«Край кольца: Тонкая грань»

(тема Романа - Hauser - Song from a Secret Garden) 21 октября 1945 года Петродворец, 30 км от Ленинграда Роман Михайлович Николаев по первому своему образованию был физиком, и в лаборатории института под руководством своего наставника, доктора физико-математических наук Льва Владимировича Мысовского* проводил первые фундаментальные радиохимические исследования по выделению электрических разрядов под действием радиоактивных излучений. Но война и время сделали свое дело, и теперь, он работал тут, в разрушенном Петродворце**, и все его усилия были направлены на восстановление водохранилищ, каналов и фонтанного водовода, почти до основания разрушенных бомбежками и вражеским артобстрелом. Петродворец сорок пятого года являл собой скорбное зрелище; вековые ели, окружавшие Большой Каскад Нижнего парка, посаженные еще при Анне Иоанновне сгорели в пожарах войны, Большой дворец — основное здание ансамбля Нижнего парка и Верхнего сада стоял в руинах, и безвозвратно погибли дворцы — Английский, оба дворца герцогов Ольденбургских и Розовый павильон***. А Александрия, Бельведер и Собственная дача были сожжены, но в будущем можно было надеяться, что их удастся восстановить, как впрочем, и Монплезир и Морли. Усевшись на поваленный дуб, который упал прямо в разрушенный бассейн Большого Каскада, Николаев вытащил пачку папирос, и, предложив Владимиру, с удовольствием затянулся. День был пасмурным, и сизое небо мрачно нависало над городом, и Роман то и дело переводил свой голубой взгляд на тучи, подгонявшие тяжёлые осенние сумерки. Был вечер, и рабочий день подошел к концу, и поэтому, Владимир, глядя, как девушки уносят на склад грабли и лопаты, усмехнулся: — У тебя тут прямо цветник. — Настоящий цветник будет следующим летом, когда мы тут откроем парк, — посерьезнел Николаев, — А как его открыть, если до сих пор в дальних парках саперы копаются? — Разве они уже не закончили? — В основном все очищено, но немцы тут особенно старались, поэтому саперы и прочесывают по второму разу отдельные аллеи. Молодой человек курил медленно, как уставший человек после хорошо сделанной работы. Он нравился Владимиру, еще с первой их встречи Корф понял, что лучшего напарника трудно было ему подобрать. Роман был молод и красив, какой-то совершенно аристократичной красотой, весь его облик напоминал героев времен Кутузова, Багратиона и Раевского. Они помолчали, каждый думая о своем, и понимая, что настоящий разговор, еще не окончен. — И все же я не согласен с тобой, — задумчиво произнес Роман, пока нахмурившийся Владимир рассматривал изломанные, обожжённые стены дворца со слепыми проемами окон, — наше с тобой основное занятие теперь делать то, что мы лучше всего умеем, и при этом жить нормальной, человеческой жизнью. — Жить нормальной жизнью? Ты считаешь, что это возможно? — скепсис в голосе Владимира ничуть не смутил Николаева. — Считаю, — улыбнулся он, — Наша с тобой деятельность не должна мешать нам оставаться нормальными людьми, понимаешь? Личная жизнь в нашем с тобой положении — это такая возможность! — Какая возможность? О чем ты? Семья — это наша слабость, это то, за что нас можно взять практически голыми руками и мы ничего, понимаешь? совсем ничего не сможем сделать, кроме того, что от нас будут требовать. — Я это знаю… уж кто-кто, а я это очень хорошо понимаю. Но… В конечном счете никто из нас не вечен, ни мы, ни даже те, кого мы любим. А потому, не лучше ли позволить себе просто быть счастливым? Ведь что мы, в сущности, можем знать кроме наших собственных упущенных возможностей? — Это все демагогия, — остановил его Владимир, — А по сути, ты предлагаешь купить себе счастье слишком дорогой ценой, то есть, просто подставить тех, кем ты сам дорожишь. — Никакая это не демагогия! — Роман потушил папиросу, — И ответь мне, пожалуйста, что у тебя есть на сегодняшний день, кроме как уже упомянутых твоих потерянных шансов? — Николаев, я не могу больше тебя слушать! — Владимир, рассердившись, встал. — Не-ет, — невесело усмехнулся Роман, — вы, товарищ Иванов, похоже, действительно мало себе представляете, что это такое? 4 июня 1942 год. Имперское Министерство вооружения и боеприпасов. Германия Совещание, созванное профессором Шпеером, было для военного руководства и учёных по ядерной проблеме. На нем было решено, что каждое требование учёных будет выполняться сразу же и безукоризненно. Несколько часов подряд в большом зале, при электрическом освещении и закрытых окнах шли споры и дебаты, от которых у Раймунда кружилась голова и першило в горле, но в результате этих споров, для проекта «Оружия возмездия» были выделены денежные средства и фонды на дефицитные материалы. Были так же утверждены минимальные сроки строительства бункера для атомного реактора в Берлине. Группа доктора Дибнера, в которую входил научный сотрудник лаборатории доктора Дрекслера, Раймунд Готторф**** разрабатывала схему ядерного взрывного устройства в виде шара из взрывчатого вещества, внутри которого находился шар из делящегося материала, и Раймунд все никак не мог получить доступ в лабораторию доктора Тринкса, что вот уже который месяц билась над решением другой задачи, созданием водородной бомбы. ***** Совещание длилось уже четвертый час и когда оно все же стало подходить к концу, Готторф облегченно выдохнул. Расстегнув пиджак, он засунул во внутренний карман свои записи и поискал глазами Дрекслера, который сидел на несколько рядов впереди, рядом с другими руководителями различных отделов и лабораторий. Наконец, встав и прокричав вместе со всеми лозунг о величии фюрера, Раймунд стал выбираться из толчеи, и уже спускаясь вниз по лестнице, увидел высокую фигуру своего профессора и попытался продвинуться ближе, хотя толпа научных деятелей вермахта затрудняла всякое движение. — Раймунд, — заметив его, остановился Дрекслер, — вы на автомобиле? Я своего водителя уже отпустил, фрау Марте он сегодня был просто необходим. — Разумеется, и буду счастлив доставить вас домой, — очаровательно улыбнулся молодой человек. Они уже выехали за город, когда Дрексер вздохнул: — И все же, вы можете со мной не согласиться, но это такое счастье, что вас не призвали. Говорят, сейчас на восточном фронте довольно трудно. — Да, там сейчас действительно тяжело, — негромко и как-то слишком серьезно отозвался Раймунд. Вот уже три недели он знал, что армия Великой Германии была нацелена на Волгу. — Верите ли, господин Дрекслер, я считаю, что своей стране я большую пользу могу принести там, нежели здесь, сидя в бункере, — закуривая, пробормотал он. — И не говорите даже! — воскликнул профессор, — ваш талант физика уникален. Поверьте мне, молодой человек, я лучше вас разбираюсь в том, кто чего стоит в моей лаборатории. Их лаборатория находилась в деревне Хайгерлох, недалеко от Берлина, там же в уютных коттеджах разместились и семьи всех работников и научных сотрудников отдела. — Я могу передать своим, что в воскресенье, мы вас увидим у себя на обеде? — весело улыбнулся Дрекслер, когда Готторф остановил свой автомобиль. — Спасибо, — скромно ответил Раймунд, — Я очень вам благодарен. Она была дочерью этого профессора, и у нее было простое имя, а сама она меньше всего была похожа на немку. Ей было всего семнадцать лет, и она не любила фюрера, за что не раз получала строгие выговоры от отца. А мать всегда жутко пугалась, когда дочка начинала хоть что-то говорить при посторонних, пугалась так, что становилась мертвенно бледной, до хруста сжимая пальцами салфетку под столом. Им нечасто выпадало счастье поговорить наедине, и они оба ценили эти короткие минуты. Они редко виделись, только когда его приглашали на воскресные обеды и прогулки. Она сразу же, с самой первой встречи влюбилась в него, и смущенно краснела и прятала руки за спину, и отводила свои огромные глаза в сторону. Мать ласково журила ее за невыполненные задания и забытые обязанности, а она витала в облаках и собственных мечтах. И Раймунд ходил вместе с почтенным семейством в кирху, где под монотонный орган исподтишка наблюдал за вздернутым носиком и каштановым локоном, выбившемся из-под шляпки. Он любил ее, спокойной и нежной любовью, и тогда ему казалось, какой-то чудовищной ошибкой и эта война и все эти разработки, и та работа, которую он выполнял. Всего этого не должно было быть, потому что в мире была она. Его Мария. — И? — И что? Я поступил, как должен был, — Николаев тоже поднялся с дерева и застегнул куртку, — Я выполнил задание. Меня похвалили, но туда я больше не вернулся… Кое-кто доложил наверх о моих неуставных отношениях с юной фройляйн … — он горько усмехнулся и отвел глаза, — Я даже не знаю, жива ли она… А ведь я мог, понимаешь, мог все это предотвратить! — Ты о чем сейчас говоришь? — хмуро поинтересовался Владимир. — Я говорю о ней. Я мог вывести ее, я мог хотя бы попытаться… — Тебе бы не позволили, ты же это сам понимаешь. — Понимаю. Поэтому и говорю — стань счастливым сейчас, пока это возможно. Будущее может быть совсем не так благосклонно, как это кажется тебе сейчас. (тема Наташи - Darin Sysoev - The Door to Heaven (OST "РАЗВЕДЧИЦЫ") 27 ноября 1945 года Ленинград Письмо Соня вытащила из почтового ящика еще утром, а прочесть его удалось только вечером. И целый день, в перерывах между лекциями в институте и работай в поликлинике, она вспоминала о нем. По правилам, она должна была все-таки принести его домой, чтобы вместе с Анной и Сашей прочитать все новости, но не удержалась. Наташа писала редко. «Здравствуйте, мои дорогие, мои родные девочки, я безумно, до слез соскучилась по вам всем, по бесценному нашему Саше, по любимому Ленинграду, и по России. Но так складывается наша жизнь, что возможно мы не приедем в ближайшее время совсем. Сергея оставляют здесь, в Германии. Похоже, его часть входит в здешний гарнизон. Я устроилась на работу, меня взяли переводчиком, оказывается, мой французский еще кому-то тут нужен. Все сложилось как нельзя удачнее, и единственное, что огорчает меня, так это наша квартирная хозяйка, фрау Аппель. Она потеряла обоих сыновей и теперь совсем одна, обозленная и презирающая всех нас. У нее осталась только невестка с маленьким внуком, но Илма, так зовут невестку, видимо, не слишком разделяет партийные взгляды нашей хозяйки, потому как пошла на сотрудничество с американцами и перебралась на ту сторону Берлина. Я хоть и побаиваюсь нашу фрау, но все-таки мне ее очень жаль, в отличие от Сергея, который, как мне кажется, бывает слишком жесток. По сути, она ведь просто старая, одинокая женщина, пережившая своих детей и гибель своей страны. А недавно произошла отвратительная сцена. Вечером на кухне, я совершенно не подумав, просто так спросила об Илме и внуке, отчего фрау Аппель резко повернувшись, зашипела мне в лицо: — Если бы не вы все, мой сын и мой внук были бы со мной. Это вы во всем виноваты! Вы! И клянусь Богом, вы ответите за все! За все, что вы сделали, грязные русские!.. Меня так поразили ее слова, что я напомнила ей о справедливости, ведь не мы развязали эту войну. — Справедливость? — закричала она, — Какая может быть справедливость, когда мой мальчик! мой милый мальчик… Ее оборвал Сергей, вернувшийся домой, но которого мы в пылу ссоры не услышали. — Ваш мальчик начал эту войну. Ваш мальчик бомбил мои города и жег мои деревни. Он убил мою мать и стрелял в меня, и вы еще смеете говорить о справедливости? Сергей был бледен, он сжимал кулаки и говорил через зубы. Он был в бешенстве, и, девочки, если бы я не знала его так хорошо, как знаю теперь, я была бы уверена, что он ударит ее. — Благодарите своего Бога, что я не справедлив, фрау Аппель, — выдохнул он, — Благодарите его, потому что если бы я, грязный русский был бы справедлив, то вы и ваш внук…и ваша красавица Илма и вся ваша… Тут я поняла, что он скажет. Он редко, но говорит недостойные слова… Я увела его, мы целый вечер бродили по Берлину и я читала ему на память все, что помнила из Пушкина и Некрасова… Оказывается, ему очень нравится Некрасов, только Сергей никогда не может признать, что любит поэзию. Странно, да?» Порывы зимнего балтийского ветра рвали хрупкую бумагу и читать было сложно. К тому же весело звеня, к остановке подошел трамвай, и пришлось складывать письмо, прятать его в сумочку и побыстрее забираться в теплый салон трамвая. (тема Анны - Darin Sysoev "Медсестра") 14 декабря 1945 года Ленинград Она выбежала на улицу в тот самый момент, когда порыв зимнего, колючего ветра взметнулся ввысь и полетели за ним вслед подхваченные холодные капли. Ветер налег на тонкую фигурку девушки, и шерстяное платье, затрепетав, прижалось к слабому телу, а светлые прядки волос беспокойно взлетели у висков. Анна пыталась рассмотреть фигуру человека на противоположной стороне улицы и, щурясь от ветра, прикрывала рукой глаза, и вытягивалась, чтобы лучше увидеть, когда взбесившийся ветер закружил вальс с дождем и снегом, а пролетавшие мимо, автомобили сердито фыркали на непогоду и скрывали от нее темный силуэт мужчины. Первой мыслью Владимира было развернуться и как можно быстрее исчезнуть, пока она не побежала за ним пытаясь догнать, не схватила за рукав, не стала звать дрожащими губами, называя его имя, но ветер, который так некстати обрушился на прохожих, принесший с собой еще и горсти колючих капель, остановил его. В долю секунды он увидел тонкую шерсть платья и беззащитные домашние тапочки на озябших ногах, промокшие в питерской слякоти и худые, бледные пальцы, которые, коченея, сжимались в кулачки, натягивая края рукавов. Решение принимать было некогда. Некогда было обдумывать планы по спасению и запутыванию следов, надо было действовать. Перемахнув в несколько шагов не слишком широкую мостовую, и на ходу расстегивая свою телогрейку, он твердой рукой накинул ее на девушку и, подхватив на руки ахнувшую Анну, скрылся в арке дома. Шагая по ступеням лестницы, он молчал и, оттого что сердце заходилось безумным острым счастьем, еле сдерживал себя, чтобы не прижать к себе всю легкую фигурку, не выдать вздохом ту бурю, что клокотала у самого горла. Она была рядом, живая, настоящая. Вот она, стоит только произнести слово, и они будут вместе. Пусть недолго, пусть опасно, пусть преступно, но вместе… Неужели же они не заслужил хоть немного, хоть самую кроху своего личного, только их счастья? Они были уже в квартире, когда Анна обхватила рукой его шею и прижалась теплыми губами к коже, там, где сильными ударами бился пульс, к самому краю рубашки, и электрический разряд шарахнул по венам. Владимир резко отстранился и, разжав руки, почти не чувствуя соскальзывающее рядом женское тело, решительно шагнул назад. В полутьме прихожей, он не видел ее глаз, но знал, чувствовал всем своим существом, что она вот-вот заплачет, и, отступая, решительно развернулся к двери. Его остановили тонкие руки, прижавшиеся к спине и тихий голос: — Не уходи, — тихо, как молитву прошептала Анна, — Я больше не могу без тебя… Сдерживаясь из последних сил, не оборачиваясь к ней, сцепив зубы и медленно выдохнув, Владимир глухо произнес: — Мне надо идти. Я опоздаю на поезд, — и тут же почувствовал спиной все тонкое тело, прижавшееся к нему. — Пожалуйста… — тихо-тихо, почти не грани слуха, прошептала Анна сквозь слезы, — Я умираю… когда тебя нет. — Ты не понимаешь, — Владимир резко обернулся и перехватил ее слабые руки, — Это опасно! Это слишком опасно, чтобы остаться здесь… Мы не должны были видеться. Прости, это моя вина. Он снова предпринял попытку сделать шаг к двери и почти уже распахнул ее, но за спиной, как раненая птица, забилась девушка, стоном выдавая отчаяние. — Нет! Нет. Пожалуйста… Я больше не могу! Я не могу больше жить в этой неизвестности. Не могу постоянно задыхаться. Я… — слабое дыхание сбилось, — Я люблю тебя, как ты это не понимаешь? — почти с отчаянием прошептала она. — Тебя не было тринадцать лет, долгих, невыносимых тринадцать лет! Я понимаю, это твоя работа. Как ты жил все эти годы я не спрашиваю, но… я ведь совсем не жила. Он обернулся и увидел ее всю, поникшую, обессилевшую, и понял, что не может больше выносить ее слезы. Владимир прижал девушку к себе, зарылся пальцами в волосы, обхватил плечи и до боли зажмурился, не в силах больше сдерживаться. — Ты скажи, если тебе ничего этого не нужно. Я отпущу тебя, только ты… — она все еще что-то пыталась ему объяснить, Владимир уже не слушал, жадно покрывая ее лицо поцелуями и сам задыхаясь от счастья. Ноги уже не держали ее и, соскользнув, девушка опустилась на пол. — Я стал очень опасен, — опускаясь рядом с ней и забирая ее руки в свои тихо сказал Владимир, — Я могу принести несчастье. Я не хочу этого, но… Пойми, быть рядом со мной, это значит каждый день рисковать. На полу оказалось гораздо удобней разговаривать, поэтому обняв и пересадив к себе на колени Анну, мужчина стянул промокшие тапки с продрогших ног и стал тихонько растирать маленькие пальчики. — Я не понимаю… — беспомощно прошептала Анна, и в свою очередь скинула со своих плеч его сырую телогрейку и, резонно решив, что без нее он уже не уйдет, отпихнула ее подальше. — Моя работа, — он опустил голову, сильными пальцами согревая тонкую кожу щиколотки, — Я ни в чем не могу быть уверен, и то, что я делаю, не дает никакой гарантии, что те, кого я люблю, будут в безопасности. — Но, как же ты не поймешь, я не хочу никакой безопасности! — негромко воскликнула Анна и обхватила его лицо руками, стараясь заглянуть в глаза, — Я не хочу прожить долгую и беззаботную жизнь без тебя, понимаешь? Я хочу быть с тобой! — слезы выступили в ее глазах, — Я хожу, что-то делаю, разговариваю, работаю… даже дышу, но я НЕ живу. Только с тобой, только когда мы вместе я понимаю, что я все еще живая. И я хочу, сколько бы мне не было отпущено в этой жизни, я хочу, — убежденно прошептала она, — прожить все оставшиеся дни с тобой. Даже если этих дней будет не слишком много… Пробормотала девушка, прижавшись губами к его рту. — Все что я делаю с тех пор, как ты уехал, я просто существую, — продолжила она, когда смогла перевести дух, Владимир ошеломленно молчал. — Я перестала радоваться, я не могу улыбаться утру, я ничего не вижу. Я только жду тебя, жду, жду… Постоянно, ежедневно, каждую минуту. Я не могу так больше. — Я не могу… — его ладони тоже обхватили ее лицо и, прижавшись головой к ее волосам, Владимир прохрипел, — Я не могу потерять тебя. Я тогда просто не выживу… — Нельзя потерять то, чем не владеешь, Володя, — грустно ответила девушка. Но он уже ничего не слышал, кроме своего сумасшедшего сердца, которое билось почему-то в горле и мешало дышать, и ему до темноты в глазах хотелось целовать ее. А. Ярославна (Дея) 2017 год.