«Край кольца: Тонкая грань»

(тема Ленинграда - Rafael Krux Cinematic Emotion) Вы­пис­ка из пос­та­нов­ле­ния Во­ен­но­го Со­ве­та Ле­нин­град­ско­го фрон­та № 00719 от 19 ап­ре­ля 1942 го­да о соз­да­нии 140-й от­дель­ной стрел­ко­вой бри­га­ды: В пер­вой по­ло­ви­не 1942 го­да раз­вер­ну­лись ожес­то­чён­ные бои за­пад­нее ре­ки Вол­хов с целью про­ры­ва на­ши­ми вой­ска­ми бло­ка­ды Ле­нин­гра­да. В на­ча­ле ян­ва­ря 1942 го­да вой­ска Вол­хов­ско­го и Ле­нин­град­ско­го фрон­тов пе­реш­ли в нас­туп­ле­ние. По­это­му, с этой целью соз­дан­ная 140-я бри­га­да вош­ла в сос­тав не­дав­но ор­га­ни­зо­ван­но­го 4-го гвар­дей­ско­го стрел­ко­во­го кор­пу­са, ко­то­рый сос­то­ял из 3-й гвар­дей­ской стрел­ко­вой ди­ви­зии, че­ты­рех от­дель­ных стрел­ко­вых бри­гад и час­тей ар­тил­ле­рии. 20 ап­ре­ля 1942 г. Ле­нин­град С при­хо­дом вес­ны и тёп­лых, яс­ных дней бом­бар­ди­ров­ка го­ро­да вновь уси­ли­лась. Ба­та­реи не­мец­ко­го 240-го ар­тпол­ка ве­ли огонь по Ле­нин­гра­ду по нес­коль­ко раз за сут­ки; в 8-9 ча­сам ут­ра, днем с 11 до 14 ча­сов, но на­ибо­лее мас­си­ро­ван­ные уда­ры на­но­си­лись ве­че­ром с 17 до 19 ча­сов и за­тем с 20 до 23 ча­сов. Все эти ме­ры про­тив­ник пред­при­ни­мал к мо­мен­ту по­яв­ле­ния на ули­цах на­иболь­ше­го ко­ли­чес­тва лю­дей. Огонь вёл­ся ут­ром, ког­да на­род спе­шил на ра­бо­ту, и ве­че­ром, во вре­мя воз­вра­ще­ния до­мой. Но са­мы­ми из­ну­ри­тель­ны­ми для на­се­ле­ния го­ро­да бы­ли час­тые ноч­ные обс­тре­лы, ког­да боль­шинс­тво уда­ров на­но­си­лось по жи­лым квар­та­лам. Глав­ная став­ка, од­на­ко, де­ла­лась не на сна­ря­ды и фу­гас­ные бом­бы. Фа­шис­ты по­ни­ма­ли, что ни­ка­ких фу­га­сок не хва­тит на то, что­бы сров­нять с зем­лей та­кой ог­ром­ный го­род, как Ле­нин­град. По­жа­ры — вот на что был рас­чет. На каж­дую сбро­шен­ную фу­гас­ную бом­бу при­хо­ди­лось бо­лее трид­ца­ти «за­жи­га­лок». За­жи­га­тель­ная бом­ба ве­си­ла все­го ки­лог­рамм, их сбра­сы­ва­ли кас­се­та­ми, се­ри­ями. Кор­пус из элек­тро­на и на­чин­ка из лип­ко­го сос­та­ва, ко­то­рый нем­цы на­зы­ва­ли «дон­не­рит-же­ла­тин» — гро­мо­вой сту­день. Про­бив­ной си­лы «за­жи­гал­ки» впол­не хва­та­ло, что­бы про­шить кры­шу, пок­ры­тую кро­вель­ным же­ле­зом. По­том, на чер­да­ке, сра­ба­ты­вал взры­ва­тель — и «же­ла­тин» вмес­те с пла­вя­щей­ся, то­же го­ря­щей обо­лоч­кой рас­плёс­ки­вал­ся кру­гом, при­ли­пал к стро­пи­лам и за­жи­гал их. Имен­но на де­ре­вян­ные стро­пи­ла до­мов, со­ору­жен­ных за­дол­го до эпо­хи же­ле­зо­бе­то­на, в сущ­нос­ти, и на­це­ли­ва­лась вра­жес­кая ави­ация. Ос­нов­ная зас­трой­ка Ле­нин­гра­да бы­ла ка­мен­ной, ес­ли не счи­тать стро­пил и ме­жэ­таж­ных пе­рек­ры­тий, та­кие до­ма на­чи­на­ли го­реть свер­ху. Те­перь для Ан­ны нас­ту­пи­ли труд­ные вре­ме­на, она за­пи­са­лась в сос­тав бри­га­ды по ох­ра­не до­мов от за­жи­га­тель­ных сна­ря­дов и по но­чам, в сос­та­ве де­жур­ной ко­ман­ды, вмес­те с Са­шей и дру­ги­ми ре­бя­та­ми ос­та­ва­лась на кры­шах, спа­сая до­ма от «за­жи­га­лок», а днём ещё на­до бы­ло как-то вес­ти уро­ки в шко­ле. Де­вуш­ка ус­та­ва­ла так, что си­ние гла­за от пе­ре­утом­ле­ния ста­но­ви­лись поч­ти чёр­ны­ми, а без то­го блед­ное ли­цо и вов­се те­ря­ло ос­тав­ши­еся крас­ки. Иног­да ей ка­за­лось, что спать она хо­чет нас­толь­ко, что, прис­ло­нись к сте­не, она бы ус­ну­ла, стоя на но­гах. Но от­дох­нуть уда­ва­лось урыв­ка­ми, по два-три ча­са, это от­ни­ма­ло си­лы и сов­сем не вос­ста­нав­ли­ва­ло ор­га­низм. Са­ше бы­ло так же не­лег­ко и, в кон­це кон­цов, на ис­хо­де вто­рой не­де­ли де­журств, Ан­на пе­рес­та­ла брать с со­бой на кры­ши маль­чи­ка, ос­тав­ляя его до­ма с тё­тей Ва­рей. А вес­на бра­ла своё; наметённые за зи­му суг­ро­бы сов­сем рас­та­яли, и на ас­фаль­те те­перь блес­те­ли лу­жи­цы и бе­жа­ли весёлые, проз­рач­ные ру­чей­ки, под­ми­ги­вая сол­нцу. Саш­ке ка­за­лось, что го­род ожи­вал, как в сказ­ке, пос­ле сто­лет­не­го, за­кол­до­ван­но­го сна. На прош­лой не­де­ле ле­нин­град­цы вновь ус­лы­ша­ли трам­вай­ные звон­ки, а нем­но­го ок­реп­шие на при­бав­ках хле­ба жен­щи­ны, под­рос­тки и пен­си­оне­ры, вновь при­шед­шие в це­ха, на­ча­ли на­ла­жи­вать ра­бо­ту за­во­дов и фаб­рик, ко­то­рые за зи­му поч­ти пол­ностью прек­ра­ти­ли свою ра­бо­ту. На­ча­лось вос­ста­нов­ле­ние го­род­ско­го хо­зяй­ства, за­ра­бо­та­ли элек­трос­тан­ции. Лю­ди за­го­во­ри­ли о по­сад­ке сель­ско­хо­зяй­ствен­ных куль­тур на всех дос­туп­ных пло­ща­дях, скве­рах, пар­ках и обыч­ных клум­бах. В шко­ле, где ра­бо­та­ла Ан­на, Сер­гей Сте­па­но­вич то­же ре­шил раз­ра­бо­тать все зем­лю приш­коль­но­го учас­тка. И ре­бя­та пос­ле уро­ков те­перь ко­па­лись в зем­ле, очи­щая поч­ву от зим­не­го му­со­ра, пе­ре­ка­пы­вая её и раз­рых­ляя. Ка­ким-то чу­дом уда­­лось раз­до­быть се­ме­на: кое-что дос­та­ви­ли в го­род пос­лед­ние ма­ши­ны по Ла­до­ге, ко­то­рые сов­сем ско­ро дол­жны бы­ли за­ме­нить ка­те­ра, три ще­пот­ки раз­ных се­мян, за­вёр­ну­тых в га­зе­ту и заб­ро­шен­ных в даль­ний угол шка­фа, уда­лось най­ти в ка­би­не­те бо­та­ни­ки, а од­наж­ды в шко­лу при­нес­ли це­лых пять кар­то­фе­лин с про­рос­ши­ми «глаз­ка­ми» и, раз­ре­зав их по ку­соч­кам, по­лу­чи­лось за­са­дить це­лую гряд­ку. И лю­ди го­то­ви­лись к праз­дни­ку вес­ны и тру­да. Не смот­ря ни на что, уп­ря­мо ве­ря в по­бе­ду, лю­ди жи­ли и тру­ди­лись. О май­ской де­монс­тра­ции, ко­неч­но, не бы­ло и ре­чи, но по ра­дио те­перь иг­ра­ла му­зы­ка, шли кон­цер­ты и од­наж­ды Со­неч­ка, при­бе­жав из гос­пи­та­ля, при­нес­ла три би­ле­та в те­атр, да­ва­ли «Бо­ри­са Го­ду­но­ва». Ан­на в те­ат­ре не бы­ла с на­ча­ла вой­ны и по­это­му раз­вол­но­ва­лась, как школь­ни­ца пе­ред пер­вым сви­да­ни­ем. На се­мей­ном со­ве­те ре­ши­ли, что на спек­такль пой­дут все втро­ем — Ан­на с Со­ней и Са­ша; Вар­ва­ра Сте­па­нов­на, от­мах­нув­шись, ска­за­ла, что ста­ра ста­ла она для те­ат­ров и луч­ше уж ос­та­нет­ся до­ма «на хо­зяй­стве». Пред­вку­шая та­кое тор­жес­твен­ное со­бы­тие, обе де­вуш­ки раз­ве­се­ли­лись и Ан­на в сво­ей ком­на­те рас­пах­ну­ла, впер­вые за дол­гое вре­мя, ши­фонь­ер с плать­ями, и вмес­те с Со­ней два ча­са шеп­та­лась, при­ме­ряя на­ря­ды. В кон­це кон­цов, Со­не по­дош­ло го­лу­бо­ва­то-се­рое платье Ан­ны из кре­па с бе­лым во­рот­ни­ком, а хо­зяй­ка ре­ши­ла на­деть ма­ми­но любимое платье из си­не­го шёл­ка. (тема Владимира - V. Martynov - Холодное лето 53-го) 1 мая 1942 г.18-я не­мец­кая ар­мия груп­пы ар­мий «Се­вер» Се­ве­ро-За­пад­но­го фрон­та Бе­лые но­чи ещё не всту­пи­ли в си­лу, но ве­че­ра всё рав­но ста­но­ви­лись свет­лее день ото дня. Вла­ди­мир, вый­дя из блин­да­жа, ос­та­но­вил­ся у брус­тве­ра и вздох­нул. Све­жий, влаж­ный воз­дух бал­тий­ской вес­ны при­ят­но ще­ко­тал нос, и муж­чи­на с нас­лаж­де­ни­ем раз­мял за­тек­шие пле­чи. Ти­ши­на, та­кая ред­кая и та­кая не­ве­ро­ят­ная те­перь, роб­ко опус­ка­лась на зем­лю. Он взгля­нул на ча­сы — до ве­чер­не­го ар­тобс­тре­ла ос­та­ва­лось еще ча­са пол­то­ра, по­том за­гу­дят бом­бар­ди­ров­щи­ки, в от­вет зас­тро­чат зе­нит­ки и нач­нут рвать­ся сна­ря­ды. Но по­ка всё вок­руг мол­чит, ус­та­ло и из­му­че­но. Он вдруг с осо­бой ос­тро­той по­чувс­тво­вал всю боль, что ско­пи­лась в нем за вре­мя вой­ны. Это его дом сей­час бу­дут бом­бить не­мец­кие са­мо­ле­ты, это его отец бу­дет скры­вать­ся от рву­щих­ся сна­ря­дов, это его лю­бовь бу­дет при­жи­мать сы­на, зак­ры­вая ма­лень­кие уши, и это он сей­час ни­че­го не мо­жет с этим по­де­лать. Вда­ли, на го­ри­зон­те то там, то здесь вспы­хи­ва­ли ог­ни, и не­бо в той сто­ро­не бы­ло свет­лее… Там был Ле­нин­град. Там жил го­род. Вла­ди­мир за­ку­рил, со­би­ра­ясь с мыс­ля­ми. Все ка­на­лы свя­зи с Цен­тром сей­час бы­ли поч­ти пе­рек­ры­ты. Вый­ти в го­род в бли­жай­шее вре­мя у не­го не по­лу­чит­ся, у не­го во­об­ще сей­час не ста­ло воз­мож­нос­ти сво­бод­но­го пе­ред­ви­же­ния, и по­это­му воп­рос свя­зи ста­но­вил­ся ак­ту­ален, как ни­ког­да. Единс­твен­ная воз­мож­ная точ­ка, ку­да ещё мо­жет по­лу­чить­ся вый­ти, это по­се­лок в вось­ми ки­ло­мет­рах от­сю­да. По­се­лок не­ма­лень­кий, дав­но ок­ку­пи­ро­ван нем­ца­ми, но мес­тные жи­те­ли на­хо­ди­ли спо­со­бы в об­ход про­би­рать­ся че­рез ли­нии фрон­та по ле­сам и бо­ло­там. Но сно­ва вста­вал воп­рос, как вый­ти на встре­чу? За спи­ной пос­лы­ша­лись ти­хие ша­ги и Корф обер­нул­ся. — Что, Шул­лер, не спит­ся? — по­ка­за­тель­но ве­се­ло спро­сил он ос­та­но­вив­ше­го­ся в трех ша­гах нем­ца. — Да, гос­по­дин штур­мбан­фю­рер, — не­ре­ши­тель­но сог­ла­сил­ся тот, — Ве­чер се­год­ня за­ме­ча­тель­ный, сов­сем как у нас в Ба­ва­рии. — Ску­ча­ете по до­му? — Ску­чаю, — вздох­нул он, но бод­ро про­дол­жил, — Но мы все нуж­ны на­ше­му фю­ре­ру. — Да, это вы вер­но под­ме­ти­ли — нуж­ны, — сно­ва от­во­ра­чи­ва­ясь от не­го, вздохнул Корф, — Сколь­ко вам лет, Шул­лер? — Трид­цать два. — Трид­цать два? — за­ин­те­ре­со­вал­ся Корф. — Так точ­но, гос­по­дин штур­мбан­фю­рер, а что, что-то не так? — Ни­че­го, — по­жал пле­чом муж­чи­на, — Прос­то вы до­воль­но не­обыч­ный во­ен­ный… Вам страш­но тут, в Рос­сии? — Я не дол­жен ис­пы­ты­вать страх, — бод­ро вы­дал за­учен­ную фра­зу Шул­лер, но уви­дев жа­лос­тли­вый взгляд се­рых глаз, опус­тил го­ло­ву, — Иног­да… — Вы, ка­жет­ся, не же­на­ты, по­че­му? Не наш­ли дос­той­ной кан­ди­да­ту­ры? — ка­за­лось, офи­це­ра за­бав­ля­ет их от­кро­вен­ный раз­го­вор. Муж­чи­на сму­тил­ся. — Что ж вы мол­чи­те? Шул­лер от­вел гла­за и мол­чал. Ему сов­сем не хо­те­лось рас­ска­зы­вать это­му кра­сав­цу, что он, Карл Люд­виг, до сих пор ве­рит в сказ­ки и чу­де­са. Его пра­дед был из обед­нев­шей кур­лянд­ской семьи и пот­ра­тил мно­го лет, что­бы до­бить­ся в жиз­ни то­го, о чем меч­тал ещё в детс­тве. Он слу­жил у бо­га­то­го русского по­ме­щи­ка, от­кла­ды­вая и эко­но­мя на всем, и ско­пил-та­ки нуж­ную сум­му. Он у­ехал и ку­пил свою собс­твен­ную фер­му с ма­лень­ким до­ми­ком в у­ют­ной ба­вар­ской де­ре­вуш­ке. Но всю жизнь со­жа­лел, что так и не смог же­нить­ся на той, о ко­то­рой меч­тал мно­го лет. Она бы­ла прос­той слу­жан­кой в том бо­га­том до­ме, и глу­пый пра­дед не смог заб­рать её с со­бой, по­то­му что она бы­ла очень кра­си­вой и очень гор­дой де­вуш­кой. Эту сказ­ку ма­лень­ко­му Кар­лу рас­ска­зы­вал его отец, а от­цу дед, и Карл вы­рос с аб­со­лют­ной уве­рен­ностью, что ес­ли он ког­да-ни­будь ока­жет­ся в Рос­сии, то обя­за­тель­но оты­щет там свою лю­бовь. Да, Карл Люд­виг Шул­лер, штур­мшар­фю­рер СС, был без­на­дёж­но сен­ти­мен­та­лен и сты­дил­ся это­го до по­те­ри соз­на­ния. Но не рас­ска­зы­вать же об этом уве­рен­но­му, без­жа­лос­тно­му и до моз­га кос­тей про­пах­ше­го по­ли­ти­кой вер­мах­та бер­лин­ско­му офи­це­ру. — Мне не­че­го ска­зать, гос­по­дин штур­мбан­фю­рер, раз­ве толь­ко, что я пред­по­чи­таю всё-та­ки бра­ки, ос­но­ван­ные на вза­им­ной люб­ви. — Да, вы сен­ти­мен­таль­ны, дру­жи­ще, — ус­мех­нул­ся штур­мбан­фю­рер СС Воль­фганг И­оганн фон Корф, — Толь­ко, бо­юсь, здесь ва­ша чувс­тви­тель­ность не при­го­дит­ся, чис­ток­ров­ный ари­ец не мо­жет опус­тить­ся до сла­вян­ки. «Ну что ж… на этом под­ха­ли­ме мож­но сыг­рать… и сыг­рать хо­ро­шо, — раз­мыш­лял Корф, — Глав­ное, что­бы он сде­лал то, что нуж­но, и сде­лал это пра­виль­но. Об ос­таль­ном он да­же до­га­ды­вать­ся не дол­жен». (тема Ленинграда - Karl Jenkins- Palladio) 1 мая 1942 г. Ле­нин­град В те­атр на­до бы­ло со­би­рать­ся толь­ко к ве­че­ру, но так как у Со­ни вы­дал­ся пер­вый вы­ход­ной за две не­де­ли, она с ут­ра уже с Вар­ва­рой Сте­па­нов­ной хло­по­та­ла по хо­зяй­ству, да­вая воз­мож­ность Ан­не нем­но­го пос­пать пос­ле ноч­но­го де­журс­тва на кры­шах. От­дох­нув и под­кре­пив­шись го­ро­хо­вой ка­шей, ко­то­рую они сва­ри­ли из Со­ни­но­го пай­ка, к ве­че­ру де­вуш­ки с маль­чи­ком выш­ли из до­ма, ре­шив, что нес­мот­ря ни на что, не по­едут в трам­вае, а дой­дут до те­ат­ра пеш­ком. Им по­вез­ло, нем­цы в этот день при­поз­дни­лись, и обс­трел на­чал­ся, ког­да они поч­ти доб­ра­лись до те­ат­ра. В сре­ди­не спек­так­ля Са­ша ус­нул, при­ва­лив­шись к пле­чу Со­ни, и прос­пал так до са­мо­го кон­ца опе­ры, по­ка зал не взор­вал­ся ап­ло­дис­мен­та­ми. А до­мой они пош­ли пеш­ком, нас­лаж­да­ясь тёплым ве­че­ром и за­па­хом вес­ны. Шли не то­ро­пясь, ти­хонь­ко раз­го­ва­ри­ва­ли о спек­так­ле, как вдруг ус­лы­ша­ли то­роп­ли­вый стук мет­ро­но­ма из улич­ных гром­ко­го­во­ри­те­лей и даль­ний шум мес­сер­шмит­тов, не­су­щих го­ро­ду раз­ру­ше­ния. На­чи­нал­ся вто­рой ве­чер­ний на­лет. Де­вуш­ки по­бе­жа­ли к бом­бо­убе­жи­щу, то­роп­ли­во по­мо­гая ред­ким от­став­шим про­хо­жим ус­петь спус­тить­ся вниз. Бом­би­ли се­год­ня осо­бен­но дол­го, со вку­сом, рас­тя­ги­вая удо­воль­ствие, слов­но в от­мес­тку, что ле­нин­град­цы поз­во­ли­ли се­бе этот праз­дник, слов­но на­ка­зы­вая го­род за это нес­лом­лен­ное уп­рямс­тво. В под­ва­ле, ку­да спус­ти­лись де­вуш­ки, бы­ло душ­но и сы­ро. Де­жур­ные хо­ди­ли меж­ду ря­дов ла­вок и ос­мат­ри­ва­ли си­дя­щих лю­дей, пред­ла­га­ли во­ду, зва­ли мед­сес­тру, ес­ли нуж­на бы­ла по­мощь. Кто-то чи­тал на­изусть сти­хи, кто-то ти­хонь­ко пе­ре­го­ва­ри­вал­ся, Со­ня, при­жав­шись вис­ком к де­ре­вян­ной опо­ре, грус­тно пос­мот­ре­ла на Ан­ну. — Как ты ду­ма­ешь, мы вы­жи­вем? — вдруг спро­си­ла она шё­по­том, по­ка Са­шу от­влек­ла рас­пла­кав­ша­яся ма­лыш­ка на ру­ках у по­жи­лой жен­щи­ны, — Мы по­бе­дим? — Со­ня… да ты что? Не ду­май сом­не­вать­ся! — Ан­на сжа­ла ру­ку под­ру­ги, — Мы обя­за­тель­но по­бе­дим, да­же не сом­не­вай­ся. Мы вновь воз­ро­дим наш го­род, вновь ста­нем са­мы­ми счас­тли­вы­ми, и ты бу­дешь са­мой из­вес­тной ху­дож­ни­цей. Со­ня сла­бо улыб­ну­лась и за­ку­си­ла губ­ку, чтоб не рас­пла­кать­ся, — Мне по­рой ка­жет­ся, что ни­че­го уже не вер­нет­ся, ни­ког­да не бу­дет, как преж­де. Ли­зы нет, ма­мы нет и не­из­вес­тно, жив ли Ан­дрю­ша. А Михаил… Де­вуш­ка за­мол­ча­ла, тя­же­ло вздох­нув, Ан­на пог­ла­ди­ла её по ру­ке и, при­жав­шись вис­ком к под­ру­ге, про­шеп­та­ла: — С ним ни­че­го не слу­чит­ся, верь в это, верь и ни­ког­да не сом­не­вай­ся. — Ты так ве­ришь? — взгля­ну­ла на неё Со­ня. — Имен­но так, — ти­хонь­ко улыб­ну­лась де­вуш­ка. Три ча­са под­ряд со свис­том ле­те­ли бом­бы, а ког­да всё за­кон­чи­лось, лю­ди ста­ли вы­би­рать­ся на­ру­жу. По­ло­ви­на ули­цы бы­ла сме­те­на ура­га­ном ог­ня и не­на­вис­ти, кое-где уце­лев­шие до­ма сто­яли с вы­би­ты­ми ок­на­ми, по­би­тые и из­ра­нен­ные ос­кол­ка­ми. За мос­том, ко­то­рый уце­лел, не бы­ло це­лых квар­та­лов, и в об­ла­ке пы­ли и пеп­ла толь­ко вид­не­лись тем­ные, обож­жён­ные ос­то­вы до­мов. Они бе­жа­ли уже зная, что не най­дут сво­его до­ма. За­ды­ха­ясь от ужа­са, спо­ты­ка­ясь об об­лом­ки и кир­пи­чи, де­вуш­ки бо­ялись взгля­нуть друг на дру­га. Са­ша, еле пос­пе­вая за ни­ми, мол­ча и ти­хо то­ро­пил­ся сле­дом. Ан­на иног­да по­ра­жа­лась его стой­кос­ти и вот это­му му­жес­тву, ког­да еще ма­лень­кий ре­бё­нок не за­да­вая лиш­них воп­ро­сов брал на се­бя и раз­де­лял со взрос­лы­ми все бе­ды и опас­нос­ти вой­ны. Их дом ле­жал в ру­инах, ос­та­лась лишь од­на сте­на с проёмами окон. Всё остальное бы­ло пог­ре­бе­но под ку­ча­ми кир­пи­ча, бо­ли и зем­ли. Кое-где ва­ля­лись ве­щи; раз­бро­сан­ные тряп­ки, ме­бель раз­би­тая в щеп­ки, вы­вер­ну­тые и ис­ко­рёжен­ные же­лез­ные кро­ва­ти. Ря­дом тол­пи­лись лю­ди, кто-то пла­кал, ка­кая-то жен­щи­на утробно и низ­ко вы­ла, рас­ка­чи­ва­ясь на ко­ле­нях, но боль­шинс­тво из них прос­то мол­ча сто­яли в ожи­да­нии учас­тко­во­го, ко­то­рый дол­жен был по­мочь с ноч­ле­гом и кар­точ­ка­ми. Ан­на за­мер­ла от по­ни­ма­ния бе­ды — тё­ти Ва­ри, Вар­ва­ры Сте­па­нов­ны, боль­ше нет, как нет и их квар­ти­ры, нет ком­на­ты, ко­то­рую Ан­на с та­кой лю­бовью сов­сем не­дав­но от­мы­ва­ла к вес­не. Нет их с Са­шей у­ют­но­го сто­ла… да­же тёп­лых ве­щей, в ко­то­рые они ку­та­лись зи­мой, не бы­ло. Ан­на зап­ла­ка­ла. Со­ня отош­ла и что-то спра­ши­ва­ла у се­до­го ми­ли­ци­оне­ра, ко­то­рый тут же вмес­те с де­вуш­ка­ми из от­ря­да дру­жи­ны по­мо­гал вы­тас­ки­вать ве­щи. — По­хо­же, что на­ша тётя Ва­ря не ус­пе­ла спус­тить­ся вниз, со­сед­ка го­во­рит, что на­лет на­чал­ся очень быс­тро, они да­же тол­ком ни­че­го не взя­ли… Сю­да сна­ряд уго­дил поч­ти сра­зу. Ан­на мол­ча­ла, не дви­га­ясь с мес­та. — Пойдём, пойдём, Аня, — по­тя­ну­ла за­мер­шую де­вуш­ку Со­ня, — В гос­пи­таль пой­дем. Там пе­ре­но­чу­ем. (тема Полины - Metro Exodus - Race Against Fate) 12 мая 1942 г. по­се­лок Урицк, уз­ло­вая стан­ция Ли­го­во, 17 км до Ле­нин­гра­да. Де­вуш­ка рас­пах­ну­ла ма­лень­кое окон­це и тут же уп­ря­мая вес­на ду­ну­ла ей в ли­цо гром­ким, нас­тыр­ным кри­ком во­ро­ны и бе­зу­дер­жной трелью ка­пе­ли. Где-то го­мо­ни­ли го­ло­са, пе­рек­ри­ки­вая на­до­ед­ли­вый, пь­яный хо­хот, и ей ста­ло про­тив­но. От­ки­нув тяжёлую ко­су, она зак­ры­ла ок­но, вы­го­няя вес­ну на­зад, на ули­цу, и ус­та­ви­лась ко­лю­чим взгля­дом в ма­лень­кое зер­каль­це, что ви­се­ло на сте­не, от­ра­жая кра­си­вую выг­ну­тую бровь и кра­ешек блед­ной ще­ки. Ре­зи­дент, ко­то­ро­го она жда­ла ещё на прош­лой не­де­ле, не явил­ся, не бы­ло да­же сиг­на­ла, что он за­дер­жит­ся, и По­ли­на ло­ма­ла го­ло­ву, что те­перь ей де­лать. В по­сел­ке она мог­ла ос­та­вать­ся столь­ко, сколь­ко по­на­до­бить­ся, но она дол­жна дос­та­вить ин­фор­ма­цию вов­ре­мя, ина­че при­дет­ся объ­яс­нять при­чи­ну за­дер­жки. А она этих при­чин и са­ма не зна­ла. На Ле­нин­град с при­хо­дом вес­ны бы­ло пред­при­ня­то оче­ред­ное нас­туп­ле­ние, ко­то­рое зах­леб­ну­лось в упор­ном соп­ро­тив­ле­нии. Но в Цен­тре счи­та­ли, что на ле­то не­мец­кое ко­ман­до­ва­ние го­то­вит сра­зу нес­коль­ко нас­туп­ле­ний по раз­ным нап­рав­ле­ни­ям. По­ли­на вла­де­ла ин­фор­ма­ци­ей, что на юге стра­ны скап­ли­ва­ют­ся удар­ные час­ти СС и Люф­тваф­фе*. А зна­чит, здесь, на се­ве­ро-за­па­де, дол­жен быть от­ток час­тей, и ре­зи­дент дол­жен под­твер­дить эту ин­фор­ма­цию, заод­но ука­зав, ка­кие имен­но час­ти с ка­ких нап­рав­ле­ний бу­дут пе­реб­ро­ше­ны на юг. В дверь пос­ту­ча­ли гром­ким, бес­це­ре­мон­ным сту­ком, и ста­ру­ха, юр­кнув из-за пе­чи, по­се­ме­ни­ла от­кры­вать дверь. В се­ни вва­ли­лась пь­яная ком­па­ния не­мец­ких офи­це­ров и на ломаном рус­ском пот­ре­бо­ва­ла вод­ки. По­ли­на дав­но пе­рес­та­ла бо­ять­ся этих око­сев­ших до оду­ри, с по­хаб­ны­ми улыб­ка­ми, не­пот­реб­ных сол­дат вер­мах­та. Сте­рев с ли­ца брез­гли­вость, де­вуш­ка по­вер­ну­лась навс­тре­чу во­шед­шим нем­цам и, по­ло­жив ру­ку на свое бед­ро, деланно уди­ви­лась: — А я-то ду­ма­ла, что вас те­перь до вос­кре­сенья не уви­дишь, а вы тут как тут. Не­уж­то вод­ки опять? Ка­кой-то не­мец, ус­лы­шав её го­лос, по­та­щил­ся к ней, рас­ки­нув ру­ки и что-то при­го­ва­ри­вая на не­мец­ком, ко­то­рый По­ли­на до сих пор по­ни­ма­ла че­рез раз. Она, сме­ясь, от­тол­кну­ла его ру­ки и, обой­дя, пош­ла к две­ри. По­ка баб­ка во­зи­лась с бу­тыл­ка­ми, де­вуш­ка, на­ки­нув тёплый пла­ток на пле­чи, выш­ла в рас­пах­ну­тую нас­тежь дверь. На крыль­це при­ят­но пах­ло сол­нцем и теп­лом, и от­вра­ти­тель­но во­ня­ло не­мец­ким пь­янс­твом. По­ли­на по­ве­ла пле­ча­ми, со­би­ра­ясь спус­тить­ся вниз, как вдруг на пле­чо ей лег­ла тя­жё­лая муж­ская ру­ка, и зап­ле­та­ющий­ся го­лос на снос­ном рус­ском про­пых­тел: — Не же­ла­ет ли фрей­лин ук­ра­сить на­шу при­ят­ную ком­па­нию? Он уви­дел её сра­зу, как толь­ко не­мы­тый маль­чиш­ка ука­зал ему дом. Она сто­яла на по­ро­ге в про­еме вход­ной две­ри, как в ра­ме до­ро­гой кар­ти­ны. Шул­лер зас­тыл на мгно­ве­ние, не ве­ря сво­им гла­зам: это бы­ла ОНА. Вы­со­кая, с длин­ной ко­сой, де­вуш­ка бы­ла по-нас­то­яще­му хо­ро­ша, её не пор­ти­ла да­же ху­до­ба, ко­то­рая уга­ды­ва­лась в склад­ках простого сит­це­во­го платья. За её спи­ной в до­ме го­ло­си­ли сра­зу нес­коль­ко пь­яных муж­чин, то ли спо­ря, то ли ра­ду­ясь но­вой пор­ции ал­ко­го­ля. Шул­лер ус­пел по­дой­ти к са­мой ка­лит­ке, ког­да из до­ма вы­ва­лил­ся офи­цер и, за­ки­нув на её пле­чо ру­ку, что-то прох­ри­пел на ухо де­вуш­ке. О! Как блес­ну­ли её гла­за, как вздёрнулся гор­дый под­бо­ро­док, как по­ве­ла она пле­чом, стря­хи­вая с се­бя чу­жие ру­ки, и как об­ман­чи­во мяг­кая улыб­ка лег­ла на её гу­бы, ког­да по­вер­ну­ла к не­му свое ли­цо. Шул­лер не мог от­вес­ти глаз, за­быв да­же о том, за­чем его пос­лал ум­ный бер­лин­ский выс­коч­ка. * — Люф­тваф­фе — воз­душ­ное от­де­ле­ние не­мец­ко­го Wehrmacht во вре­мя Вто­рой ми­ро­вой вой­ны. А. Ярославна (Дея) 2016 год.