Помойка для грешников

В привычное опасливое жужжание Улья, где все говорили вполголоса и не обращали на меня внимания, заботясь только о собственных проблемах, я начинал вживаться. Проходя здесь каждый день, я стал узнавать места и ориентиры. И недоброе заподозрил, уже когда понял, что громыхающий на всю улицу скандал — это именно из той двери, что нам была нужна. Скрывавшееся под козырьком убежище информатора исторгало резкие голоса и шум, а потом выплюнуло и целого человека. Красивого молодого юношу навскидку много старше Уголька. Он что-то гневно рявкнул и попытался пнуть хозяина за порогом если не в лицо, то точно в грудь. Но мощный удар ботинка пришёлся по уже захлопнувшейся двери. Я издали увидел, как вздыбились и провисли железные петли двери, но та всё же чудесным образом не провалилась внутрь. Этот бесноватый тип остался ни с чем, одёрнул полы небрежно распахнутого чёрно-белого бушлата, подозвал ожидавшую его девочку и двинулся прочь от лавки, навстречу нам. Кроха, которая засеменила за ним… я её уже видел. Коротенькая рыжуха в крупных взрослых ботинках и алой куртке, которая была ей до ужаса велика — это чудо заходила к нам за нитками. В ручках девочка сжимала какую-то пушистую штуковину и разговаривала с ней. Опрятный и чистокожий, с холодным непроницаемым лицом, провожатый сосредоточенно вышагивал впереди неё. Фигура этого человека была худая, утопленная в просторной куртке, однако до того чистая, что парня будто охватывал светлой ореол в контраст к прочим. Длинные, как у цапли, ноги превозносили его над всем окружающим бедламом и грязью, чтобы во что бы то ни стало не испачкаться о горожан. Такой же точёный и порой пренебрежительный эдемский типаж я привык видеть на родине каждый божий день. На нём раскрытая куртка, хотя все дисператионцы зябко кутаются в одежду и застёгиваются до самого носа. И это был первый, что я видел здесь, головной убор — несолидная вязаная шапочка с лохматым помпоном на макушке и болтающимися вязками. Чисто белый и яркий красный — да это самые насыщенные цвета одежды, какие я встречал в Дисперате. Они собирались пройти мимо, по другой стороне разреженного людского потока, и не интересовались нами. После ссоры-то с информатором внимания им и так хватало. И отчего мне вздумалось подозревать здесь неладное? — Тот парень. Он эдемец? — я за рукав остановил Ласку, которая вызвалась составить мне компанию, потому что к рыбе требовались какие-то специи, а я в них ничего не соображал. В уплату информатору я тащил в охапке свёрток с частью улова, наскоро скрученный ребятами из картона. — Нет. С чего ты взял? — Он совсем как мы. Слишком холёный, разве нет? Ласка, вот чувствую, в нём что-то не так, — встав, как вкопанный, твердолобо заявил я. Хотя рыжая… теперь уже вполовину седая дисператионка всерьёз гнала меня к лавке, я упирался, как осёл, и девушка не могла спихнуть меня с места. — Да нет же, Ржавый! Мы из одного района родом. Я ему тех грызунов подарила. В самом деле, девочка тискала морскую свинку, пригляделся я. У моей спутницы был такой уверенный тон, что пришлось сдаться. Казалось, Ласка больше всего на свете мечтала теперь разминуться с брюнетом, поскольку укрывалась за моей спиной и смотрела исключительно себе под ноги. Но моя запинка не прошла незамеченной, потому что парень напротив нас вдруг обернулся и на мой выделяющийся из однотонной толпы силуэт обратил ответное внимание. Два холодных небесно-голубых глаза замерли на мне. — Чёрт, — проронил я. Что-то поздновато моя не на шутку встревоженная интуиция сообразила, что столкновение с ним не обернётся ничем хорошим. Он только что чуть не сломал информатору двери конторы, как никак. — Ты. Кто такой? — грубой интонацией гаркнул парень, остановившись, и это прекрасно донеслось до нас сквозь массу прохожих, словно приумноженное рупором. — Чёрт, — вторила мне Ласка. Ей ничего не оставалось делать, как выйти из-за меня и пресечь мою с ним встречу. — Это мой друг, — с нажимом ответила она тому чистоплюю. Парень уже направлялся к нам через улицу, но при виде Ласки притормозил и сменил суровость на недоумение. Похоже, действительно знакомы. А Ласка совсем не милостиво наступила мне на ногу — об этом мы условились дома, и это означало, чтобы я проваливал в пункт назначения без неё. Напряжённо столкнувшись с парнем взглядом, я отступил в толпу и ещё успел услышать, как наполовину седая девушка ехидно препятствует этому типу. — Как дочка, Пустой? А, вот же она! Мета, привет, как твои дела?.. Сразу после этого конфликта, разгоревшегося на крыльце информатора, я и не чаял попасть к нему. Сиротливо постучав костяшками в дверь, я рассмотрел вылетевшие из неё щепки и торчащие шляпки гвоздей. Никто не отзывался, но там оказалось открыто, а мне некуда было деваться. Я повернул ручку и сдвинул дверь, держа её на весу даже больше, чем держали родные петли. В логове самого эрудированного человека этой улицы было темно, гулкий деревянный коридор пах бумагами и пылью. Всё жилище пронизывал насквозь через несколько комнат вечерний луч Херувима, бьющий из маленького заставленного книгами оконца. Солнце светило бирюзовым; я осторожно двинулся по этой светлой дорожке мимо тесных стеллажей и полок, набитых всевозможнейшими вещами, каких я прежде не видел. В самом конце лавки, в последней комнате спиной ко мне стоял человек с длинной гривой сероватых седых волос. Он всё ещё довольно взвешивал какую-то тяжёлую штуковину вроде бейсбольной биты в руке — неужели врезал этим тому парню? — Здравствуйте. Это Вы… Щука? Человек со свистом крутнул оружием, нарисовав им полный оборот в воздухе, поставил его к столу и обернулся. Да, Щука была женщиной, с аккуратными круглыми очками на носу и в бежевом свитере — здесь просто не было других кандидатов на это имя, потому что леди остро улыбалась уголками губ и недобро щурилась. Интересно, парень успел схватить пару-другую тяжёленьких ударов, прежде чем вылетел вон из лавки? Я не дождался одобрительных знаков и всё равно встал смирно, сложив руки за поясницу. — Дети передали Вам рыбу. Мне нужна соль и один старый журнал… — продолжил я, стараясь выглядеть вменяемым и спокойным. Хорошо, что моя тень распалась далеко по коридору и сложна для рассмотрения сейчас. Меня мерили долгим взглядом, и когда я уже решил, что вскинутая рука сейчас снова возьмётся за биту, женщина лишь зачесала длиннющие седоватые пряди со лба. — Настоящий эдемец, надо же! — замечательным грудным голосом восхитилась информаторша и, отвернувшись, полностью канула в темноту, чтобы выйти на свет уже подальше, за своим столом у окна. Меня слепили голубовато-зелёные лучи Херувима, так что её было сложно рассматривать вот так, зато Щука, наверняка, видела меня, как под увеличительным стеклом с лампой в придачу. Нас разделяли ещё несколько предметов мебели и большой пустой стол с изрезанной поверхностью. Разделочный? Женщина сложила пальцы под подбородком, приобретая серьёзный вид. — Я ждала, что ты придёшь, потому что Уголёк проговорился. Странностей стало больше, ведь я пока даже не намекал, что как-то с ним связан. Уголёк вчера истово заверял, что старался не выдавать моё существование информатору. Вот же хвостатый подлец. — Семь лет он не мог поймать эту зверюгу, и вдруг наутро после Изгнания… — уже без улыбки, но с иронией и притворным драматизмом подсказала Щука. Не стал бы клясться, но я подозревал, что вижу за губами тонкие острые зубки, когда женщина разглагольствовала. Боясь отвлечься и пропустить что-то мимо ушей, я тоскливо пощурился на неё, поставив ладонь козырьком, но потом всё же решил слушать, а не смотреть. — Да и никому из здешних больше не нужны все эти старые журналы. Текстиль, продукты, оружие — вот и всё. Так что если появляются особенные люди, я об этом узнаю. Они сами приходят, — женщина назидательно сощурилась и не особо приятно ухмыльнулась. Непрозрачно намекнула, что я сам не усидел в укрытии и нагрянул с жаждой знаний. Не считая той старухи над могилой Ливня и внуков, она была одной из немногих достаточно взрослых людей, которых я здесь видел. Как долго вообще способны проживать в Дисператионисе? Сколько осталось, например, мне? — Итак. — Здесь неподалёку живут тройняшки, им сейчас четырнадцать, — начал я. Женщина моргнула и подумала немного. — Вообще-то Мел и Ландыш близнецы, а Ночка — их двойняшка. Продолжай. — Уголёк… этот мальчик говорил, что вместе с детьми нашёл рукописный журнал с эскизами или с фото. А потом, кажется, отдал Вам. В нём не могло быть какой-нибудь ценной информации? Об этих детях, их родителях, или вообще мире? Хоть что-то историческое? — Возможно. Что ж, я знаю, где этот журнал. Плату вперёд, — после недолгих размышлений резко прострекотала седая. Я повёл глазами в сторону свёртка, который впихнул на край большого пустого стола, но, развалившись на своём деревянном стуле со спинкой, Щука всё ещё требовательно стучала пальцами по столешнице. — Такое событие: целый и невредимый, способный к самообороне эдемец! Мне нужен кусочек на память, — она выбросила руку вперёд — кинула в меня железными ножницами и невозмутимо откинулась на стуле. — Отстриги немного уха. — Что? — проронил я в удивлении, машинально схватил летящие в руки ножницы. — Садовые деревья так замечательно сбивают жар и уничтожают инфекции; вдруг эдемское мясо ещё лучше? — невинно повела рукой Щука, оправдывая свой чистейший научный интерес. Утихомирив недоумение, я кашлянул и сразу возразил. — Нет, я не согласен. Вдруг мне ещё понадобится расплатиться с кем-то ушами. Я отнюдь не собирался себя увечить задёшево; одной ушной раковине и так не повезло при давней операции против «Исхода», одной вымершей эдемской революционной организации. Хозяйка оскорблённо скрестила руки на груди. Я взялся за небольшой медный хвостик на затылке, в который в последние пару лет собирал шевелюру, подумал недолго и предложил: — Как насчёт волос? Уголёк будет вопить и возмущаться, когда увидит, что я укоротил патлы. Заинтересованная в подарке женщина вздохнула так прилежно и демонстративно, что её бумаги с письменного стола чуть не унесло. Видно, была разочарована, что я не могу подарить ей «лапку на счастье» или хотя бы зуб, но и на мою цену кивнула в знак согласия. Я поднял ножницы и вместе с хвостиком состриг побольше, чтобы остатки волос были как можно короче и не смели потом лезть в глаза. — И подчиню Вам дверь, если найдётся что-нибудь тяжёлое, вроде молотка. — Гвоздей хватило? Щука подплыла из темени своей берлоги тихонько, только сверкала круглыми крошечными стёклами очков — казалось, будто это её пустые глаза. Я, стоя на входе, ковырялся в петлях, тюкая по загнувшимся гвоздикам и вгоняя их на место. Плёвая работа, на самом деле, но почему-то такая инициатива снискала у информаторши благосклонное впечатление. Глядишь, назавтра буду её официальным посыльным или носильщиком шкафов и ящиков. Сколько я не косился, Ласки в редком людском скоплении снаружи не было. Что там между ними произошло? Голубоглазый с девочкой не возвращался тоже. Какую бы витальную работу не исполняла в этом районе Щука, не похоже, чтобы посетители ломились к ней на обмен и строились в очередь; более того, вокруг лавки зияла почтительная дистанция. Уголёк тоже не особо ласково отзывался об этой даме, хотя я что-то не видел ничего поистине жуткого. Да, цена, предъявляемая к эдемцам, была странной, но женщина не воспользовалась тем временем, что я копался в косяке, для вероломного нападения. А сил бы у неё, в отличие от сухосочных, вялых и хилых прохожих, достало, чтобы враз размозжить зеваке вроде меня голову, ведь информаторша не бедствовала благодаря силам своего ума и предпринимательству. На вопрос я молча кивнул и поинтересовался, честно ожидая, что придётся снова расплатиться за любопытство чем-то подороже, нежели мои косо состриженные клочковатые волосы. — Кто был тот человек? В чёрно-белой куртке. Тоже клиент? Щука, видимо, была преисполнена неприязнью к типу, поэтому поделилась бесплатно. — А, Пустельга, чёртова шестёрка. Здесь его зовут Пустой. Работает на наместника и хочет получать сведения просто так. Решил, что он теперь особенный, раз уж отважился и подался работать в Гнёзда. А на самом деле всё такой же трусишка и сопляк. Гнёзда — это центральный район, там живут все «птицы». Перестань бить, эдемец, — сатирически заметила Щука, видя, что я задумался после её слов и вознамерился загнать гвоздь на добрый дюйм глубже в косяк, чем положено. — Подобно тебе уже не говорят. Ты сказал «Вы», когда заходил. Обрати внимание. Теперь мы все одинаковые, один только ты, и одни только мы… Что ж, она держится, молодец. Я достану журнал, — взявшись за ручку и покачав дверью, седая удостоверилась в качестве проделанной работы и удалилась в окончательно смеркшуюся в её доме темноту. Поставив молоток к порогу, я выпрямился и огляделся. Хотел ведь успеть понаблюдать за закатом, но в стёклах дома напротив уже растаяли его последние лучи. Выдохните спокойно, я так же, как и вы, ни черта не понимал в большинстве речей, которые Щука старалась делать как можно более непрозрачными. К чему это и о чём? Я хотел удалиться в лавку, как заметил прыгающую по зданию белоснежную точку. Спустившись на улицу, я разглядел, что это несётся по парапету ласкин горностай… или ласка. Удрало от хозяйки, это-то несамостоятельное и зябкое животное, каким я привык его видеть в воротнике девушки? Торопливо зашагав наперерез, я постарался каким-то глупым цоканьем языка привлечь внимание пушного зверька, и он даже замедлился, дугой прыгая по тонкому бетонному выступу на высоте одного этажа и мотая в мою сторону мордочкой. Кажется, она собиралась скакануть прямо на мою голову, и я, ясное дело, поднял руки, дабы попытаться схватить. Однако грохот из лавки спугнул животину, она сорвалась и неловко шмякнулась на меня без того изящества, которое собиралась демонстрировать. А потом меня в спину нагнал удар душной волной воздуха, и какими-то обломками пролупило по шее — всю улицу застелила взрывная волна и дымное облако, оскребшее многолетнюю пыль с земли. Да, да, именно она, именно с ней это произошло, это обрушилось именно на информатора. Зная, что увижу, я давился гарью и оборачивался: даже сквозь черноватое облако было видно, в какой мерцающий изнутри ад превратилось то хрупкое, уютное жилище с сотнями бумаг. Страницы, истлевая на ходу, рваным дождём сыпались из воздуха на всей улице окрест. Не то что двери, которую я пытался реанимировать — там даже не было частей стен, и последующие этажи сухо хрустели, последовательно руша битое стекло с четвёртого, пятого, шестого… Все два десятка уровней этой высотки собираются рухнуть, погребая под собой подсвеченное оранжевым и полное копоти бывшее жилище Щуки, а если я не унесу ноги и скребущую по моей шее ласку, то громада прихватит и меня.