Revenge/Возмездие

– Тукки, ты занят? – робко постучавшись и так не дождавшись разрешения войти, просочился в комнату брата Донхэ, настороженно оглядываясь по сторонам и пытаясь найти глазами брата, ведь он уже просто физически не мог терпеть эту жуткую безмолвную войну, разразившуюся между ним и Итуком после того странного вечера у Хёкджэ и той истерики, и с этим срочно нужно было что-то делать. Донхэ вообще не понимал, что сейчас происходит, ведь раньше у них с Итуком были такие теплые и близкие отношения, а сейчас… Сейчас Донхэ казалось, что они больше похожи на заклятых врагов на минном поле, чем на родных братьев, и сказать, что это расстраивало его и причиняло невыносимую боль, – значит ничего не сказать. Ведь Итук всегда был так важен для него, несмотря на все их ссоры и недопонимания, но сейчас… сейчас это был словно совершенно чужой для Донхэ человек – злой и невыносимо враждебный по отношению к нему и даже отдаленно не напоминающий любящего старшего брата. – Чего тебе? – недовольно скривился раскинувшийся на своей постели и что-то читающий на планшете Итук, не удосужившись даже оторвать взгляда от экрана и посмотреть на мнущегося на пороге и выглядящего просто-таки до безобразия виноватым младшего брата. – Я хотел поговорить… – робко начал Донхэ, но Итук резко перебил его, садясь на кровати и практически отшвыривая в сторону планшет: – А я с тобой разговаривать не хочу. И вообще, что за мода вламываться в чужие комнаты без разрешения? Я занят, и у меня нет ни времени, ни желания общаться с тобой сейчас, да и вообще, – скривился еще сильнее парень – так, словно лишь один вид Донхэ вызывал у него невероятно сильную зубную боль. Хотя… по сути, так оно и было. – Тукки, я не понимаю… – А тебе и не нужно ничего понимать, Хэ-а, – злобно выплюнул парень, рывком поднимаясь с кровати и угрожающе быстро приближаясь к Донхэ. – Просто держись от Хёкджэ подальше, и все будет хорошо. У всех. Тебе ясно? – прошипел он, оказываясь лицом к лицу с младшим братом и с каким-то удовольствием видя страх в его как всегда до тошноты искренних и честных глазах, от которых Итука воротило с самого детства. – Но я и Хёкджэ... Мы просто дружим… – растерянно выдохнул Донхэ, с недоверием и страхом глядя на брата и не понимая, почему он реагирует настолько ярко на такие совершенно безобидные вещи и почему так сильно злится из-за каких-то дружеских посиделок, но если вспомнить реакцию Хёкджэ и синяки на его руках, то… Что на самом деле происходит между этими двумя? И какие у них отношения? Что если?.. Глаза Донхэ распахнулись в немом изумлении, когда он внезапно наконец-то понял, какое именно чувство сейчас буквально полыхало внутри его брата, и это было не что иное, как… ревность? Нет-нет-нет! Этого же просто не может быть! Итук и Хёкджэ?.. Нет, даже в одну мысль об этом было настолько трудно поверить, что внутри Донхэ все разлеталось на сотни осколков, стоило ему только представить… Нет! Это совершенно точно не может быть правдой! Даже если эта догадка удивительным образом объясняла все случившееся, наконец-то собирая все кусочки мозаики в единое целое и заставляя Донхэ задыхаться от собственных мыслей. – Так перестань с ним дружить, – зло усмехнулся Итук, едва-едва сдерживая дикую смесь ярости и ревности, бушующую внутри, ведь стоило ему только подумать о ком-то рядом с Хёкджэ, кроме как себя самого, то… Итук впервые в жизни понял, что может убить человека. Совершенно спокойно. Даже собственного брата, если тот только посмеет посягнуть на того, кто целиком и полностью должен принадлежать лишь ему одному. И пусть Хёкджэ еще пока не понимает этого, но очень скоро… очень скоро их чувства станут больше чем просто взаимными, уж Итук позаботится об этом, ведь недаром его даже прозвали похитителем чужих сердец: чем-чем, а наукой обольщения, даже таких крепких и многоликих орешков, как Хёкджэ, он овладел в совершенстве, и осталось лишь применить свои умения на практике и заманить в свои сети очередную, в этот раз последнюю жертву, ведь почему-то Итуку начало казаться, что Хёкджэ – это именно тот, с кем он сможет провести всю, абсолютно всю свою жизнь. Человек, на котором хочется остановиться, раз и навсегда, и никогда больше не отпускать его от себя. Ни за что. – Подумай на досуге, кто тебе дороже: какой-то мальчишка, которого ты не знаешь и пары недель, или родной брат? И тогда мы с тобой поговорим, или не поговорим… – скривился Итук и совершенно бесцеремонно схватил потерявшегося в собственных мыслях Донхэ за плечо, заставляя младшего брата скривиться от боли: – А сейчас тебе лучше оставить меня одного, – практически выплюнул он, выталкивая распахнувшего и уже собирающегося сказать что-то Донхэ из комнаты и захлопывая перед его носом дверь, ведь еще бы чуть-чуть – и Итук просто бы не сдержался и врезал этому лицемерному лжецу и обманщику, как всегда корчащему из себя святую невинность, но Итук-то прекрасно знал, что его братец представляет из себя на самом деле, поэтому уж кого-кого, а его все эти спектакли ни за что не обманут. Да и он прекрасно видел, как Донхэ смотрел на Хёкджэ, и… Кажется, ему срочно нужно выпить. Чтобы не пойти и прямо сейчас не устроить громкие и безобразные разборки по поводу, о котором родителям знать совершенно точно не стоит. Проклятье! Глубоко вдохнув и выдохнув пару раз, Итук нажал на кнопку вызова прислуги, и уже буквально через пару минут милая горничная с незапоминающимся именем и с настолько же незапоминающимся личиком принесла молодому господину запечатанную бутылку хорошо выдержанного виски и вазочку с колотым льдом, замороженным по совершенно особенному, специально для молодого господина рецепту, за который девушке весьма неплохо заплатил ее милый новый друг, такой приятный в общении и такой щедрый на задания и на внушительные премии за их выполнение…

***

– Что тебе нужно? – холодно поинтересовался Хёкджэ, распахивая перед невменяемым, едва-едва стоящим на ногах Итуком входные двери. В любом другом случае он бы ни за что не стал делать этого, но сегодня… Все шло по плану. По его плану. – Ты, – то ли прошипел, то ли прорычал Итук, поразительно быстро и резво для человека в таком состоянии влетая в дом Хёкджэ и буквально впечатывая парня в стену, обдавая того отвратительным смрадом алкогольных паров и заставляя Хёкджэ скривиться и зашипеть от боли. – Что ты делаешь?.. – возмущенно начал Хёкджэ пытаясь высвободиться из стальной хватки Итука, но тот, вжимаясь в Хёкджэ всем напряженным, как струна, телом и дрожащими от жадности и желания пальцами расстегивая слишком мелкие пуговицы на рубашке своего не слишком-то жаждущего любви и ласки любовника, словно не слышал его. – Итук, я совершенно… – сделал грозный вид Хёкджэ, пытаясь совладать с парнем, но тот лишь рыкнул на любовника и, не давая ему продолжить, впился в так манящие его губы жестким, жадным поцелуем, сминая и до крови кусая их, наслаждаясь чужой болью и сопротивлением с восхитительно солоноватым привкусом крови. Не обращая внимания на все жалкие попытки Хёкджэ высвободиться из его хватки, Итук одним мощным рывком разодрал рубашку парня, заставляя белоснежные пуговицы из слоновой кости с глухим стуком раскатиться по полу, и, без труда скрутив болезненно охнувшего Хёкджэ его же собственными ремнем и рубашкой, подхватил его на руки, направляясь в сторону спальни и едва-едва сдерживая раскаленное желание, болезненными жгутами удовольствия скручивающее его изнутри. Еще никогда и никто не заводил его так сильно, и еще никогда и никем Итук не желал обладать так страстно, как этим парнем, все еще пытающимся вырваться и вразумить его. Какое это, к черту, изнасилование, когда они уже спали вместе столько раз и он просто берет то, что и так по праву принадлежит ему? Ведь они же не спрашивают у воздуха разрешения перед тем, как вдохнуть его? Или у воды перед тем, как сделать глоток? Вот и Итуку сейчас, сходящему с ума от страсти, совсем не нужно было согласие Хёкджэ, чтобы обладать им. Без малейшего стыда и угрызений совести пнув кинувшуюся с лаем к ненавистному гостю и не находящую себе места от тревоги Чоко, Итук откинул тонко взвизгнувшую от боли и обиды собаку в сторону, закрывая за собой двери спальни и оставляя воющую от злости и бессилия неудавшуюся блохастую защитницу Хёкджэ в коридоре. Бесцеремонно швырнув Хёкджэ на кровать, Итук покрепче стянул его же собственным ремнем худые, жилистые и так и норовящие высвободиться из плена запястья и рывками сдернул с изо всех сил сопротивляющегося Хёкджэ остатки одежды, жадно припадая губами к слишком светлой, такой желанной и манящей коже – целуя, кусая, без стеснения оставляя за собой след из кровоподтеков и заставляя своего любовника дрожать, вот только вовсе не от страсти и желания, как того хотелось Итуку, а от отвращения и боли. – Прошу тебя, остановись… – хриплый шепот уже почти сдавшегося Хёкджэ прозвучал в тишине комнаты звонче пощечины, вот только Итук был слишком пьян и одурманен смесью наркотиков и виагры, чтобы услышать это, следуя заранее продуманному, пусть и неизвестному ему сценарию документального фильма, который снимался прямо здесь и сейчас. – Итук, я умоляю, пожалуйста, не надо! – как-то слишком по-девчачьи плаксиво вскрикнул Хёкджэ, когда холодные, смоченные лишь слюной пальцы протолкнулись в него, заставляя Хёкджэ громко всхлипнуть и еще сильнее задрожать. – Ты только мой, только мой, слышишь? – хрипло прошептал Итук прямо в искусанные губы уже переставшего сопротивляться любовника, одним резким толчком входя в него на всю глубину и заставляя парня выгнуться в мучительной судороге и громко застонать от боли, но его сейчас слишком мало волновало что-то, кроме его собственных, кружащих голову и сводящих с ума ощущений. Он с остервенением раз за разом входил в хрупкое тело, не обращая внимания на болезненные вскрики и стоны Хёкджэ и на полный отчаяния вой Чоко за дверью; на то, что он уже давно не только сломал сопротивление любовника, но и порвал его; ни на прозрачные слезы, бегущие по щекам Хёкджэ, и отчаянно, до побелевших костяшек, сжатые кулаки; ни на то, что вся эта картина, надежно фиксируемая четырьмя скрытыми камерами видеонаблюдения, со стороны очень и очень напоминает изнасилование, хотя… по сути, так оно и было, вот только… один из участников этой игры всего лишь позволил другому изнасиловать себя. Не более. Хёкджэ едва дождался того момента, когда натужно пыхтящий и раздирающий его изнутри очень даже удавшийся насильник наконец-то с глухим стоном кончит, скатываясь с него и открывая доступ к свежему кислороду, который парень тут же начал жадно глотать, борясь с мучительным рвотным приступом и асфиксией, внезапно подкатившими к горлу, пытаясь отдышаться и привести судорожно бьющееся сердце и сбившееся дыхание в порядок. И когда Хёкджэ наконец-то удалось хотя бы немного прийти в себя, то отвратительно смердящий любовник, развалившийся на кровати рядом с ним, красный, встрепанный, в растерзанной одежде и перемазанный собственной спермой и кровью Хёкджэ, уже тихонько храпел, провалившись в вязкий дурман тяжелого похмельного сна, но это было лишь к лучшему, потому что выдержать второй круг подобных истязательств и не дать сдачи Хёкджэ вряд ли бы смог, а это не слишком бы вписывалось в его версию случившегося. С легкостью избавившись от ремня на запястьях, Хёкджэ аккуратно сел на кровати, прислушиваясь к собственным ощущениям, и, убедившись, что все не так смертельно, осторожно поднялся, едва заметно поморщившись от вспыхнувшей в пояснице боли. Первым делом парень поспешил утешить охрипшую от рыданий Чоко, обида которой войдет отдельным пунктом в список грехов Итуков, и, убедив принцессу, что с ним все хорошо, поспешил в ванную, чтобы довершить начатое: пара ударов лицом о кафельную стену сделали последствия «изнасилования» еще красноречивее, а уж умело наставленная россыпь кровоподтеков по всему телу предаст доказательствам случившемуся окончательную убедительность. Хотя и того, что уже есть у Хёкджэ, будет предостаточно для того, чтобы разрушить репутацию Итука и его положение в обществе раз и навсегда, и более того – засадить этого высокомерного мерзавца и полноправного наследничка своего ублюдка-отца за решетку, но… Хёкджэ было нужно совсем не это. Может быть, когда-нибудь потом, но сейчас… сейчас у него были на эту лицемерную сволочь совершенно другие, намного более интересные планы… Ухмыльнувшись своему растерзанному отражению, Хёкджэ поспешил в душ, чтобы смыть с себя воспоминания о случившемся и отвратительный запах секса с человеком, который был омерзителен ему до кончиков ногтей. Запах их, слава богу, последнего секса, который этот ублюдок запомнит на очень и очень долго. Да и весь Кванхадон тоже.