«Мои глаза в тебя не влюблены, — Они твои пороки видят ясно. А сердце ни одной твоей вины Не видит и с глазами не согласно. Ушей твоя не услаждает речь. Твой голос, взор и рук твоих касанье, Прельщая, не могли меня увлечь На праздник слуха, зренья, осязанья. И все же внешним чувствам не дано — Ни всем пяти, ни каждому отдельно — Уверить сердце бедное одно, Что это рабство для него смертельно. В своем несчастье одному я рад, Что ты — мой грех, и ты — мой вечный ад» Шекспир. Сонет 141. Перевод С. Маршака
За историю с пивом прилетело всем. Отчитывали ребят лично Демин с Камноедовым, и даже вмешательство Федора Симеоновича не спасло ситуацию. После получасовой лекции Модеста Матвеевича на тему «О достойном поведении советских ученых и людей» на всех проштрафившихся магов, включая Машу, натянули авгуровы браслеты, — неприятные такие штуки, блокирующие возможность использования магии, — и отправили на отработку. Корнеева, Привалова и Амперяна было решено отправить в помощь подшефному колхозу — там как раз поспело четыре гектара редьки, около восьми гектаров картофеля и по гектару папоротникового цвета, четырехлистного клевера и «дьявольских силков». Ввиду большой загруженности колхозникам остро не хватало рабочих рук, и поэтому следующим утром, первым же грузовиком, парней отправили в деревеньку Квашонки, где располагался подшефный колхоз «Заветы Ильича». Маше и Роману повезло чуточку больше — на них наложили чары трезвости, после чего заставили встать вместо продавщицы в том самом киоске. Девушке было немного обидно, что ее смели под одну гребенку вместе с незадачливыми любителями пива — она никогда не проявляла большой тяги к употреблению спиртного и с парнями пошла только для того, чтобы не оставаться одной с Кристобалем Хозевичем. Но, увы и ах, чувство товарищества пересилило возмущение, и теперь Маша стояла за разливным аппаратом, выслушивая глупые подшучивания счастливых работяг. Как раз подвезли новую партию пива, и Ойра-Ойра, обливаясь потом, разгружал канистры из грузовика и переливал их содержимое в бочку наливайки. Канистры были большие, литров на пятьдесят. Роман краснел, пыхтел, кряхтел, но молча выполнял поставленную задачу. Наконец, по окончанию рабочего дня, строго по трудовому законодательству, браслеты спали сами собой. Сердобольная продавщица, тряхнув «химией», сунула Маше и Роману в руки по небольшой бутылке, литра на полтора. — Держите, заслужили. Завтра придете снова, так ваше начальство сказало. Браслеты у меня будут. Ну, а бутылки — это от меня, так сказать, благодарность за хорошую работу. Маша вышла чуточку раньше — Ойре-Ойре еще предстояло прочистить засорившийся аппарат по розливу. В лицо ей ударил свежий ветерок, принесший за собой аромат жженого сахара и сладкой ваты. В этот же момент девушке невероятно сильно захотелось выпить стакан газированной воды с сиропом. Заприметив автомат по продаже воды, одиноко стоявший на другом конце площади, она быстрым шагом подошла к нему и захлопала себя по бокам в поисках денег. Как назло, в кармане была лишь одна-единственная монетка в десять копеек. Маша горестно вздохнула. Менять деньги было уже негде. Обведя взглядом площадь, девушка увидела сидящую на скамейке в нескольких шагах старушку. Она была очень старой. Нет, не просто старой — древней. У Маши сложилось ощущение, что эта бабулька явно здоровалась за руку с царем Петром. Одета старушка была в какое-то серое мешковатое платье с черной безрукавкой и пестрый несвежий платок. Рядом с ней стояла авоська, из которой торчал замороженный щучий хвост. Немного поразмыслив, девушка бодрым шагом проследовала к старушке. Она рассудила, что у той уж наверняка найдется мелочь на размен. — Бабушка, здравствуйте! — вежливо улыбнувшись, поздоровалась с ней Маша. Бабуська дернула длинным кривым носом, отложила в сторону бублик, который жевала до последнего момента, и недовольно поинтересовалась: — Чавой-то надо, а? — Вы не могли бы мне разменять десять копеек? — спросила девушка. — Менять, менять… — пробурчала бабка, но потом вдруг внимательно посмотрела Маше в глаза. — Положим, есть у меня разменять! Давай сюда свою деньгу! Обрадованная девушка тут же вытащила монетку и протянула ее бабке. Взамен ей в руку упало четыре монеты — одна по пять копеек, другая по три и еще две по одной копейке. — Ой, спасибо большое! — искренне поблагодарила Маша бабуську, пересчитав деньги. — Что бы я без вас де… Но никто Машу уже не слышал. Бабка исчезла. Воробышкина помотала головой по сторонам — никого. Пожав плечами, девушка вернулась к автомату. Ну, подумаешь, бабка исчезла. В Соловце столько всего происходит разного, что на все реагировать — никаких нервов не хватит. — Маша, ты еще тут, что ли? К ней подошел уставший Роман, вяло потягивающий пиво, которое дала им продавщица, прямо из бутылки. — Ну да, воды вон что-то захотелось, — она с улыбкой протянула ему свою бутылку. — Если хочешь, можешь забрать мою бутылку, я все равно пиво не пью. Кстати, на нас же наложили чары трезвости! — А они спали вместе с браслетами до завтрашнего дня, — махнул рукой Роман и, поблагодарив девушку, принял бутылку из ее рук. — Хунта ведь тоже не зверь, понимание имеет. Ну, по крайней мере, иногда. — Так их Хунта зачаровывал? — удивилась Маша. — Ну а кто же еще? — для Ойры-Ойры это было абсолютно естественно, как снег в декабре. — Он у нас главный специалист по сдерживающим чарам, к нему даже иностранцы за консультацией приезжают. Они немного помолчали. Маше казалось, что его что-то гложет. Вдруг Роман, словно что-то вспомнив, задумчиво предложил: — Пошли, посидим на лавочке, пообщаемся как нормальные люди. Недолго думая, они уселись на ту самую лавку, где пару минут назад сидела странная бабулька, и снова замолчали. О чем думал Роман, Маша не знала. Сама она размышляла над тем, что по приходу в общежитие придется готовить еду, так как Стелла вернется сегодня поздно — Выбегалло выдумал для своих лаборантов очередной бредовый опыт — и о том, что когда-то давно она уже встречалась с Романом. Но вспомнить, при каких обстоятельствах это было, она не могла. — Не хочу домой идти, — вдруг сказал он, сделав долгий глоток из своей бутылки. Пива там оставалось уже на донышке. — Знаешь, я ведь опять на грани развода. Смешно, правда? Уже третий раз. Порочный круг какой-то, и не выбраться из него. В этот момент он был совсем не похож на себя обычного — плечи поникли, взгляд замер в одной точке, и даже горбатый нос повис как-то особенно грустно. Маша была в курсе его совершенно особой ситуации в личной жизни. Многие подшучивали над тем, что Ойра-Ойра был невероятно влюбчив, и якобы в этом и был корень всех его бед. Воробышкина решительно не соглашалась с этим — она успела узнать Романа достаточно хорошо и могла с уверенностью сказать, что не видела мужа вернее, чем он. На нем не раз и не два пытались повиснуть холеные красавицы из Отдела Абсолютного Знания, да и другие девушки обращали на него внимание — чего греха таить, Роман был хорош собой, — но, не смотря на подобные соблазны, после работы он спешил домой, к жене. — Знаешь, с момента нашего знакомства меня не покидает мысль о том, что я тебя знаю, причем уже очень и очень давно, — продолжил он, внимательно посмотрев Маше в глаза. — У меня, если честно, похожие чувства, — призналась она. — Как будто я тебя где-то видела, но не помню, где. Может, в детстве? — Может, — согласился Роман, принимаясь за вторую бутылку. — Для меня оно вообще прошло как в тумане — долго болел туберкулезом, только в девять лет выздоровел. Даже войны не помню — настолько плохо было. — Я тоже мало что помню, — Маша откинулась на спинку скамейки и посмотрела на небо. Оно было удивительного рыжевато-фиалкового оттенка, такого, каким бывает небо на закате в последние теплые летние деньки. — Помню, как диктор по радио говорил, как бабушка за травами в лес ходила. Помню, как похоронка на отца пришла. Больше ничего не помню. — Мой тоже воевал, — тихо сказал Роман, смотря себе под ноги. — Под Прагой ногу оторвало. Как вернулся, начал ужас свой водкой заливать. Пил до беспамятства — меня не узнавал, мать мою… А войну помнил. Кричал что-то про наступление, где и кого обстреливают, кого-то в атаку поднимал. Так и умер, крича во сне — сердце не выдержало. Они снова замолчали. Да и не нужны были никакие слова. Маша понимала его, как может понять один ребенок войны другого. Она лишь взяла Романа за руку и легонько сжала его пальцы. Девушка смотрела на такое странное, пронзительно-красивое небо, на первые желтеющие листочки, на беспечную возню воробьев в луже и думала о том, а какой бы могла быть их жизнь, если бы не война. Скорее всего, отец бы мирно работал химиком, как до войны, мама — учительницей. Жили бы они в Ленинграде и каждые выходные ходили есть мороженое на Невский. А может, у нее был бы и братик… — Знаешь, — произнес Ойра-Ойра, сжав ее пальцы в ответ, — иногда хочется бросить всю эту работу к черту, особенно как с Выбегалло в очередной раз поцапаюсь или джинн какой вырвавшийся всю лабораторию разбомбит… Но потом вспоминаю отца. Как он рыдал, когда вернулся с фронта и увидел нас, как мать к себе прижимал, как меня целовал и щетиной колючей терся. Вспоминаю, как дети вернулись с эвакуации, думали, родители их встретят, а родителей по пальцам одной руки пересчитать можно было. И сразу силы откуда-то берутся. Жить, работать, счастье для людей искать. Чтоб не слышать больше этого тихого воя малышни, которую некому было встречать. Чтобы каждый был доволен своей судьбой. Чтобы отца поблагодарить и других, кто тогда не вернулся. Не знаю, какое оно, это общее счастье, и есть ли оно вообще. Но я — обязательно! — мы все обязательно найдем его. А если нет его — то построим. Правда же? Маша ничего не ответила. Она улыбалась, думая о том немногом, что помнила об отце, — широкую «гагаринскую» улыбку, с которой он смотрел на нее и маму. И щекам ее отчего-то было мокро и холодно, но в душе разгорался огонь. Она знала, что Роман прав. Они обязательно смогут.***
Часть курсивом рекомендуется читать под Mecano — Hijo de la luna — Маша, ты дома? — Стеллочка вошла в комнату и тяжело поставила сумку на пол. Ответом ей послужило невразумительное мычание с Машиной половины комнаты. Стеллочка сняла туфли, прошла мимо широкого шкафа, служащего разграничителем помещения, и откинула шторку, которая скрывала Машину часть комнаты. Девушка лежала на кровати, не раздевшись, и смотрела в потолок. Во рту у нее торчала огромная плюшка, подмигивающая румяным боком в теплом свете лампы. — Что, совсем загоняли? — понимающе хмыкнула Стеллочка, присаживаясь на край Машиной кровати. — Угу, — Маша вяло дернула пяткой в знак согласия. — Мфымак? — Тоже устала, — Стеллочка тяжко вздохнула и силой мысли включила в розетку кипятильник, торчащий из небольшого эмалированного чайника, стоящего на подоконнике. — Выбегалло совсем ошалел — какой-то обидчивый лаборант из Отдела Смысла Жизни зачаровал ему перегонный аппарат, отчего тот вместо питательной жижи для его модели «идеального домашнего животного» выдавал чистейшую ослиную мочу. Так Амвросий Амбруазович целый день скакал вокруг него, как заяц, и истошно орал, чтобы мы немедленно, значить, тут все починили. — Мыфмо? — счастливо хрюкнула Маша, отчего с булки посыпались крошки и песчинки сахара. — Ну, посмотрела, что там, сказала, что ничего не могу сделать, и ушла пить чай к Лидочке из Линейного Счастья, — ведьмочка пожала плечами, встала и направилась к чайнику. — А у тебя как все прошло? Я слышала, вас направили в киоск пивом торговать. Абсолютники весь день сегодня эту тему мусолили и гадали, сколько пива вы упрете в этот раз. Маша? Спишь, что ли? Ну хоть плюшку-то изо рта вытащи! Но Маша ее уже не слышала. Она стояла посреди заснеженной деревенской улицы и ловила на язык крохотные стеклянные снежинки. На мгновение они обжигали язык колючим холодом, а после растекались горячими каплями по языку, словно их и не было. Маша любила такие дни — небо было светло-серым, как бабушкин пуховый платок, и казалось таким же мягким. Ей хотелось потрогать его, но как это сделать, если невозможно даже до обеденного стола дотянуться? — Эй, ты чего снег ешь? — за спиной Маши раздался тихий, надтреснутый голосок. Девочка обернулась. Позади нее, около завалинки соседнего дома, стоял мальчик. Вместо тулупа он был замотан в потертое лоскутное одеяло, под которым торчали лишь домашние вязаные тапочки. Лицо у мальчика было серым и осунувшимся, как будто он очень долго болел. — Я спрашиваю, зачем ты высунула язык и ешь снежинки? — серьезным тоном, никак не вяжущимся с его видом, спросил он. — Заболеть хочешь? — Ты кто такой? — спросила его Маша. Почему-то он показался ей очень смешным. — Роман меня зовут, Роман Ойра-Ойра, — мальчишка гордо вздернул острый горбатый нос. — Приятно познакомиться, я Маша, — девочка ответила ему так, как учила мама, и продолжила свое черное дело. — Почему ты меня не слушаешься? — нахмурился Роман. — А почему я должна тебя слушаться? — поинтересовалась Маша, загребая в ладошку горсть кипенно-белого снега и отправляя ее в рот. — Потому что я октябренок, а ты маленькая! — Роман закашлялся, и рот его окрасился чем-то красным. Он спешно стер это что-то носовым платком и улыбнулся девочке. — Не надо есть снег, правда. Это вредно! Хочешь, пойдем ко мне, я тебе книжку почитаю. — А откуда у тебя есть книжка? — Маша заинтересованно посмотрела на Романа. В селе книжки были только в школе, и их запрещали выносить. Еще какие-то книжки были у прабабушки Ани, но она не разрешала их трогать, говорила, что Маша еще слишком маленькая. Взять она их сможет, только когда «придет ее время», а когда оно придет, девочке никто не сказал. — Мама успела пару с собой захватить, когда нас в эвакуацию отправили, — пояснил Роман. — Папа ушел фашистов бить, а мы приехали сюда. Мама говорит, что нам повезло, многие в чем были, в том и уехали. — Мой папа тоже ушел фашистов бить, — задумчиво произнесла Маша. Она не особо разбиралась, кто эти фашисты. Знала она только то, что это очень-очень плохие люди, которые убивают наших, советских. Возглавляет их Гитлер. Кто такой Гитлер, Маша тоже плохо понимала. Почему-то он представлялся ей чудищем с десятью головами, когтями и клыками в три ряда. — Мама говорит, что у нас все папы ушли бить фашистов. — Поскорее бы, — вздохнул Роман. — Очень хочу отца увидеть снова. С того времени они стали дружить. Роман показал ей свои книжки — «Дядя Степа» и журнал «Мурзилка». Он даже научил Машу читать и немножечко писать — во всяком случае, «мама» она писала без ошибок. Мама Романа, тетя Ягори, была очень рада тому, что Маша иногда заходит к ним в гости. Она работала прачкой при госпитале, за это ей давали какие-то лекарства для Романа. Маша не знала, что это за лекарства, но они были очень нужны ему. Когда тетя Ягори впервые увидела, что Маша играет с Романом, она расплакалась, зачем-то крепко обняла девочку и сказала «спасибо». А прабабушка Аня, узнав, что у Маши появился новый друг, невесело улыбнулась и погладила ее по голове. — Когда в следующий раз пойдешь к нему, возьми вот эти травы и передай его матери. Скажешь, что от меня, пусть заварит их кипятком и дает ему утром и вечером, — сказала она, протягивая внучке какой-то большой веник, пахнущий пряностями. — И сама, как придешь от него, пей такой чай, бабушка Оля тебе его давать будет. Маша так и сделала. Роману от бабушкиного чая стало гораздо лучше — он теперь иногда даже мог выходить на улицу и играть с девочкой в снежки. И кашлять почти перестал, и что-то красное у него изо рта почти не шло. Все изменилось в один момент. Как-то вечером Маша лежала на печке, уже почти заснув, а прабабушка Аня и бабушка Оля при свете двух свечек вязали носки. Мамы дома не было — ее и нескольких других женщин деревни отправили разгружать медикаменты, прибывшие в госпиталь. Маша лежала на теплом одеяле, как вдруг ее в один момент прошиб озноб. Из ниоткуда взялся сквозняк, потушивший свечу, что стояла около бабушки Оли, и опрокинул икону Божьей Матери Семистрельной (1). Бабушка Оля в тот же миг выронила из рук пряжу и сползла на пол, держась за сердце. — Бабушка! — вскрикнула Маша, намереваясь спрыгнуть с печки и подбежать к ней, но была остановлена суровым окриком прабабушки Ани. — Сиди там, где сидишь! — страшно крикнула она. Вид у нее был жуткий — коса растрепалась, платок съехал на затылок, а глаза горели непонятным огнем. Прабабушка Аня помогла подняться бабушке Оле, дала ей воды и усадила ее на лавку. — Его больше нет, — тихо сказала бабушка Оля, и слезы покатились у нее из глаз. — Знаю, — тихо ответила прабабушка Аня и погладила дочь по голове. — Алене пока не надо говорить. Маша поняла, что случилось что-то страшное. И это что-то связано с папой. — А Машенька? — устало спросила бабушка Оля. — Она ведь тоже почувствовала… — Не поняла она. И рассказать не сможет, — прабабушка Аня встала, взяла из шкафа старую-престарую колоду карт и начала раскидывать ее на столе, бормоча что-то себе под нос. — Убил его ненашенский человек, — пробормотала она, — но он уже мертв. Дурную весть принесет тот, кто его убил, человек с крестом на сердце. И… — тут она запнулась и посмотрела в сторону печки — туда, где лежала объятая страхом Маша. — Что и? — бабушка Оля тяжело встала с лавки, подошла к столу и бросила взгляд на карты. — Его судьба для Маши снарядила, — произнесла прабабушка Аня, ткнув пальцем в карты. — Как так? Неужто Машенька? Может, для какой другой девицы? — Разве у нас в роду есть еще одна девка незамужняя? У Владимира нет детей, окромя Машеньки! Да и неизвестно, старик он или нет, — прабабушка Аня сгребла карты и снова раскинула их. — Странный он, очень. Карты путаются — кабы не сильнее нас оказался. А рядом с Машенькой — ровно всё как есть. Едва бабушка Оля хотела что-то сказать в ответ, как ее прервал резкий стук. Входная дверь распахнулась, и влетела тетя Ягори с перекошенным лицом и Романом, безвольно лежащим у нее на руках. Она подбежала к прабабушке Ане, упала перед ней на колени и зарыдала: — Спаси его, умоляю, спаси! Прабабушка Аня странно посмотрела на тетю Ягори, медленно обошла ее и села на лавку. — Зачем пришла, цыганка? Я обычная травница, как и моя дочь. Женскую работу на селе делаем (2), ягоды да грибы собираем, а самих людей не лечим. Тебе до врача нужно. — Я знаю, кто ты, — тетя Ягори посмотрела ей прямо в глаза. Маше было до слез жаль ее — красивые смоляные косы, которые девочке очень нравилось трогать, были всклокочены, а большие карие глаза опухли от слез. — Да неужто? — спокойно спросила прабабушка Аня. — Ежели знаешь, так чего сама сыну не поможешь? — Не умею, — тетя Ягори стиснула зубы и прижала к себе кашляющего Романа. — Помоги, молю! Проси что хочешь, только помоги! Прабабушка Аня молча смотрела на нее, будто изучая. Бабушка Оля, собрав карты, убрала их обратно в шкаф и, сгорбившись, медленно подошла к ней и села рядом. — Мама, — тихо сказала она и положила ей руку на плечо. — Тихо, дочь, — прабабушка Аня вскинула руку, и бабушка Оля тут же замолчала. — Все я вижу за тебя, Ягори. И то, как жила, и где родилась, и что против родительской воли замуж пошла за того, кого сердце указало. Ну что же, нет резону тебя за это винить. Но что глупость сделала, когда понадеялась на то, что проклятье материно тебя обойдет — это да. Большую глупость. И сейчас за твою дурость, и за дурость твоего мужа расплачивается твой сын. Тетя Ягори сидела, словно окаменев, и только слезы лились у нее из глаз. — Хорошо, — подумав, произнесла прабабушка Аня. — Не должен ребенок за родительскую глупость расплачиваться. Вылечу я твоего сына. Но за то он станет оберегом для Машеньки. Ты согласная на это? — Согласна, на все согласна! — тетя Ягори яростно закивала на ее слова. — Подумай хорошенько, Ягори, — прабабушка Аня встала и подошла к ней. — Не будет у него свой жизни, покуда он внучку мою не пристроит. Подумай! — Я согласна. Лишь бы жив был, — произнесла тетя Ягори и прижала к себе Романа. Маше казалось, что он крепко спал. — Ну, тогда готовься — будем дело делать. С этими словами бабушки Маши развели бурную деятельность. Девочка с огромным любопытством наблюдала, как они вымыли лавку, положили на нее спящего Романа, как принесли теплую воду и поставили ее под лавку, какие-то травы, большой нож и одну из бабушкиных книжек. Одну из тех, что Маше запрещали разглядывать. Бабушка Оля отрезала небольшую прядку волос у тети Ягори и положила ее на глаза Роману. Потом она заставила ее взять его за руки и положить голову ему на грудь. Потом прабабушка Аня встала в голове у мальчика, а бабушка Оля в ногах, после чего они что-то забормотали в два голоса. Маша плохо слышала, что они говорили: — …на семи ветрах да на трех костях, как идет да летит молва… — …от кого пришло — к тому ушло, кто со злобой — тому горючей слезой… Вода под лавкой закипела и почернела. Прабабушка Аня, плюнув три раза через левое плечо, взяла плошку, крестясь, переставила ее в угол и обвела мелом в круг. — Сегодня ночуете у нас, — устало произнесла она, протирая тряпкой нож. — Спишь на лавке с сыном, из рук его не выпускай, за окно не смотри, шепот, что слышать будешь, — не слушай. Завтра утром мы с Ольгой тебя проводим. Как до дома пойдешь, ни с кем не разговаривай и до нас не оборачивайся. Полы в избе вымоешь, тебе стучать будут — не открывай. Потом придешь и заберешь сына. Пока будешь нести до дому — снова ни с кем не говори и не оборачивайся. Зайдете в избу — все уйдет. Тебе потом чашку отдам, разобьешь ее в лесу и там же, поглубже, осколки закопаешь. А теперь пора твоя очередь обещание сдержать. Маша, спускайся! Девочка спешно слезла с печки и на негнущихся ногах приблизилась к прабабушке. — Протяни руку, — велела она Маше. Девочка со страхом протянула прабабушке ладошку. Женщина резко дернула ее на себя и решительно взмахнула ножом. Маша закричала и опустилась на колени. Руку ее прожгла острая пульсирующая боль. — Режь, — жестко сказала прабабушка Аня тете Ягори, протягивая нож. На секунду она словно запнулась в нерешительности, но потом без промедления проделала те же действия с Романом — он не шелохнулся. Словно почуяв запах крови, черная жижа в плошке забурлила вновь и попыталась вырваться на свободу, но не смогла выбраться за пределы круга. Прабабушка Аня, не обращая внимания на крики Маши, разжала ей ладонь. — Прости меня, — еле слышно сказала тетя Ягори, поцеловала сына в макушку и прижала его ладонь к ладони девочки, порез в порез. Маша забилась в судорогах — от раны по телу стал разливаться раскаленный металл, тугим узлом собирающийся в сердце. — Раньше не было ни времени, ни пыли — ничего, забыли все… (3) — тихо запела прабабушка Аня, но Маша ее уже не слышала — она провалилась в душную липкую тьму. Очнулась девочка поздно утром на следующий день. Роман с мамой отсутствовали. Пореза на ладони тоже не было, и поэтому Маша сочла все страшным сном. Ну не могли же любимые бабулечки обидеть ее! В тот день Машу на улицу и в гости к Роману так и не выпустили. Как, впрочем, и в последующие дни. Она только после Нового года узнала, что он с мамой переехал в соседний город, за сто километров от них. Маша погрустила немного, но ничего не поделаешь — так сказала прабабушка Аня. Она и бабушка Оля в один голос утверждали, что ему там лучше. Наступило Крещение. Маша играла во дворе — на улицу ее теперь не выпускали без надобности. Мама чистила снег, бабушки ушли в лес за еловыми ветками. Неожиданно к ним в ворота постучались. Сердце у Маши сбилось с ритма и упало куда-то далеко вниз. Папа. — Сеньора Воробышкина? — раздался мужской голос, и в проеме показался солдат с перебинтованной головой и рукой. Маша не могла разглядеть его лицо, но все же вошедший показался ей очень странным. Вроде выглядит как наш красноармеец, но разговаривает как-то странно, и держится как… у девочки не было подходящих слов. Почему-то ей пришли на ум чародеи из заморских сказок, что мама рассказывала ей перед сном. — Да, что вы хотели? — мама настороженно глядела на незнакомца. Наступила тяжелая, гнетущая тишина. Он молчал, словно бы искал слова, чтобы что-то сказать, но не мог найти. — Мне очень жаль, — тихо произнёс мужчина и протянул маме Маши свернутый листок бумаги. Мама поняла все без слов. Дрожащей рукой она взяла листок и прижала его к груди. — Я был сослуживцем вашего мужа, — пояснил мужчина. — Я был серьезно ранен и контужен, поэтому меня отправили в госпиталь в тыл. А он… он был достойным человеком, который храбро сражался во имя своей Родины. — Спасибо, — осипшим голосом произнесла мама. Ее бил мелкая дрожь. — А как… — Человек, который это сделал, уже мертв, — глухо произнес солдат. — Он ответил за все то зло, что совершил. Можете не сомневаться. Мама молча стояла, прижимая к груди бумажку, и смотрела в пол. — Мне нужно идти, — тихо сказал мужчина и коснулся ее плеча. — Да, да, конечно, — проговорила мама, все так же смотря себе под ноги. Мужчина склонил голову и вышел, напоследок обернувшись и случайно поймав взгляд Маши. Ее поразили его глаза — огромные, черные, как угли. Их взгляд пронизывал девочку насквозь, словно лезвие ножа. Это длилось всего одно мгновение, но и его хватило, чтобы проснуться. Маша с криком подскочила на кровати. За окном уже вовсю светило солнце, легкий сквознячок поддувал в форточку, а будильник показывал уверенные девять утра. — Проспала! — взвыла девушка и бросилась в панике наматывать круги по комнате. Однако все это очень странно. Но об этом она подумает позже.***
Постепенно все улеглось, а инцидент с пивом забылся. Ребята вернулись в институт, и продолжили свою работу. Маша так и не рассказала Роману о своем сне — через неделю после памятного разговора он развелся со своей третьей женой и с головой окунулся в работу, не обращая внимания на посторонние раздражители. Саша Привалов набрал группу сотрудников на обучение программированию, параллельно активно помогая в решении задач по направлению вектора дельта-поля в неевклидовом пространстве. "Алдан" плевался искрами и гудел на манер Бухенвальдского набата, но делал необходимые вычисления. Эдика, который попал домой из колхоза раньше своих товарищей по несчастью из-за воспаления среднего уха, назначили на должность временно замещающего учителя физики в выпускном классе Соловецкой средней общеобразовательной школы №3. Со школьниками он мгновенно нашел общий язык, объясняя эффект Доплера на примере своего Дистиллятора Детского Смеха. Ну а Витька, который после колхоза две недели ходил в раскоряку — поскользнулся на свежей коровьей лепешке, — страдал. Нет, не из-за лепешки, и даже не из-за Выбегалло, который за время Витькиного отсутствия успел спереть из лаборатории тазик из-под окуня, а из-за высокой степени интенсивного, напряженного и устойчивого положительного отношения к некоему объекту. Короче говоря, Корнеев влюбился. Окончательно осознал он это ровно в тот момент, когда благополучно отбил казенный таз у Амвросия Амбруазовича и подпер дверь его лаборатории внушительным двутавром, усилив конструкцию заклинаниями устойчивости и неразрушимости. Случилось это потому, что объект в панике пронесся мимо, шурша ворохом листочков. — Витечка, пожалуйста, спаси-спаси-спаси! — объект судорожно схватил его за руку и взмахнул длинной русой косой. — Хунта, будь он неладен, задал мне очередную свою задачку, сказал, чтобы ее решила именно я. А я в растягивании времени вдоль пространства в декартовой системе координат ну вообще ничего не понимаю! А Саша занят! Помоги, а? — Маша, уймись, — он аккуратно стряхнул с себя девушку и повел ее в сторону своих лабораторий. — Ты как вообще на него напоролась? — Да мы в лифте застряли, чтоб его, — топнула ногой Маша, раскрасневшаяся от обиды, злости и смущения. — Аж на два часа! И в итоге вместо обеда я два часа слушала лекцию об общей теории относительности, после чего он заставил меня упражняться в материализации, поиздевался над моим дублем и задал вот эту задачу! Витька едва успел увернуться от ее кулака, в котором был зажат один из листков, исписанный нечитабельным готическим шрифтом. — Ну, Мань, если он задал решить ее именно тебе, да перед этим еще два часа распинался по поводу ОТО… — Витька разрывался между желанием помочь, показав себя во всей красе, и желанием лишний раз не злить Хунту. Ну не просто же так Кристобаль Хозевич столько времени вещал перед ней? — Ладно, поняла, — Маша тяжко вздохнула и поплелась в сторону вычислительного центра.Двумя часами ранее
Маша вихрем влетела в лифт. Наконец-то она сможет нормально поесть! Девушка в третий раз за последнюю неделю проспала и в итоге не успела позавтракать. Стеллочка пыталась научить ее материализации бутерброда с маслом, но, учитывая совершенно особые отношения Маши с магией, получалось откровенно плохо. Положа руку на сердце, вообще ничего не получалось. Преисполненная сладких мечтаний о том, что в ближайшие пять минут она уже будет есть вкуснейший соловецкий борщ, Маша потянулась было к кнопке, как была остановлена влетевшим следом за ней Хунтой. Выглядел он, по ее мнению, неважно — под глазами залегли легкие тени, а скулы обострились сильнее прежнего. «Болеет? — мелькнула мысль в голове у Маши. — Да нет, бред, чтобы Хунта, и болеет! Он же Великий Магистр!». Так или иначе, ей и не приходило в голову, что такие как Кристобаль Хозевич тоже могут болеть. — Добрый день, Мария Владимировна, — он вежливо кивнул девушке и нажал кнопку спуска, на тот же этаж, что был нужен Маше. — Добрый день, Кристобаль Хозевич, — она постаралась ответить ему с тем же достоинством. Стоит отметить, давалось это Маше легче, чем раньше. После того как Хунта превратил ее в зайку, в их конфронтации наступило затишье. Может, потому, что Кристобаль Хозевич выпустил с помощью превращения все свое негодование, а может, потому что Маша уже не могла всерьез обижаться на человека, который спас ее от разъяренной толпы. Пусть даже этот человек периодически проходился по ее таланту мага, точнее, по его отсутствию. — Как продвигается ваша работа по вычислению сводной таблицы значений дельта-поля? — сухо осведомился Кристобаль Хозевич, который сам же направил ее и Сашу на это масштабное задание. В последнее время Хунта довольно часто наведывался в вычислительный центр. Он и раньше неровно дышал к "Алдану", подключая его к своей ЦНС на ночь, чем доводил Генку из Техотдела до исступления, а теперь наведывался туда чуть ли не ежедневно. — Хорошо, Кристобаль Хозевич, — неловко улыбнулась Маша, стараясь не смотреть ему в глаза. Она боялась увидеть тот самый взгляд из своего сна, прожигающий насквозь. Машу мучал один-единственный вопрос — если все то, что она видела, было ее воспоминаниями, то какого черта Хунта делал там? Неужели он воевал с ее отцом? Или это плод ее воображения, разыгравшегося после удачного спасения? Щеки Маши заполыхали, едва она вспомнила обстоятельства своего спасения Кристобалем Хозевичем. Она до сих пор чувствовала его раскаленные ладони на своей талии. — А каковы ваши успехи в материализации? Все так же посредственно, как и в прошлые разы? — холодный смешок мгновенно выветрил все добрые мысли в адрес Кристобаля Хозевича из Машиной головы. «Похоже, я поторопилась его прощать, — мрачно подумала Маша, поджимая губы. — Как жаль, что в него нельзя чем-нибудь кинуть!» — Я так и думал, — продолжил издеваться Хунта. — Увы, это немудрено, учитывая огромные пробелы в ваших знаниях. Я удивлен, что вас вообще взяли к нам работать. «Я сейчас точно в него чем-нибудь кину, — подумала Маша. — Не знаю чем, но кину». Неожиданно лифт дернулся и встал. — Что случилось? — Маша стала испуганно озираться, после чего потянулась к кнопке вызова диспетчера. — Полагаю, что это будет бесполезно, — отрезал Хунта, пресекая все попытки девушки достучаться хоть до кого-то. — Трансгрессировать здесь не удастся, звонить бессмысленно — все диспетчеры ушли на обед, а учитывая особенности нашего лифта, они провозятся с починкой не менее часа. Маша горестно вздохнула и без сил опустилась на пол. Плакал ее борщ. Неожиданно перед ее носом завис большой и сочный персик, похожий на те, что мама привозила Маше из командировки в Казахстан. — Учитывая тот факт, что застряли мы с вами, Мария Владимировна, не меньше, чем на два часа, я готов потратить их на восполнение чудовищных пробелов в вашем знании общей теории относительности, — негромко сказал Хунта, протягивая ей фрукт. Это были самые долгие два часа в Машиной жизни…***
Непривычно молчаливый Витька задумчиво сидел за столом и тыкал окуня пальцем в бок. Окунь пускал пузыри и зевал. В лабораторию зашел Ойра-Ойра. — Виктор Павлович, что за хандра? Или у вас внеочередной приступ лени? Боитесь, что имеющейся на ушах шерсти вам не хватит перезимовать? Витька вздохнул и, ничего не ответив на подколку, почесал окуню голову. От восторга тот выпрыгнул из тазика и с громким плеском нырнул обратно. Роман подошел к столу, сел рядом с Витькой и положил одну руку себе на лоб, а другую ему. — Вроде не горячий, — вздохнул он и пошевелил горбатым носом. — С Жиакомо поругался, что ли? Витька мрачно посмотрел на него, как бы подразумевая, что подобное предположение верх глупости, и снова уставился в тазик. — Этого. Не. Может. Быть, — наконец выдал он, четко разделяя слова. — Чего? — не понял Роман. — Этого. Не. Может. Быть, — тупо повторил Витька. Роман посмотрел на него с тем необычайным выражением лица, с каким до этого смотрел на попугая Януса. — Любопытно, очень любопытно, — пробормотал он, доставая сигарету и закуривая. В этот момент в лабораторию влетела Маша с кипой листков наперевес. — Витя, помоги, пожалуйста! — горестно простонала она, падая с другой стороны от Витьки. — Я уже четвертый день бьюсь над задачей. Ну, помнишь, которая про время и пространство? Я где-то ошиблась, и понять не могу, где! Найди ошибку, а? У меня уже мозги кипят! Мгновенно оживившийся Корнеев пробежался взглядом по листкам. — Естественно, что у тебя ничего не складывается — тут переменная должна быть в квадрате, а не в кубе, — сказал он, что-то исправляя. — Огромное спасибо тебе, Витечка! — Маша кинулась ему на шею и крепко стиснула в объятиях. — Ты мой самый лучший, красивый, любимый, умный, хороший… На красном, как свекла, лице Витьки стала расцветать счастливая улыбка. — …друг! — закончила девушка и, выскочив из-за стола, унеслась обратно в ВЦ. Ойра-Ойра сидел и смеялся. — Ну и чего ты ржешь как ишак? — тут же набычился Витька. Блаженная улыбка исчезла с его лица. — Суду все ясно, — сказал Роман. — Чего тебе ясно? — спросил Витька, надувшись. — Она хоть знает о том, что нравится тебе? Витька отрицательно помотал головой, вновь приобретая сходство со свеклой. — Если долго и в молчании смотреть на любимую девушку, можно заметить, как она выходит замуж, — тонко заметил Роман, туша сигарету в пепельнице. — Товарищ Ойра-Ойра, идите в пень! — огрызнулся Витька. — Как знаешь, — сказал Роман и откинулся на стуле. — Черт-те что происходит! — в лабораторию зашел Саша и плюхнулся на то место, где секунду назад сидела Воробышкина. — Маша уже который день носится с задачкой Хунты. В последнее время он проявляет слишком много нездорового интереса к вычислительному центру! Неужели нельзя подышать друг на друга ровно хотя бы неделю? — Видимо, нельзя, — Роман скривился и сунул ему сигарету. — Он и до нашего отдела в последнее время докопался. Довел Володьку до кондрашки, требуя выдать ту неудавшуюся попытку зафиксировать мыслеформы арабских мадин. Тех, которые нам из Каира по большому знакомству передали. — И зачем они ему? — полюбопытствовал Саша. — Не интересовался, — сказал Роман. — Видимо, нужны. — Кстати, тут слушок прошел, что скоро грядет проверка, — Саша чиркнул спичкой и закурил. — Это правда? — Жиакомо что-то такое упоминал, — Витька перестал дуться и задумчиво поскреб лапищей три дня не бритый подбородок. — Но все пока на уровне предположений, так что я вам ничего не говорил. А то знаю я вас, упырей! — Дело дрянь, — грустно сказал Саша. — Да ладно, даже если и приедут — институт сотню таких проверок пережил и еще столько же переживет! — Роман зябко повел плечами и подышал на руки. — Что-то холодновато становится, пора отопление включать… Его прервало неожиданное появление Лиды из Отдела Линейного Счастья. Всегда спокойная, собранная и ироничная девушка сейчас дрожала, как осиновый лист, и была на грани истерики. — Ребята, там кошмар что творится! — всхлипнула она, вбегая в лабораторию и крепко запирая дверь. — Пришли какие-то мужчины в погонах и забрали Эдика Амперяна! И обвиняют его по сто двадцать первой статье (4)! Наступила гробовая тишина, прерываемая лишь короткими всхлипами Лиды и тиканьем часов. — Эдик-педик, — задумчиво пробормотал Витька, пробарабанив пальцами по столу. — Маразм полный. — Чушь! — Саша не мог поверить услышанному. — Все же знают, что он не из этих! — А вот теперь действительно дело дрянь, — сказал Роман. — Кто мог выдумать этот бред? — И каким идиотом надо быть, чтобы в это поверить! — Лида размазывала злые слезы по щекам. — Вопрос не в том, кто виноват, вопрос в том, что делать, — сказал Роман, решительно поднимаясь со стула. — Где он сейчас находится? Что по этому поводу думают корифеи? — Эдика сначала хотели отправить в обезьянник, но стараниями Федора Симеоновича его посадили под домашний арест, — торопливо принялась рассказывать Лида. — Демину велели собрать сотрудников, и каждый будет давать показания касательно этого дела. Янус Полуэктович, Федор Симеонович, Жиан Жеромович и Модест Матвеевич уже побеседовали с этими товарищами в погонах, но, видимо, без особого успеха. Кристобаль Хозевич отсутствует, он на полигоне. Сотрудников будут вызывать по отделам. Наши уже сидят, дают показания, следом абсолютники. — Веди, — коротко сказал Витька, открывая дверь.***
Маша блаженно откинулась на спинку стула. Ей наконец-то удалось решить эту чертову задачку Хунты! Правда, потратила она на нее без малого четыре дня, но ведь это мелочи, правда? С чувством глубокого морального удовлетворения девушка посмотрела на листок. Ха! Да пусть этот спесивый маг только попробует еще раз упрекнуть ее в некомпетентности! Да, как ведьма она никакая, зато вон какую задачу решила, практически без посторонней помощи! Процесс самолюбования был прерван встревоженным Приваловым. — Маша, быстро, за мной, — сказал Саша, заглянув в помещение. — Что случилось? — она не на шутку напряглась. Таким она Сашу не видела ни разу. — По дороге объясню, — бросил он и исчез за дверью. Что происходит? Маша быстрым шагом проследовала за ним. Похоже, что-то серьезное — по пустякам Саша обстановку не нагнетает. — Эдика Амперяна обвиняют по сто двадцать первой, — тихо сказал он девушке, пока они шли по коридору к конференц-залу. — Не может быть, — ахнула Маша, прижимая руки ко рту. — Он же не из этих! Да даже если бы и был из «этих», то какой смысл судить его за это? Он же не виноват. Маша не так давно узнала, что в принципе существуют мужчины, которые не очень интересуются девушками. Сначала она относилась к подобным людям негативно, считая, что это противоестественно и вообще вредно. Но потом, уже работая в НИИ ЧАВО, стала относиться к этому проще, а позже и вовсе приняла как данность — да, бывают такие люди, и ничего в этом страшного нет, все разные. Поневоле станешь человеком широких взглядов, когда чуть ли не каждый день сталкиваешься с говорящими животными, необъяснимыми явлениями и тысячелетними людьми, творящими удивительные вещи. Так сказать, понятие нормы изменяется, если остается в голове вообще. — Естественно не из этих, — зло фыркнул Саша. — Роман уже выяснил — кто-то написал на него анонимку. Не понимаю, кому и чем не угодил Эдик?! Ответить Маша ему не успела, они дошли до конференц-зала. Около него в коридоре сидели сотрудники из разных отделов. Из зала вышел один из лаборантов Отдела Абсолютного Знания и подошел к Саше. С ближайшего стула встала девушка из Отдела Воинствующего Атеизма и вошла внутрь. — Маразм какой-то, — произнес парень, нервно закуривая. — Да как вообще на Эдика подобное подумать можно?! Чушь собачья! — Что спрашивали? — спросил Саша. — Да бредятину всякую, мол, не подавал ли товарищ Амперян признаков, указывающих на нетрадиционную сексуальную ориентацию. — А ты что? — А что я мог ответить, по-твоему?! Естественно не подавал, абсолютно обычный парень, как и все! К ним подошли Даша Рокосовская, Миша Булгаков и Моисей Трифсик из Техотдела. Лаборант ретировался, бормоча по дороге: «Чушь, чушь собачья…» — Что, слышали уже новость дня? — мрачно спросила Даша, скрестив руки на груди. — Одни из первых, — ответила Маша. — А вы чего не в полном составе? — Всеми нежно любимый Кристобаль Хозевич спалил новый ретранслятор в своей лаборатории, попытавшись перенести свои мысли в пространстве, — пояснил Миша. Моисей ничего не говорил — он прикрыл глаза и что-то бормотал себе под нос. На глазах у ребят у него на висках завивались аккуратнейшие пейсы. — Что это он делает? — тихо спросила Маша. — Включает еврея, — коротко пояснил Миша. Поинтересоваться, зачем он это делает, Маша не успела — из конференц-зала вышла предыдущая допрашиваемая, и наступила ее очередь. — Иди, — подтолкнул ее Саша. — Я уже ходил. Маша кивнула и на ватных ногах вошла в зал. Во главе длинного стола сидели два милиционера, с выразительными, как кирпич, лицами. — Присаживайтесь, — сказал тот, что постарше, и указал на ближайший к себе стул. Маша сглотнула и проследовала к нему. — Здравствуйте, меня зовут капитан Дубинин, а это лейтенант Криволобов, — представился милиционер. — Мы допрашиваем свидетелей по делу товарища Амперяна. Как вас зовут? — Воробышкина Мария Владимировна, — промямлила Маша. — Должность? — Математик-программист при вычислительном центре. Тот, что помоложе, лейтенант Криволобов, быстро что-то черкал в планшетке, а капитан Дубинин задавал вопросы. — Итак, Мария Владимировна, — капитан Дубинин сложил руки в замок, — что вы можете рассказать о товарище Амперяне? Проявлял ли он свои… наклонности прилюдно? У Маши защипало глаза. Бедный, добрый, милый Эдик! В вечных своих спадывающих очочках, верящий людям, никогда не грубящий и старающийся помочь всем и каждому! Какие к черту наклонности?! Да все знают, что он не такой! Они его даже половиной института утешали, когда его девушка бросила! Ну уж нет, братцы, так дело не пойдет! Маша выдохнула и зло прищурилась. Нельзя допустить, чтобы Эдика посадили по столь глупому, лживому обвинению! — Ни в коем разе, — спокойно ответила она. — Более того, могу лично подтвердить, что товарищ Амперян интересуется исключительно девушками. — Лично? — заинтересовался капитан Дубинин. — Именно, — уверенно кивнула Маша. Внешне излучая непоколебимое спокойствие, внутренне она тряслась от страха и негодования. На такую авантюру она идет только ради спасения Эдика! — Он, в некотором роде, является моим близким другом. Очень близким, если вы понимаете, о чем я. Капитан Дубинин поперхнулся, после чего милиционеры странно переглянулись. — И как давно вы сожительствуете? — севшим голосом поинтересовался капитан. — Ну, не сожительствуем, так, — Маша изо всех сил постаралась изобразить томное жеманство, слегка пожав плечиками и похлопав ресницами. Актриса из нее была еще хуже, чем ведьма, поэтому получилось так себе. — Полчасика поустраивали личную жизнь и дальше разбежались по отделам. Милиционеры переглянулись еще раз. Лейтенант сдвинул фуражку на затылок. Выражение его лица изменилось с безразлично-лопатного на шокировано-изумленное. В голову Маши закрались неясные сомнения. — Н-да, дела, — сказал лейтенант Криволобов. Внезапно в зале повеяло сквозняком. Дверь распахнулась, и в нее летящей походкой вошел Моисей. Поведя носом, он посмотрел на милиционеров и, покачивая пейсами, направился к ним. — Вы кто такой? — выпучив глаза, спросил капитан Дубинин. — Меня сюда не пригласили, но я не такой обидчивый, я сам пришел, — сказал Мойша в нос и без приглашения уселся рядом с лейтенантом Криволобовым. — Ви хочите спросить, кто я есть такой? О, я скажу! Я буду жаловаться, долго и нудно, ви устанете первым! — Как вас зовут? — спросил его капитан Дубинин, протирая вспотевший лоб платочком. — Моисей Иосифович Трифсик, — милостиво представился Мойша. — Я таки имею шо сказать против этого поца! Он увел мою девушку, соблазнил мою маму и влюбил в себя мою любимую бабушку! Моя бабуля даже перестала мне жарить кошерные котлетки! А как она жарит котлетки! Это надо не смотреть и слушать, это надо кушать! Ви можете это себе представить? Я — нет! Маша уловила, куда он клонит, и предпочла тихо ретироваться, оставив пришибленных стражей порядка разбираться с дотошным Моисеем. А он был этому только рад — теперь все внимание принадлежало ему, и спектакль одного актера мог развернуться в полную мощь. — Там сейчас такое происходит! — сказала Маша, подойдя стоящим в уголке инженерам. — Да мы догадываемся, — усмехнулся Миша. — Моисей долго готовился, даже текст написал. — Следующая иду я, — подмигнула им Даша, расстегивая верхнюю пуговицу блузки и взбивая свои обычные шишки на голове. — Эдик мне в свое время помог с электроникой, должна же я его хоть как-то поблагодарить? Минут через двадцать вышел Трифсик, а Даша нырнула в зал вместо него. Моисей был спокоен как танк, без дурацких кудряшек на висках. — Эдик мне помог с Зеркалом Тантала, — сказал он уже нормальным тоном, закуривая. — Я не мог не помочь ему в ответ. — Это что же получается, — Машу осенила жуткая мысль. — А если не только нам пришли такие мысли в голову? Ему ж за аморалку вкатят! — Я почти на сто процентов уверен, что не только нам, — ответил Мойша. — Но это все равно лучше, чем сидеть за то, что ты якобы пидарас…