О внезапных желаниях

Они ждали четвертый день. Ричард, застывший внутри художника, полностью разделял все то, что сейчас испытывал Диамни… Тот хотел верить, но с каждой минутой ожидания, внутри гальтарца все шире растекался страх. Три дня и три ночи… Коро, то и дело, беспомощно и отчаянно цеплялся глазами за взбивающую водопадом легкую пену воды. Ричард из сумбурных и беспокойно мечущихся мыслей художника знал, что Ринальди плавает подобно рыбе, эпиарх был удивительно ловок и силен, но… они ждали уже три дня. Неужели чуда не случилось? Диамни, отгоняя от себя стискивающий его страх, словно одержимый рисовал. Не водопад, не струящуюся бесконечным потоком воду, он рисовал того, кто был ему дорог. Рисовал но теперь не «Демона», сейчас на пергаменте был «Пленник». Ричард же думал… Размышлял о том, каким образам подобное вообще могло случиться. Как и кому удалось обмануть древние силы? Он все чаще возвращался в мыслях в Олларию, в очередной раз, представляя на месте оклеветанного эпиарха своего эра. Ведь так может случиться и там, в далеком будущем, несмотря на кажущуюся неуязвимость, Алва всего лишь человек. И подобные мысли беспокоили Дикона, до того, что ему захотелось вернуться и еще раз пристально и вдумчиво рассмотреть все то, что окружало его дома. Только на этот раз смотреть глазами, полагаясь на инстинкты, не слушая чужого мнения. Диамни рисовал, стремясь забыться и заглушить в себе отчаяние, не видя ничего вокруг себя. Дикон же, стал замечать странное. Небо над Гальтарами на четвертую ночь осветилось лиловым светом. Скалы застонали и задрожали, лошади, что до сих пор мирно и спокойно паслись рядом с облюбованной художником поляной, нервно ржали и пытались порвать удерживающие их веревки. В Гальтарах что-то случилось, нечто страшное, Ричард чувствовал это. Но, как бы не хотелось Дику узнать подробности, Диамни не собирался отступать от данного Рино слову, даже если бы древняя столица сейчас провалилась бы под разверзнувшуюся под ней землю, Коро не сошел бы с того места, где обещался дождаться своего названного брата. Диамни отстраненно наблюдал, когда на рассвете, в небе зажглись четыре солнца и четыре меча одновременно пронзили их, породив пятое, окруженное черным ореолом. Зато Ричарда захлестнуло тяжелым предчувствием. Он застонал, со страхом глядя на все происходящее и, через мгновение, когда странный рассвет сменился совершенно привычной зарей, все еще не мог прийти в себя. Ну же, Диамни, проснись! Неужели ты не понимаешь? Что-то происходит. Вот бы еще знать, что именно. Но тот продолжал быстро, лихорадочно водить по пергаменту углем, раз за разом рисуя любимое лицо, весь мир сейчас для него сжался до томительного и болезненного ожидания. Ричард слышал, чувствовал это… Художник же, в свою очередь, вдруг резко оторвался от очередного рисунка и глянул в бурлившую, окрашенную красным воду. Диамни кинулся в чашу водопада раньше, чем Ричард смог понять, что происходит. Художник даже не оформил свой порыв в мысль. Ледяная вода обжигала, но несмотря на это, очень скоро в руках Коро было сжато бесчувственное тело Ринальди. Жив ли? Как бы то ни было, они оба выполнили данное друг другу обещание: один вернулся — другой дождался. Диамни вытащил Ракана на траву и, отдышавшись, с облегчением, которое взорвалось и в Ричарде, обнаружил, что Ринальди дышит, а в руке у эпиарха крепко сжат меч, тот самый, который Дикон приметил в руках анакса во время испытания у холма Абвениев — меч Раканов. Диамни попытался разжать руку Ринальди и забрать у того меч, но холодные пальцы сжались на рукоятке настолько сильно, что художнику это не удалось. Оставив это дело и подумав, что названный брат провел в ледяной воде, лишь абвении знают, сколько времени, Коро кинулся к лошадям, туда, где хранились его припасы и теплые плащи. Когда же художник вернулся к водопаду, Ринальди уже пришел в себя и сидел на траве ошарашенно глядя на меч, который до сих пор сжимал в окоченевших пальцах. — Рино! — воскликнул Диамни, запоздало смущаясь тому, что обратился к Ракану подобным образом. Впрочем, Ринадьди, уходя в лабиринт, назвал художника своим братом, единственным… Ричард почувствовал, что захлебнется от захлестнувших Коро чувств. — Вот ведь, — пробормотал Рино, увидев подбегающего к нему художника, — дождался… — Я ведь обещал! — вспыхнул изнутри возмущением Диамни, опускаясь перед Ринальди на колени и впихивая ему в руку флягу с вином, — вот выпей и ложись. — Погоди, — тяжело качнул головой, Рино поморщившись, и только тут Ричард заметил на лбу, прикрытом мокрой челкой, вздувавшуюся прямо на газах шишку, — у меня что-то с головой. Что случилось? — Водопад с тобой случился, — проворчал Диамни больше не испытывая смущения или неловкости — только счастье оттого, что все опасения и страхи остались позади, он накинул на плечи Ракана плащ, более смело переходя на новый, волнующий тон: — Пей, кому говорят! — Сколько времени? — Рино окинул поляну взглядом. — Утро. Почти восемь, — ответил художник, не в силах отвести взгляд от того, кого уже не чаял увидеть живым. — Ты болтался по пещерам трое суток. — Ну извини. Так получилось. — Главное ты выбрался! — Озвучили губы Коро их общую с Ричардом мысль. — А теперь ложись и попробуй уснуть. До вечера у нас полно времени. Дикон от всей души был счастлив тому, что концовка древней легенды была так же лжива, как и рассказанная в ней история о преступлениях Ринальди. Вот же он, тот, кто должен был сгинуть в проклятом лабиринте, сидит рядом. Избитый, измученный, но живой. И ни каким тварям оказалось не под силу разорвать этого человека. Значит, все же справедливость есть! — Не буду я спать, — покачал головой Ракан, — Откуда этот меч? — Это ты у меня спрашиваешь? — ласково фыркнул художник, больше не сдерживая улыбки. — Когда я вытащил тебя, он был в твоих руках. Надо было видеть, как ты вцепился в него. Не представляю, как ты вообще умудрился с ним выплыть. — И я не представляю, — устало ответил Рино. — И еще меньше представляю, где я его взял. Он с трудом поднялся на ноги. — Диамни, мне надоело изображать из себя древнего героя и совершать подвиги, в чем мать родила. Твой лагерь далеко? Диамни вдруг вспыхнул и отвел глаза, о подобных аспектах, он не задумывался, не до того было, но замечание Рино заставило художника смутиться. — Не очень, — поспешно ответил он. — Тогда пошли, — Ринальди запахнул лежащий на его плечах плащ. — Пошли. Ты упрям, как осел мастера Сольеги, — Диамни за недовольством пытался скрыть свое неуместное сейчас волнение. Дикон подумал, что будь он на месте художника, вряд ли ему удалось бы справиться с подобным хоть на половину так же хорошо. — Осел?! Ринальди фыркнул, оглядев украшавшие его тело синяки, — клевета! Я — вылитый леопард. — Не только, — рассмеялся Коро, удивляясь, как точно названный брат подобрал для себя образ. Ричард не один раз слышал, как мысленно Диамни сравнивал Ракана с леопардом. — Судя по тому, что у тебя на лбу, ты еще и единорог, но прежде всего — осел. Они медленно, шли к пасущимся на краю поляны лошадям. Ринальди шел неуверенно, но все же сам, осторожно ступая обутыми в сандалии ногами по высокой густой траве. — Где ты был все это время? — спросил художник, когда Рино оделся и изможденно опустился на покрытую росой траву. Солнце, уже позабыв о своих странных фокусах, привычно поднималось выше, но пока еще не грело. — Не знаю, — Ракан поморщился, на миг, прижав ладони к глазам. — Понимаешь, Диамни, я помню наш разговор у входа, помню, как шел по темному коридору, как сдуру свернул на лестницу — она так заманчиво шла вверх. Там и вправду был выход… Кошки раздери моего предка с его замками! Если что-то и нужно уничтожить, так эти капканы! На лице Рино появилось нечто похожее на страх, и Дикон понял, что эпиарх снова мысленно вернулся в лабиринт. Эта же мысль пришла в голову и Диамни. — Выпей, — он снова сунул в руки брата флягу, к которой Ринальди так и не притронулся и, вглядываясь в бледное лицо Рино, пообещал: — И я выпью. И забудь. — Я итак забыл, почти все, — Ринальди послушно сделал глоток из фляги, но казалось, легче ему от этого не стало, так как он облизнул губы и приглушенно продолжил, — но их помню. Там с потолка сочилась вода, и в ней что-то типа мела… И эти фигуры у решетки. Сверху — белая корка, а внутри… внутри они! Я не знаю, что они сделали, сколько так жили…, но лучше двадцать раз сгореть на костре заживо, чем такое. Я бросил лучину и побежал. А потом появился свет, сумерки какие-то. Я пошел светящимся коридором и нашел фрески. Ринальди кинул взгляд на художника, и Дикон почувствовал, как по спине Диамни пробежала дрожь. — Жаль ты их не видел, — Рино протянул флягу Коро. — Фрески? — Спросил Диамни, забирая у Рино флягу и нечаянно задевая холодные пальцы Ракана. Тот кивнул. — И что на них было? — спросил художник, не в силах думать ни о чем другом кроме ощущения чужих замерзших пальцев на своей коже. Дикон, если бы мог, зажмурился бы и закрыл уши… Но увы. Ну же, Диамни, фрески! Думай о них! — Женщина, — промолвил Рино задумчиво. — Одна и та же, повторенная тысячи раз. Казалось, что она идет рядом со мной. Внутри художника все сжалось и он, словно очнувшись, невесело усмехнулся: — Ты отыскал женщину даже в лабиринте… — Нет, потерял, — так же рассеянно ответил Ринальди. — У нее были синие глаза, Диамни. Синие глаза и черные волосы. Теперь настала очередь Ричарда удивленно вздрогнуть. Синие глаза? Черные волосы? Перед мысленным взором Дика встал точеный профиль Алвы. Совпадение? Ринальди тем временем продолжал, туманно:  — И ей больно было жить. — Странно, я знаю этот мотив, — делая большой глоток вина, отозвался художник, все еще сражаясь с нахлынувшими на него желаниями в которых, он скорее бы умер, чем признался сидящему рядом человеку, который назвал его своим братом. — Идущую синеглазую женщину раньше изображали в погребальных храмах, потом решили, что это неправильно. Возможно, в лабиринте действительно когда-то был храм. Странно, что ты не него не наткнулся. — Может и наткнулся, — угрюмо хмыкнул Рино. — Понимаешь, я больше ничего не помню, только запах дыма. Отвратительно сладкий. Наверное, я пошел туда. Я люблю запах дыма, но этот… Мерзость. А потом мне стало холодно, я открыл глаза и увидел небо… А в руке у меня был зажат этот меч. Ричард поймал на себе растерянный взгляд зеленых глаз. Он видел его глазами влюбленного и дрожащего изнутри художника, а потому наравне с Диамни, Дику стало не по себе от этой растерянности и слабости похожего на дерзкую дикую кошку человека. Губы Рино дрогнули и болезненно искривились: — Откуда? Диамни, — тихо спросил он, уже не пряча нахлынувших на него дурных предчувствий, а Ричард, вдруг вспомнил горящее над Гальтарами лиловое зарево и кровавый, страшный рассвет. Коро не отвечал, не представляя, что тут можно ответить? И тогда эпиарх спросил еще раз, почти жалобно:  — Откуда у меня меч Эридани?