«Край кольца: Тонкая грань»

(тема Анны - Paul Mauriat & Danielle Licari - Paris Ballade) 15 февраля 1942 г. Ленинград Ей снилось счастье большое, как небо. Оно катилось огромным, сияющим шаром, переливаясь всеми цветами радуги. А потом появились руки, тоже большие и очень сильные, одну руку звали Верность, а другую Защита. Аня их так давно назвала, еще в детстве, когда одна рука клялась в дружбе, держа указательный палец поднятым вверх, а вторую, когда в шестом классе дала в нос вредному Сережке Писареву. И Аня всю жизнь знала, что с ней ничего не случится, пока обе эти руки будут рядом. И оказалось, что у счастья были еще и глаза цвета неба, только не синего, высокого и солнечного, а родного балтийского, серого. Смех рассыпается вокруг и прыгает по ступеням, как мячик, а в руках огромные воздушные шары трутся друг о друга и радостно поскрипывают в лучах яркого солнца. У него широкая улыбка и он хохочет, запрокидывая голову назад, но она знает, что это всего лишь игра, ведь шары предназначены только для нее. Теперь ей часто снится этот счастливый, веселый сон, и Анна боится больше всего на свете, больше бегущего стука метронома перед ночной бомбежкой, больше холодных объятий забвения, что этот сон к ней однажды не вернется. Страх преследует её неотступно, постоянно, и иногда она умоляет небо позволить ещё раз увидеть его, заглянуть в серые глаза, коснуться рукой лица и сказать, что всегда, с самого первого дня она непостижимо, до головокружения, до сжатых кулачков и трясущихся губ любила. Теперь Анна снова работала в школе. Еще в январе, после того, как сделали прибавку к пайке, она случайно встретила на улице директора школы Сергея Степановича. Выглядел он плохо, хотя кто сейчас выглядел лучше? Сама Анна уже много месяцев не заглядывала в зеркало, страшась увидеть там тень той девушки, которая теперь казалась невероятной. Сергей Степанович сетовал, что нет работы, нет многих учителей, но надо жить, надо бороться и надо во что бы то ни стало возобновить занятия. Сам он все еще продолжал заниматься с немногими ребятами в студёном подвале школы. — А что еще делать, голубушка? — спросил он Анну, — Сидеть по квартирам и ждать? Так не привык я под кроватями прятаться, а ребят сейчас занять чем-то надо. Вот и нашу библиотеку открыли, народу сейчас книги очень нужны. Это было правдой. В блокадном Ленинграде, в городе без тепла и света, где не было трамваев и обычной горячей воды, работали библиотеки. Люди измученные, больше похожие на свои тени, чем на самих себя, находили силы читать. Книги спасали, волокли домой, и не затем, чтобы согреться ими у печи, а чтобы сохранить, оставить и донести. С этого дня, вместе с Сашей каждое утро они отправлялись в школу на уроки. Сначала приходило совсем мало ребят, но постепенно число учеников увеличивалось. Кто-то раздобыл свечные огарки, где-то нашлись прошлогодние тетради и теперь они писали диктанты, решали задачи, вспоминали все правила и формулы и, казалось, что несмотря ни на что, наперекор врагам и бомбежкам вернулась их прежняя, школьная жизнь. (тема Владимира - Darin Sysoev - Юрий Красавин - тема из к/ф Исаев) 1 февраля 1942 г. Москва, Кремль Поздним вечером в кабинете было тихо, так тихо, что казалось, даже стрелки в часах старались двигаться бесшумно, чтобы нечаянно не спугнуть это тяжелое безмолвие. Общий свет был выключен, и только настольная лампа под зеленым абажуром доверительно освещала небольшое пространство вокруг рабочего стола. Два человека сидели напротив друг друга в больших кожаных креслах, один из них курил, второй терпеливо ждал. Этот кабинет был мечтой и страхом миллионов людей этой страны. Именно тут вершились судьбы тысяч жизней, именно тут выносился вердикт быть или не быть этому государству, и если уж быть, то каким оно должно стать. Дети мечтали хоть глазком заглянуть сюда, чтобы увидеть и большой портрет над столом, и самого человека, что курил у окна. Благоразумные же взрослые старались держаться как можно дальше и от самого кабинета, и от широкого коридора с красной ковровой дорожкой. Но нынешний посетитель, видимо, был из отчаянных, раз не только пришёл сюда, но и сидел, терпеливо ожидая пока разгорится курительная трубка. — Так что вы там говорите насчет вашего резидента? — негромко спросил низкий голос с сильным кавказским акцентом. — Он предупреждает, да мы и сами понимаем — нельзя сдавать Ленинград. И тут даже дело не в том, как это может сказаться на моральном состоянии нашей армии, а в том, что потом мы не сможем удержать Москву. — Опять эти упаднические настроения? — возмутился мужчина и в сердцах даже взмахнул рукой, — Только этого не хватает, и так Жданов все телефоны оборвал, как будто мы сами ничего не понимаем! Повисла пауза тяжелая, длительная и молчание снова завладело кабинетом, словно именно оно тут было полновластным хозяином. Зеленая пальма, призванная, видимо, радовать взоры своим цветущим видом, опасливо покачала листиками и замерла, когда хозяин кабинета подошел к окну и остановился в опасной близости. — Ну, так что вы там ещё придумали? — затягиваясь трубкой, спросил мужчина и, заметив нерешительное молчание, подбодрил: — Говорите, Александр Христофорович, говорите. — В Берлине он пока завершил свою работу и по нашей инициативе был срочно переброшен в Ленинград. Мы хотим, чтобы он попытался… — тут начальник I управления НКГБ на секунду замолчал и тут же поправил себя, — Что бы он сорвал планы вермахта задушить Ленинград в блокаде. Целью его работы будет снятие блокады города, ну или хотя бы её прорыв. — Сроки? — тут же ожил низкий голос. — Тут сложно что-либо сказать, — заколебался начальник внешней разведки, — Всё будет зависеть от обстановки в городе и на фронте. Там ведь ещё и Финляндия… Вот заодно наш резидент должен будет узнать готовность самих финов вступить в войну, пока они ждут, но… мы ничего не знаем. — Хорошо, — акцент только подчеркнул довольные нотки в голосе, — Пусть ваш резидент работает. Посмотрим, что он доложит. Комиссар государственной безопасности встал, вытянулся по струнке, отдавая честь начальству и направился к двери. — Александр Христофорович, — послышался за спиной низкий голос с оттенком скрытого любопытства, — Давно хотел вас спросить, это правда, что вы тоже по происхождению немец? — Никак нет, — четко и бодро отрапортовал глава внешней разведки НКГБ, — Я советский гражданин и коммунист. А увидев веселые искорки в темных глазах, чуть расслабился и пояснил: — Мой прадед в третьем колене имел немецкие корни и фамилию носил соответствующую — Бенкендорф. Жандармами командовал, но Пушкина уважал. — А-а… жандармами значит, тоже на страже закона был? — казалось, мужчина развлекается, задавая странные вопросы своему подчиненному, — А почему у вас отчество такое… — кавказский акцент в голосе выдавал опасную степень веселья, — Христофорович… Ваш дед был попом? — Никак нет, мой дед был профессором естествознания, а отца моего назвал в честь Колумба, который Америку открыл. — А-а, — уважительно протянул глава государства и улыбнулся, — Идите, Александр Христофорович, идите. Из донесения Военного совета Северо-Западного направления. Ленфронт. «Артиллерийские обстрелы начинаются всегда внезапно и вызывают большие жертвы среди населения. Осенью в результате артиллерийских обстрелов в городе был убит 681 человек и 2269 ранены. С 4 сентября по 30 ноября 1941 года город обстреливался 272 раза общей продолжительностью 430 часов. Иногда население остается в бомбоубежищах почти сутки. 15 сентября 1941 года обстрел длился 18 часов 32 минуты. 17 сентября — 18 часов 33 минуты. Зимой 1941—1942 года противник выпускает ежедневно по городу по 5-7 тысяч снарядов, во второй половине зимы интенсивность стрельбы немцев постепенно ослабевает до 1-2 тысячи снарядов в день. (тема Анны - Paul Mauriat & Danielle Licari - Paris Ballade) 15 февраля 1942 г. 18-я немецкая армия группы армий «Север» Северо-Западного фронта Она была рядом, и он чувствовал её тёплое, нежное тело, разогретое жарким солнцем. Она была совсем близко и доверчиво заглядывала в глаза, допытываясь о том, где он пропадал целую неделю и почему не появлялся. Она все говорила, говорила быстро, а он только следил за её губами, которые пытались сердиться, но у них это плохо получалось и улыбка, такая знакомая и такая манящая, уже пряталась в уголках губ, уже таилась на кончике аккуратного носика. Она лежала рядом на животе, и маленькие ладони рыхлили мягкий песок, руки по локти погружались в эту белую сыпь, и Аня тянулась вперед, а потом руки подгребали песок ближе, и она приподнималась, запрокидывая шею. Он видел, как двигаются её руки, как тянется шея, как вся она стремится навстречу песочному потоку и как отступает. И это завораживало, завораживало настолько, что когда она вдруг подскочила и сорвалась в бег, позвав его с собой, он не смог встать. Она подбежала уже к самой кромке воды и приплясывала от нетерпения, не решаясь наступить на скользкие водоросли, прибитые беспокойной волной, а он все не мог справиться с собственным телом, которое вдруг начало диктовать ему свои условия. Он все лежал на животе и думал только о том, чтобы Аня побыстрее ушла в воду и отвлеклась уже от его персоны. А она все стояла в лучах солнца, и свет играл на её синем купальном костюме с тонким пояском, и ветер путался в волосах, и чайки кричали от восторга. Корф резко открыл глаза и медленно выдохнул, прислушиваясь к жестокости окружающего мира. Было темно, и только отдаленный ритмичный грохот напоминал, что это не летняя гроза. Он протянул руку в темноту и взял спички, чиркнул, освещая пространство. Вынул папиросу и, закуривая, окончательно проснулся. Все чувства, эмоции, мысли моментально прояснились и выстроились, запуская организм в нужной тональности. Это было похоже на работу автомобиля, он даже слышал, как внутри его головы трутся шестеренки и шуршат болтики. Корф улыбнулся на пришедшую вдруг смешную аллегорию и тут же посерьезнел, вспомнив сон. Давно с ним такого не было. Он слишком хорошо понимал цену такой непозволительной слабости, как собственная память и давно научил себя спать, не видя снов. Сны ему противопоказаны, они ему вредны, как вредна сама память. Они только расслабляют, разнеживают, опутывают и в конечном счете поглощают настолько, что острый звериный инстинкт, который призван сохранить ему жизнь, умирает, уступая место рыхлой беспомощности и тогда всё. Тогда организм погибает. А он не может позволить себе погибнуть. Сейчас, во всяком случае. Докурив папиросу, штандартенферер СС Вольфганг Иоганн фон Корф встал с кровати и, накинув на плечо полотенце, пошел умываться. — Таким образом, — вещал Командующим группой армий «Север» генерал-полковник Георг фон Кюхлер, — Попытки деблокировать осаждённый город будут предприниматься Красной армией не раз, но все они должны закончиться неудачей. Положение Ленинграда на сегодняшний день остается крайне тяжёлым. На его улицах и площадях продолжают рваться бомбы и снаряды. Отсутствие сухопутной связи со страной серьёзно затрудняет подвоз топлива и сырья для промышленности и не позволяет удовлетворять потребности войск и населения в продовольствии. Совещание, на котором генерал собрал всех офицеров, подходило к концу, и Корф закрыл блокнот, в который с чисто немецкой пунктуальностью записывал основные задачи, поставленные генералом. — В середине декабря началась работа автомобильной дороги по Ладожскому озеру, которая функционирует круглосуточно, — негромко заметил Ганс Баум, который сидел рядом на соседнем стуле. — Но всего этого недостаточно, — совершенно спокойно ответил Корф, — Предпринимаемые усилия позволяют обеспечивать лишь минимальные потребности осаждённого города. Совещание завершилось и немецкие офицеры стали выходить из кабинета, но у разложенной на большом столе карты все еще стоял генерал, доказывая оберстлейтенанту Вернеру, в каком направлении должны быть предприняты очередные усилия. Корф задержался и, дослушав до конца генерала фон Кюхлер, предложил: — Для точной информации, на мой взгляд, необходим выход в город. Нам трудно пока себе представить, что собой представляют местные жители. Нам надо точно знать, где располагаются те или иные стратегические цели. — Нам вполне хватает тех данных, что доставляют наши летчики. Они каждый день бомбят и могут с точностью рассказать, где какой завод, — Вернеру не нравилась инициатива этого красавца, тем более, не нравилось, что высказана она была при генерале. — Но ведь город — это не только заводы, — Корф смотрел прямым, открытым взглядом, — Я считаю, что мы очень мало знаем. — Хорошо, — вдруг подал голос седой генерал и повернулся к Корфу, — Но для такой экспедиции нужен человек умный, внимательный, а главное, прекрасно знающий русский язык. Не понимающий, а именно говорящий и без акцента. — Я бывал в Ленинграде ещё до войны и знаю этот город. Поверьте, мой генерал, я уверен в том, что говорю, — очаровательно улыбнулся Корф, — К тому же моим русским восхищался еще в Берлине группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции господин Мюллер. — Вольфганг, — в ответ улыбнулся Кюхлер, — Вам никогда не говорили, что хвастаться отличным знанием врага иногда бывает слишком опасно? — Но я ведь предан своей стране, — не переставая улыбаться, ответил Корф. А. Ярославна (Дея) 2016 год.