Кожа да кости.

Асгора не было на похоронах. Он почил год тому назад. Санс держался отстранённо — огоньки в его глазницах потухли. Фриск старалась быть молодцом: она не девочка, и быть сильной в глазах монстров — её долг. Но всему есть предел. И когда Папирус, плача большими тяжёлыми слезами, спросил: «Куда подевалась леди Асгор? Человек, она скоро вернётся?», сердце Фриск надломилось, а голос её онемел. Когда к нему подошёл Санс, крепко обняв брата, и в его глазах засверкали слёзы, Фриск не выдержала: прижав руки ко рту, она зарыдала. Всхлипывая и задыхаясь, Фриск не прекращала звать Ториэль. Она выла, стонала, и ей было всё равно на прикованное к себе внимание. — Мама! Мама! Прости меня, мам, прости… Она вся тряслась. Санс притянул Фриск к себе и прижал её к своей груди. Папирус плакал ему в плечо, стоящий на коленях и крепко обнимающий их с Фриск. — Тише, приятель, — тяжело говорил Санс, опечаленно глядя вдаль, но она не могла этого видеть. — Мы справимся. Все вместе. И он сжал их в объятиях, поглаживая череп и поредевшие распущенные волосы. Вскоре настала пора разбирать вещи Ториэль. Фриск складывала их в коробку. От боли в сердце и раздражения в глазах, её взгляд был мутным — влага мешала чётко видеть. — Пока что хватит, — сказал подошедший с подносом Санс. На нём располагались три кружки горячего шоколада. — Сделаем перепив. Фриск устало улыбнулась, но только от громкого «Санс!!!» из соседней комнаты она смогла расслабиться. — Тебе нравится, как я сшоколадил, Папс? Фриск почти позволила себе смешок. Всё было почти как всегда. Кроме одного. «Хочу Ирискового пирога», стоило ей только подумать об этом, Фриск всхлипнула и быстро стёрла выступившие слёзы. — Не плачь, человек! — порой Фриск удивлялась его чуткому слуху. — Это не навсегда! Леди Азгор очень расстроилась бы, увидев, что ты столько плачешь. Она молча кивнула и с усталой улыбкой посмотрела на Санса, нарочно отведшего взгляд. Его пальцы сжимали раскалённую кружку, но он и бровью не повёл. Ах, у него не было бровей. — Долго будешь врать? Плечи Санса дёрнулись, и он едва слышно усмехнулся. — Правда разобьёт Папсу сердце. Он мягкотелый. В хорошем смысле этого слова, конечно. И очень добрый. — Что ты сказал? В голосе Фриск не было раздражения, злобы или разочарования. Просто она не уверена, правильное ли это решение, но тем не менее ей тоже кажется, что Папируса надо защитить. Наверняка по людским меркам он ещё слишком мал. Порой во взрослой Фриск, прожившей львиную долю своей сознательной жизни с Ториэль, просыпалось что-то сродни материнскому инстинкту. — Сказал, что Тори сильно заболела. Что ей нужен отдых, и какое-то время она не сможет приехать, — он улыбнулся снова, но в этой улыбке сквозила горечь. Санс бы поморщился, вот только он не мог. — Сказал, что она там же, где сам Азгор. Что-то в сердце Фриск больно кольнуло — что-то, что на миг сбило её дыхание и помутило разум. Страшно было представить, как с этим живёт Санс. Фриск и не хотелось. — Папс умный, на самом деле. По крайней мере, смышлёный и догадливый. Наверняка что-то заподозрил, но… Он слишком доверяет мне, чтобы усомниться. Санс вздохнул: тихонько так, чтобы Фриск не услышала. Думая, что она не услышала. Но надеясь, что всё-таки ошибся. — Порой я ненавижу себя. Она продолжила собирать оставшиеся вещи в тишине. Фриск ничего не ответила. Потому что себя она тоже ненавидела. *** — Давай жить вместе. Предложил он Фриск, одиноко сидящей на веранде. Ей тридцать два, и жизнь понемногу стала налаживаться. Она взяла под своё руководство школу, открытую Ториэль; с Сансом тоже всё хорошо; она почти не видит призрак матери во снах. Почти. Ах, это чёртово «почти». Но Фриск жутко в старом доме: от его пустынности и собственного одиночества. Поэтому она принимает протянутую руку Санса и говорит: — Я согласна. *** — Я согласна, — повторяет Фриск в белом подвенечном платье. Санс, одетый в чёрный парадный костюм, стоит на табуретке, но комичность ситуации ничуть не умаляет её чувственности. Он надевает ей на палец колечко: чёрное золото с россыпью бриллиантов на нём похоже на звёздное небо. Санс спустил на эту свадьбу, это платье и это кольцо большие деньги — около половины своего гонорара с патента. Но скелеты неприхотливы по жизни, поэтому так много денег он мог разве что мариновать. Сансу, в самом деле, этого не надо. В целом ему всё равно на эти громоздкие людские церемонии, однако, раз это заставило Фриск впервые за долгое время радостно засиять, то, может, не так уж они и бесполезны? Санс не замечает, как его собственная хрупкая душа оказывается объята мягким тёплым светом. В голове бегущей строкой проносится мысль: «Фриск». Папирус носится из стороны в сторону и разбрасывает рисовые зёрна, выпускает голубей; крепко обнимает брачующихся, над которыми старая черепаха всё ещё читает клятву из книги. Кажется, он сам придумал её. В любом случае, звучит правдоподобно. Между делом, Санс распорядился — Папирусу больше не наливать, даже если это простой пунш. Они с Фриск целуются и, когда маленькие монстрики подносят свадебный торт, Санс только мажет нежный крем об её лицо. Невеста смеётся, и в этом свете перед скелетом вновь встаёт её десятилетнее лицо. Больше чем женщину, Санс видит в ней старую подругу. — Я люблю тебя, Санс. Боже, как же я люблю тебя. Санс чувствует, как одновременно с наполняющим его счастьем, несуществующие органы связываются в тугой узел. Лучше бы они никогда не возвращались на поверхность. Санс думает об этом и гладит её ладони. *** Фриск почти тридцать пять, и она понятия не имеет, куда пропадает её муж. Папирус признаётся, что ему немного одиноко и просит невестку читать ему истории на ночь вместо брата. Он спрашивает: «Король Асгор и леди Асгор больше не вернутся, да?», и Фриск, нежно гладя его по черепушке, признаётся, что да, так оно и есть. Папс мрачнеет, и лицо его приобретает такое выражение, словно он сжал губы. — Значит… Санс соврал? Фриск кажется, что она зря вклинилась в жизнь братьев. Даже слова: «Я рад, что ты здесь» заставляют её чувствовать себя лишней. Она не понимает, почему не наполняется решимостью. *** Флауи приходит после её тридцать пятого дня рождения, и Фриск немного совестно рассказывать ему о смерти отца и матери. Флауи говорит, что ему наплевать, грубит ей, но Фриск понимает его сожаления, понимает его печаль, и поэтому она протирает его влажной тряпкой. Говорящий цветок весь в грязи и пыли: его лепестки ободраны, а на стебле и листах — вдоль след шины. На поверхности он практически растерял свои силы. — Люди всё так же ужасны, как и раньше. — Иногда мы не так человечны, как вы, — говорит Фриск с тем целомудрием и нежностью, часть которых жили в матери Азриэля. — Но люди это люди. Со своими недостатками, со своими достоинствами. Флауи думает, что она была лучшим ребёнком Ториэль; думает, что ни он сам, ни Чара не идут с ней ни в какое сравнение. И эта мысль гнетёт его бездушную оболочку. — Расстраивайся, если грустно. Говори, что больно. Плачь, когда нет сил терпеть. — Ха? — Флауи презрительно скривился, усмехаясь. — Я что, ребёнок? — Я ближе к сорока годам, нежели к тридцати, и всё же не стыжусь этого. Кто тут ещё ребёнок? — с нежной улыбкой произнесла Фриск, замечая, как Флауи кутается в принесённый Папирусом плед. Он немного тяжёлый для такого маленького существа как цветок, однако нет ничего плохого чувствовать такую тяжесть, в отличие от тяжести грехов на твоих плечах. Выражение лица Флауи принимает озадаченный характер. Он немного беспокойно смотрит на Фриск. — Ты… Правда быстро растёшь. Правда больно ударила по Фриск. Она не девочка и уже даже не девушка — полноценная женщина. Пусть и стараясь сбежать от этого, она понимала, что никогда не вернёт время вспять. Без «сброса». — Может, я стану ближе к тебе, если хотя бы внешне буду одного возраста с Ториэль? — Фриск улыбнулась, но ей было даже больше, чем просто больно. А ко всему прочему — страшно. Флауи молчал. И по мере того как он молчал, он мрачнел, немного злясь. — Ты сказала: «Говори, что больно. Плачь, когда нет сил терпеть». И Фриск готова поклясться, что вот-вот расплачется. *** Флауи стал заходить чаще, Папирус проводит с ним всё своё время и, кажется, маленькому цветку это идёт на пользу. Нет никого, чью душу бы не тронул Папирус. Даже если её нет. Флауи рассказал, что Санс хочет вернуть ему способность обращать время вспять или обрести её самому. Говорит, что из-за этого гребанного скелета у него снова проблемы. И всё же просит Фриск: «помоги ему». Фриск начинает понимать, что делает слишком мало; что её одной, должно быть, недостаточно. Санс приходит домой поздно. Он молчалив и, очевидно, очень устал. Санс проходит в гостиную, садится на диван, прижимая руки к глазницам и в тишину спящего дома шепчет: «Ничего». Это был первый раз, когда Фриск застала его. Она принесла кетчуп, тёплый плед и с улыбкой подошла к своему мужу. — Эй, мелкая, ты чего не спишь? — спросил он удивлённо и вместе с тем немного недовольно. Несмотря на то, что Санс был скелетом, Фриск казалось, что под его глазницами залегли тёмные круги. Они давно знакомы, и она, наверное, привыкла к каждой косточке своего мужа. Санс смотрит на неё и, когда он наконец расслабляется и закрывает глаза (что в принципе невозможно), Фриск садится на диван рядом с ним, положив голову на подставленное плечо. Эти кости мягче любой подушки — на них и спится слаще. Фриск кутает их с Сансом в тёплое покрывало и, наблюдая, как он медленно потягивает кетчуп из упаковки, тихо смеётся, морщась. Она говорит: «Фу-у-у!», и Санс с улыбкой откидывается на жёсткую спинку, приобнимая её за плечи. Он прижимается скулой к макушке Фриск и слегка потирается о неё. А затем облегчённо вздыхает. — Ты дома, Санс. Они включают телевизор. На экране — фильм времён юности Фриск. Когда ей было только восемнадцать. Когда она была молода, красива и амбициозна. — Цветок тебе рассказал? — Я догадывалась, — это было ложью, но Санс всегда думал, что близкие ему монстры и люди (по одной штуке соответственно) сообразительнее, чем они есть на самом деле. — Я не уйду, Санс. Ещё тебя переживу, старик. — Это мы ещё посмотрим, — сказал он и усмехнулся. Он сжимал в своей ладони тёплую ладонь Фриск, слегка поглаживая выпирающие костяшки её пальцев. Санс быстро заснул и засыпая следом, Фриск поняла, что приняла правильное решение. Перед тем, как сознание окончательно покинуло разум, она услышала звук точки сохранения. *** Санс дышит тяжело и, несмотря на то, что он сделан из костей, на лбу выступает испарина. В отличие от Фриск, покрывшейся румянцем, его скулы посинели. Папируса нет дома — они с Флауи сдружились и сейчас проводят время где-то в центре города. Санс не то чтобы доверял цветку своего брата, однако Фриск, которой сегодня исполнялось сорок, он не мог оставить в одиночестве. То, чем они занимались — нормально для семейных пар, но ненормально для Санса и Фриск в частности. Его пальцы двигались в ней, толкаясь внутрь, а вторая ладонь, скользя по талии, обхватила небольшую грудь, зажав между костяшками один из сосков. Фриск застонала и сжала позвонок Санса, чем заставила того прогнуться в спине и издать ещё более громкий стон, чем её собственный. Скрытые под одеждой кости были самыми чувствительными, хоть это, конечно же, и невозможно. Однако Санс стонал. Вероятно, он чувствовал себя обезоруженным, но ни в коем разе не противился этому. Когда Фриск сжимала копчик, поглаживая большим пальцем крестец, Санс вздрагивал и, накрывая чужую руку своей, плавно направлял её. Фриск бы зуб дала (и любую другую кость), что из всех странных вещей, что она делала, эта — самая приятная. Ей нравится эта непознанная сторона Санса, его бушующее возбуждение, и даже неосторожность с неопытностью кажутся Фриск милыми. Она потирает с внутренней стороны его рёбра и второй ладонью пробегает от поясничного позвонка до шейного — самой чувствительной зоны Санса. Он замирает и с гулким стоном вздрагивает, покрывшись немного склизким потом. Затем, обмякнув и немного дрожа, утыкается лицом в шею Фриск, дыша грузно, с придыханием, и резко толкается в женское тело пальцами, после чего и она кончает. Ей никогда не нужно было особо настойчивых ласк для разрядки. *** Они вдвоём сидят в парке, и Санс немного рассказывает о той части своей жизни, к которой Фриск не имела отношения. Профессор почти не встаёт с постели, но Санс, не понимая, как устроены люди, говорит, что это временно. Фриск знает, что это не так, но молчит. Ей уже сорок два, и на проходящих мимо парочек Фриск смотрит с нежностью и печалью. Спустя столько лет популяция монстров резко подскочила, причина чему, очевидно, выход на поверхность. Люди стараются не отставать. Небольшой красный мяч прискакал к их ногам, но, зацепившийся о куст молодого терновника, он уже был спущенным. Светлый маленький мальчик подошёл к ним двоим, хотел забрать свой мяч, однако, увидев состояние игрушки, не выдержал, громко зарыдав. «Мой мячик! Мячик!», плакал он, не унимая слёз. Родители быстро подбежали к своему ненаглядному чаду, и в его отце Фриск узнала никого иного как Дерека. Они переглянулись и быстро отвели глаза. — Мои извинения. Он забрал ребёнка и жену, и втроём они удалились. — Папс тоже был таким. Всегда открытый, всегда честный, — легко произнёс Санс, расслабленный. — Наверняка, здорово иметь ребёнка, — как бы между прочим произнесла Фриск. — Что? — Санс озадаченно посмотрел на неё. — Мелкая, всё в порядке? Но Фриск только с улыбкой качнула головой, накрыв его руку своей. Санс не поймёт. Не сейчас. Он тот же, что и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. У него те же ценности, те же идеалы и мечты; Фриск в его жизни — дополнение. Приятное, весомое, но дополнение. По крайней мере, так думает она сама, сжимая ткань юбки в руках. Она меняется, он — нет. Она всё ещё «мелкая». *** Фриск сорок пять, и очаровательная малышка рядом с ней — их с Сансом дочь. Они забрали семилетнюю девочку из детского дома. У неё не хватало пальцев на обеих руках, поэтому Папирус подарил ей варежки из самого тонкого плетения, что только они с Флауи могли сделать. Замкнутый ребёнок быстро расцвёл в новом доме. Она чаще называет Фриск мамой, а Санса… Просто Сансом. — Это мой крест, — пожав плечами, сказал он Фриск, расчёсывающей вьющиеся волосы дочурки, сидящей у неё на коленях. — Я никогда не звал Гастера отцом. — Гастера? — одновременно спросили Фриск и Папирус. «Гателя?!», — артистично воскликнула приёмная дочь следом. Она немного опаздывала в развитии, к тому же имела дефект речи. И только Флауи тихо прошипел где-то в стороне: «Даже этот полоумный был лучшим папочкой, чем ты». Санс махнул рукой и цокнул языком (его тоже никогда не было, конечно). Он пробурчал что-то вроде: «Не в этом таймлайне, ребят», а затем растрепал только что уложенные волосы ребёнка, отчего та засмеялась. С одним отсутствующим верхним зубом и осветившей лицо улыбкой она была похожа на солнышко. Поэтому Фриск, недолго хмурясь, не стала ругаться. Она не любила ссоры, а Санс был слишком ленивым, чтобы её злить. Так и жили они душа в душу. Фриск гладит лицо дочери, восторженно твердящей о том, как крут Санс. Ей, как и дяде, не нравятся каламбуры, и в такие моменты приёмной матери думается: «Ты действительно на неё непохожа». Её звали Ториэль. *** На следующий год умер профессор, с которым Санс провёл много лет. Он старался вести себя как всегда, но бессонница и излишняя апатичность выдавали его с головой. Он загружал себя работой, чтобы заглушить и заполнить давящее чувство в груди. У него не было сердца, но была слабая белая душа, и она болела. — Ему было сто десять. Фриск удивлена. Она не думала, что учёный проживёт так долго. Не думала, что люди в их время всё ещё живут столько. В наследство он оставил Сансу огромную библиотеку, научные труды и гигантские денежные накопления. Видимо, этот человек был слишком одинок. Видимо, Санс был ему не только научным соискателем, но и другом. Видимо, монстры преданнее людей. — Всего сто десять, Фриск… — сокрушённо произнёс Санс и, заглянув в глубокие карие глаза, продолжил: — Всего лишь. Это был первый раз, когда Санс назвал её по имени вслух. Он выглядел потрясённым, и Фриск на секунду испугалась: защита, на которую она полагалась, вдруг дала брешь. — Сколько тогда осталось тебе? И он крепко обнял Фриск, что делал от силы раза два в жизни. Она не сказала, что обычно люди живут намного меньше. *** Ториэль подрастает, и первые разногласия родителей начинаются с её обучения. — Мама завещала мне эту школу. Никто её и пальцем не тронет! — Школа не даст Тори надлежащего образования. Я сам займусь её учёбой. Фриск, поджав губы, с небольшой обидой смотрела на Санса. В то же время на полу сидели Папирус и Ториэль, готовящие кукол к походу в ресторан. Недавно они готовили в песочнице спагетти, и сейчас оба были грязными. Фриск мало что запрещала дочери, а Санс в принципе только поддерживал брата — казалось, другой позиции быть не могло. — Санс… Мы не можем её вечно изолировать. — У неё есть ты, Папс, гребанный цвенок, — добавил он последнее довольно громко, и Флауи, цветок, которого ненарочно Тори собиралась вплести в венок, выставил вперёд оба листочка. Санс был уверен, что флорист бы расценил такой жест как «пошёл-ка ты нахер, анаэробный скелет». — И я, в конце концов. — А дети? — Фриск смягчилась. Она старалась не нервничать, оттого что временами шалило сердце. Рановато, на самом деле. — Друзья, которые не являются семьёй. И что насчёт других из подземелья? Ну же, Санс. Скоро у меня день рождения, так что давай соберёмся все вместе. — В чём смысл? — Круглая дата. Юбилей. У нас, у людей, это значимое событие. Ну же, Санс. С тех пор как Асгора не стало… — она вдруг замолчала, но затем продолжила: — С тех самых пор вы не виделись. Санс замолчал. Он бы сжал губы и сузил глаза, если бы мог. Фриск сорок девять, и она чувствует себя намного старше рядом с ним. Возможно, по меркам монстров скелет был младше. А может и нет. — Если я соглашусь, ты оставишь Тори дома? — С учётом того, что она будет видеться с друзьями. — Идёт. И, словно партнёры по бизнесу, они пожали друг другу руки. *** — Какая чутКОСТЬ, Тори. Меня аж до костей пробрало. Санс ухмылялся, глядя как мрачнеют лица его брата и дочери. Они орут почти одновременно: «Санс!!!» и краснеют, едва сдерживая смех. Он держит в руках фотоальбом и упаковочную бумагу. Ни Папс, ни Ториэль не могут привести подарок в должный вид: она — из-за отсутствия пальцев, он — от своей неуклюжести. И, конечно, никто из них понятия не имел, как делать это правильно. Это был подарок для Фриск. — Давайте сюда. Разомнём косточки. — Сколько можно! — Ребят, я вижу вас насквозь. Пока Папирус затыкал брату рот, Тори схватила ногу отца, повиснув на нём. Санс, в свою очередь, вздохнул и упал на пол под весом обоих членов семьи. Он решил, что устал. — Ты побеждён, Санс! — Опять паКОСТничаете. Пока Ториэль, разобидевшись, ушла, Папирус сел рядом, хмурясь. Санс расслаблен: он легко вздыхает. — Прости, бро. Папс ворчал. Он мялся, выглядел немного смущённым, но в конце концов просто с улыбкой обнял брата. — Всё, я в порядке, я не обижаюсь, Санс. — Ты лучший, Папс. К ним, сидящим на ковре, подошли Альфис с Андайн. Первая подала руку Сансу, вторая — Папирусу. — Сколько лет, сколько зим. — СКЕлет, — усмехнувшись, парировал Санс, подмигнув амфибии. Та улыбнулась и только произнесла: «Ты не меняешься, Санс». — Слышала, ты женился. — Тебя разве не было? — Мм, — Андайн покачала головой. — Проходила службу в армии. Наземные пехотные войска. Только недавно вернулась. — Поздравляю, — сказал он искренне, но без особых эмоций. Она ещё немного поспрашивала о прошедших годах: о ребёнке, о городе, о Фриск. — Сколько ей? — Сегодня — пятьдесят. Санс не хочет об этом вспоминать. У неё впалые, глубокие морщины, проседь в волосах и не самые ловкие движения. — Люди такие слабые. Они помирают от одной пули, — произнесла Андайн, когда они с Сансом пили алкоголь и наблюдали за праздником: за тем, как Флауи разбивает посуду и мешает гостям сидеть за столом; за тем, как Папирус катает племянницу на своей шее; за тем, как Фриск принимает подарки и изредка поглядывает в их сторону. — Ну, в любом случае, время ещё есть, да? — Санс усмехнулся, глуша новую стопку. Ничего страшного не случится: он впервые за долгое время коснулся спиртного. Отчего-то Андайн посмотрела на него с сочувствием. И промолчала, влив в себя следующие сто грамм. — Прости, что меня не было на похоронах Короля. — И ты прости. За Королеву. — Она никогда особо не жаловала тебя. — Ох, знал бы ты, как ревновал Азгор! — засмеявшись, Андайн взмахнула руками. Но её улыбка дрожала. Санс отвёл взгляд к Фриск. Он уже успел упаковать альбом в специальную бумагу и сейчас просто ждал, пока Тори или Папс подойдут. Они знали, что такой лентяй как Санс ни за что не придёт сам. — Если бы у меня был второй шанс, я бы не стала её атаковать. «Он был», думается Сансу. «И не один раз». — Что насчёт тебя? Скелет только жмёт плечами. — Я доволен своей жизнью, если это можно так назвать. Андайн говорит что-то одобрительное и начинает вести речь об Альфис, но Санс её почти не слушает. Его череп забит одной-единственной мыслью: «Если бы у меня был второй шанс, я бы никогда не встретил её». *** Терять всегда больно. Их милая дочь, дорогая Ториэль, всё чаще проводит время вне дома в компании так называемых друзей. «Так называемых», потому что Папсу они не нравятся. И он расстраивается. «Так называемых», потому что Санс ненавидит, когда что-то заставляет его брата грустить. «Так называемых», потому что они называют Фриск «старой кошелкой». Это отвратительные дети, и Санс не сомневается в этом, когда брат успокаивает его, перевязывая стебель и обрабатывая подожжённые края лепестков Флауи. Бедный цветок страдает намного больше, чем в подземелье, даже с учётом всех путей геноцида. — Во всех есть что-то хорошее. — Люди неплохие, Санс, — продолжает следом Фриск. — Просто… В ком-то добра больше, а в ком-то его немного меньше. Нужно уметь прощать. Они же дети. Но Санс так не считал. То, что их дочери пятнадцать, а Фриск уже пятьдесят три не повод забивать на мать. На Санса — да, но не на неё. Эти уродцы курят на крыльце их дома, громко гогочут и матерятся вслух. Санс, честно говоря, устал придумывать оправдания, чтобы объяснять Папсу доходчиво: «Это плохие люди. Они говорят плохие слова». Флауи очень хочется сделать сброс, но он не может шевельнуться. *** Спустя год Ториэль стала общаться с отцом меньше. Она просит приходить на собрания только Фриск, и даже отстранилась от Папируса. Дочь признаётся — она стыдится своих отца и дядю, хоть и хочет проводить с ними всё своё свободное время. Но быть объектом насмешек очень тяжело, и поэтому Тори заменяет тоску по семье поверхностными отношениями. — Оставайся решительной, — говорит ей мать и гладит кучерявые волосы девочки, нежно целуя её в лоб. — Только решимость спасла меня. Щади. Прощай. Всё окупится, милая. Земля круглая. Ториэль верила. Она безоговорочно доверяла матери, потому что эти сморщенные руки, выцветшие волосы и добрый нрав вкупе с плавными движениями доказывали опыт Фриск. У Санса этого не было. Он — из костей, и Тори не может даже примерно сказать, сколько ему лет. Она не знает, почему у других детей не так. Даже у детей-монстров по-другому. — Мам, — Ториэль подождала, когда внимание матери полностью сосредоточится на ней. — Почему Санс не меняется? В этот момент Фриск почувствовала неловКОСТЬ, одновременный страх и облегчение. — Он… Отличается от нас, милая. От всех нас, — сказала Фриск только, но это не звучало особо убедительно. Она была рада тому, что перестала быть единственной подверженной ходу времени в этом доме. *** Фриск шестьдесят, и единственное, о чём она жалеет — это то, что ноги слишком болят, для того чтобы проводить дочь на поезд. Той уже двадцать, и сегодня она уезжает на учёбу в колледж в другой штат. С Папирусом и Флауи, потому что годы только отдалили её и Санса. Он не лучший семьянин, но тех пороков, которыми обладают люди, не имеет. — Эй. Тебе нужно принять лекарства. — Я не хочу, — морщилась жена, надув губы, словно она была ребёнком. И Санс верил, что это так. — Ты ничуть не изменилась, мелочь, знаешь? — От кого я это, позволь спросить, слышу! Фриск смеётся, и своего смеха не может сдержать Санс. Он гладит собранные волосы и ведёт костяшками по её лицу. Фриск льнёт к этим пальцем так же, как и много лет назад. — Я постарела. — Разве? Санс действительно не понимает, либо, как обычно, переводит всё в шутку. Они никогда не перестают быть смешными. Ни одна из них: ни «кто там?», ни «знаешь, почему курица переходит дорогу?», ни каламбуры. — Я люблю тебя, Санс, — с неизменным трепетом шептала Фриск, разминая затёкшие запястья. — Я тоже, — отвечал он спокойно, но значительно мягче, чем раньше. Фриск не была уверена в чувствах Санса, в его любви. Однако. Он был рядом, он заботился, поддерживал, ждал. Он открылся, и теперь Фриск знала, что Сансу снятся кошмары. Что он с криком просыпается, а вокруг образовывается голубая магия. В такие ночи, помимо Фриск, сразу в комнату забегает Папс и, крепко обняв брата, ложился рядом. Они засыпали втроём, и в самом деле это никого не смущало. Разве что у Фриск никогда не выходило перетянуть одеяло на себя. — Может, съездим к морю? Папс в последнее время очень просится. Тебе тоже оно полюбилось, как помню. — Боже, Санс. Мне было восемнадцать. Это сорок с лишним лет назад. — Сорок два, — уточнил он, держа тёплую ладонь в своей. Жест, который не меняется годами. — Ты против? — Когда я говорила тебе «нет»? Санс загибает пальцы и начинает перечисление: кто напоит Флауи; не пойдёт ли Фриск прыгать с ними с высотки в батут; можно ли Сансу съесть собачий корм, потому что в магазине рука дотягивается только до упаковки с ним, если не вставать с тележки. Фриск смеётся, хлопает его по черепушке и говорит прекратить. — У нас много времени, приятель, — он подносит бледные пальцы к зубам и, как может понять Фриск, целует их, прижимая к своему лицу. Её кожа становится дряблой, но Сансу так нравится больше. — Папс хочет пригласить тебя на свидание, знаешь? Говорит, это мотивирует его. Только не выдавай меня, иначе он очень расстроится. — Ты не любишь, когда он расстраивается, — говорит Фриск заученную фразу, но она совсем не против этого. Напротив, такое отношение к брату наполняет её решимостью. — Я хочу защитить Папса, — кивает Санс в подтверждение слов Фриск. — Не знаю, что буду делать, если с ним что-то случится. — Мы давно живём на поверхности, Санс. Не переживай, он не ребёнок. Скелет жмёт плечами, мол, как знать? Но его беспокойства быстро растворяются благодаря простым доводам Фриск. Её голос действует успокаивающе. Внезапно посреди комнаты прямо из ковра появляется Флауи. На его лице — ужас, и у Санса надломилась душа, когда он, трясясь, проронил: «Папирус… он…». А где-то на другой стороне города, в тёмном переулке лежал без сознания Папирус. С разбитым черепом и лежащей рядом с ним новой кулинарной книгой.