…В сердце — глупое вязкое чувство, В сердце — глупая сладкая горечь. Я хочу, чтобы там было пусто, Хоть на время включить в себе сволочь… «В голове» © Neito River
Выражаю благодарность Jorian_Grayd за предоставленную информацию касательно некоторых аспектов Великой Отечественной Войны. Эту главу я хотела бы посвятить своему прадеду, которому тяжелое ранение спасло жизнь в сорок втором году — без него я бы сейчас не писала эти строки. И всем, кто отдал свои жизни в то страшное время: в грязных окопах и сером небе, голодных городах и промозглых цехах. Пусть земля вам будет пухом. В стандартном техническом задании сто сорок пять строк, четыре визы и шесть печатей. Казалось бы — не очень много, но когда ты проделываешь все это в одиночку и таких заданий у тебя штук пятьдесят, становится грустно. Отбросив карандаш, Саша со вздохом откинулся на стуле. Уход Маши оказался настолько внезапным, что она не то что текущие дела не закончила — не попрощалась толком. Лишь крепко обняла его на прощание, срывающимся голосом взяла с него клятву поливать цветы, и выбежала за порог. «Уже два месяца прошло, — подумал Саша, глядя на кустик герани, после Машиного увольнения потерявший все свои цветки. — Вроде немного, а кажется, будто целая жизнь…» В Соловце вовсю бушевала весна. Таяли последние чахлые сугробики, набухали почки, и даже Камноедов переставал ворчать, когда мимо него пробегала очередная модница в нейлоновых чулках под короткую юбку. Институт как будто тоже расцветал вместе с природой — опыты становились все успешнее, сотрудники — все счастливее, а производственные показатели после отбытия проверяющих выросли в два раза. — Но не все так радужно, как хотелось бы, — пробормотал Саша, задумчиво чертя в воздухе Звезду Давида. Как обычно в минуты усталости, она получилась кривая и косая, и исчезла, легонько вспыхнув и воняя дихлофосом. В институте все еще оставались «локальные очаги напряженности», как говорил об этом «не радужно» умный и интеллигентный Эдик. «Да он ох…хиревший!» — вякал менее интеллигентный, но не менее умный Витька. Роман молчал, провожая печальным взглядом окончательно затюканных лаборантов из Отдела Смысла Жизни. Все они — и Саша, и Эдик, и Витька, и Роман думали об одном и том же, а именно — какая вожжа попала под хвост Кристобалю Хозевичу. И если Саша с Романом знали, а Эдик в силу врожденной проницательности догадывался о причинах странного поведения Хунты, то для остальных было сущей загадкой, почему он вдруг заперся в своем кабинете, и непечатно посылал тех, кто пытался к нему пробиться, окончательно порвав связь с внешним миром. По институту ходили жуткие слухи, один страшнее другого. Кто-то говорил, что Хунта экспериментирует с големами, пытаясь создать новую версию старого чудовища. Другие говорили, что он готовит невероятно зубодробительную задачу для «Алдана», какой не было прежде, а третьи в ужасе пытались выбить себе командировку где-нибудь за Полярным кругом. Поинтересоваться, а в чем, собственно, дело, никто не решался, так как помнили судьбу предыдущих любопытных, превращенных в различную мелкую живность. Что происходит, помимо Саши и Романа, знали и Жиакомо с Кивриным, но в душу к другу не лезли, исходя из принципа «захочет — сам расскажет». «Интересно, что же такое исполнил Хунта, что Маша сбежала из института?» — Саша подпер голову рукой и одним движением брови переместил кипу черновиков в корзину для бумаг. В том, что именно Хунта был причиной Машиного ухода, он не сомневался ни минуты. Поняв, что работы сегодня больше не получится, Саша направился к Эдику в лабораторию. Сегодня должны были пройти предварительные испытания его радара, над которым он работал уже очень давно. Войдя в помещение, Саша увидел, что все сгрудились вокруг Эдика, влюбленным взглядом смотрящего на агрегат. — Ты еще поцелуйся с ним, — заржал Витька. — Лучше б девушку себе нашел! — У кого что болит, — покачал головой Роман. — Как назвать хочешь? — Хотел с вами посоветоваться, — не отрывая взгляда от радара, сказал Эдик. Он выглядел до неприличия счастливым. — Очень много вариантов, но хочется такой, чтобы подходил идеально! — Может быть, Магдар? — подал голос Саша. — Магический радар. Просто и со вкусом. — Где ты тут вкус увидал? — хмыкнул Витька. — Слишком просто. Надо что-то объемное, емкое, но по теме. Магическая Локационная Станция — МАЛС! — Как-то маловат механизм для станции, — сощурился Роман. — Больше похоже на Магический Сканер Высоких и Низких Частот — МАСВИНЧ. — Свиное какое-то название, — Витька категорично рубанул в воздухе рукой. — МАЛС лучше! — МАСВИНЧ! — Роман, обычно неконфликтный, в плане названий проявлял редкое упрямство. — А может быть, РОМ? — Эдик не обращал на их перепалку ровно никакого внимания, нежно полируя хромированный бок машины, отзывавшейся странным гулом из-за поселенной туда бессмертной души. — Какой такой ром? — не поняли ребята. — Радар Оценочный Магический, — пояснил Эдик, осторожно поглаживая радар. Тот довольно заурчал. — Беру свои слова назад, — шепнул Роман Витьке. — Лучше бы действительно девушку завел. — Я все слышал! — возвысил голос Эдик. — Эх, была бы тут Машка, — мечтательно, с оттенком грусти протянул Витька. — Она бы точно название придумала. И чего ей бежать вздумалось? — Видимо, у нее на то были причины, — Роман покосился на Сашу. — Может быть, она вернется… когда-нибудь. Саша смутился. Он обладал редкой добродетелью — никогда не лез в чужие дела, и уж тем более не обсуждал их. — Может быть, — кашлянул он, и постарался перевести тему. — Так что там с названием-то? Мне скоро заявку на испытания подавать, а названия нет. — Подождем, пока Эдик нацелуется с радаром, там и решим, — сказал Витька, с нехорошим прищуром косясь то на Романа, то на Сашу. Обсуждения длились еще час, но так ни к чему и не привели. В конце концов магистры решили разойтись, договорившись продолжить на следующий день, перед этим накидав хотя бы по пять различных вариаций названия. Саша решил зайти в машинный зал, проведать инженеров, чистивших Колесо Фортуны от следов жизнедеятельности бесов, использовавших его как карусель. — Стой, Сашенция! — окликнул Сашу Витька, подбежавший с медвежьей грацией. — Поговорить надо! — Не о чем нам с тобой разговаривать, — отрезал Саша, нутром почуяв, что тема для разговора будет чрезвычайно неловкой. — Иди название думай, пока Эдик до шестеренок радар не зализал! — Но-но, ты мне тут не возникай! — Витька приподнял Сашу за воротник и, слегка встряхнув, заботливо поставил к стенке, заблокировав пути отхода. — У меня такое чувство, что вы с Ойрой-Ойрой чего-то недоговариваете. — Касательно чего? — поинтересовался Саша, хотя примерно догадывался, что у него хочет узнать Витька. — Я про Машу и ее внезапный уход, — ответил Витька, неотрывно глядя на Сашу. — Это совершенно на нее не похоже. — Откуда ты знаешь? У женщин своя логика и мотивы, нам не понятные, — попытался выкрутиться Саша, ввинчиваясь в небольшую щель между стеной и Витькиной ногой. — Стоять! — Витька еще раз встряхнул Сашу, пресекая любые попытки к бегству. — Колись, Сашенция, скидка выйдет! Хунта ее довел, да? — С чего ты взял? — упорствовал Саша. — А с того! — начал злиться Витька. — Я тоже не дурак и глаза имею! Он опять ее обидел? Я же знаю, что он ее не просто так взял к себе учиться — он решил ее к увольнению подвести! Эх, надо было мне до Януса идти! — Витька, ты все не так понял, — попытался было остановить Саша все больше заводящегося Витьку, но это оказалось невозможно. — Я же видел, какая она заплаканная уходила! Какая уставшая была после всех этих уроков! Дурак я бестолковый, надо было еще тогда ему морду набить! — рычал Витька, разминая кулаки. — Ничего, сделаю это сейчас! Хоть и поздно, а за Машку отомщу! — Не надо никому бить морду! — Саша решительно встал перед Витькой, загораживая тому путь в сторону Отдела Смысла Жизни. — Выслушай меня! — То отнекиваешься, то «выслушай». Сашенция, ты уж определись! — Витька развернулся к нему и зло посмотрел. — Пойми, там не все так просто, — начал Саша, осторожно подбирая слова. — Не надо лезть в эту ситуацию. Они вдвоем сами разберутся, это слишком личное. — Личное? Да какое тут личное, когда она вся от слез опухшая с Шемаханской уезжала?! — заорал Витька, тряся Сашу за грудки. — Она его любит! — прошипел Саша, вырываясь из Витькиных лап. — И не ори, и так всех домовых распугал! — Чего? — мгновенно сдулся Витька, растерянно глядя на друга. — Того! — передразнил его Саша, отряхивая рубашку. В другой ситуации он непременно подколол бы его по поводу изумленной физиономии, но сейчас ситуация не располагала. — И он ее тоже. И, судя по всему, они крупно поссорились. Настолько, что она решила уйти. Думаешь, чего он на всех зверствует, как будто Инквизицию снова возрождать решил? — Как? — вновь открывшиеся факты никак не могли улечься в Витькиной голове. — Вот так, — развел руками Саша. — Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь. Поэтому не лезь, прошу тебя. Сами разберутся. Витька молчал. Молчал долго, настолько, что Саша начал беспокоиться. — Вот оно как, значит, — наконец подал голос Витька, отрешенно глядя куда-то мимо Саши. — Теперь понятно. Ясно. — Чего тебе ясно? — Саша устало потер виски. — Иди работай, а то нос шерстью обрастет. — Не обрастет, — ровно пообещал Витька, сдвигая Сашу в сторону и решительным шагом направляясь в сторону лифта. — Ты куда? — заволновался Саша. — К Хунте? Не ответив, Витька мгновенно оказался у лифта и исчез за закрывшимися створками, не дав Саше возможности помешать.***
Это было в тот день, когда Саша и Кристобаль случайно встретились рано утром в комнате у Стеллочки и Маши. — И что было дальше? — Маша сидела напротив Кристобаля в его кабинете, и не могла поверить своим ушам. — Дальше? — он на мгновение задумался, и сухо усмехнулся. — Дальше Алехандро оделся, с третьей попытки все же попав в штанину ногой, и мы направились в институт. Выйти получилось беспрепятственно, благо ваша комендантша спала мертвым сном. Никто так и не потрудился оттащить ее куда-нибудь с прохода. — Ты, конечно, молодец — ушел, и оставил меня под своим колпаком, — Маша успокоилась, и теперь почти не злилась на Кристобаля. — Прости, — сказал он, глядя в глаза, и, взяв ее за руку, невесомо поцеловал запястье. — Я же вернулся. — Хоть это хорошо, — язвительно сказала Маша, чувствуя, как злость улетучивается. — Ночью ты был, а утром тебя нет. Кстати, ночью… — Что-то не так? Я был плох? — вскинул брови Кристобаль. — Да я не об этом! — Машины щеки трогательно порозовели. — Ты… Изменился! Она вспомнила, как проснулась среди ночи от жажды, и увидела крепко спящего Кристобаля. Он был другим, не таким, как днем — густые черные волосы, обычно уложенные на косой пробор и гладко зачесанные, графичными завитками вырисовывались на подушке, визуально делая его моложе лет на пять; тонкий шрам, пересекающий бровь и скулу, ярко выделялся на побледневшем лице. — У тебя, оказывается, волосы вьются, — хитро улыбнулась Маша. — Ты стесняешься? — Вздор! — процедил Кристобаль и скрестил руки на груди. — Просто иметь подобную прическу человеку моего положения, по меньшей мере, неприлично. — А мне нравится, — просто сказала Маша. — Мне кажется, тебе не нужно их прятать. — Не все стоит показывать людям, — сказал Кристобаль. От его взгляда Маше стало не по себе. — Но почему это видно именно ночью? — поинтересовалась она. — Мне казалось, что маскировочные заклинания должны работать круглосуточно… — Это не совсем маскировочное заклинание. И… Ночью все принимает свой истинный облик, — ответил Кристобаль, сжав ее руку. — Невозможно днем разглядеть суть, она кутается в солнечный свет как в покрывало. Это одна из фундаментальных основ магии. Как завороженная Маша приблизилась и провела рукой по его волосам. — Мария, будь так любезна, убери руки от моей головы, — проворчал Кристобаль, не делая, впрочем, попыток освободиться. Под ее пальцами его волосы закручивались упругими блестящими завитками… Подскочив над кроватью, Маша застыла. Опять эти сны. Уже два месяца как она ушла из НУИНУ, и не было бы и ночи, чтобы ей не снились Саша со Стеллочкой, Роман, Витька с Эдиком, ребята из Техотдела, ворчащий Камноедов, добрый Федор Симеонович с обаятельным Жианом Жеромовичем и… он. — Как же я устала, — еле слышно проговорила Маша, утирая набежавшие слезы. Все. Хватит. Теперь она здесь, а тот год… а не было его. Радовало, что ей дали отдельный блок в общежитии, как заведующей одним из отделов. Иначе бы Маша просто не смогла объяснить, почему каждое утро она просыпается со слезами на глазах. Она ненавидела чужую жалость еще больше, чем глупость, хотя иногда ей казалось, что Таня со Светой, встречавшие ее в институте, понимали все без слов. — Так, все, Манька, соберись, — обратилась она сама к себе, умываясь холодной водой и похлопывая себя по щекам. — Настал новый день, новые открытия. И не вздумай унывать, ты же не хочешь шерстью зарасти? Совершенно царские условия — фактически однокомнатная квартира с уютной кухней, разделенным санузлом и просторным балконом, — немного компенсировали весь тот ад, что царил в Вычислительном центре НУИНУ. Теперь Маша прекрасно понимала, почему на вакантную должность никто не шел. Расчетов было море, приходилось ежедневно мотаться на Китежградский завод и ругаться с местными мастерами — к такому здешние маги не привыкли в большинстве своем, сроднившись с уютными стульями своих кабинетов. Кстати о местных магах — Иннокентий Гнильцов, о котором Маша успела позабыть, с бурным восторгом встретил ее возвращение, надеясь, видимо, что она поможет ему в продвижении по службе. Поняв, впрочем, что ему ничего не светит, наглости и надежды он не потерял, ежедневно одолевая ее в столовой. Маше даже пришлось обедать в кабинете — настолько ей перебивал и без того слабый аппетит вид его исцарапанных от бритья ушей. Вяло собираясь на работу, Маша бросила взгляд на распахнутый чемодан в углу комнаты — она так до сих пор не разобрала его до конца. — Ну и на что ты надеешься? — горько усмехнулась она, вытягивая из чемодана сверток с ярко-красным платьем для особых случаев, что для нее сшила Стеллочка. Помнится, они тогда утащили кусок плюша, оставшийся от штор в актовом зале. Стоило Маше развернуть сверток, как из него с глухим стуком выпал пистолет. «Как он здесь оказался? — замерла она, глядя на оружие, серебристым отсветом выделявшееся на полу. — Не помню, чтобы я его клала с собой». Подняв его и пройдя на балкон ближе к свету, Маша внимательно рассмотрела оружие. Да, тот самый маузер, из которого Кристобаль учил ее стрелять. Она взвесила пистолет в руках. Только сейчас Маша заметила изящную гравировку на рукояти: «Cristobal Junta». Как он вообще оказался у нее в чемодане? Кажется, она оставляла его у Кристобаля… Или нет? Так и не решив, что с пистолетом делать, она сунула его в стол, нервно хлопнув верхним ящиком. «Пусть пока полежит тут, — подумала Маша, выходя из комнаты. — Разберусь с работой — выкину его в реку». Казалось бы, два месяца — большой срок, чтобы боль притупилась, и стало легче. Но легче не становилось, как бы Маша не пыталась отвлечься, закидывала себя работой. Из-за этого она даже не могла найти себе расчетчиков — никто не привык работать в подобном темпе, кроме, разве что, Мастерских, но переманивать оттуда людей казалось Маше верхом свинства. На работе ее уже ждали трое новых сотрудников, не более месяца назад поступивших на службу в НУИНУ. — Спокойно, Маша, они работают в вычислительном всего месяц, — она тихо скрипнула зубами, успокаивая себя в процессе просмотра их отчетов. Не смотря на то, что все трое являлись краснодипломниками-программистами, они были одинаково бестолковыми, словно последние пять лет пили чай в закутке у «Алдана». Как сейчас, например. — Мне казалось, время для перерыва у нас с девяти тридцати до десяти, но никак не в одиннадцать, — ледяным тоном произнесла Маша, подойдя к весело болтающим парням. — А что не так, Марь Вадимовна? — нагло улыбнувшись, произнес Алексей Фоменко, веселый раздолбай, предпочитавший применять голову только для того, чтобы в нее есть. Именно он бесил Машу больше всех остальных, подталкивая раз и навсегда решить вопрос с подобными безобразиями. — Все не так. Во-первых, Мария Владимировна, а не Вадимовна, — обманчиво спокойно произнесла Маша. Она начинала понимать Кристобаля в его зверствах над подчиненными, хоть и не одобряла их. Стоило ей произнести эти слова, как нос Алексея стал медленно вытягиваться, превращаясь в хобот. Он заорал и свалился на пол, запнувшись за стул и своротив на себя миску с вареньем. Двое других парней — Николай и Иван, — в ужасе отшатнулись. — А во-вторых, извольте немного поработать, — Маша поставила стул на место, села на него и повернулась к Алексею, в панике щупающему нос. — Расколдую по итогам работы. Вперед. Наблюдая за парнями, лихорадочно шуршащими бумажками, Маша осознала, что она впервые в жизни абсолютно свободна. Несмотря на общую усталость, разбитость и боль, ей нравилась эта свобода. «Только вот… — подумала она, сжимая в руках белый пуховый платок, в который куталась теперь постоянно. — Смогу ли я когда-нибудь все забыть?»***
— Кристобаль Хозевич, у нас… не вышло, — Миша Зайцев, тощенький сотрудник лаборатории Отдела Смысла Жизни, в панике выплюнул фразу и храбро зажмурился, ожидая приговора. Два месяца назад Хунту как пчела в филейную часть укусила, и он снова взялся за бесплодные попытки пробиться выше двенадцатого этажа института. Миша вздрогнул, вспомнив, как Кристобаль Хозевич ворвался рано утром в лабораторию и рявкнул, что они возобновляют эксперимент по проникновению на верхние этажи НИИ ЧАВО. Столь страшно он выглядел лишь однажды, когда Выбегалло испытывал на полигоне своего кадавра-потребителя. — Значит, вы старались недостаточно, Мигель Иванович, — холодно ответил Кристобаль Хозевич, не отрывая взгляда от толстой инкунабулы. Весь его стол был завален книгами и свитками до такой степени, что его самого было едва видно. — Пробуйте еще. Не став спорить, Миша кивнул и тихонько попятился к выходу. Обострять ситуацию было себе дороже, к тому же, выглядел Кристобаль Хозевич для споров плоховато — он похудел, в уголках рта залегли тени, а глаза отсвечивали жутким желтоватым светом. Едва за лаборантом закрылась дверь, как Кристобаль без сил упал носом в книгу. Чего они только не перепробовали! И квантовые коридоры, и нелинейную трансгрессию, и даже изъятый из запасников Скелетный ключ (1), открывающий любые двери. Ничего не помогало — древние архитекторы каким-то чудом предусмотрели все возможные варианты прохода. — Умели же раньше строить, — скрипнул зубами Кристобаль. Сдаваться он не собирался, хотя были перепробованы все доступные варианты — под конец он даже бился головой в потолок, но и это не помогло. Устало откинувшись на стуле, Кристобаль уставился в потолок. Все из-за нее. Горько усмехнувшись, он призвал к себе бутылку вина. Если бы ему еще год назад кто-то сказал, что он будет в подобном состоянии из-за женщины, он бы швырнул в этого человека перчатками. А как он себя повел! Так стыдно за свое поведение Кристобалю не было с тех пор, как он, по малолетству и вытекающей отсюда беспечности, перепутал реагенты для зелий, и едва не взорвал лабораторию своего учителя Октавия Медиоланского. Кристобаль внимательно посмотрел на свое отражение в выпуклом стекле бутылки. Зря он в свое время смеялся над Жианом, заявившим, что когда-нибудь найдется женщина, что заберет его сердце и не отдаст назад. Они тогда сильно повздорили — Хунта, свято уверенный в том, что обрел полный контроль над своими телом и чувствами, едва не вызвал друга на дуэль. Теодор едва их разнял — Жиан хохотал, а Кристобаль старался вырваться из лапищ удерживающего его Киврина, и пытался если уж не насадить наглеца на шпагу, то хотя бы хорошенько лягнуть. Плюнув на все приличия, Кристобаль откупорил бутылку и сделал глоток прямо из горла. Живительное тепло, разлившееся по телу, не давало прежнего облегчения. Воистину никакая другая часть тела не вредит людям больше, чем собственный язык! — Кристобаль Хозевич, какого черта?! — его уединение было бесцеремонно прервано Витькой Корнеевым, с пинка отрывшим дверь в кабинет. Отрешенно разглядывая красную не то от злости, не то от возмущения физиономию, Кристобаль подумал, что у ученика Жиакомо чувство самосохранения отбито окончательно и бесповоротно. — Витторио Павлович, чем обязан визитом? — то, что Витьку не испепелили на месте за такую дерзость, объяснялось лишь смятением, царившими в душе Кристобаля. — Маша из-за вас ушла? — не теряя времени, поинтересовался Витька, сурово сдвинув брови, мысленно удивившись странному взгляду Хунты — пустому, обращенному куда-то внутрь. — Это не ваше дело, — скрипнул зубами Кристобаль. Меньше всего ему хотелось общества других людей в данный момент, тем более Витькиного. — Как не мое? — возмутился Витька. — Маша — мой друг! Я обязан за нее вступиться! — Витторио Павлович, если вы сейчас же не покинете мой кабинет, вас постигнет участь одного из моих бывших лаборантов, — сказал Кристобаль. — А что с ним случилось? — Витька немного растерялся от спокойствия своего оппонента. Вместо ответа Хунта достал из-под стола литровую банку, и грузно поставил перед Витькой. За стеклом бился очумелый шмель. — Он тоже любил лезть не в свое дело, — ровно сообщил Кристобаль. — Понял, ухожу, — сглотнул Витька, и попятился к двери. Он догадался, что это за шмель — один недавно принятый на работу особо любопытный лаборант, которого не досчитались во время расколдовывания предыдущих пострадавших от произвола Хунты. Глядя, с какой скоростью Витька сматывается из его кабинета, Кристобаль отметил про себя, что не зря парня считают одним из самых сообразительных сотрудников института. «Будь Витторио скромнее, я бы даже переманил его у Жиана», — вскользь подумал он, все глубже погружаясь в свои мысли. Годы накладывают свой отпечаток. Тем более, то их количество, что было прожито Кристобалем. Да, рука его была так же тверда, как и тысячу лет назад, глаз так же остер, а ум ясен, но сердце… По прошествии веков сердце перестает биться так, как билось в молодости. Когда ты еще веришь в чудеса, а не создаешь их сам. Хотя о чем это он? Настоящее чудо не должно причинять вреда другим, а он такого представить не мог. Она вспышкой вошла в его жизнь, и вспышкой исчезла. Кристобаль не мог простить себе, что за столь мизерный срок привязался к ней, как не привязывался ни к кому до этого. Как у этой неуклюжей ведьмы, совсем еще девчонки, получилось вывернуть его душу наизнанку? Он не знал. Да и, по большому счету, не хотел. Он знал лишь то, что мысли о ней — тихие, непрошенные, — просачивались в голову тем настойчивее, чем он пытался отогнать их от себя. И что он, за всю свою жизнь крайне редко признававший себя в чем-то виноватым, пойдет и попросит у нее прощения***
Стрелки часов приближались к восьми вечера, когда Маша вышла, наконец, с работы. Едва шагнув за порог, она почувствовала, как безнадежная тяжесть трудового дня спала с нее, уступив место желанию забыться сном на всю оставшуюся жизнь. — Машка! — к ней подбежала довольная как никогда Света. — Пойдешь сегодня на танцы? Будут ребята с завода, инженеры. И Генка с ними, помнишь, высокий такой, плечистый? О тебе, между прочим, спрашивал! Мне его друг, Андрей, рыжий такой, сказал, что ты ему очень понравилась! — Не знаю, — отмахнулась Маша. — Я слишком устала. Если успею отдохнуть, то, возможно, загляну. — Маш, — подруга серьезно посмотрела на нее. — Не знаю, что там у тебя произошло в Соловце… Это прошло. Ты вернулась обратно, туда, где ты должна быть. Отвлекись ты от этой работы, молодость одна, в конце концов! «Она права, — устало думала Маша, в молчании переваривая Светины слова. — Я не развлекалась уже очень давно, с самого Нового года. Да и Генка неплохой парень. Красивый, подтянутый. И высокий, не то, что некоторые». — Знаешь, — ответила, наконец, Маша. — Пожалуй, я приду. Глупо так зацикливаться на работе. Давненько я не танцевала, надо исправлять. — Вот и отлично! — довольно улыбнувшись, произнесла Света. — Если ты наденешь то красное платье, то от кавалеров отбоя не будет. Да-да, то самое, я его видела! Не вздумай идти на вечер как синий чулок! — Постараюсь, — Маша нашла в себе силы улыбнуться. — Пойду готовиться. Увидимся на танцах. До общежития Маша решила идти пешком — ей хотелось проветриться и обо всем подумать. Она чувствовала себя опустошенной, хотелось кричать, но не было сил выдавить и звука. И тем страннее было непонятное чувство легкости, царившее в душе. «Мне просто нечего терять», — промелькнуло у Маши в голове, и осознание происходящего ударило ее кирпичом. Она свободна потому, что ей просто нечего терять. Все, кто были ей дороги, либо умерли, либо остались в Соловце, и вряд ли судьба снова сведет их вместе. — Я справлюсь, — медленно, с растущей уверенностью произнесла Маша. — Займусь собственными исследованиями, как всегда мечтала. Пока не знаю, какими, но это дело решаемое. Буду гонять этих лодырей, Лешу, Колю и Ваньку, и, быть может, из них выйдет толк. А летом позову к себе Сашу со Стеллочкой, покажу новый музей истории маготехники… Может, и остальные ребята к ним присоединятся. Обведя взглядом фиолетово-алое небо, Маша вдохнула полной грудью свежий ночной воздух и впервые за два месяца искренне улыбнулась. В конце концов, Света права — жизнь продолжается. Роман как-то сказал ей: «Твое от тебя не уйдет, а если ушло, значит, было не твое». Значит, это все просто было не ее. А если так, то к чему страдать? Жить надо. Еще раз улыбнувшись своим мыслям, Маша бодро зашагала домой.***
Немного позже, вместо того, чтобы собираться на танцы, Маша лежала на кровати, разглядывая кусок темного неба за окном. Мысли в голову лезли разные, подчас противоречивые, что душевному равновесию не способствовало. Она думала о том, чего же все-таки хотели добиться и НУИНУ, и НИИ ЧАВО, НИИ КАВО и прочие. Все они работали над достижением счастья человеческого. Казалось бы, все ясно, но вот парадокс — никто из сотрудников не был по-настоящему счастлив. По крайней мере, из тех, кого знала Маша, а знала она многих. Взять, к примеру, ее друзей из Соловца. Назвать кого-то из них по-настоящему счастливыми людьми Маше было сложно. Саша — сирота, чудом уцелел в блокадном Ленинграде. Эдик тоже, но его со старшим братом успели вывезти в эвакуацию к родственникам. Роману повезло чуть больше — у него осталась мать, но умерла в тот год, когда он поступил в институт, а про его многострадальную личную жизнь и говорить нечего — она стала своеобразной легендой их института. Корифеи — отдельный разговор: каждый из них за свою долгую жизнь хлебнул всего и всякого. Можно вспомнить других, но общее в их личных драмах будет одно: чем несчастнее был человек, тем серьезнее он настроен осчастливить других. Маша улыбнулась, вспомнив, как Эдик с горящими глазами демонстрировал ей свой дистиллятор Детского Смеха, и как Саша до поздней ночи засиживался в вычислительном, делая зубодробительные расчеты для очередного эксперимента. А может быть, нет никакого парадокса? Она села на кровати, и обхватила себя руками. Может быть, это правильно? Чем несчастнее человек, тем сильнее он осознает ценность счастья, и тем больше его желание осчастливить других, чтобы никто и никогда не страдал. И от этого они сами становятся счастливее… Сумбурные размышления Маши были прерваны резкой трелью дверного звонка. «И кого нелегкая принесла?» — она зябко поежилась, открывая дверь, и замерла. На пороге стоял слегка пожеванный Кристобаль. На миг Маша подавилась воздухом, и нервно заправила выпавшую прядь за ухо. — Здравствуй, — сказал он, глядя куда-то мимо нее. — Ты позволишь войти? Растерявшись, Маша не нашла причин для отказа, и отступила от двери, давая Кристобалю возможность пройти. — Я так понимаю, ты собиралась уходить? — он поджал губы, увидев раскинутое красное платье на диване. — Зачем ты пришел? — поинтересовалась Маша, придя в себя. Растерянность прошла, уступила место вновь всколыхнувшимся боли и обиде. — Хотел увидеть тебя, — от его странно взгляда Маше стало не по себе. — Ты два месяца молчал, а теперь тебе резко захотелось увидеть меня, и ты трансгрессировал из Соловца? — раздраженно фыркнула Маша. Ей хотелось плакать. — Ну, увидел, дальше что? — Мне было интересно узнать, как ты тут устроилась, — обманчиво спокойно произнес Кристобаль, обведя взглядом помещение. На виске у него играла жилка, и слова вырывались медленно, как будто давались ему с трудом. — Замечательно устроилась, навсегда исчезнув из твоей жизни, как ты того хотел, — Маша сжала зубы, боясь закричать. На нее навалилась жуткая усталость, от которой не было избавления. Вместо ответа Кристобаль прошел по комнате туда и обратно, заложил руки за спину, подошел к окну, некоторое время смотрел вдаль, после чего снова обошел комнату по кругу и остановился напротив Маши. — Все осмотрел? — устало поинтересовалась она. «Ни на какие танцы я сегодня не пойду. Буду спать. Водки бы выпить и спать. Эх, где Дашка со своим „Телепортатором“, когда она так нужна?» — тоскливо мелькнуло в ее голове. — Что тебе от меня нужно? Ты же сказал мне убираться, вот я и убралась, — зло бросила Маша, делая выдох, чтобы не сорваться на крик. — Я такого не говорил, — негромко сказал Кристобаль. — Да ну? — нервно рассмеялась Маша, всплеснув руками. — Совсем у вас плохо с памятью стало, Кристобаль Хозевич, к врачу бы обратиться. А кто орал, что не обязан передо мной отчитываться, что я не должна лезть не в свое дело, и что будь проклят тот день, когда мы встретились? От ее слов Кристобаль побелел и дернулся, словно от пощечины. — Я слишком сильно испугался за тебя, — просто сказал он, неотрывно глядя ей в глаза. Маша молчала, не находя в себе сил издать хотя бы звук. Он смотрел на нее, не отводя глаз, а пальцы скрещенных на груди рук были стиснуты настолько, что на бледной коже выступали прожилки вен. Звенящую тишину, казалось, можно резать ножом — настолько она была густая и осязаемая. — Мы возобновили попытки попасть на верхние этажи института без участия лифта, — неожиданно сказал Кристобаль. — Увы, пока безуспешно — квантовые коридоры оказались бессильны перед энтропией М-поля, на котором базируется сама структура института. Скелетный ключ, извлеченный из запасников, так же не дал ожидаемых результатов, едва не сломавшись в процессе использования. Под конец пришлось применить даже грубую физическую силу, — тут он позволил себе сухой смешок, вспомнив, как бессильно бился в потолок, пока лаборанты были на обеде. — Но и она не показала себя с нужной стороны. — А просто по лестнице подняться не пробовал? — надломившимся голосом поинтересовалась Маша. «Какой же ты иногда упрямый баран!» — с какой-то странной нежностью подумала она, сжав руки в кулаки, чтобы не протянуть их случайно ему на встречу. — Подняться по лестнице? — после паузы тихо переспросил Кристобаль, на чьем белом как халат лице промелькнула целая гамма чувств — от недоверия и злости до облегчения и озарения. — Подняться по лестнице! — тут он расхохотался, не реагируя на Машино недоумение. — Успокоился? — спустя пару минут поинтересовалась Маша, наблюдая за внезапной вспышкой нервного смеха. — Однако самые сложные вещи имеют самое очевидно решение, — успокоившись, задумчиво произнес Кристобаль. — И лишний ум иногда действительно лишний. Едва он закончил фразу, как сделал шаг вперед и прижал Машу к себе. Ее сердце пропустило удар, и руки сами вцепились в пахнущую одеколоном, книжной пылью и вином рубашку. — Прости меня, — шепнул он ей куда-то в макушку. — И вернись. Пожалуйста. Маша молчала, боясь разреветься в голос. Она хотела злиться, но не могла, вместо этого еще крепче прижимаясь к бесконечно родному человеку. — Знаешь, как я тебя ждала? — прошептала Маша, подняв на него глаза. — Знаю, потому и пришел, — Кристобаль усмехнулся и осторожно коснулся ее губ своими. И, глядя на то, как дрожат ее ресницы, он почувствовал, что впервые за очень долгое время по-настоящему счастлив. Слова были не нужны, да и когда они выражали что-то действительно важное?***
Ночь прошла удивительно спокойно. Не смотря на весьма настойчивый интерес Маши к его помятому виду, Кристобаль не стал рассказывать о том, как всю предыдущую перед явлением в Китежград ночь он вместе с Теодором и Жианом дегустировал новую настойку Блаженства на кедровых орешках и полыни, и свежий урожай огурцов с опытных грядок лаборатории Линейного Счастья. Терапевтический эффект от душевных неурядиц и неверия в собственные силы от нее был куда выше, чем от предыдущих образцов, и именно поэтому Киврин накачал ею Кристобаля до самой макушки. А рано утром старенькая консьержка общежития для сотрудников НУИНУ Валентина Николаевна имела возможность лицезреть весьма занимательную сцену, а именно: около восьми утра с верхних этажей выскочил изящный и недурной собой мужчина средних лет, загорелый брюнет в безукоризненном бежевом плаще. С сачком наперевес он гнал к выходу истошно квакающую жабу. Если бы Валентина Николаевна пришла на полчаса раньше, она бы знала, что эта жаба некогда была младшим научным сотрудником НУИНУ Иннокентием Гнильцовым, весьма неосторожно решившим навестить Машу. Но, увы, Валентина Николаевна свято чтила трудовое законодательство и потому, проводив странную парочку взглядом, философски пожала плечами и продолжила путь к своему рабочему месту. Еще через четверть часа из общежития вышла Маша, чье лицо излучало совершенно нехарактерную для нее смесь злорадства и счастья. Гнильцов больше не будет ее доставать, и скоро она вернется обратно в Соловец. Конечно, она многого добилась за эти два месяца, и бросать начатое было жаль, но как же ее достала повальная лень подчиненных и их нежелание работать! «Разбирайтесь сами со своими лодырями-практикантами! — радостно думала она, быстро шагая по лестнице на аллее, перескакивая через ступеньку. — Надеюсь, Кристобаль не убьет Кешу… Хотя кого я обманываю, мне наплевать!» — Мария Владимировна, какая встреча! — она едва не упала, нос к носу столкнувшись с товарищем Дохненко, проверяющим, вымотавшим все нервы сотрудникам НИИ ЧАВО зимой. — Не знал, что вы теперь в Китежграде! — Временно перевели, — натянуто улыбнулась Маша. Она все еще помнила, как он пытался отнять у Витьки лишний баллон с живой водой и половинку окуня как не вошедшую в норматив. — В ближайшее время уезжаю обратно. — Очень жаль, — посетовал Дохненко, печально вздохнув. — А нас направили на проверку в НУИНУ. Признаюсь честно, я даже немного скучаю по Соловцу… — Желаю удачи, — не очень вежливо кивнула Маша, побыстрее заканчивая разговор, и зашагала в сторону института. — Вам она понадобится больше, — безмятежно улыбнулся Дохненко и направился в противоположную сторону. — В каком смысле? — Маша обернулась, чтобы получить интересующие подробности, но не успела. Проверяющий исчез, будто его и не было. Пожав плечами, она вновь двинулась на работу, практически сразу забыв о странной встрече. Сейчас Машу интересовали две гораздо более актуальные вещи — как преподнести Шемаханской свой уход, и успеет ли она собраться до завтрашнего утра.***
Дурное предчувствие не покидало Кристобаля весь день, когда радостная Маша, вернувшись с работы, с порога выдала ему, что Шемаханская разрешила ей уехать аж послезавтра, не отрабатывая положенных двух недель. В Кире Анатольевне он не сомневался. Она была на редкость понимающей женщиной и с легкостью дала согласие на увольнение — особенно после того, как он имел с ней недолгий, но продуктивный разговор, о котором Марии знать было необязательно, — но вот насчет остального… Они должны были уехать сегодня. Прямо сейчас, немедленно, об этом громогласно трубил его внутренний голос. Кристобаль, за столько лет привыкший доверять своему чутью, лишь кивал на счастливую Машину болтовню, попутно прикидывая, все ли местные защитные заклинания он успел перепроверить в ее отсутствие и как хорошо они срослись с поставленными им утром. — Хочешь чай? — спросила у него Маша, подкатываясь под бок и кладя голову на плечо. — С черничным вареньем, вкусно. — С удовольствием, — улыбнулся Кристобаль. Тех десяти минут, что она будет отсутствовать, хватит на перепроверку заклинаний и небольшого сканирования пространства, километров на пять в диаметре. «Нервный он какой-то», — подумала Маша, заваривая чай. Может, это из-за того, что он свой пистолет найти не может? — Надо бы его вернуть, — нахмурилась Маша и двинулась на балкон. Подойдя к столу и достав оружие, она внимательно осмотрела его на повреждения. На первый взгляд все было как будто в порядке, только вот никелированное сияние ствола было каким-то особенно жутким в свете фонарей. — И зачем вообще было нужно учить меня стрелять? — хмыкнула Маша, получше перехватывая пистолет. Как там ее учил Кристобаль? Выщелкнуть магазин, оттянуть затвор, направить ствол в пол, спустить крючок и только потом можно стрелять? Едва Машины пальцы коснулись предохранительной скобы, как на балконе потемнело. Воздух стал вязким и липким, словно желе, и стрелки старенького будильника, стоящего тут же, замедлились, словно чужая злая воля насильно удерживало их ход, пока не замерли вовсе. С нарастающим ужасом Маша наблюдала, как окно распахнулось, и из сгустка тумана за окном появилась человеческая фигура с пустыми глазницами. Неизвестный потянулся к ней, и створки сами распахнулись, впуская отяжелевший ветер и запах гнили. Не помня себя от страха, Маша с трудом подняла внезапно одеревеневшие руки, и сделала выстрел. Фигура взревела тревожной сиреной, и, схватив ее за волосы, потащила на улицу. Закричав от боли, Маша вцепилась в косу рукой, но безуспешно — одним сильным движением ее выдернули на улицу, и она захлебнулась криком, не почувствовав опоры под ногами. Сквозь пелену слез она увидела в оконном проеме перекошенное лицо Кристобаля, двигающегося навстречу медленно, словно через кисель. — Выбирай — Осколок или она! — взревела фигура, тряхнув Машей как морковкой, и с громким хлопком, потонувшем в ее крике, исчезла в ночи.