«Край кольца: Тонкая грань»

(тема Анны - Yiruma - Moonlight) 25 января 1946 года Ленинград. Неожиданно яркое солнце со всей силы билось в окно, и почти весенние озорные лучи света пронизывали пространство комнаты, высвечивая сотни легких пылинок, круживших в воздухе. Эти лучи скакали по стенам, сверкали на маятнике часов и отражались в стекле женского портрета. Им было весело и сейчас совсем не имело значение, что до весны еще далеко, что на улице лежат сугробы, и люди на морозе кутают носы. Они сидели на диване в его старой комнате, тесно прижавшись друг к другу и переплетясь пальцами рук. Они молчали, и только негромкий стук минутной стрелки в настенных часах нарушал тишину этой комнаты. У Владимира были закрыты глаза, и казалось, он спит, а Анна спать не могла, и глаза закрыть тоже не могла, и потому с особой настороженностью прислушивалась ко всем звукам из соседней комнаты. А там все шумело, постукивало и поскрипывало в радостном предвкушении; звенела праздничная посуда, несдержанно вздыхала мебель, и громко шлепали домашние тапки Сашки. Роман в гостиной передвигал шкафы и комоды, устраивая в центре комнаты большой стол, в кухне звучал взволнованный голосок Сони, а мальчик крутился между кухней и гостиной, пытаясь помочь всем и сразу. Сегодня с самого утра Анне казалось, что что-то обязательно случится и все, что должно было произойти — не сбудется. И не будет у нее ни волнительного утра, когда хочется быть самой красивой, ни радостного букета, до которого и притронуться-то страшно, ни теплых, искренних пожеланий, сказанных непременно на ушко, а главное, у нее не будет Владимира… Но нет, все произошло, все сбылось, и теперь она с легким недоверием посматривала на замершего мужчину, который крепко сжал ее руку и молча, закрыв глаза, переживал эти минуты острого, пронзительного, невероятного счастья. Это счастье расплескалось по полу золотым, солнечным светом и растеклось полноводной рекой, в котором купалось морозное солнце, и заполняло собой комнаты, одну за другой, и выплескивалось на лестничную площадку и там, перетекая по ступенькам, бросалось вниз, к дверям парадной. Потом оно вытекало густой, золотой лавой на улицы и заполняло собой все дорожки и тротуары, и невнимательные прохожие шлепали по нему, даже не подозревая о том, что ступают своей обувью в это драгоценное счастье. И ей хотелось верить, что люди обязательно понесут его с собой, в свои дома и частичка ее огромного, солнечного счастья разойдется по всему городу. Люди станут носить его, как должное, не замечая и не придавая значения, и только она, да еще это январское мирное солнце будут знать, что весь ее город заполнен радостью. — Знаешь, — тихо сказал Владимир, не открывая глаз и не разнимая рук, — Я не знал, что может быть так… — Что? — спросила она и потерлась носиком о его плечо. — Не знаю, как сказать, — его негромкий голос почти сорвался, — счастье, наверное. Девушка зажмурилась и еще немного потерлась виском о жесткую шерсть его плеча, не зная как рассказать ему обо всем, что чувствовала. Дверь в комнату несмело скрипнула, пропустив светлый вихор Сашки. — Молодожёны, вы чего тут сидите? Скоро гости придут. — Сейчас идем, — все так же, не открывая глаз, радостно вздохнул Владимир. (тема Владимира - Эдуард Артемьев - Свой среди чужих, чужой среди своих (главная тема) 20 апреля 1961 года Москва. Комитет государственной безопасности СССР (Лубянка) 11: 15 Приемная оказалась неожиданно большой и уютной, с удобными креслами и множеством зеленых цветов. Дама в строгом синем костюме за столом секретаря деловито печатала на машинке, встретив Владимира, она, любезно улыбнувшись, нажала кнопку на селекторе. Он мало изменился за прошедшие годы, только стал совсем седым и каким-то слишком солидным, улыбаясь на пороге, отметил про себя Владимир. Александр Христофорович, взглянул из-под бровей, добродушно хмыкнул, поднялся навстречу, и подобие улыбки скользнуло по его лицу. — Ну, здравствуй, товарищ Иванов. — Рад видеть вас, Александр Христофорович, — обмениваясь крепким рукопожатием, ответил Владимир. — Вот видишь, а ты сомневался, что дослужишься до седин… Сколько тебе сейчас, а? — весело спросил генерал, разглядывая поседевшие виски и серьезную складку между бровей. — Сорок восемь, — ответил Владимир, принимая дружеское похлопывание по плечу. — Ну вот! А мне на пенсию давно пора, внучек баловать, да вот — не пускают, черти. Ладно, садись. Чаю хочешь? — Не откажусь, — он действительно был рад этой встрече, отметил Владимир, опускаясь в предложенное кресло напротив стола. Пока дама из приемной расставляла приборы для чая, они смотрели в глаза друг другу открытым, прямым взглядом, словно изучая и принимая все изменения, что нанесло им время. — Ну что, Володя, поговорим? — негромко начал Александр Христофорович отпивая глоток и устраивая чашку в своих руках, — не устал еще по командировкам-то мотаться? Кстати, сколько у тебя их за эти годы набралось? — С Николаевым четыре, Прибалтика и Румыния — это уже потом. — Да, да помню… вы тогда в Монреале особо отличились с твоим Николаевым, мне чуть голову не сняли за вашу самодеятельность. Владимир улыбнулся. — Где он сейчас? Мы ведь после госпиталя в пятьдесят восьмом не виделись совсем. — Да жив-здоров твой Николаев, — генерал поставил чашку и откинулся в кресле, — Профессором уже стал, а студентов все равно не любит. Уж сколько раз я его пытался в институт на кафедру перевести, а он все в своей лаборатории сидит, будто у него там сахаром посыпано. — Да он девчонок своих не хочет с места дергать, школу менять, Соне работу. Да и привыкли они уже там, в своем лесу. — Да, знаю, я, — отмахнулся начальник, — Софья Петровна меня в прошлом году так у себя в санатории врачевала, что теперь на пенсию хоть совсем не просись. Они помолчали, думая о Романе и вспоминали его таким, каким он был тогда, в пятьдесят восьмом, когда специальный борт доставил их в Москву. Он еле выжил тогда, и Владимир, наблюдая за лежащим без сознания и бледным до синевы Ромкой, за стекавшими каплями в прозрачной трубке капельницы, под ровный шум самолета, остро и яростно ненавидел себя за то, что не удержал Николаева от той опрометчивой встречи с агентами Департамента внешней разведки Скотланд-Ярда. — Ну, а ты, как живешь? — отвлек его от печальных мыслей добродушный голос Александра Христофоровича. — Хорошо. Сашка наш окончил академию, теперь в Баренцевом служит. — Не женился еще? — Нет, — усмехнулся Владимир, — Невесту пока только привозил. — Ну, а Анна Петровна как, по-прежнему? — Да, как тогда перешла в детский дом, так и до сих пор там. Тогда ведь детишек много было, после войны. — Ну да, ну да… золотое у твоей Анны Петровны сердце, я еще тогда на свадьбе тебе сказал, — согласился Александр Христофорович. Они снова помолчали, думая каждый о своем и вздохнув, генерал посерьезнел: — Ну да ладно… Я тебя не просто так позвал, Володя. Задумал я тебя, дрогой ты мой, в педагогику перевести, — генерал посмотрел на собеседника несколько секунд и вдруг полюбопытствовал, — что ты на это скажешь? — В педагогику? — усмехнувшись, удивленно поднял брови Владимир, — Это скорее по части моей Анны. Бенин поднялся и отошел к окну, заложив руки за спину. — Да, ты подожди, не торопись отказываться. Я ж тебе не курорт предлагаю, я тебе о кафедре военной разведки говорю. Понимаешь? Есть у нас сейчас серьезная необходимости иметь подготовленный резерв оперативного состава. С Америкой сам знаешь, какая обстановка, и нам надо заниматься стратегическими спецоперациями, — нарочито задумчиво сказал генерал, подчеркивая слово «надо», — иначе сожрут они нас и не подавятся. Владимир молчал, решив выслушать все до конца. — Вот я и предлагаю тебе свой 8-й отдел, — вернулся в свое кресло генерал, — будешь заниматься непосредственной подготовкой молодых разведчиков. Так что, думай, Володя, думай… — Когда надо приступать? — негромко спросил Владимир. — В сентябре начнутся занятия, тебе там надо быть за месяц, — так же тихо ответил генерал. И опять тишина наполнила кабинет, словно жизнь остановилась и замерла у двери, напуганная молчанием людей. — А семья? — А что семья? — удивился Александр Христофорович, — Семью заберешь, школа там есть, садик тоже. Жизнь как в сказке, лес, речка, санаторий в пяти километрах… — Санаторий? — подозрительно нахмурился Владимир. — Ну, а я тебе о чем? — расхохотался генерал, — Будешь долго думать — Николаев лучший кабинет займет. — Кстати, — Александр Христофорович вдруг остановился и посерьезнел, — я тебе еще один сюрприз приготовил, — хитринки запрыгали в прозрачных глазах генерала. — Еще один? — Скажи-ка, Владимир Александрович, а ты не думал сменить свою фамилию? — Зачем? — не понял мужчина. — Ну, товарищ Иванов где работал? В спецтрансе… Правильно? — совершенно неожиданно развеселился генерал, — и в разведшколе, он работать не может, правильно? … Соображаешь? — Не совсем, — честно признался Владимир. — Я говорю, что если уж брать на работу с молодыми сотрудниками специалиста, то уж самого лучшего, — не унимался тот. — Ну да, — неуверенно согласился мужчина. — Ну, полковник Корф, — тут генерал спросил почти серьезно, — Владимир Иванович, вполне подойдет для такой работы? А? — Да я даже не знаю, товарищ генерал-лейтенант… — приходя в себя, выдохнул Владимир. (финал - Yiruma - River Flows in You) 20 апреля 1961 года поселок Вырица Гатчинском районе Ленинградской области. 73 км до Ленинграда. 22: 27 — Неужели, правда? Володя, я не могу поверить? Он так и сказал? — Он еще много чего сказал, но основное это то, что отныне мы Корфы, — откидывая одеяло и готовясь улечься, усмехнулся Владимир. У Анны перехватило дыхание, и она, зажав себе рот, только восторженно смотрела на мужа. А он, победно улыбался, представил себе, как она взвизгнет от радости от другой новости. — Но это еще не все, помимо этого, мы перебираемся на новое место жительства, где нас уже ждут… — тут он поднял вверх палец, давая понять, что подошел к очередной радостной новости, — Николаевы! — Соня! — ахнула Анна и бросилась к мужу на шею, — Господи! Неужели? Она все еще была молодой и красивой женщиной. Легкие тени и совсем незаметная сеточка у глаз нисколько не портили чистого лица. Тонкая фигурка даже сейчас не потеряла своей легкости, и Владимир, поддерживая одной рукой жену, которая, не доставая до пола, как девчонка болтала ногами в воздухе, усмехнулся и пробормотал: — Анна Петровна, вы бы не кричали так в половине одиннадцатого ночи, а то Ванька-то, поди, не спит еще… Но Анна его не слушала, она уже разжала руки и, сползая вниз, радостно сказала: — Ты самый лучший в мире муж. И я тебя люблю. — И я тебя, — пробормотал он, целуя губы жены. Никто из них не услышал открывшейся двери спальной и двенадцатилетнего шлепанья по голому полу. — Вы чего не спите, родители? Ночь, между прочим…