***
— Чтоб вы понимали, мадам, — голос Филиппа Орлеанского нарушил тишину супружеской спальни далеко за полночь, и вид, в котором брат короля показался перед своей красавицей-женой, одиноко сидящей в постели при свете десятка зажженных свечей, заставил девушку тихонько охнуть. Скандальные наклонности Филиппа были широко известны, но Мария Стюарт искренне считала эту репутацию всего лишь сплетнями — при дворе вечно болтают всякое, знать развлекается грязными историями и выдумками постоянно. Теперь же грязные истории предстали перед юной Марией воочию — ее супруг стоял перед нею в платье из золотой парчи, так похожем на то, которое было на ней во время их свадебной церемонии, и длинные волосы его были собраны в причудливую прическу. — Чтоб вы понимали, — повторил Филипп с вызовом, — Главная красотка здесь — я. Мария молчала долгих несколько мгновений, прежде чем разомкнуть уста и произнести довольно сухо одно лишь слово: — Прекрасно. Филипп выгнул бровь, удивленный и даже несколько уязвленный тем, что бурной реакции ему вызвать не удалось, а затем присел в издевательском реверансе: — Доброй ночи, мадам. Я пришлю вам грелку. Ночи здесь бывают чертовски холодными, когда спишь в одиночестве. Дверь спальни закрылась за ним, и Мария Стюарт устало потерла лицо руками. Что ж, она знала, что будет непросто. Генриетта писала ей, что жизнь при французском дворе не сахар — здесь полно змей, так и норовящих ужалить. Оказалось, змеи водились и в супружеских спальнях — ведь было очевидно, что Филипп желал оскорбить ее, унизить. Вот только Мария никогда не была робкой и жалкой девицей, не способной вынести приличного удара — ее милая внешность, едва ли не ангельская, была весьма обманчива: Мария Стюарт имела внутри стальной стержень, который сломить было непросто. Возможно, ее дядюшка Карл потому и выдал ее замуж — поскольку знал, что если кто-то и способен заключить для него этот важный союз, так это она. Генриетта была очаровательна и ее любили все, но в Генриетте всегда был некий надрыв, некая разрастающаяся в ней слабость, которая делала ее уязвимой для недоброжелателей и интриганов… С Марией все будет иначе — и она улыбалась, укладываясь спать, потому что представляла себе, каким сюрпризом это станет и для ее супруга, и для всех прочих. Мишенью для насмешек она не будет никогда.***
— Мадам, вы еще живы? — насмешливая улыбка на тонких губах статного блондина превратила уютный одиночный завтрак Марии в поле битвы в одно мгновение. Впрочем, в отличии от вторгшегося в их с Филиппом покои наглеца, Мария не намеревалась демонстрировать враждебность: это было так вульгарно и исключало всякую возможность играть в эту игру более изящно. — Я думал, вы умерли от позора этой ночью, пока Филипп нежился в моих объятиях, — продолжил блондин, без приглашения плюхаясь за стол напротив Марии под ее невозмутимым взглядом и выбирая с блюда яблоко покрасивее. — Он все еще в моих покоях, к слову… Вы любите одиночество, мадам? Оно станет вашим постоянным спутником, если не заведете парочку фрейлин — гарантирую, что ваш супруг не часто будет появляться здесь. — Я не стану страдать, покуда есть вы и будете заглядывать ко мне, чтоб позлорадствовать, — заверила фаворита Мария с самым невинным своим видом. — Как мне повезло, что у меня есть вы, шевалье де Лоррен. — Чудесно, так вы знаете, кто я, — не без удовлетворения заключил шевалье. — Впрочем, кто же не знает меня? — Очаровательное самолюбие, — оценила Мария, улыбнувшись краешком губ. — Вы мне нравитесь, право слово, шевалье. Хотите горячего шоколаду? — Вам прислал его к завтраку король? — в глазах шевалье вспыхнуло неприкрытое любопытство, и Мария утолила его без излишнего жеманства: — О, да. Как мило с его стороны, не правда ли? — Де Монтеспан будет в ярости, — расхохотался шевалье. — О, мадам, будьте настороже! Я коварен, но коварство любовницы короля куда опаснее. — Король меня не интересует, — заявила Мария откровенно. — Но это, я уверена, не интересует уже короля. Придется как-то выпутываться. — Вы задумали бунтовать? — кажется, враждебность шевалье улетучивалась с каждым словом Марии, он явно был заинтересован и даже взволнован перспективой новый пикантных скандалов, к которым он мог бы приложить руку и при том выйти сухим из воды. — Конечно, — подтвердила Мария, подарив де Лоррену хитрую усмешку. — Но очень изящно и тонко, чтобы чужой гнев не спалил меня дотла, но был при этом невыносимым для того, кто этот гнев испытывает. — Ох, а вы совсем не ангелочек, моя дорога, — сделал для себя приятное открытие шевалье. — Вы даже себе не представляете, насколько, шевалье, — скромно улыбнулась Мария.***
Король пригласил ее на прогулку в саду, и Мария Стюарт любезно приняла приглашение. Чинно прогуливаясь бок о бок по ухоженным аллеям, переходя от фонтанов к скульптурам и любуясь искусной работой неустанно трудящихся садовников, они вели неспешную беседу о всяких вещах, назвать которые можно было бы обыденными — о развлечениях при английском дворе, об особенностях менталитета, о разности климата и о том, как хорош был поданный к завтраку шоколад. — Я искренне любил вашу кузину, мадам, — оборонил, наконец, король, когда они достигли уютной беседки, затененной деревьями, где смогли присесть, скрытые от посторонних глаз. — Генриетта была всеобщей любимицей, — кротко отозвалась Мария. — Ее смерть глубоко ранила меня, сир, и горечь этой потери навеки останется со мною. — Тем сложнее вам сейчас быть здесь, я полагаю, — участливо проговорил король, касаясь ладони Марии жестом ненавязчивым, но удивительно властным. Людовик, Король-Солнце, привык получать все, чего пожелает, и без ненужных промедлений. — Кто-то сочтет, что я заняла место своей кузины, — согласилась с ним Мария, но затем вскинула на Людовика твердый, серьезный взгляд и продолжила: — Но я всего лишь следую своей судьбе. — Судьба вашей кузины была тесно связана с моей, мадам, известно ли вам это? — Что ж, сир, Генриетта, должно быть, была счастливейшей женщиной на этой земле, если это так. Но я — не она. Взгляните на меня не как на утешение и способ окунуться в те памятные дни, когда Генриетта была жива и трепетала под вашим взором. Взгляните на меня, как на Марию Стюарт, супругу вашего брата Филиппа. Взгляните на меня как на ту, кто не желает быть игрушкой, а играет на равных, и никак иначе. Король одарил Марию долгим, испытующим взглядом, лицо его оставалось непроницаемым и в любой момент могло исказиться гневом, но все завершилось благополучно: Людовик усмехнулся мягко и почти одобрительно, отнимая свою руку от пальцев Марии: — Вы отвергаете меня, мадам. Дерзко, бездумно, очаровательно. — О, нет, сир, только не бездумно, — поправила его Мария все с той же мнимой кротостью. — Я никогда не действую бездумно. Даже когда импровизирую. — Вы мне нравитесь, мадам, ей-богу, — рассмеялся Людовик, и рассмеялся искренне и добродушно. — Вы только что оскорбили короля, но сделали это так красиво, что король и сам в восторге. — Ох, сир, вы слишком добры ко мне, — потупила взор Мария, как и надлежало моменту, но стоит ли говорить, что вместо смущения она испытывала чувство триумфа?..***
— Я слышал, мадам, вы отвергли короля, — Филипп Орлеанский, на этот раз переступая порог супружеской спальни, которая уже долгие недели по факту принадлежала лишь одной Марии, на этот раз не был обряжен в женское платье. Мария, которая вовсе не ждала Филиппа и как раз укладывалась в постель, не стала стыдливо прикрываться одеялом или жеманничать. Филипп был ее супругом, хоть и номинально, поэтому скромность была бы излишней и неуместной, и превратила бы их и без того натянутые отношения в посмешище. — Не думала, что вы интересуетесь слухами, которые касаются меня, — сдержанно отозвалась она, окидывая Филиппа оценивающим взглядом. Он не казался взбешенным, не казался взвинченным или настроенным на ссору. Возможно, он пришел даже не для того, чтобы наговорить ей колкостей. Так пришел ли он для того, чтобы заключить некое подобие мира?.. — Шевалье говорит, вы остры на язык и себе на уме, — Филипп прошел глубже в недра спальни и сел на край постели, чтобы оказаться поближе к сидевшей в окружении подушек Марии. — К Генриетте он испытывал презрение и даже отвращение, о вас же, мадам, отзывается не просто сносно, вы ему нравитесь. — Вас это удивляет, верно? — Безгранично, — признался Филипп. — Шевалье не терпит конкуренции, хотя и знает, что он всегда будет первым, и никак иначе. Он капризен, он избалован, он бывает крайне невыносим, но он… — Он вам дорог, и только это важно, — закончила за Филиппа Мария и отчетливо осознала, что никогда не станет бороться с шевалье за сердце своего мужа. Она никогда не одержала бы этой победы, никогда не заняла бы того места, которое отведено было в душе Филиппа для де Лоррена, но… Ей ведь и не нужно было чужого. Филипп Орлеанский был хорош собой и обладал тем великим магнетизмом, который сражает людей внезапно и навечно — Мария не любила Филиппа и не была уверена в том, что смогла бы полюбить его, но его расположение все же не было для нее пустым звуком. Возможно, здесь дело было в ее немалом самолюбии — быть отвергнутой женой не особенно приятно, но все же… Все же, в мире есть вещи куда более важные, чем самолюбие. Гармония интересовала Марию куда больше — а с Филиппом они могли бы достичь гармонии. Нет, это было бы не что-то традиционное и понятное, но это было бы нечто особенное, удивительное, яркое — и, несомненно, с шевалье де Лорреном в центре. — Вы с шевалье до удивительного подружились, — проговорил Филипп. — Мадам, мне это важно, и это делает вам честь в моих глазах. Будь вы злобной шипящей кошкой, норовящей выпустить когти, я бы не переступил порога этой спальни вовек, даже под страхом смерти. Но вы иная, и меня это интригует. И вы не упали в объятия моего брата, как поступила Генриетта, презрев мою гордость и мои просьбы. — Я вовсе не похожа на мою кузину, Филипп, запомните это. Я мыслю шире, я сильнее, я куда более гибкая и я твердо знаю, чего хочу. — Хотите ли вы меня, мадам? — напрямую спросил Филипп, глядя на нее немигающим взглядом. — Только вместе с тем, кто составляет неотъемлемую вашу часть, — отозвалась Мария, ответив Филиппу таким же открытым взглядом. — Шевалье, вы ведь стоите за дверью, верно? — Он не войдет, если вы не пожелаете, — пообещал ей Филипп. — Но я совсем не против, — ответила Мария Стюарт и тем самым одержала самую главную свою победу. Отныне ее супруг проводил свои ночи в ее постели. То, что в их покоях проводил время так же и шевалье де Лоррен, было скандалом и нонсенсом, но кому интересно, о чем судачат придворные ханжи, за закрытыми дверьми своих спален порой творящие вещи куда более невообразимые?..