Медвежьи тропы

      Бриенне снилась Королевская гавань. Большое летнее солнце. Яркие флаги различных домов, отбрасывающие трепещущие тени на охристый песок ристалища. Арена для рыцарских поединков с четырёх сторон была обита деревянными рядами трибун. Сейчас они словно бы потонули в море нетерпеливо галдящих горожан, в её глазах слившихся в одно голодное чудовище с тысячей голов; чудовище, алкающее кровавой жатвы.       Сама Тартская дева стояла чуть поодаль, в тени шаткого навеса одной из трибун. Как бы наблюдая за приготовлениями к состязанию со стороны, она старалась ничем не выдать своего присутствия, лишь изредка обращая настороженные взгляды к балкону, где располагалась королевская ложа. Пока роскошный, обитый лоснящимся бархатом трон и соседние с ним кресла пустовали. Но это ничуть не умаляло её волнения. В попытке успокоиться, Бриенна сильнее стиснула рукоять Верного Клятве. Он, так же как и блестящая броня лат, всегда наполнял её мужеством. Однако сейчас металлу нечего было противопоставить необъяснимому чувству опасности, преследовавшему Бриенну по пятам.       Не в силах больше вынести этого тревожного гнёта, дева-рыцарь с характерным приглушённым лязгом потянула меч из ножен. Она ещё толком не успела осознать, для чего это делает, как руку её уже перехватила другая — твёрдая и горячая.       — Сир Джейме, — выдохнула Бриенна, оторопело вглядываясь в искрящиеся зелёные глаза напротив.       Да, вне всяких сомнений, это был он. Великолепный сир Джейме Ланнистер, рыцарь Королевской гвардии в белом плаще, золотой лев, живой и несравненно блистательный в своей горделивой стати. Он появился, как из ниоткуда. И гомон беснующейся толпы словно бы стих, не в силах затмить его величественный образ. Бриенна вдруг поняла, что правой рукой Джейме протягивает ей розу на длинном стебле, но не девственная белизна бутона приковывала к себе взгляд... Золотая перчатка исчезла, а на месте уродливой культи была здоровая кисть без шрамов и увечий.       — После твоего отъезда многое изменилось, — самодовольно улыбнулся Ланнистер, прочитав невысказанный вопрос на лице Бриенны. — Но поговорим об этом после. Сейчас я хочу, чтобы она была у тебя.       Посерьезнев, он продолжал держать цветок на вытянутой руке, в то время как Бриенна не знала куда деваться от охватившего её смущения. Она чувствовала себя невообразимо глупо. Будто бы это была очередная насмешка одного из лицемерных кавалеров, любезничавших с ней напоказ, а за спиной посмеивавшихся над уродством и неуклюжестью Тарсткой девы. От горьких воспоминаний о той лицемерной юношеской жестокости у Бриенны сводило скулы, но ведь Джейме же не мог с ней так поступить, правда? Повинуясь порыву, она и сама не поняла, как приняла то, что на языке рыцарства означало просьбу стать дамой сердца.       — Она твоя, — настойчиво произнёс Джейме. Наблюдая за тем, как Бриенна неуклюже пробует пальцами непривычную хрупкость стебля, он прищурился, оценивая, и, удовлетворённо кивнув сам себе, повторил. — Она твоя, и всегда будет твоей.       — Благодарю, сир.       — А теперь, прощай, Бриенна.       Отчего-то ласковое летнее солнце обернулось жестоким пеклом. Уже в расплывчатом мареве Бриенна, не отрываясь, следила за тем, как Джейме отдаляется, становится посреди ристалища на одно колено и, смиренно опустив голову, ждёт. Гомон толпы нарастает. Краем глаза дева-рыцарь заметила, как зловещая серая тень из королевской ложи вскидывает длань в повелительном жесте. Солнце меркнет, тишина охватывает Королевскую Гавань. А в следующую секунду на шею покаянно замершего льва со свистом опускается лезвие топора, отсекая голову от провалившегося в песок туловища.       Кровь расползается по охристому телу арены. Над тем, что осталось от поверженного противника, грозно подняв к небу сочащееся алыми каплями оружие, стоит Тормунд. Его разинутый в боевом кличе рот кривится, превращаясь в медвежий оскал. Звериный рёв бьёт по ушам. А тончайший стебель изящной белой розы в пальцах Бриенны оборачивается полусгнившей отрубленной рукой. Она так и не успела разжать их, проснувшись от собственного крика.       — Тише,— тут же зашипел на неё Тормунд.       Одичалый пробурчал ещё что-то, но Бриенна не слышала и не видела ничего, пытаясь выпутаться из-под оледеневшего плаща. Её дыхание сбилось, а разомлевшее ото сна тело сотрясалось теперь мелкой дрожью, соприкоснувшись с зыбкой дымкой морозного тумана. Не спасала ни шерстяная ткань платья, ни жар дотлевающего кострища. Холод вгрызался в каждый дюйм кожи, ресницы слипались от инея. Мысленно женщина на чём свет стоит костерила проклятый север. Но только окончательно избавившись от укутывавших её тряпок, поднявшись на ноги и удостоверившись в целостности своего оружия, Бриенна поняла, что лежала не под одним, а двумя плащами — своим и Тормунда, что тот предпочёл вчера затолкать подальше в седельную сумку.       Впрочем, Тарсткой деве не было дела до причин, толкнувших одичалого позаботиться о её тепле. И конечно же, та хмельная беспечность, с которой они на кануне беседовали, не могла в одночасье стереть предубеждение южанина перед вольным народом. Всё существо Бриенны словно бы отторгало этот край и его порождения. Она содрогалась от мороза, неопределённости, омерзительного послевкусия сновидений, и меньше всего ей хотелось следовать намеченному пути, но, представив лихорадочно осунувшееся лицо Сансы, дева-рыцарь нашла в себе эти силы.       — Сколько до р-рассвета? – стуча зубами, прошептала Бриенна.       Пожав плечами, Тормунд мрачно откликнулся:       — Не жди его сегодня.       Казалось, он задремал, сидя по ту сторону кострища — огромный и зловеще косматый в отблесках догорающих угольков, красными всполохами играющих в его огненной бороде. В руках Тормунд баюкал небезызвестную флягу. Тщетно пытаясь прикинуть, сколько продолжалось её незабытье, Бриенна огляделась: обступивший их силуэт леса по-прежнему чернел плотным кольцом, и только хмурое небо будто бы стало ниже да сероватый туман, воспользовавшись безветренной сыростью, расстелился рваной паутиной.       — Довольно. Не для того я проделала весь этот путь, чтобы сносить полупьяные бредни, — беззлобно произнесла Бриенна. Отвернувшись, она споро подняла с земли седло, всё ещё хранившее липкий отпечаток испарины с её затылка. И, призвав на помощь все своё терпение, попыталась достучаться до затуманенного брагой разума одичалого, попутно оправляя упряжь на спине несопротивлявшейся лошади. — Нужно двигаться дальше. И даже если над этим оставленным Семерыми крае солнце никогда больше не взойдёт, мы продолжим идти сквозь темень. Так что давай, пошевеливайся и помоги мне с сумками.       — Ничего не выйдет, — выразительно понизил голос Тормунд. — Вскоре небо начнёт светлеть, а туман станет прибывать. За ним явится буря; вьюга, завывающая голосами полчищ погубленных ею душ. Она гонит впереди себя метель столь свирепую, что твои южные кости сметёт первым же порывом ветра.       — Ты пьян, — нахмурилась Бриенна, глядя на одичалого снисходительно.       — Пусть так, — не стал спорить он. — Но далеко ли ты уйдёшь, когда за пургой нельзя будет разглядеть ничего дальше кончика отмороженного носа?       — То есть предлагаешь сдаться?       — Переждать, — выдержав многозначительную паузу, произнёс Тормунд.       Великанья Смерть искренне верил в разумность своих доводов. И оттого не двигался с места, наблюдая за тем, как Бриенна прилаживает на груди и плечах металлическую броню, и ожидая, что своенравная женщина, всегда высказывавшаяся ему наперекор, хотя бы в делах изберет покладистое здравомыслие.       — Мы и так уже потеряли много времени, лишившись второго скакуна, — настаивала Бриенна.       — Напомнить, по чьей вине?       — Я не отступлюсь, — холодно отрезала она. Демонстративно потянув коня в ту сторону, где вчера они свернули с тропы, Тартская дева вознамерилась гнуть свою линию до конца.       — Ты думаешь, что, следуя долгу, сможешь отрастить себе яйца, как у великана, — хрипло пробасил одичалый. — Но даже самые безмозглые из них, почуяв приметы надвигающейся пурги, предпочтут отоспаться в надежных укрытиях.       — Я не прошу тебя идти за мной. Просто укажи дорогу, ты же для этого здесь, не так ли?       Тормунд помрачнел. Скрипнув зубами, он коротко промочил горло из порядком опустевшей фляги и оторопело уставился на догорающие угли. Нет, не для этого он, погнавшийся за ладной бабой идиот, вернулся за Стену. И уж точно не для того, чтобы указывать этой самой бабе дорогу, напрямик ведущую к верной гибели.       — Полверсты на север, — не поднимая глаз, буркнул он. — До ручья доберешься быстро. Поймёшь, что он близко, только заслышав плеск. Срежешь серый мох с валунов, сколько сможешь, и затолкаешь в одну из фляг — это сохранит его целебные свойства. Возвращаться станешь той же дорогой... Если она всё еще будет там.       — Добро бы так сразу, — удовлетворённо кивнула Бриенна. — Благодарю.       — Когда заледенеешь под снежным заносом, я твою девку спасать не стану! — бросил в спину скрывшейся за деревьями женщине Великанья Смерть.       — Трус несчастный, — прошипела она себе под нос. Однако этого было достаточно для того, чтобы Тормунд расслышал.       Трус... С шумом выпустив изо рта облако пара, одичалый возвёл глаза к неумолимо светлеющему небу. Любого другого за подобное оскорбление он, не гнушаясь запачкать руки, превратил бы в слабо дёргающееся бурое месиво и, победно расхохотавшись, устроил бы шумную пирушку прямо над испустившим дух телом. Но последние слова женщины не затронули в сердце Тормунда ровным счётом ничего; ничего такого, что смогло бы перебить давящую тяжесть, с которой он отпускал её. Да, это определённо было прощание. Отныне Тормунд Великанья Смерть действует сам по себе. И, как настоящему одичалому (одному из прославленных вождей вольного народа), ему стоит в первую очередь задуматься об отмороженной заднице. О том, что не лишним было бы проведать ближайшие кусты по малой нужде, а потом без суеты подкинуть веток в догорающие угли и подкрепиться объедками вчерашней похлёбки.       Инстинкт выживания требовал от Тормунда простых, обкатанных годами действий. Только вот Бриенна... И эта ночь, в которую он, с одной стороны, оберегал её сон, как должно заботиться каждому мужчине о своей женщине, но, с другой, не имел даже возможности прикоснуться, проникнуть, изучить пальцами. Эти страсти бушевали в нём и теперь, когда её не стало. Будут ли они донимать одичалого после до конца его собственных дней? Или всё забудется завтра же? Как правило, Великанья Смерть предпочитал баловать разум спиртным, а не моральными дилеммами. Но сейчас, вместо того чтобы основательно подготовиться к надвигающейся буре (как поступил бы прежний Тормунд), он всматривался в низкое молочно-белое небо под свист штормового ветра, будто наяву рисуя перед своим внутренним взором путь Бриенны.       Как гордо она держит спину в седле, продвигаясь вперёд по постепенно сужающейся тропе. Как вслушивается сквозь хруст снега, сминаемого под копытами коня, в каждый шорох и, едва-едва заслышав журчание быстрого ручья о камни, в нетерпении спешивается. Как, вооружившись коротким кинжалом, пытается пробраться через зыбкий бурелом. Тормунд буквально мог осязать ледяные капли воды, орошающие кожу женщины, когда она припадет к источнику, чтобы напиться, а затем собрать необходимое лекарство с боков покатых промёрзших валунов. Бриенна будет торопиться. Но соберет достаточно, чтобы заполнить доверху все имеющиеся в седельных сумках фляги. А потом неумолимый вихрь взъерошит её короткие волосы, первые комья снега лягут на окованные железом плечи и последующая за ними лавина погребёт под собою ту, что стала для него...       Тормунд вскочил с места, роняя расплескивающуюся флягу в сугроб. В ушах противно звенело. Но, несмотря на притупленное выпивкой сознание, одичалому чудилось, что очередной особенно сильный порыв ветра принес с собой крик, тяжелым ударом пришедшийся куда-то под самые рёбра. Тормунд ни с чем бы его не перепутал — густой, надрывный, наполненный самобытным ужасом вопль. Это был голос Бриенны.       — Да чтоб тебя, — выругался Великанья Смерть, подбирая с земли брошенную секиру и, вложив все силы в онемевшие от неподвижного сидения ноги, пустился прямиком в чащу.       Пелена белёсого тумана обступила Тормунда. Он бежал наугад, по щиколотку увязая в мокром снегу и остервенело ломая вырастающие как из ниоткуда ветви. Сквозь зубы Великанья Смерть на все лады проклинал неугомонную женщину, пред лицом разбушевавшегося ненастья обещая, где, под кем и в какой позе окажется воинственная дева, стоит лишь ему до неё добраться.       О том, что, покинув укрытую от бури поляну, он подписал себе смертный приговор, Тормунд не думал. Теперь им правили иные инстинкты.