«Край кольца: Тонкая грань»

(тема девушек - Е. Дога "Осенний вальс") 31 де­каб­ря 1944 г. Ле­нин­град Этот Но­вый Год де­вуш­ки встре­ча­ли все вмес­те, в не­ког­да прос­тор­ной про­фес­сор­ской квар­ти­ре. В гос­ти­ной ук­ра­си­ли ёл­ку, за ко­то­рой Ан­на с Са­шей ез­ди­ли на трам­вае, а пу­шис­тые ла­пы лес­ной кра­са­ви­цы рас­ста­ви­ли в ба­ноч­ках по всем ком­на­там, нак­ры­ли стол чис­той прос­ты­нёй, на­ва­ри­ли ка­ши и по­жа­ри­ли нем­но­го кар­то­фе­ля, ко­то­рый при­нес­ла На­та­ша — на за­во­де поз­дра­ви­ли тру­дя­щих­ся ки­лог­рам­мом ово­щей. Со­ня с Са­шей мас­те­ри­ли ёлоч­ные иг­руш­ки це­лый ме­сяц, и их бы­ло так мно­го, что де­вуш­ки ре­ши­ли раз­ве­сить их не толь­ко на ёл­ке, но и по всей квар­ти­ре. Па­те­фон не ра­бо­тал, но ра­дио иг­ра­ло валь­сы, и Со­ня, не вы­дер­жав, ре­ши­ла на­учить Са­шу тан­це­вать. Вслед за ни­ми валь­си­ро­вать по ком­на­те, пош­ла Тать­яна с ма­лень­ким Ан­дрюш­кой на ру­ках, толь­ко Ан­на с На­та­шей, смот­ря на кру­жа­щи­еся па­ры и улы­ба­ясь, ти­хонь­ко грус­ти­ли. Те­перь они жи­ли все вмес­те: че­ты­ре мо­ло­дых жен­щи­ны, ма­лыш и маль­чик. Тать­яну с ма­лы­шом ос­та­ви­ли в са­мой боль­шой и свет­лой ком­на­те, не­ког­да слу­жив­шей гос­ти­ной. Из двух стуль­ев и пол­ки от шка­фа смас­те­ри­ли дет­скую кро­ват­ку, а на боль­шом круг­лом сто­ле те­перь пе­ле­на­ли ма­лень­ко­го Ан­дрюш­ку. Ту­да же пе­ре­та­щи­ли бур­жуй­ку и все прос­ты­ни и пе­лен­ки, ко­то­рые смог­ли раз­до­быть. В ком­на­те Вла­ди­ми­ра ос­та­лись жить Ан­на с Са­шей и Со­ней, а в ка­би­не­те Иван Ива­но­ви­ча те­перь спа­ла На­та­ша. Ан­дрюш­ка в свои пол­го­да был ти­хим и сла­бень­ким ре­бен­ком, и все де­вуш­ки взя­ли над ним шефс­тво. Тать­яна ус­тро­илась на поч­ту и це­лы­ми дня­ми раз­но­си­ла пись­ма да га­зе­ты, Со­ня ра­бо­та­ла в гос­пи­та­ле, со­би­ра­ясь пос­ле вой­ны пос­ту­пать в ме­ди­цин­ский. Ан­на про­па­да­ла в шко­ле, а На­та­ша пош­ла на за­вод. Го­род кое-как при­хо­дил в се­бя. Пос­лед­няя во­ен­ная зи­ма бы­ла не столь су­ро­ва, мо­ро­зы хоть и бы­ли, но не опус­ка­лись ни­же восемнадцати гра­ду­сов, про­дук­ты по кар­точ­кам вы­да­ва­ли те­перь ре­гу­ляр­но, а паёк стал зна­чи­тель­но боль­ше и сос­тав­лял поч­ти пол­ки­лог­рам­ма нас­то­яще­го ржа­но­го хле­ба.* Кро­ме то­го, два-три ра­за в не­де­лю мож­но бы­ло за­ку­пить кру­пы, му­ки и да­же я­ич­но­го по­рош­ка. Ра­бо­та­ла мо­лоч­ная кух­ня и Тать­яне уда­ва­лось взять там для ма­лы­ша нем­но­го мо­ло­ка или ке­фи­ра. В го­ро­де ра­бо­та­ли сто­ло­вые, а в дет­ских до­мах и яс­лях ма­лы­шей кор­ми­ли мо­лоч­ной ка­шей и поз­дни­ми яб­ло­ка­ми. Хо­тя бло­ка­да и бы­ла сня­та еще год на­зад, ле­том го­род все рав­но за­пас­ся нес­коль­ки­ми тон­на­ми сво­их ово­щей, вы­ра­щен­ных на клум­бах. Кар­точ­ная сис­те­ма не бы­ла от­ме­не­на, но лю­ди уже не чувс­тво­ва­ли то­го без­на­дёж­но­го от­ча­яния, что бы­ло в ту да­лё­кую и страш­ную зи­му со­рок пер­во­го го­да. С фрон­тов при­хо­ди­ли ра­дос­тные из­вес­тия, Крас­ная ар­мия бы­ла уже в Ев­ро­пе, по­бе­да как ни­ког­да рань­ше ста­ла ощу­ти­ма и ре­аль­на. И все жда­ли пи­сем. Пи­сем от род­ных и близ­ких, от тех, ко­му ве­ри­ли и ко­го жда­ли, до ужа­са стра­шась по­лу­чить вмес­то род­ных то­роп­ли­вых строк ров­ные офи­ци­аль­ные сло­ва. Тать­яна не жда­ла пи­сем, вой­на у неё заб­ра­ла всех род­ных, но ис­крен­не ра­до­ва­лась за под­руг, вни­ма­тель­но слу­шая все но­вос­ти с фрон­та, что пи­са­ли муж­чи­ны. Ми­ша те­перь пи­сал час­то, вкла­ды­вал в пись­мо лис­то­чек для Со­ни, ко­то­рый она чи­та­ла са­ма, от­дель­но от об­ще­го пос­ла­ния. На­та­ша еще на Ок­тябрь­ские праз­дни­ки от­пра­ви­ла ма­лень­кое поз­драв­ле­ние на бе­ре­га Ду­ная, где на­хо­дил­ся те­перь Сер­гей. — Не сер­дись на ме­ня, Со­неч­ка, — вздох­ну­ла она тог­да, и по­ка­ча­ла го­ло­вой, — Ты зна­ешь, я лю­би­ла Ан­дрея, но его боль­ше нет, а Сер­гей единс­твен­ный, ко­му я мо­гу еще хоть что-то на­пи­сать. Со­ня тог­да об­ня­ла её и при­жа­лась вис­ком к пле­чу. С тех пор, как На­та­ша по­се­ли­лась у них, она ни ра­зу ни­ко­му ни­че­го не рас­ска­за­ла. Она всё пог­реб­ла в се­бе, не до­пус­кая ни слёз, ни со­жа­ле­ний. Сер­гей стал для неё единс­твен­ным че­ло­ве­ком, ко­то­рый знал о ней всё, знал, и всё рав­но не от­вер­нул­ся, знал, и всё рав­но прис­лал пись­мо. Она час­то смот­ре­ла на се­бя в зер­ка­ло и не­на­ви­де­ла се­бя за то, что пе­ре­жи­ла, за то, что поз­во­ли­ла тог­да все­му это­му слу­чить­ся, по­рой ее тош­ни­ло от от­вра­ще­ния к се­бе, а он, этот стран­ный, рез­кий, по­рой без­жа­лос­тный че­ло­век, го­во­рил с ней. И она, са­ма не по­ни­мая, цеп­ля­лась за эти его пос­ла­ния, как за пос­лед­нюю на­деж­ду, как за со­ло­мин­ку, ко­то­рая не да­ва­ла ей сор­вать­ся в про­пасть. Ан­на то­же дер­жа­лась, дер­жа­лась креп­ко и твёр­до, не поз­во­ляя ни на се­кун­ду усом­нить­ся или ис­пу­гать­ся. А бо­ять­ся у нее бы­ли все ос­но­ва­ния, Вла­ди­мир был сей­час там, ку­да со­вет­ский сол­дат заг­нал бе­ше­ную, ог­ры­за­ющу­юся вой­ну. Он был там, где бом­би­ли каж­дый день, стре­ля­ли все и во всех, ку­да приш­ли весь ужас и боль, ко­то­рые соп­ро­вож­да­ли эту вой­ну с са­мо­го пер­во­го её дня. (тема Владимира - Антонио Вивальди. Зима) 23 фев­ра­ля 1945 г. 14:22 Бер­лин Еще в ав­гус­те прош­ло­го го­да все га­зе­ты опуб­ли­ко­ва­ли при­го­вор «на­род­но­го три­бу­на­ла» по де­лу пер­вой груп­пы учас­тни­ков со­бы­тий двад­ца­то­го и­юля: ** все об­ви­ня­емые объ­яв­ля­лись клят­воп­рес­туп­ни­ка­ми и бес­чес­тны­ми чес­то­люб­ца­ми, бы­ли приз­на­ны ви­нов­ны­ми в го­су­дарс­твен­ной из­ме­не и при­го­во­ре­ны к смер­тной каз­ни. Кор­фа с са­мо­го на­ча­ла ле­та не бы­ло в Бер­ли­не, как толь­ко ста­ло хоть что-то из­вес­тно о под­роб­нос­тях го­то­вив­ше­го­ся по­ку­ше­ния, всех ре­зи­ден­тов центр пос­та­рал­ся вы­вес­ти из иг­ры. Корф сроч­но по­лу­чил от Ше­лен­бер­га по­ру­че­ние в Ита­лии*** и всё ле­то про­тор­чал там, на­ез­жая в Бер­лин толь­ко по лич­но­му вы­зо­ву бри­га­де­фю­ре­ра. «Прин­ци­пи­аль­ные ос­но­вы об­ра­ще­ния с сол­да­та­ми италь­ян­ских во­ору­жен­ных сил и ми­ли­ции» Италь­ян­ские во­ен­ные дол­жны яс­но за­явить, хо­тят ли они даль­ше во­евать на на­шей сто­ро­не или при­мут учас­тие в из­ме­не. Кто не с на­ми, тот про­тив нас… Италь­ян­ские сол­да­ты, от­ка­зав­ши­еся от про­дол­же­ния борь­бы на не­мец­кой сто­ро­не, под­ле­жат ра­зо­ру­же­нию и яв­ля­ют­ся во­ен­ноп­лен­ны­ми. Италь­ян­ские сол­да­ты, ока­зав­шие не­мец­ким ме­роп­ри­яти­ям ак­тив­ное или пас­сив­ное соп­ро­тив­ле­ние или зак­лю­чив­шие со­юз с вра­гом или бан­да­ми под­ле­жат расс­тре­лу по за­ко­нам во­ен­но­го вре­ме­ни. — Я за­ви­дую вам, Вольф, — улыб­нул­ся тог­да Ше­лен­берг, — ле­то в Ри­ме, что мо­жет быть при­ят­ней? — Но я же еду ра­бо­тать, — быс­тро про­бе­гая гла­за­ми но­вый при­каз фю­ре­ра, слег­ка улыб­нул­ся Корф. — Да, да, дру­жи­ще, знаю, — пох­ло­пал по пле­чу на­чаль­ник внеш­ней раз­вед­ки служ­бы бе­зо­пас­нос­ти СС, — и вы­яс­ни­те там всё. Ме­ня бес­по­ко­ят ан­гли­ча­не, ещё боль­ше аме­ри­кан­цы… Ка­жет­ся, они всерь­ез воз­на­ме­ри­лись уб­рать Мус­со­ли­ни, а это, как вы по­ни­ма­ете, со­вер­шен­но не­воз­мож­но. Ше­лен­берг от­ки­нул­ся в крес­ле и за­дум­чи­во вздох­нул, пог­ля­ды­вая на ча­сы. — Лю­бо­пыт­но, Мюл­лер хоть на се­кун­ду за­ду­мы­ва­ет­ся об этом, или эта мысль толь­ко мне приш­ла в го­ло­ву? — ему не­сом­нен­но ль­сти­ла мысль, что имен­но он на оче­ред­ном за­се­да­нии в Став­ке до­ло­жит об этом фю­ре­ру. — Не ду­маю, что бы груп­пен­фю­ре­ра ин­те­ре­со­ва­ла Ита­лия, — за­ме­тил Корф и, от­ло­жив бу­ма­гу на стол, под­нял ли­цо. «Хо­тя в соз­дав­шей­ся об­ста­нов­ке на­чаль­ни­ку по­ли­ции IV от­дел РСХА бы­ло бы в са­мый раз по­ду­мать об этом… или я ни­че­го не по­ни­маю в гос­по­ди­не Зе­ро» — без­за­бот­но и лег­ко встре­тил взгляд сво­его на­чаль­ни­ка Вла­ди­мир. — Да? Ну да лад­но, дру­жи­ще, по­ез­жай­те, — Ше­лен­берг под­нял­ся, да­вая по­нять, что от­ве­ден­ное Кор­фу вре­мя под­хо­дит к кон­цу, — на мес­те всё вы­яс­ни­те. В ок­тяб­ре он вер­нул­ся, ког­да тут, в Бер­ли­не всё бы­ло кон­че­но. О лет­нем по­ку­ше­нии на фю­ре­ра го­во­ри­ли те­перь всё мень­ше, а о со­юз­ни­ках и бом­бёж­ках всё боль­ше. Пос­ле ав­гус­тов­ских реп­рес­сий, что про­ка­ти­лись тог­да по всем ве­домс­твам и час­тям, нас­ту­пи­ла по­ра от­ча­яния, и лю­ди уже не бо­ясь го­во­ри­ли о сво­ём по­ра­же­нии. Бер­лин бом­би­ли те­перь пос­то­ян­но. На ули­цах го­ро­да в пол­день нас­ту­па­ла ноч­ная ть­ма от ды­ма и ко­по­ти по­жа­рищ. В рай­оне Шпит­тель­маркт и Мо­ритц­платц ис­чез­ли це­лые ули­цы вмес­те с людь­ми и ос­тат­ка­ми до­мов. На Ной­ен­бур­герш­трас­се, не­да­ле­ко от Хал­ле­шен­тор бы­ло раз­ру­ше­но про­фес­си­ональ­ное учи­ли­ще для де­во­чек, в под­ва­ле ко­то­ро­го сот­ни уче­ниц ис­ка­ли убе­жи­ща.**** Ро­ди­те­ли сто­яли над ра­зор­ван­ны­ми, изу­ро­до­ван­ны­ми, с сор­ван­ной взрыв­ной вол­ной одеж­дой те­ла­ми сво­их до­че­рей и не мог­ли их уз­нать. Го­род бук­валь­но по­ги­бал в ог­не, но да­же те­перь, ког­да са­мо­ле­ты со­юз­ни­ков гро­ми­ли Гер­ма­нию по нес­коль­ку раз на день, Бер­ли­ну бы­ло да­ле­ко до Ста­лин­гра­да. Тог­да на Вол­ге бы­ли ус­та­нов­ле­ны два страш­ней­ших аб­со­лют­ных ми­ро­вых ре­кор­да — по мас­со­во­му унич­то­же­нию мир­но­го на­се­ле­ния и во­ен­ным по­те­рям враж­ду­ющих сто­рон. (тема Владимира - Darin Sysoev - Свет) 23 фев­ра­ля 1945 г. 21:23 Бер­лин Корф ехал до­мой, его ав­то­мо­биль ак­ку­рат­но объ­ез­жал все раз­ру­шен­ные квар­та­лы, где сто­ял пат­руль, тор­мо­зил на пе­рек­рёс­тках, про­пус­кал пе­ше­хо­дов и был са­мым обыч­ным не­мец­ким ав­то­мо­би­лем. В пос­лед­нее вре­мя мар­шрут на ра­бо­ту и об­рат­но при­хо­ди­лось ме­нять каж­дый день, и не­воз­мож­но бы­ло пре­ду­га­дать, ка­кая из улиц пос­тра­да­ет в оче­ред­ной раз. Толь­ко те­перь, ког­да до по­бе­ды ос­та­ва­лось сов­сем нем­но­го, ког­да ар­мия Со­вет­ско­го Со­юза бы­ла уже на под­сту­пах к Гер­ма­нии, ког­да уже ос­во­бо­ди­ли Поль­шу, Ру­мы­нию, Че­хос­ло­ва­кию, толь­ко те­перь Вла­ди­мир стал за­ду­мы­вать­ся о бу­ду­щем. Он де­сять лет сво­ей жиз­ни от­дал этой ра­бо­те. Он чет­ко вы­пол­нял все за­да­ния, ко­то­рые по­лу­чал, он был по­ле­зен сво­ей стра­не, как бы­ва­ет по­ле­зен обыч­ный шу­руп в ог­ром­ной же­лез­но­до­рож­ной конс­трук­ции. Но что те­перь? Что ждёт его, и что уго­то­ва­ла судь­ба для его ма­лень­кой от­важ­ной де­воч­ки? В квар­ти­ре бы­ло тем­но, но Вла­ди­мир еще у две­ри по­чувс­тво­вал чу­жое при­сутс­твие и нап­ряг­ся, ещё не ре­ша­ясь ни­че­го пред­при­нять. — Не вклю­чай­те свет, по­жа­луй­ста, — веж­ли­во поп­ро­сил зна­ко­мый го­лос на ан­глий­ском. Вла­ди­мир вы­дох­нул и про­шёл в ком­на­ту, ос­та­но­вил­ся у две­ри и всмот­рел­ся в тем­но­ту. — На­де­юсь, вы не ус­та­ли, Эрик, се­год­ня нам с ва­ми пред­сто­ит бес­сон­ная ночь, — Се­дой был как всег­да нем­но­гос­ло­вен. — Я мо­гу пе­ре­одеть­ся? — ос­ве­до­мил­ся Вла­ди­мир, ос­та­нав­ли­ва­ясь пе­ред крес­лом, в ко­то­ром рас­по­ло­жил­ся агент. — Да, толь­ко пос­та­рай­тесь не шу­меть, — пре­дуп­ре­дил его Се­дой, — Нам се­год­ня же­ла­тель­но не иметь сви­де­те­лей. Кто-ни­будь ви­дел вас, ког­да вы вхо­ди­ли в дом? — Ру­чать­ся не мо­гу, но, ка­жет­ся, нет, — нег­ром­ко от­ве­тил Вла­ди­мир из дру­гой ком­на­ты, сни­мая ки­тель. — Это хо­ро­шо, бу­дем на­де­ять­ся, что ва­ши со­се­ди не слиш­ком лю­бо­пыт­ны, — Се­дой, ак­ку­рат­но отод­ви­нув край за­на­вес­ки, выг­ля­нул в ок­но, — Кста­ти, Эрик, не ос­тав­ляй­те лич­ных ве­щей, ско­рее все­го мы сю­да боль­ше не вер­нем­ся. Пос­лед­нюю фра­зу Се­дой пре­дус­мот­ри­тель­но ска­зал на фран­цуз­ском. Только теперь Вла­ди­мир понял, как приз­рач­ны бы­ли его меч­та­ния. Раньше, ког­да он ду­мал о бу­ду­щем, жизнь всег­да пред­став­ля­лась ему ска­зоч­ным ви­де­ни­ем, не име­ющей к ре­аль­нос­ти ни­че­го об­ще­го. Тог­да у не­го бы­ла ра­бо­та, ежед­нев­ная, чет­кая, по­нят­ная. Он ни­ког­да не пла­ни­ро­вал, что бу­дет по­том, там, за по­ро­гом по­бе­ды. Но при­шел Се­дой, ко­то­рый про­во­дит его до гра­ни­цы, и уже че­рез сут­ки он, Вла­ди­мир Ива­но­вич Корф, ка­пи­тан со­вет­ской раз­вед­ки, бу­дет в Мос­кве. Но что его ждёт там? На этот воп­рос Вла­ди­мир сам се­бе бо­ял­ся от­ве­тить, по­то­му что слиш­ком хо­ро­шо пред­став­лял всё, с чем ему ещё пред­сто­ит стол­кнуть­ся. Ста­тис­ти­ка: За го­ды бло­ка­ды по­гиб­ло, по раз­ным дан­ным, от 300 ты­сяч до 1,5 мил­ли­она че­ло­век. Так, на Нюр­нберг­ском про­цес­се фи­гу­ри­ро­ва­ло чис­ло 632 ты­ся­чи че­ло­век. Толь­ко 3% из них по­гиб­ли от бом­бё­жек и ар­тобс­тре­лов; ос­таль­ные 97% умер­ли от го­ло­да. В свя­зи с го­ло­дом в го­ро­де име­ли мес­то слу­чаи убий­ств с целью лю­до­едс­тва. Так в де­каб­ре 1941 го­да за по­доб­ные прес­туп­ле­ния бы­ли прив­ле­че­ны к уго­лов­ной от­ветс­твен­нос­ти 26 че­ло­век, в ян­ва­ре 1942 го­да — 336 че­ло­век, за две не­де­ли фев­ра­ля 494 че­ло­ве­ка. (Все эти слу­чаи бы­ли еди­нич­ны­ми в ог­ром­ном многомиллионном го­ро­де, прак­ти­чес­ки все ле­нин­град­цы вы­дер­жа­ли вы­пав­шее на их до­лю ис­пы­та­ние с уди­ви­тель­ной честью и по­ра­зи­тель­ным му­жес­твом. Та страш­ная ста­тис­ти­ка че­ло­ве­чес­ко­го зверс­тва, ко­то­рая ста­ла так по­пу­ляр­на в де­вя­нос­тых го­дах и ко­то­рая до сих пор бы­ту­ет в не­ко­то­рых да­лё­ких от ре­аль­нос­ти мне­ни­ях, к нас­то­ящим фак­там не име­ет ни­ка­ко­го от­но­ше­ния) Во­ен­ные по­те­ри: 332 059 уби­тых; 24 324 не­бо­евых по­терь; 111 142 про­пав­ших без вес­ти. Граж­дан­ские по­те­ри: 16 747 уби­то при ар­тобс­тре­лах и бом­бар­ди­ров­ках; 632 253 по­гиб­ли от го­ло­да. А. Ярославна (Дея) 2016 год.