Помойка для грешников

Я чересчур алчно отнёсся к надобности разузнать у Уголька, что ещё ему успел рассказать предыдущий изгнанник, мой предшественник. Несмотря на всю солидность, через пару часов мальчишка носился по квартире («соте») кругами, пытаясь оторваться от моего преследования, размахивал хвостом, как маятником, и сшибал близнецов на поворотах. — Я больше не знаю! Мы даже никогда его не видели! Ну хватит! Я за всю жизнь столько не умничал, сколько можно, старик?! И да, помимо первозданного Эдема и сточной канавы Дисперата, были и прочие земли… миры. Меня касались лишь слухи о них, и я ничтожную малость не добрался до уровня полномочий, на котором мне позволялось бы знать абсолютно всё. Оставалось только протянуть руку, как я сорвался. И остался наедине с высотой. Эти вершины были настолько серьёзны, что после финального приземления от меня останется только мокрое место. Но пока я жив, значит, падению ещё не пришёл конец? Определённо нет, падение всё ниже и ниже — в этом словно заключался мой новый талант, и даже крылья моей тени не спасали. Однако без помощи внезапного ласкиного пинка заходящий на очередной вираж Уголёк бы не грохнулся бы на пол, придавив отчаянно мяукнувшую девочку-близнеца. Позже оказалось, что это был мальчик, просто взвизгнул очень искренне. Я предчувствовал, что темноволосый парень сейчас переключится на драку с Лаской, однако, утихомирившись, все мы смотрели на её голову и хлопали глазами. — Что это у тебя с волосами? — в этот раз я даже сообразил первым. А потом тройняшки убили паузу своим урчанием и взволнованными прыжками вокруг любимой… няньки, наверное. Большую часть времени они только мурлыкали, а голос подавали только при крайней надобности, когда могли сказать что-то уникальное, чего ещё никто не озвучивал. Ласка обескураженно коснулась лба, не понимая, что это я несу на этот раз. — А что с ними? — О, ты посмотри, и правда! — Уголёк хрустнул ушибленной спиной и, подскочив на цыпочки, принялся копаться в волосах у Ласки. Девушка ойкнула, когда хвостатый бессовестно выдернул её волос и торжественно вручил ей в руки — совершенно седой, белый. — И у тебя половина головы такая, — убедительно покивал парень, крайне довольный, что сединой поражён не он. — Что с ней случилось? — я с недоумённым сопением отряхнулся и наклонился над самой макушкой пострадавшей, разглядывая новую аномалию и совершенно позабыв, что требовал от Уголька минутой ранее. Хлипкий и тоненький хвостик волос у Ласки выглядел здоровым, но слева множество прежде рыжих прядей сделались белыми. Её синих локонов это не коснулось, они сохраняли яркий океанический цвет, пересекая теперь частично белоснежную голову. Ребята выглядели не удивлёнными, а озадаченными, и скоро парень снизошёл и до меня и моей обескураженности. — Да обычное дело, она каждый год седеет перед зимой. Значит, солнце и правда сейчас подолгу задерживается. Эй, Ласка, будешь рыбку? Близнецы успели изрядно замучить рыбин из нашего улова и даже пофехтовать ими. Хоть дети не были похожи на тех, кто позволяет себе играть с едой, но «сражение» было столь увлекательным, что и я бы вступил, если бы не сидел, погрязнув в сети и выбирая из них рыбок поменьше. А что ещё делать теперь со своей жизнью, если не дурью маяться? Да, стоило мне найти себе толковое занятие, как только разберусь с устройством города. Одна особо привязавшаяся к жизни рыба всё ещё била хвостом и успела всех стократно оскорбить, даже Ласку. Так мы узнали, что самые задевающие рыжую проблемы — это слишком бледные ресницы, сезонная седина, куда-то пропавшие сёстры и её так называемая бездушность. По меньшей мере, говорящая добыча так считала. Дисператионцы вдруг воодушевились послушать, что детище Мории наговорит про меня, и заставили взять рыбу в руки в руки. Мне мерещилось опасным даже думать при них о чём-то слишком личном, а тут это жуткое чешуйчатое создание (не Уголёк, рыба) сейчас выложит всю подноготную… Но парень уже встряхнул сетью, и крупный экземпляр из улова звучно шлёпнулся мне в руки. Тяжёлая, похожа на серебряного карпа. Хотел я уже было зажмуриться или отбросить это нечто, спасаясь от осмеяния, но не пришлось: рыба будто прикинулась глухой, немой и одновременно мёртвой. — Эй, ну ты что? Ничего не хочешь сказать? — саркастично подбодрил парень, выжидательно над ней склонившись, но та помалкивала и не шевелилась, будто оглушённая. — Она, похоже, задохнулась, — с облегчением выдал я и поскорее передал девушке это чешуйчатое недоразумение на стол. Как только рыба перекочевала в другие руки, она снова забилась и разразилась негодованием так внезапно и громко, что робкие близнецы шарахнулись прочь. Ласка треснула её о край большой миски с остальными сородичами, чтобы не вопила. Я погрузился в раздумья: почему я так не понравился животному, что оно даже презрело меня комментировать? Потому что чужак, и ей нечего сказать в нелестный отзыв? Да и слава богу. Уголёк, забавляясь, посмеивался, а Ласка была по-прежнему спокойна к потоку оскорблений; рыбу это настораживало, и та всё старательнее молола чушь, пока голос не сорвала. А потом Ласка невозмутимо вынула нож из-за пояса. У несчастной рыбины глаза стали вдвое больше. Пока от меня ничего не требовалось, я развернул свою практически пустую карту и распял её на торчащих из стены гвоздиках без шляпок. Просто… шипы какие-то. В пути на побережье я подрисовал несколько областей, которые для себя осветил сегодня. Так на гибком картоне чёрными линиями угля был изображён овальный силуэт города, береговая линия, пара станций с бледным неуверенным пунктиром и улицы в одной из областей города — Улей. — Устройство мира… — пробормотал я вслух, проводя воображаемые линии, которые уже пересекли пределы затёртой белой карты. Я взглядом чертил по белой стене свои трёхмерные представления о Дисператионисе и пытался водрузить под них хоть какие-то опоры эдемской физики. Что за дурная эклиптика у Херувима? Что такое этот Херувим? Некое тело в пределах атмосферы? Если он опускается на дно моря (чёрт подери, зачем?), то как разворачивается и снова выходит на купол… на небосклон?.. Неужто ныряет сквозь землю, как было со мной? Надо обратить внимание следующим вечером и утром. Пока я думал, на воображаемую границу города из пустыни влезла гигантская смуглая рука, что заставило меня очнуться. Это Уголёк указывал, как всегда, чумазым пальцем в пустую область на схеме города. На карте осталось на будущее предупредительное грязное пятно. — Здесь находится Рой. Там у шершней их режим. Не ходи в ту сторону, даже если дело дрянь. Они несносные, да и вообще… Нападали на нас ни за что в прошлое Изгнание. Ласка говорила, хотели её забрать. — Не совсем меня, — девушка неподалёку разделывала рыбу, поэтому вступала в разговор «без стука» и так же покидала его, когда больше не собиралась распространяться на подробности. Не дождавшись иных путных пояснений, мы опять отвернулись к карте. — Шершни — это те агрессоры, про которых ты за ужином говорил? И зачем им Ласка? А вы в Улье «пчёлки», получается? Вряд ли Уголёк когда-либо видел живых насекомых, служивших прототипом всем этим наименованиям. Но здешние дети и в самом деле их напоминали: трудолюбивые, мелочные, беспокойные. Быстро умирающие. Как пояснил парень, им все эти неизвестные слова и знания рассказали отцы, а отцам — их отцы, и так до самого первого Изгнания расы. Я, кстати, не знал, кто всё-таки эта дисператионская раса. Тоже ведь люди? Угольку от обилия вопросов опять сделалось нехорошо, и он решил перейти в наступление. — Лучше расскажи, за что тебя выслали. Я опускаю голову обратно к пустой сети, мол, куда важнее чесания языком мне стало внезапно прибрать учинённый нами бардак. Не хотел бы я сознаваться, потому что Уголёк испортит мою загробную жизнь, которой хуже быть некуда. Впрочем, даже рыба не раскусила моего греха почему-то. Но остальные тоже оборачиваются и хотят послушать в моём исполнении новеньких чужеземных сказок. Даже если эта сказка — история моей жизни. Им плевать, они хотят слышать. — Переступил рамки морали из-за служебного положения, — бросаю я, излучая нежелание участвовать в допросе. Близнецы заинтриговано заурчали, а Ласка флегматично покосилась на нас, но пока никто ничего не понял и не собирался отставать. Я вынужден был отфильтровать недопустимые слова и прояснить, как мог. — Неправильно выбрал себе… объект воздыхания, — перефразировал я. Получилось ещё сложнее, не так ли?.. Дети встретили заявление полнейшим недоумением, и сдавшиеся тройняшки вернулись к своим более важным делам, потому что продолжать тянуть резину я мог хоть до утра, а у них стынет чай, и голодная Лана жалостливо мяукает, тыкая пальцем сырую разделанную рыбину. У здешних так называемых морепродуктов удивительно белое мясо, немного прозрачное — издали похоже на какую-то пастилу. Наивно решив, что удовлетворил любопытство Улья, я расслабился, однако Уголёк и с места не сдвинулся и смотрел на меня, мрачно хмуря одну бровь и вскинув другую. — Э-э, воздыхания?.. Не понимаю. У вас там что, любить запрещено? — Чиновников — да. Особенно замужних, вроде первой леди региона, — я вспылил и выпрямился, бросив сеть, которую безуспешно пытался отряхнуть от чешуи. Уход от ответа как-то не задался, да и что с меня взять — моё Изгнание идёт всего третий день. Это всё ещё меня коробит, как бы я не пытался играть непринуждённость. — Я был штабным офицером в министерстве, и президенту не слишком понравилось, что кто-то вроде меня проводил много времени с его женой когда-то. Мы были знакомы очень хорошо. Из-за дурацких скандалов именно меня изгнали, потому что в обществе было неспокойно. Нужен был знак, демонстрация, что власть имущие всё ещё обладают достаточной силой. Потенциалом… Вот и всё. Поэтому я здесь. Как только я договорил — развернулся и покинул комнату. Сходя вниз по лестничному пролёту, я нервно искал по одежде сигареты, хоть им там было не место. Сигаретам в последние пятнадцать лет не было места в моей жизни, но сейчас я бы с удовольствием пустился бы даже в пьянство и разгулы. Моя первая леди была бы довольна, зная, что я сказал им это сегодня, пусть и с таким драматическим представлением, за которое уже корил себя. Пусть знают, что царственному и благородному Эдему запрещают свободно любить, пусть удивляются и сердятся. Для меня эта история про любовь сегодня уже не имела значения: на сердце было пусто и холодно, жесточайший гнев скручивал кулаки. Да, я хотел бы снова встретиться с ней, но в присутствии дисператионцев я не просто умалчивал, а отбрасывал эту мысль подальше — потому что она напутствовала, что делать так необходимо. Услышав, как кто-то выходит на лестницу, я угрюмо обернулся. Уголёк уселся на перила и с шорохом съехал прямо ко мне, крепко сжал мне плечо ладонью. — Извини, я не собирался тебя злить. Штабной офицер. Мой прадед был тоже… солдатом… Кажется. Я уже не понимаю особо, что это значит. Я снова взглянул на его часы. Те, что похожи на офицерские наградные презенты в Эдеме. Я не видел циферблата, парень ведь всегда прячет его и не расстаётся с ними. — Да. Это мужики вроде меня, которые убивают чужих людей из ружей, — выцедил я, и как раз это Уголёк почему-то понял и не переспрашивал. Он уже давно водится с арбалетом, всё-таки… — В общем… Мы отобрали рыбу для Щуки, отнеси и попроси соль взамен, не забудь. Ну, Ласка тебя проводит, наверное, чтобы не облажался. Щука, по всей видимости — это имя информатора, визит к которому планировался мной с самого утра. Уголёк был краток и, уведомив меня, встал на тонкой металлической кромке перил в полный рост и взбежал обратно на этаж, балансируя хлёстким хвостом. Что ж, хоть уже и вечерело, но я не мог прийти завтра и предложить информатору полежавшую рыбу. Человеку с подобной славой и подобным именем, Щука? Увольте.