«А потом они пили чай!» Любимая присказка всех фикрайтеров (если вы понимаете, о чем я)
Маша лежала в своей кровати не в силах заснуть и в очередной раз прокручивала в голове события того безумного дня. Как она уломала Славку отправить ее в загробный мир, разговор с Софией и совершенно внезапный поступок Кристобаля Хозевича. Девушка покраснела и натянула одеяло на голову. Она никак не могла себе простить, что убежала в самый ответственный момент. Тогда ей хотелось одновременно кричать, плакать и петь, но почему-то получалось только бежать. «Слишком много на меня свалилось», — вздохнула Маша и перевернулась на бок. Она уже две недели не могла заставить себя появиться перед Кристобалем Хозевичем. Он, впрочем, тоже не спешил показываться ей на глаза. Вместо него вычислительный терроризировал многострадальный Славка, благополучно расколдованный. Обиды он на Машу не держал, лишь изредка поквакивал в особо нервные моменты. — Маша, хватит возиться, сколько можно! — раздался недовольный голос Стеллочки с другой половины комнаты. Она была в дурном расположении духа — в канун Нового года Выбегалло решил дать большое интервью, и Стеллочка вынуждено занялась подготовкой материала. А так как времени осталось совсем мало, она просиживала в пропахшей селедкой и обратом лаборатории в два раза больше обычного. — Я пытаюсь, — тихонько вздохнула Маша. Сейчас ей очень не хватало мамы, чтобы спросить совета. «Ну не мог он поцеловать меня перед экспериментом?!» — подумала Маша и шмыгнула носом. В глазах предательски защипало. — Ты чего тут, реветь вздумала? — шторка откинулась, и показалась заспанная Стеллочка. Она приблизилась к Машиной кровати и требовательно потрясла ее за спинку. — Двигайся, расскажешь сейчас, что такое там у тебя случилось. — Ты мне все равно не поверишь, — обреченно произнесла Маша, покорно отодвинувшись, чтобы Стеллочка могла лечь рядом. — Итак, я слушаю, — наконец сказала Стеллочка, с удобством устроившись лицом к Маше, благо ширина кровати позволяла. — Кто он? — Кто? — спросила Маша, сделав вид, что не поняла вопроса. — Ну, по кому ты так страдаешь, — пожала плечами Стеллочка. — Я же сказала, никто, — зачем-то продолжала упорствовать Маша. — Этот «никто» имеет имя? — вздохнула Стеллочка. — Или ты хочешь, чтобы я подумала? Ладно… Витька? — Нет, — округлила глаза Маша. — Хорошо, нет — значит нет. Почкин? — Не люблю бородатых, — помотала головой Маша. — Эдик, нет? Роман? Тоже нет? И не Славка? — продолжала загибать пальцы Стеллочка. — Ребята из Техотдела? Миша? Моисей? Неужели Саша?! — Точно нет! — не выдержав, рассмеялась Маша, за что получила от хихикающей Стеллочки по лбу плюшевым медведем. — Кто же он, этот Мистер Х? — сквозь смех спросила Стеллочка. — Хунта, — выдохнула Маша. — Кто? Что ты сказала? Скажи еще раз, слишком тихо, — оттопырила Стеллочка ухо. — Хунта, — повторила Маша, натягивая одеяло на нос. — Маша, не смешно уже, скажи нормально! И перестань натягивать одеяло на голову, не слышно ничего! — возмутилась Стеллочка. — Хунта! — рявкнула ей на ухо Маша и, поперхнувшись, закашляла. Стеллочка полулежала, переваривая услышанное, практически не дыша, широко распахнув глаза и открыв рот. Затем она легла на спину, упершись взглядом в потолок, и сложила руки на груди. — И незачем было так орать, — через пару минут молчания сказала она. — А по какому поводу слезы? Ну, исключая тот факт, что ты влюбилась в Хунту. Тут уже поздно плакать. — Он мне признался, а я сбежала, — вздохнула Маша и посмотрела на потолок. На нем сияли маленькие звездочки, которые они со Стеллочкой нарисовали светящейся краской. — Зачем? — поинтересовалась Стеллочка. — Не знаю, — вздохнула Маша и свернулась клубочком. — Дура потому что. — Это я уже поняла, — протянула Стеллочка, с сочувствием посмотрев на Машу. — Вот как тебя угораздило? Он же задира хуже Витьки, бретер, гордый, злопамятный и вообще бывший Великий Инквизитор! — Хорошо же ты о нем думаешь, — надулась Маша. — Уж извини, сказала как есть! — развела руками Стеллочка. — Да, он очень умный, корифей и один из величайших ученых современности, но как человек он оставляет желать лучшего! И он старше тебя во множество раз! Ты понимаешь? — Понимаю, — обреченно кивнула Маша. Стеллочка была по всем пунктам права, Маше нечего было ей возразить. Неожиданно в груди всколыхнулся маленький теплый огонек, породивший в голове осознание. — Но… но ведь и я на принцессу не тяну. Стеллочка посмотрела на нее долгим понимающим взглядом и крепко обняла. — Что правда, то правда, — она погладила Машу по голове. — Любовь зла — полюбишь и Кристобаля Хунту. Можешь не верить, но я тебя понимаю. — Да ну? — удивилась Маша. — Мы тоже с Сашей ни грамма не похожи, — улыбнулась Стеллочка. — Но ведь нашли же что-то друг в друге. Так что не слушай, что я тебе тут наговорила, действуй как считаешь нужным. — Вот я и не знаю, что теперь делать, — сказала Маша. — Как ему на глаза показаться? Стеллочка задумалась. — Вам однозначно стоит поговорить, — наконец сказала она. — Хуже уже не будет, а вот лучше — очень даже может быть. — Так и сделаю, — вздохнула Маша, крепко обнимая Стеллочку. — Спасибо тебе. Завтра же пойду к нему.***
Осуществить задуманное оказалось сложнее, чем Маша предполагала. Мысли разбегались от нее, как тараканы от дворника, и никак не могли собраться в кучу. Отчаявшись, она решила сделать то, что всегда помогало ей думать — сходить в кино. Оно всегда нравилось Маше — чужой мир позволял отвлечься от собственных проблем, что помогало посмотреть на них со стороны и найти верное решение. В тот день в кинотеатре шла военная кинохроника. Маша не раздумывая купила билет. Когда-то давно к ним в деревню приезжал киномеханик с фильмами, в числе которых оказалась хроника за сорок второй год. Тогда ее соседка, баба Люба, увидела в ней своего сына Алексея, без вести пропавшего на фронте в то же время. Девушка помнила, как они всем залом просили киномеханика повторить эпизод с поднимающимся в атаку Алексеем, и как баба Люба порывалась вскочить, заслонить сына собой, и как потом она шла домой с взглядом, полным невысказанной надежды. С тех самых пор Маша старалась не пропускать ни одного эпизода военной кинохроники, на который могла попасть. В глубине души у нее теплилась вера в то, что она увидит там отца. До сеанса оставалось около получаса, поэтому Маша присела на один из небольших диванчиков, что стояли в коридоре кинотеатра. Народу было мало — люди не особо любили вспоминать об ужасах, что пришлось пережить, за что их сложно винить. Неожиданно дверь распахнулась, и в кинотеатр вошел Янус Полуэктович Невструев. Он прошел к кассе и попросил билет на тот же сеанс, что и Маша. Она уже научилась различать Янусов, и теперь могла с полной уверенностью сказать, что это был У-Янус. Он был старше, с большим количеством морщин, и взгляд его был другой — спокойный, несколько печальный. Купив билет, он осмотрел коридор рассеянным взглядом и, увидев Машу, направился прямо к ней. — Мария Владимировна, вы позволите? — мягко улыбнулся он, встав рядом. — Да-да, конечно, Янус Полуэктович, — Маша кивнула и подвинулась, давая ему возможность есть. Если честно, она немного побаивалась контрамота, особенно если вспомнить его поразительно точные предсказания, но отказывать директору не стала. — Какими судьбами вы здесь? Тоже пришли сюда за надеждой? — негромко спросил У-Янус, отрешенно глядя перед собой. — Простите? — Маша не поняла, куда он клонил. — Военная кинохроника — не самое приятное зрелище, — грустно улыбнулся У-Янус. — Как правило, люди идут сюда в надежде увидеть своих близких, которые уже никогда не вернутся с фронта. — Вы правы, — склонила голову Маша. — Мой отец погиб на фронте в конце сорок третьего года. Я думала, вдруг его покажут. — Я понимаю вас, Мария Владимировна, — тихо сказал У-Янус. — Мой сын, Андрей, погиб так же, как и ваш отец, в сорок третьем году. Так что мы с вами пришли сюда с одной целью. — Как бы я хотела никогда сюда не приходить, — вырвалось у Маши, а рука непроизвольно сжала билет. — Я тоже, — сказал У-Янус и с грустью посмотрел на Машу. — Но это жизнь. Прошлого уже не вернуть, как бы нам того ни хотелось. Чего нельзя сказать о будущем. Только от нашего выбора зависит, взять ли с Господа Бога рубль или не уступать ни шагу злу (1). Маша настороженно посмотрела на У-Януса. Неожиданно он широко улыбнулся и встал. — Впрочем, пока мы живы, все можно исправить. Да… Сильнее смерти только любовь. Но иногда ее коварство не знает границ. «Не вечная ли это насмешка любви, что женщина не может любить того, кто любит ее?»(2) Не правда ли, Мария Владимировна? — Эм… — вытаращилась на У-Януса Маша. Почему-то ей вспомнились слова Романа: «Чем страннее тирада директора, тем больших неприятностей стоит ожидать в дальнейшем».***
Фильм закончился поздно — на улице было очень темно и немного жутко, особенно если учесть, что фонари работали через один. Маша вдохнула полной грудью свежий морозный воздух. Отца так и не показали, и У-Янус исчез так быстро, что она и не поняла, как это произошло. — Маша? — окликнул ее знакомый голос. Обернувшись, она увидела Витьку, переминающегося с ноги на ногу около входа в кинотеатр. В последнее время он проявлял какое-то излишнее внимание к Машиной персоне — то задачку помочь решить, то бумагу помочь дотащить, ну и так, по мелочи. — Витя? — удивилась Маша, поплотнее запахивая пуховый платок — подарок Хунты. — Что ты здесь делаешь? — Да вот, узнал, что ты в кино пошла, — замялся он. — Подумал, что надо будет тебя встретить, а то вдруг какая тварь опять нагадить решит. — Спасибо за заботу, но не стоило беспокоиться, правда, — устало улыбнулась Маша. Ей хотелось пройтись в одиночестве и подумать обо всем. Витька улыбнулся, мол, ничего сложного. Судя по всему, уходить он не собирался. — А как ты узнал, что я в кино собралась? — спросила Маша. От этого вопроса Витька растерялся, лицо его вытянулось, а глаза забегали. Он неопределенно пожал плечами, вроде как само так получилось, он вообще не при делах. — Следил за мной? Витька сделал страшные глаза и отчаянно замахал руками, всем своим видом усиленно показывая, что он ничего подобного не делал. Маша, устав смотреть на этот спектакль, покачала головой и, развернувшись, направилась в сторону общежития. — Маша, подожди! — крикнул Витька, бросившись за ней следом. — Что подожди? — спросила Маша. — Ты ходишь за мной уже неделю точно. Скажи, чего ты хочешь? — Да ты вся какая-то измученная, вот, поинтересоваться хотел, что с тобой, — сказал Витька. Такая нехарактерная для него забота насторожила Машу. — Со мной все в порядке. Если это все, что ты хотел мне сказать, то я пошла, — сказала Маша и развернулась. — И ты иди, вроде Саша ждал тебя сегодня на починку дивана. — Стой! — Витька крепко схватил ее за запястье и потянул на себя. Он сделал это так резко, что Маша невольно вскрикнула от боли. Ей вспомнились прикосновения Кристобаля Хозевича — хоть в силе он и не уступал Витьке, но был гораздо аккуратнее. — Витька, дурак, больно же! — возмутилась Маша и потерла запястье. — Ты… ты мне нравишься! Очень-очень нравишься! — рубанул Витька и побурел как свекла. Сердце у Маши упало куда-то в район земли. Еще одно признание. Только этого ей не хватало. — Уже давно нравишься, еще тогда нравилась, когда Эдьку в кутузку уволокли по доносу, — торопливо продолжил Витька, будто бы боясь, что Маша станет его перебивать. А она не могла. Она стояла, как обухом по голове ударенная, и вспоминала слова, сказанные на выдохе, рвущиеся против воли произносившего их: «Я люблю вас, Мария Владимировна». — Я давно хотел тебе это сказать, но как-то случая подходящего не было, — Витька сделал шаг ей навстречу. — То Камноедов с Деминым, бюрократы конченые, покоя не дают, то Эдик с катушек съехал, да и вообще… Почему-то его слова доносились до Маши как через ватное одеяло. Она кожей чувствовала горячее дыхание на своем лице и пряный вкус чужих губ на своих губах. Вспомнила, как сердце на миг перестало биться от огненных прикосновений сильных рук. — Витя, я… — запнулась Маша, чувствуя, как глаза наполняются непрошеными слезами. — Я не могу. Прости. Я люблю другого человека. За миг красная физиономия Витьки стала чернее самой мрачной тучи. — Кто он? — резко спросил он. Не дождавшись ответа, он подскочил к Маше и, схватив ее за плечи, начал яростно трясти. — Кто он?! — Витя, отпусти меня! — вскрикнула Маша, пытаясь отбиться от Корнеева. — А я? Чем я хуже? — Витька до хруста сжимал ее плечи в своих лапищах, а в глазах его плескались боль пополам с яростью. Маша застыла в ужасе. Она никогда не видела Витьку в таком состоянии. — Витторио Павлович, неужели вы не понимаете значение слова «нет»? — раздался за их спинами холодный голос. Они обернулись. В десяти шагах стоял Кристобаль Хозевич. Он смотрел на Витьку с нехорошим прищуром, а пальцы его стискивали трость до побеления костяшек. — Отпустите Марию Владимировну, — потребовал Кристобаль Хозевич, упершись в трость. Витька, шумно выдохнув, разжал пальцы и выпустил Машу. Едва не упав, она отбежала в сторону и с испугом смотрела то на одного, то на другого мужчину. — А вас не учили не лезть не в свое дело, Кристобаль Хозевич? — с угрозой в голосе поинтересовался Витька. — На беду, я чертовски любопытен, — равнодушно ответил Хунта. — К тому же, Мария Владимировна дала вам четкий отказ. Поэтому рекомендую вам уйти, иначе об этом досадном недоразумении узнает Жиан Жеромович. Витька зло посмотрел на Кристобаля Хозевича и, не говоря ни слова, исчез. Кристобаль Хозевич подошел к Маше. — Мария Владимировна, почему вы в столь поздний час идете по улице в одиночестве? Это небезопасно, — негромко сказал он, глядя ей в глаза. — Я ходила в кино на военную кинохронику, — ответила Маша, не в силах отвести от него взгляда. — Надеялась, что увижу отца. — Ах, вот как… — негромко произнес Кристобаль Хозевич, опустив ресницы. — Что ж, в таком случае позвольте проводить вас. Остаток пути до общежития они прошли молча. Маша не знала, о чем думал Кристобаль Хозевич, — его лицо всю дорогу оставалось непроницаемым. Сама она прокручивала в голове инцидент с Витькой и признание самого Кристобаля Хозевича. Мысли отчаянно путались, и ничего хорошего в голову не приходило. — Ну, мы пришли, — Маша остановилась у входа в общежитие и неловко улыбнулась. — Спасибо вам за все. Кристобаль Хозевич молчал, пристально глядя на нее. Он как будто чего-то ждал, чего — сам не знал. — Доброй ночи, Мария Владимировна, — наконец негромко сказал он. Маша замерла, не дыша. Она не понимала, чего ждет. Наверное, того же, чего не дождался Кристобаль Хозевич. Очнувшись, она развернулась и вбежала в общежитие, оставляя Хунту в одиночестве. Он еще некоторое время стоял перед дверью и смотрел на нее, сунув руки в карманы, после чего растаял в воздухе, будто его и не было.***
Предновогодняя суета набирала обороты. По приказу Модеста Матвеевича в парадном холле была наряжена большая елка, развешаны гирлянды и прочие новогодние прибамбасы. Домовые трудились три ночи, но оно того стоило — проверяющие час разглядывали холл и рассыпались в комплиментах. Работа кипела полным ходом — на сотрудников снизошло вдохновение, и в вычислительный центр постоянно была очередь из дублей разной степени качества. Все они, как один, были обмотаны серебряным дождиком или мишурой. Эдик схлопотал выговор от Демина за несанкционированное распыление новогоднего настроения по институту. В качестве наказания его заставили рисовать парадный портрет Выбегалло — приказом товарища Голованова он был премирован как «самый эффективный сотрудник». Бедный Эдик плевался, отчаянно боролся с тошнотой, но дело свое делал. Что касается Маши, то она чувствовала себя лишней на этом празднике жизни — руки механически делали работу, а голова была занята мыслями, работы никак не касающимися. «Интересно, как много Кристобаль Хозевич слышал из нашего с Витькой разговора?» — в который раз думала Маша, отдавая кипу расчетов дублю Ойры-Ойры. Спровадив его, она обнаружила, что поток посетителей временно прекратился. Издав стон, Маша без сил упала головой на панель "Алдана". — Физкульт-привет доблестным программистам НИИ ЧАВО! — в кабинет забежал радостный Володя Почкин с большим холстом, натянутым на неструганную деревянную рамку. — Ты чего такой радостный? — вяло поинтересовалась Маша. Она была одна — Привалова вызвали в Техотдел. — Выбегалло уволили? — Если бы, — вздохнул Володя. — Живет и здравствует, еще и портреты в подарок получает. На, полюбуйся! Красавец, правда? — Фу, какой противный, — поморщилась Маша. — Даже Эдик не смог его прилизать. Хотя пытался, это заметно. — Еще б не пытался, — засмеялся Володя. — Я б на тебя посмотрел, когда ты рисуешь, а у тебя над душой Демин стоит и указания раздает! — Ну да, в таких условиях любой портрет становится красивым и идеологически правильным, — улыбнулась Маша. — А чего ты с ним бегаешь? — Велели повесить, ну я и решил показать людям сей «шедевр» чуть раньше торжественного открытия, — пояснил Володя. — Так еще и торжественное открытие будет? — округлила глаза Маша. — Ну да, сегодня вечером, — сказал Володя. — У елки повесят, под гирляндами. — Испортят такой красивый вид, — вздохнула Маша. — Да ладно, мишурой завесим, и не видно будет! — оптимистично заверил Володя. — Уж я постараюсь! Ладно, я побежал, мне еще в Линейное Счастье надо! За пару часов до окончания рабочего дня появился Саша с обеспокоенным выражением лица. — Про Выбегалло слышала? — сходу поинтересовался он, едва зайдя в вычислительный. — Слышала, — кивнула Маша. — И про танцы вокруг елочки с его портретом тоже слышала? — спросил Саша, закуривая. — И про это тоже, — сказала Маша. — Жалко елку. — Мне сказали, чтобы были все в обязательном порядке, при параде, — Саша устало поскреб затылок. — Для этого нас отпускают на час раньше. — А если я жутко занята? — протянула Маша. Ей ни грамма не хотелось лицезреть тот цирк, что был назначен сегодня вечером. — Поверь, я тоже не хочу идти туда, — вздохнул Саша. — Ты можешь отправиться домой готовиться прямо сейчас — все равно работы больше не будет. В отделах только и разговоров о предстоящем мероприятии. — Пожалуй, я еще останусь, — протянула Маша. Где-то на задворках сознания у нее зрела очень важная мысль, но какая именно, она пока не могла сказать. — Как знаешь, — не стал спорить Саша. Он встал и направился на выход. — Я тоже в общежитие не пойду. Роман просил помочь с кое-какими расчетами. Думаю, до вечера управимся. Если надумаешь уходить, обесточь все. — Хорошо, — сказала Маша ему вслед. Она вновь осталась одна. На этот раз ненадолго — почти сразу же с потолка спустился Витька Корнеев с самым виноватым выражением лица. — Я хочу извиниться, — сходу бухнул он. — За вчерашнее. Я был неправ. Прости. «И все-таки — сколько же успел услышать Кристобаль Хозевич?» — думала Маша, отрешенно глядя на Витьку. Мысль, зревшая в голове, приобрела четкие очертания и была готова преобразоваться в действие. — Маша? — позвал Витька. — Ты меня слышишь? — Конечно, — она на мгновение выпала из задумчивости и постаралась улыбнуться Витьке. Так больше не могло продолжаться. — Главное, что ты сам понял, что был неправ. — Правда? — на Витькином лице промелькнула улыбка. — Значит, ты не держишь на меня зла? — Не держу, — торопливо ответила Маша, вскакивая с места. Она должна пойти и поговорить с ним, прямо сейчас. — Ты сейчас сильно занят? — Нет, а что? — живо откликнулся Витька. — Мне надо срочно уйти, не мог бы ты все обесточить, закрыть центр и отдать Саше ключи? — последние слова она произносила уже на пороге. — Да, конечно, — Витька был в откровенном замешательстве. — А… — Спасибо! Ты меня очень выручил! — уже из коридора прокричала Маша, быстрым шагом несясь к лифту. Любовь — это Свет. Не тот, что испепеляет и сжигает собой, а тот, что греет и ласкает тебя. Ты чувствуешь этот Свет и хочешь лететь. И ты летишь. В буквальном смысле слова влетев в кабину лифта, Маша, ни минуты не колеблясь, нажала кнопку, ведущую на седьмой этаж. Коридоры Отдела Смысла Жизни были пустынны — сотрудники Хунты, как самые дисциплинированные в институте, сразу после команды начальства ушли готовиться к вечернему мероприятию. Перед самым кабинетом Маша потопталась в нерешительности и закусила губу. А вдруг он уже ушел? Зачем она вообще пришла? Былую уверенность как ветром сдуло. «Ну уж нет!» — разозлилась Маша сама на себя. Хватит! Слишком долго она бегала от этой ситуации. Собравшись с духом, она три раза постучала в дверь и вздохнула. Нервно поправила выбившуюся из-за уха прядку. Все неловкость предполагаемой встречи давила на барабанные перепонки не хуже звенящей тишины, царившей в отделе. Наконец в кабинете раздались шаги. Маша замерла, не дыша. Дверь распахнулась, и перед ней возник Кристобаль Хозевич — без пиджака, с закатанными рукавами рубашки и без галстука. — Я пришла поговорить, — быстро, не хуже Витьки, протараторила Маша, встретившись с несколько растерянным взглядом Кристобаля Хозевича. Не говоря ни слова, Хунта отошел и жестом пригласил ее войти.***
Кристобаль Хунта сидел в своем кабинете, развалившись в кресле, и пил вино. Чувствовал он себя довольно гадко. В голове вертелись вчерашние слова Марии о том, что она кого-то любит. На мгновение Кристобалю показалось, что речь идет о нем, отчего сердце в груди сделало тройное сальто. Но это было всего лишь мгновение. «Старый дурак, неужели ты всерьез поверил, что это про тебя?» — подумал Кристобаль, после чего, горько усмехнувшись, залпом выпил весь бокал, не почувствовав вкуса вина. Вся эта ситуация невероятно раздражала Кристобаля. «Взрослый человек, а ведешь себя как наивный юнец!» — он скрипнул зубами и налил себе еще один бокал. Какой он по счету, третий? Или пятый? «А впрочем, не имеет значения», — вздохнул Кристобаль и вновь выпил все до дна. К черту, гори оно все огнем. Огонь, огонь… В нем слишком много огня для такой юной души, как у нее. Он уже и сам не понимал, когда все началось. Сначала Кристобаль в глубине души восхитился ее храбростью — уже давно никто не отваживался ему так неприкрыто хамить. Его забавляло ее смущение и негодование, возникающее от его острых слов. Позже он понял, что начал привыкать к ней. События вокруг Марии разворачивались с головокружительной быстротой, от чего Кристобаль, проживший столько лет, признаться, отвык. А потом… Он и сам не понял, как оказался окружен ею, словно пламенем погребального костра. Не понимал, почему он ловит каждое движение ее пальцев над панелью "Алдана", почему не мог оторвать взгляда от ее ясных глаз после очередной бессонной ночи над расчетами. Почему с каждой их новой встречей на него накатывало что-то темное, тягуче-сладкое, рождающее жар в груди и желание спрятать, уберечь от всех опасностей магического и не только мира. Размышления Кристобаля прервал стук в дверь. — Заходи, Теодор, — сказал Кристобаль, глядя на дверь сквозь бокал. Вино искрилось в свете свечей, будто пытаясь подмигнуть. — К-кристо? — в дверном проеме показалась добродушная физиономия старого друга. — Т-ты че-чего з-здесь од-дин си-сидишь? Твои со-сотрудники уже у-ушли. — Я решил задержаться, — Кристобаль изогнул бровь и сделал широкий жест рукой. — Будешь? — Н-нет, по-пожалуй, н-нет, се-сегодня еще ме-мероприятие. С-слышал? — Киврин не без интереса посмотрел на початую бутылку и недовольное лицо Кристобаля. — Видел, — презрительно фыркнул тот и лихо выпил очередной бокал вина. — Отвратительное зрелище. Не в обиду таланту твоего лаборанта — нарисовать Выбегалло так, чтобы не хотелось плеваться, не получалось еще никому. Его портретами надо украшать пыточные, а не парадный холл нашего института. — Т-ты с-слишком строг к не-нему, — вздохнул Федор. Он начал догадываться, в чем причина необычайно дурного настроения его друга, и без того не относящегося к оптимистам. — Это ты слишком добр, — отрезал Кристобаль. — Заметь, я никогда не желал ему смерти. Но, не скрою, некролог на его персону почитал бы с видимым удовольствием! — Бо-боюсь, он е-еще нас пе-переживет, — тяжело вздохнул Федор. — Я за-зачем п-пришел-то — ты по-пойдешь н-на то-торжественное о-открытие? — Вот еще, — презрительно фыркнул Кристобаль. — Обойдутся дублем. — По-почему-то я т-так и ду-думал, — грустно улыбнулся Киврин. — Что ж, я то-тогда по-пойду. П-приходи, е-если на-надумаешь. Едва за Кивриным закрылась дверь, Кристобаль вновь погрузился в свои мысли. Может быть, он что-то упустил? В чем он был неправ? Почему она сбежала, так ничего и не сказав? «В любом случае, — наконец решил Кристобаль — если она любит другого, кто я такой, чтобы ей мешать?». Легче от этой мысли почему-то не стало. Его хваленая выдержка трещала по всем швам и окончательно лопнула во время запуска машины для перемещений. Тогда он был в ярости от того, как непростительно легко она отнеслась к собственной жизни. Он не имел на нее никаких прав. Но слова, горькие как полынь, сами срывались с его губ, он был не в силах их сдержать. — Я люблю вас, Мария Владимировна, — негромко повторил он в пустоту. Это чувство сковывало его по рукам и ногам, заставляя падать все ниже, и давало легкость мысли, какой не было уже давно. С этим невозможно было смириться, но плюсы, несомненно, были — он придумал несколько весьма занятных экспериментов для своих лаборантов. — Ты безнадежен, Кристобаль, — со смехом сказал он сам себе. — Даже сейчас умудряешься думать о работе. Висок слабо кольнуло, и Кристобаль напрягся. Кто-то не из числа его сотрудников, но работающий в институте, ступил на территорию Отдела Смысла Жизни. Кто бы это мог быть? Гостей он явно не ждал. Кристобаль поставил бокал на столик и настороженно направился к двери. Не дойдя нескольких шагов, он услышал троекратный стук в дверь. Он замер, не дыша — сердце сжалось от ощущения знакомого сбитого дыхания и запаха мандаринов с детским мылом. Собравшись с духом, Кристобаль прошел оставшееся расстояние и открыл дверь. Она стояла в паре десятков сантиметров от него — с раскрасневшимися от волнения и бега щеками, растрепавшейся косой и искусанными губами. — Я пришла поговорить, — быстро произнесла Маша. Ее высокая грудь вздымалась от волнения, и Кристобаль невольно поймал себя на мысли, что не раз представлял ее тяжесть в своей руке. Внутренне одернув себя за столь непозволительные мысли, он, не говоря ни слова, впустил Машу внутрь.***
Зайдя в кабинет, Маша встала прямо посередине и задумалась. Ей только сейчас пришло в голову, что она не знает, что сказать Кристобалю Хозевичу. О том, что любит? Но тогда почему она убежала? Или про Витьку «вы все не так поняли»? А как он должен был это понять? «Господи, Маша, третий десяток пошел, а мозгов все нет!» — мысленно простонала про себя девушка. Судя по всему, Кристобаль Хозевич отдыхал и никаких гостей не ждал — он был необычайно бледен, волосы его, обычно идеально уложенные, лежали в легком беспорядке, а мятая рубашка была расстегнута на груди. Ее взгляд упал на журнальный столик около кресел — на нем стояла открытая бутылка амонтильядо и одинокий бокал из тонкого стекла. Увидев немой вопрос в Машином взгляде, Кристобаль несколько смутился и, извинившись, сделал короткий взмах рукой, заставил бутылку и бокал исчезнуть с глаз долой. — Итак, о чем вы хотели поговорить, Мария Владимировна? — кашлянув, спросил он. Маша с тоской подумала о том, что зря он убрал бутылку — пара глотков для храбрости ей бы точно сейчас не помешала. — Я люблю вас, — выпалила она, тут же зажмурившись от испуга. «Дура-а-а! — мысленно проорала она, желая убиться головой о стену. — Хуже Витьки!» Черные глаза Кристобаля расширились от удивления — он явно не ожидал такого поворота событий. Он скрестил руки на груди и прошелся по кабинету туда и обратно, нервно барабаня пальцами. Спустя мгновение Кристобаль тряхнул головой, беря себя в руки, и, отвернувшись, твердо произнес: — Мария Владимировна, я… я искренне прошу у вас прощения за те слова, что неосторожно были произнесены мной в этом кабинете, — Маша чувствовала, что каждое слово давалось ему с трудом. — Да, я… — тут он запнулся, но, сглотнув, продолжил: — Я действительно вас люблю и не солгал вам о своих чувствах. Но они не должны вас тревожить — это исключительно моя проблема и ничья больше. Вы ничем мне не обязаны. Маша стояла, сжав кулаки, не в силах пошевелиться, и чувствовала, что вот-вот разревется. — Если вы действительно испытываете чувства к другому человеку, я не стану вам мешать, — Кристобаль обернулся и выпрямился, как пружина. Взгляд его горел. — Но я люблю вас, — едва не плача, прошептала Маша, подойдя к нему ближе. — Я люблю вас. — Но вы же сами сказали… — в замешательстве пробормотал Кристобаль. — Дурак, — прошептала она и, приподнявшись на цыпочках, невесомо поцеловала его в губы. Отстранившись, Маша вопросительно посмотрела на Кристобаля. Он стоял не шелохнувшись, но взгляд его стал другим — темным, всепоглощающим. Маша невольно задрожала. Подняв руку, он осторожно провел пальцами по ее щеке, губам, спустился к шее — так, будто боялся, что она исчезнет. Маша выдохнула, прильнув к его горячей ладони. Не говоря ни слова, Кристобаль обнял ее, аккуратно проведя руками по бедрам, поднявшись к талии и груди. Во рту у Маши пересохло, и она нервно облизала губы. Улыбнувшись, Кристобаль до хруста в позвоночнике прижал ее к себе и накрыл ее губы своими. Он целовал ее отчаянно, крепко, как будто в последний раз. Маша едва успевала дышать — незнакомые ощущения отзывались дурманом в голове и сладким звоном по всему телу. Она не знала, как долго Кристобаль целовал ее — слишком одурманивающими были влажные, манящие прикосновения к шее, ключицам и каждому сантиметру ее лица. Кристобаль зарычал — ее тяжелое дыхание пьянило не хуже выпитого вина, заставляя самоконтроль таять, как снег в мае. Одним сильным движением подхватив Машу на руки, он в несколько шагов добрался до кровати и положил девушку на нее, наваливаясь сверху. Маша тихонько ахнула — тяжесть чужого тела над собой будила в груди странное, доселе неизвестное чувство, стиравшее последнее смущение, лавой спускающееся к низу живота и сворачивающееся там узлом. Усмехнувшись, Кристобаль приподнялся и окинул Машу шальным взглядом. Она была восхитительно прекрасна в этот момент — с припухшими от поцелуев губами, затуманенным взором и разметавшимися по алому покрывалу волосами. Он, как завороженный, протянул руку и приподнял прядь — она проскользнула сквозь его пальцы словно шелк. Кристобаль сжал ее в кулак и поднес его к носу, жадно вдыхая — аромат ее волос пленил его и дразнил. Повинуясь внезапному порыву, Маша обвила его торс своими ногами и резко потянула на себя. Кристобаль упал не нее и со стоном зарылся в полную грудь. Сквозь любовный дурман, накрывавший ее все больше, Маша резко осознала, что на них слишком много одежды. Она притянула Кристобаля к себе и, робко поцеловав, неумелыми дрожащими пальцами стала расстегивать пуговицы на его рубашке. Накрыв ее ладони своими, Кристобаль рассмеялся и поцеловал ее в висок. Счастье заполняло все его существо — он не мог поверить, что все это наяву. Приподнявшись, он резким движением стянул рубашку через голову. Маша покраснела и закусила губу — без рубашки Кристобаль Хозевич нравился ей куда больше, чем в ней. Она осторожно провела пальчиком по старым шрамам от плохо залеченных ран на его груди. — У тебя было столько битв, — прошептала она. — Ты расскажешь мне о них? — Позже, — тихо ответил Кристобаль, беря ее за руку и целуя в ладонь — негласный жест доверия. Он рядом и никуда не исчезнет. Ему нравилась ее нежность, ощущавшаяся в каждом движении, но сейчас его душа и тело требовали большего. Навалившись на Машу, Кристобаль поцеловал ее, но не так, как до этого. Сейчас в каждом его движении звучали страсть и жажда, овладевшие им. Теперь одной рукой Кристобаль прижимал Машу к себе, а другая его рука медленно поднималась от колена вверх, сжимая ее бедро и поднимая край юбки. Маша сцепила зубы, чтобы не застонать в голос — тугой узел лавы, замерший внизу живота, спустился ниже, заставляя промежность пылать по мере того, как ладонь Кристобаля поднималась все выше и выше. Не в силах совладать с желанием, он сжал ее крепкую грудь и провел по ней большими пальцами, вызвав у Маши судорожный стон. Едва он сорвался с ее губ, как Кристобаль похолодел. Этот стон отрезвил, заставляя всколыхнуться все сомнения, что отравляли его любовь к ней. Он резко вскочил и отпрянул на край кровати, обхватив голову руками. Тряхнув головой, Маша медленно избавлялась от сладкого тумана, затмившего ее сознание. — Что такое? — с растерянностью и легким оттенком обиды в голосе спросила она. — Это неправильно! — глухо произнес Кристобаль. — Я не могу позволить себе зайти так далеко. Ты молода, а я… Уходи. Прошу, уходи! Он замолчал, соскребая последние остатки самоконтроля в кучу. Его тело сводило судорогой, беспристрастно напоминая, что он ее любит и хочет. Маша с болью глядела на его побелевшие от напряжения пальцы. Она понимала все его сомнения, но также она понимала и то, что любит Кристобаля Хозевича и хочет отдать ему всю себя без остатка. Решившись, она вздохнула и медленно стянула с себя кофту с юбкой и колготками, оставшись в одной комбинации и трусиках. Кристобаль не смотрел на нее. Услышав шелест ткани и скрип кровати, он замер. «Сейчас она уйдет, — отрешенно подумал он, не мигая глядя перед собой. — И это будет правильно. Какой же ты еl idiota (3)». Отбросив смущение, Маша придвинулась к нему и прижалась сзади, положив голову ему на плечо. — Я люблю тебя и никуда не уйду, — тихо сказала она, целуя Кристобаля в угол губ. — Только дай мне к тебе привыкнуть. Он повернулся к ней, подумав, что ослышался. — Ты же понимаешь, что пути назад уже не будет? — спросил он, не отрываясь глядя на Машу своими черными глазами. Она почувствовала, что тонет в них как в омутах. — Я понимаю, — сглотнув, кивнула Маша, еще сильнее прижимаясь к Кристобалю. Ничего не ответив, он властно повалил ее на подушки, буквально вдавливая в кровать. Ласки Кристобаля становились все настойчивее, и поэтому его брюки и ее нижнее белье они стянули уже в четыре руки. Маша отвечала ему как умела, заставляя тело Кристобаля чуть ли не взрываться от таких бесхитростных прикосновений. Машины ощущения вторили его. Она не догадывалась, что способна так гореть — из горла рвались тихие всхлипы, рождающиеся от прикосновений чужого языка к коже, заставляя сердце Кристобаля замирать от сладкой истомы. Она чувствовала, как он находится совсем близко к ней — еще чуть-чуть, и она ощутит его в себе. — К-кристобаль Хозевич, я… — со стоном выдохнула Маша, пытаясь удержать не слушающиеся руки на его плечах. — Кристобаль, — прошептал он в ее губы, опаляя их сбившимся дыханием, и поцеловал, вложив в поцелуй всю гамму чувств, что испытывал к девушке. — Кристобаль, — покорно повторила она, глядя на него любящим взглядом. «Крис» было шелестом простыней под их телами, «то» было протяжным, как глоток терпкого вина, а «баль» срывалось с ее языка, как весенняя капель. Исчезли все преграды, оставив лишь огонь, бьющийся из крови в кровь, и чувства, стонами срывающиеся с их губ и тающие в полумраке. Кристобалю хотелось, чтобы этот миг продолжался вечность — Машины щеки, горящие алым цветом, его имя, срывающееся с ее губ сквозь поцелуи, и то, как она принадлежит ему полностью. Маша выгибалась ему навстречу, выдыхая стоны в его рот, чувствуя, как их пальцы сплетаются в унисон с телами, как каждое движение отдается внутри нее снопами искр, как она падает во что-то новое, невероятно глубокое и бесконечно правильное.***
Они лежали, переводя дыхание. Кристобаль глядел в потолок, рассеянно глядя Машу по голове, и победно улыбался. Впервые за очень, очень долгое время он не хотел никуда мчаться и решать неразрешимое. Маша, в свою очередь, сосредоточилась на своих ощущениях. Внутри было очень спокойно и правильно. — Откуда у тебя этот шрам? — спросила она, проведя по тонкому длинному рубцу от груди до низа живота Кристобаля. — Кажется, это была битва за Севилью (4), — немного подумав, ответил он и, поймав ее руку, поцеловал в тыльную сторону ладони. — Какой-то мавр попытался распороть мне живот. Как видишь, безуспешно. — А это ожог? — Маша осторожно коснулась его ключицы, где кожа имела практически незаметный странный рельеф. — Неудачная попытка поймать дракона для Карла Великого, — криво усмехнулся Кристобаль, и перед его внутренним взором замелькали воспоминания. — Этот подонок попытался обмануть меня, желая натравить животное на моих соплеменников. О, как он был удивлен, когда дракон одним плевком сжег половину его солдат! Он крепче прижал к себе Машу и вдохнул аромат ее волос. От его дыхания по спине девушки побежали мурашки, и она хихикнула. Кристобаль вскинул брови. — Я чувствую себя так… странно, — она положила ладонь ему на грудь и улыбнулась. Кристобаль выдохнул — каждое ее прикосновение вызывало в нем отклик, вновь разжигая пламя глубоко внутри. — Но нужно.