, тогда заставь меня отдать её. Да как он смеет говорит о ней, как о вещи! Ичиго изо всех сил сжимает кулаки. Спектр темнеет до глубокого ультрамарина. Улькиорра поднимается с места. Молниеносное, невидимое глазу движение, удар в грудь со словами «Ты здесь лишний», и Гриммджоу оказывается за пределами огороженной зоны. Балдахин задёргивается, подчиняясь чужой воле, из полупрозрачной ткани превращаясь в крепкую каменную стену. — Блять! — скрипнув зубами, выплёвывает Гриммджоу, привлекая к себе внимание посетителей. Со стороны простых наблюдателей всё осталось по-прежнему — огороженная балдахином зона, но Гриммджоу больше не может попасть за него. Это куб, он поглощает пространство, скрывая происходящее в нём от посторонних глаз. Разрушить его можно только изнутри или ждать, пока хозяин уберёт его сам. Или впустит. Остаётся надеяться, что Ичиго справится, не потеряв при этом разум. Словно бесконечная чёрная дыра. Очерченное чужим разумом пространство походит на закрытую коробку, грани её дрожат и поблёскивают слабым фиолетовым свечением. В мозгу Ичиго вспыхивает смутное воспоминание о том, что когда-то он уже был в подобном месте. Энергетическая ловушка — чёрный куб — пустота и полное отсутствие света. «Куросаки Ичиго, ты и твоя тьма принадлежат Айзену-сама, смирись с этим и сдайся.» — Чёрта с два! — отвечает пустоте Ичиго. — Выходи, трус! Дерись со мной как подобает! «Как угодно». Блестящее лезвие проносится молнией, металлическим холодом щекоча скулу. Яркие блики отражаются в расширившихся зрачках. Ичиго инстинктивно дёргается в сторону и замирает, пытаясь осознать происходящее. Улькиорра перед ним — появился словно из воздуха, из темноты и пустоты иллюзорного мира — с мечом в руках. Бездушные глаза напротив замерли в ожидании. Поблажка? Фора? Но не надолго. Сгустившийся, напряжённый воздух не даёт нормально дышать. Ичиго делает ответный выпад, у него нет времени на раздумья. С отвратительным скрежетом встретившиеся клинки высекают сноп искр. Ичиго отступает назад, только теперь с удивлением рассматривая меч в своей руке — длинное блестящее лезвие с чёрной рукоятью — острое смертоносное оружие. Иллюзия чертовски реальная, такими же будут колотые раны и отвратительные глубокие порезы, если он зазевается снова. Кипенно-белая рубашка Улькиорры хорошо видна в полумраке — невысокая худощавая фигура, таящая в себе огромную силу. Готовясь к новой атаке, Ичиго мысленно благодарит Кенпачи за основы кендо, иначе ориентироваться в чужой игре безумного разума было бы намного сложнее. Не только нервы, но и каждый мускул приходит в полную боевую готовность. Оглядывается по сторонам — мрак и фиолетовые отблески несуществующих граней. Воздух сгущается сильнее. Улькиорра больше не намерен ждать. Движения резкие, чёткие, точные, быстрые, почти невидимые глазу. Слева. Справа. Только свист смертоносного оружия и блеск ядовито-зелёных глаз в темноте. Очень близко. Ичиго снова отступает. Смотри внимательно. Смотри не глазами. Смотри. Повторяет он как мантру, собирая энергию вокруг себя, выстраивая её словно щит. Клинок свистит в пустоте. Отчётливо видны движения. Острое лезвие протыкает густую тьму. Захват. Под пальцами пульсирует энергия и сила. Ичиго крепче сжимает чужое запястье, наблюдая, как в зелёных глаза, отражается первая настоящая эмоция — удивление. Никаких поблажек и форы. Замах. Свист. Треск. Сгибаясь всем корпусом, Улькиорра отступает на несколько шагов назад. Медленно выпрямляется. Острый взгляд пронзает не хуже холодного лезвия. Порванная рубашка свисает белыми лоскутами, открывая татуировку «четверки» на груди. Тонкая красная линия медленно расползается на бледной коже. Улькиорра хмыкает, небрежно стирая кровь пальцами. Катана зависает в воздухе, а он медленно стягивает испорченную белую ткань с плеч, уверенный, что Ичиго не посмеет продолжить бой, пока он не закончит. Длинные пальцы снова касаются рукояти меча. Зелёные глаза опасно сужаются, отражая ещё одну новую эмоцию — гнев и обещание скорой расплаты. Ичиго успевает заметить только лёгкое колебание воздуха, силуэт призрачной тени в темноте, а в следующее мгновение сверху на него обрушивается удар. Похоже, коленом в лицо. Волосы шевелятся от пролетевшего над головой «нечто». Рот заливает солёная кровь, саднит разбитые губы. Словно удар плети по спине. Обжигает. Ноги подкашиваются. Кожу щиплет от пота и крови, пропитавших тонкую ткань футболки. Разворот. Пальцы со злостью впиваются в рукоять меча. Улькиорра к нему спиной, мягко приземлившись на ноги, смотрит через плечо. По щеке ползёт тонкая нить, словно слеза, будто зелёная радужка плавится и медленно вытекает из глаз. Широкие плечи. Выступающие лопатки, обтянутые бледной кожей, и от них вниз по спине, захватывая плечи и предплечья — агрессивный четкий рисунок острых крыльев летучей мыши. Чёрных, отливающих лаковым блеском, кожистых с чётко прорисованными жилками и крюками на концах. Улькиорра двигается, поднимает руки и крылья раскрываются, разрастаются, словно тени. Оживают, разрезая воздух, пронзая тьму. Сгустившаяся до запредельного уровня реяцу расползается вокруг, словно океан. Настолько плотная, что обволакивает ноги как зыбучие пески, и обрушивается сверху подобно кислотному дождю. Сковывает каждое движение. Разворачивается к Ичиго уже не человек. Не позволяй страху овладеть собой. Страх… Страх как езда на велосипеде, никто не может разучиться бояться, но к страху можно привыкнуть… Ичиго разворачивается и падает на колени, иначе острое лезвие вскроет ему грудь. Блокирует следующий удар мечом, понимает, что ему не сдержать такой натиск. С трудом откидывает нападающего на пару метров, разорвав дистанцию тут же вскакивает на ноги. Отступает. Всевидящий, всепроникающий зелёный взгляд горит в темноте, жалит, точно змеиный укус. Передёргивает. Мурашки кусают, а сердце как-будто сталкивается с легкими, вибрация волной расходится по телу, перекрывая дыхание. Крылатый демон оказывается рядом почти мгновенно. Клинок со свистом рассекает воздух. Замах! Удар следует за ударом. Ещё. Ещё. Ичиго даже думать не может о контратаке, всё его внимание направлено на то, что бы холодная сталь не разрезала его надвое. Свист. Прыжок. Совсем немного — и остался бы без ног. Уклонятся всё тяжелее и тяжелее. Во время очередного выпада Ичиго уходит в бок и, изловчившись полосует противника по запястью. Тот кажется даже не замечает. Ещё удар. Чёрные пальцы с длинными изогнутыми когтями с лёгкостью ловят лезвие меча. Противный лязг режет уши. Та же отвратительная лапа сжимает горло, нарочито медленно вздёргивает вверх, так что подошвы кроссовок едва касаются земли, поднимает, чтобы их глаза оказались на одном уровне, смотрит, словно рентгеном просвечивая насквозь — нет, ты не ровня мне, много ниже, где-то там в грязи, у моих ног. Мусор! — и отбрасывает в сторону. Затылок встречается со стеной. Тонкие грани куба дрожат, прокатываясь энергетической волной по всему периметру. Меч выпадает из разжавшихся пальцев и бесполезной железкой лязгает рядом. Рана на спине кровоточит с удвоенной силой. Из носа хлещет кровь, горячие капли стекают по губам. Сознание топит острыми, как пики, вспышками боли. Пальцами, скованными судорогой, цепляясь за стену, Ичиго отчаянно пытается подняться. Отступать больше некуда. Перед глазами всё плывёт. Тьма сгущается. С трудом удаётся различить мутную фигуру перед собой. Бледное лицо с чётко обозначившимися скулами и упрямо сжатой линией чёрных губ кажется особенно зловещим, мистическим. Должно быть, именно так описывают демонов… — Зачем ты продолжаешь сражаться? На самом деле веришь, что можешь одолеть меня? Просто сдайся и я отпущу тебя. — Я сражаюсь не потому, что хочу победить. Я сражаюсь, потому что должен победить! — Ичиго ухмыляется в ответ, глаза его потемневшие выражают упрямую решимость дикого зверя израненного, но не побеждённого. — Ты глупец, Куросаки Ичиго. Ты намеренно противостоишь сопернику, превосходящему тебя настолько, что это внушает тебе ужас. Непостижимо. Если это из-за «души», о которой вы, светлые, всегда говорите, тогда эта душа приносит лишь страдания. Лишь смерть. Улькиорра делает шаг ближе, поигрывает мечом и по-садистски медленно вонзает его в левое плечо Куросаки. Проворачивает. Жгучая боль охватывает тело. Кровь ручьём стекает по предплечью. Невозможно сдержать крика. — Прими своё поражение, иначе твой разум не выдержит и погибнет. Превозмогая раздирающую боль, правой рукой Ичиго пытается дотянутся до своего меча. Дрожащие пальцы едва касаются чёрной рукояти. Ещё чуть-чуть… — Ты решил, что раз сильнее меня, то я просто возьму и сдамся? — хрипит он. Дыхание перебивает кашель, кровь стекает по подбородку. Пальцы вот-вот зацепят меч. — Тц… — Улькиорра вздыхает почти с жалостью, в бездушных глазах разочарование и скука. — Тогда позволь мне убедить тебя в твоей безысходности. Он вытаскивает лезвие из плеча Куросаки и снова вонзает уже в правое. Медленно, словно умелый хирург разрезает мягкие ткани, добираясь и царапая кость. Смотрит, как судороги яростной волной проходят по телу сплошь залитому алым. Ещё один крик разрывает пустоту. Темнота накрывает… Испуганное «Курасаки-кун!» пробивается сквозь тьму. Ичиго жмурится. Где-то в этой пустоте… Орихимэ… Ради неё он здесь. Ради неё он должен победить. Должен встать. Должен защитить её! «Ты жалок И-чи-го! Ничего без моей помощи не можешь!» Страх… Страх можно подчинить. Сделать своим союзником. Одна единственная искра становится причиной пожара. Пальцы перестают дрожать. Сжимаются в кулаки. Адреналин разгоняет кровь в венах, а желание крушить всё нарастает. И плевать, что это будет — стены или хрупкие человеческие кости. Внутри шевелится что-то огромное, страшное, неуправляемое. Нечто, лишённое мыслей и эмоций. Кошмарное и кровожадное. Зверь, обитающий в самых тёмных глубинах Ада. Безумный хищник, жаждущий крови. Готовый рвать, ломать и чувствовать жар ударов на своей коже. Реяцу окружает тело плотным коконом, растёт и множится, растекаясь чёрным потоком нечистот. Густая как смола и бурлящая как раскалённая лава. Ичиго открывает глаза. Глазницы — зияющие чернотой дыры. Лицо — бледная маска в ярких кровавых разводах. Поднимается на ноги. Меч сам ложится в руку. Никакой жалости. Замах! Улькиорра едва успевает отскочить, чтобы острое лезвие пропитанное чёрной силой не снесло ему голову. Распахивая крылья, поднимается в воздух. Слишком медленно. Замах! Левое крыло разрублено по диагонали, а рука по локоть и вовсе остаётся трофеем противника. Улькиорра отступает в темноту, зажимает кровоточащую рану, сливается с пустотой, но что-то внутри отчаянно бьётся, выдаёт его. Атака! Меч насквозь прошивает тело зверя, но не наносит никакого вреда. Кошмар Улькиорры больше не властен над Ичиго. Теперь он сам хозяин этого кошмара. Грани куба дрожат, расходятся сеткой трещин. Реальность вот-вот ворвётся внутрь. Разрушит невидимые стены. Облик чёрного демона исчезает. Тают крылья дракона, пеплом рассыпаясь в воздухе. Рассеивается тьма. Ещё чуть-чуть и куб разлетится в щепки, открывая посторонним взглядам происходящее. Кошмар исчезнет, но зверь реален — он останется. Он продолжает наступать. Словно сама стихия. Разразившийся шторм. Бушующее чёрное пламя. Замах! — Остановись, Куросаки-кун!!! — звучит под звон разлетающихся осколков иллюзии. «Нет! Что ты делаешь, глупая девчонка!» Ичиго открывает глаза. Чёрная пелена медленно покидает их. Он утыкается носом в мягкие рыжие волосы, неуловимо пахнущие ванилью. Тощий, брызжущий слюной демон, изнутри разрывающий его на части, замирает, как от пощёчины, застывает с пеной у рта, скрывает зубы, перестаёт пучить буйные глаза и медленно отступает в глубь сознания, злобно рычит и пятится, снова скрываясь в тёмных недрах разума. Орихимэ обнимает его за шею, прижимаясь все телом. Её спектр пылает и плавится. Ичиго чувствует, как напряженные, словно бетоном залитые, мышцы расслабляются под её прикосновениями, как становится легче дышать, как отпускает гнев. Он шумно вдыхает через нос, крепче прижимая Иноуэ к себе. Он победил… Улькиорра стоит в шаге за спиной девушки. Идеально отглаженная белая рубашка. Рука на месте. Ни капли крови. Но взгляд… Взгляд его изменился — в глазах пылает целый Ад. Позади распахивается балдахин. Гриммджоу замирает, увидев ненавистную ему картину — Ичиго обнимается с рэйки. Прожигает взглядом, окатывая ледяной волной неприкрытой злости вперемешку с доводящей до дрожи ревностью. Чувствуя это Ичиго плавно отпускает Орихимэ, его энергетика и спектр уже пришли в норму. — Идём домой? — он хочет снова взять её за руку, но пальцы в белых перчатках ускользают от него. Орихимэ делает шаг назад. Из-за с ненавистью прожигающего взгляда синих глаз в лицо или зелёных в затылок, или это собственное интуитивное желание? Она качает головой, с тоской смотря на протянутую ей ладонь, «нет» — шепчут дрожащие губы. Делает ещё один шаг назад. Спина касается прохладной груди, затылок ложится на чужое плечо. Губы Улькиорры изгибаются в короткой ухмылке — ещё одна новая для него эмоция. Он обнимает Иноуэ за талию, мгновение, и они исчезают, растворяясь в воздухе.***
Ичиго не помнит, как уходил из бара под прожигающим взглядом напарника, не помнит, как что-то злобное кричала им вслед Лоли, не помнит, как садился в машину и куда ехал. Приходит в себя в очередном баре, когда громкая музыка бьет по ушам, а горло обжигает очередная порция алкоголя. Не известно какая по счёту. Голову ведёт, движения заторможенные, язык едва ворочается во рту, из чего можно сделать вывод, что Ичиго безбожно пьян. Он смотрит в полированную чёрную столешницу стойки, подсвеченную неярким красным неоном, смутно различает незнакомые голоса вокруг, смешанные с басами громыхающей музыки, и надеется, что Гриммджоу где-то неподалёку, потому что до дома сам он точно не доберётся. Да что там, он даже с этого грёбаного стула самостоятельно слезть не сможет, такое тело тяжёлое. Но даже невообразимое количество алкоголя в крови не может заглушить раздирающие его на части мысли. Он никогда не сдавался. Никогда! Всегда шёл напролом, до самого конца, даже если конец этот заведомо фатален. Но сегодня… Что ему оставалось, кроме как отступить? «Нет»… — этот шёпот снова и снова звучит в голове, и как раскалённый штырь буравит слух. Бессильная злость тлеет и отравляет едким дымом. Она спасла его, не дав безумию утянуть на дно истерзанное зверем сознание. Неизвестно, что было бы, если бы она не коснулась его, не успокоила беспощадную бурю, поднявшуюся внутри. Может, он убил бы Улькиорру, может, даже и её убил бы. Себе он тогда точно не принадлежал. И никого не было рядом, чтобы остудить чёрную кровь, заполнившую его вены. Никого, кроме неё. Так почему же?! Почему она отступила? Почему не взяла его за руку? Предпочла остаться на другой стороне. Испугалась? Неужели ужасная тварь, сидящая внутри Ичиго, настолько страшна, что Иноуэ готова сражаться с ней, но не готова продолжать оставаться рядом? Правы были те, кто называл его монстром. Он чудовище. Кровожадный зверь с полным отсутствием самоконтроля. Что ж… Сидеть и терзаться дальше вопросами, ответ на которые он только что себе дал, не имеет никакого смысла, а жалеть себя и притворяться, что всё ещё можно исправить, тем более. Ичиго поднимает тяжёлую голову со стойки и осматривается по сторонам. Сплошная муть. Бар, танцпол, полураздетые вспотевшие тела. Он поднимается со стула. Шатает. Приходится держаться ладонями за стойку. Пара минут привыкания к вертикальному положению и голова уже не так кружится. Где чёртов Гриммджоу? Ну конечно, интересно ли ему чужое смятение? Как же?! Кроме собственных желаний этого мудака вообще ничего не интересует. Ягодка в ауте — не беда, вон целый танцпол в его распоряжении, ешь-не хочу. Это Ичиго день за днём продолжает тешить себя надеждой о том, что рано или поздно он сможет подчинить Тьму внутри себя своей воле. Гриммджоу же давно принял свою сущность зверя и не противится примитивным инстинктам, наплевав на мораль и правила. Он просто делает, что хочет. Так почему Ичиго не должен? Почему бы не развлекаться дальше, раз он уже сделал первый шаг. Ему давно уже было пора воспользоваться своей пятницей. Гриммджоу со странной смесью чувств наблюдает за своей половинкой. Не далее как полчаса назад тот послал его в такие дали, о которых даже черти в аду не слышали, но похоже, сейчас он даже не помнит об этом. И в любое другое время Гриммджоу именно так и поступил бы — огрызнулся, выплюнув в ответ что-нибудь едкое, развернулся и ушёл с железобетонной уверенностью в том, что когда рыжий говнюк перебесится, то снова бросится к нему в объятия. Как бы он не гадил в душу, снова и снова по кусочкам раздирая гордость Куросаки своими унизительными выходками, Ичиго простит и оправдает любую херню, потому что как упёртый баран и последний дебил верит в светлое будущее. Именно это и привлекает в нём. Негасимый яркий свет, рассеивающий тьму, фантастическое самоубийственное пламя делающий и самого Гриммджоу немного светлее. Но не сегодня. Что-то изменилось внутри него. Свет не угас совсем, погасить его полностью невозможно, наверное, нечем, но пригасить и заставить потускнеть перед лицом сложившихся обстоятельств, с этим глупая девчонка справилась без труда. Так откуда же взялась эта горечь во рту и отвратительное саднящее чувство в горле? Разве Гриммджоу не этого добивался? Снова и снова отравляя Ичиго своей проклятой кровью, кормя прогнившим негативом и едкими разлагающими душу эмоциями. Похоть. Жажда. Голод. Вожделение. Власть. Вот что правит миром, разве нет? Проблема в том, что не по воле Гриммджоу свет Куросаки потускнел, не из-за него раздирают чёрные как сама ночь противоречия. Ревность опаляет, обдирает до крови и растравливает старые раны. Это больно, мать вашу, так больно осознавать, что кто-то, помимо него, может влиять на Куросаки. Разве не Гриммджоу должны принадлежать все его эмоции, разум, тело — всё существо! Почему это не так, в то время как сам Гриммджоу чувствует себя полностью, до последней частички своей изуродованной души, принадлежащим вздорному рыжему мальчишке. И как бы он не отрицал, как бы не сопротивлялся, не убегал ища успокоения в чужих эмоциях, крови или объятиях, ничего не может с этим поделать. Зависимость. Ощущение, будто другой человек источник радиации в сердце. И нет смелости признаться в этом хотя бы самому себе. Алкоголь обжигает горло, колючим комком падает в желудок. И всей выпивки этого бара не хватит, чтобы опьянение наконец настигло и отключило голову. Гриммджоу поднимается и отправляется на поиски своей половинки. По шлейфу реяцу, что тот оставляет за собой, совершенно себя не контролируя, найти не сложно. Винтовая лестница в VIP-зону, стеклянный балкон, блики вспышек света, отражающиеся от металлических поручней. И запах. Густой терпкий запах похоти, заменяющий воздух в заведениях никогда не спящего квартала. Не заперто. Ожидаемо. Гриммджоу заходит в комнату, окунаясь в прохладу и полумрак, отсекая дверью гул голосов и бьющую по ушам музыку. На огромной кровати, в приглушенном свете неона, витающих парах алкоголя и сигаретного дыма — Ичиго. На нём нет футболки. Гладкую, покрытую капельками пота кожу груди изучают чужие ладони, пальцы с длинными ярко алыми ногтями. Тонкие бретельки почти прозрачного платья сползают вниз по округлым плечам извивающейся на нём девчонки. Развратный, раскрепощённый, распущенный… сейчас он открыто показывает сторону, всегда скрытую от посторонних глаз. От откровенного внимательного взгляда в крови просыпается пламя, жаром облизывает лицо и скапливается внизу живота. Жажда… Крови. Секса. Тела. Одержимости. Необходимости. Жадности. Сумасшедшее желание облизать и зацеловать всё тело взрывается в воспалённом мозгу. Хочется больше запаха, дыхания, движений. Всего больше! Гриммджоу облизывает губы и с адской жаждой в глазах смотрит, как Ичиго обнимает тонкое хрупкое тело у себя на коленях, вплетает пальцы в рыжие волосы и тянется к чужим ярко-красным губам. Ну уж, нет! Ещё и это он у себя забрать не позволит. Шаг. Руки сами делают. За волосы оттаскивают девчонку от лица Ичиго, заставляют её сползти с его бёдер и встать на колени перед кроватью. — Шлюх не целуют в губы, Куросаки, — запредельно возбужденный голос, пропитанный едкой ревностью. Ичиго лишь ухмыляется в ответ чужой, но до боли знакомой ухмылкой. Расстёгивает джинсы, другой рукой направляя голову сидящей между его ног девушки. Гриммджоу загибает и без того коротенький подол её платья, звонким шлепком по обнаженным ягодицам заставляя встать на четвереньки, и сам опускается на колени позади. Губы кривятся, копируя ухмылку любовника. Глаза в глаза! Что, чёрт возьми, они делают друг с другом?..