«Край кольца: Тонкая грань»

(тема Владимира - Darin Sysoev - Волки (OST Ленинград 46) 20 января 1942 г. 18-я немецкая армия группы армий «Север» Северо-Западного фронта Из донесения командующего 4-й танковой группой Северо-Западного фронта механизированного корпуса РККА Эриха Гепнера: «Танковая группа, авангарды которой обессилели и устали, лишь незначительно продвинулись в направлении Ленинграда. Наступление остановлено… Русские сражаются, как и прежде, с великим ожесточением. 6 сентября 1941 года группы войск „Север“, достигли пригородов города, удаленных от центра города не более чем на 15 км, и перешли к длительной блокаде. 8 сентября солдаты группы „Север“ захватили город Шлиссельбург. Началась блокада.» Корф повертел в руках бумагу и положил ее на стол. Закинул ногу на ногу и, сложив руки шатром, мужчина откинулся на спинку кресла. Напротив, внимательно следя за ним глазами, курил Ганс Баум, оберштурмбанфюрер СС. Стряхнув пепел в блюдце и отложив папиросу, немец встал и, сцепив руки за спиной, отвернулся к окну. Этот красавец с бархатным берлинским выговором, красивыми руками и чересчур мягкими манерами раздражал, да так, что смотреть в это удивительно гармоничное лицо Ганс больше не мог. — Я бы многое дал, чтобы вы оказались правы, Корф, но всё обстоит совсем иначе. Я понимаю, вы только что из Берлина. Там всё кажется простым и понятным, но не здесь! Я здесь уже полгода. Понимаете, Вольф, полгода! — он повысил голос, — Я здесь многое повидал, и могу с точностью сказать, что мы можем разнести этот город к чертовой матери, не оставив там камня на камне, но этих тварей нам не взять. Эти русские, эти проклятые русские сопротивляются так, будто они бессмертны. Словно верят в загробную жизнь или еще того хуже, эту… как её… — Реинкарнацию, — вежливо подсказал Корф. — Вот именно. Поймите, я солдат, я не привык сгущать краски, но тут… Тут не надо ничего сгущать! — заорал Баум и для убедительности потряс в воздухе руками. — Послушайте, дружище, — спокойно улыбнулся Корф, — Мне кажется, вы просто устали. Наши парни выносливы и сильны. Уверен, они ещё покажут на что способны. — Да? — не унимался тот, — Думаете, я это сам не говорил тысячи раз своим подчиненным? Он быстро прошел по комнате, открыл ящик и достал из папки какие-то блокноты, тетради и листки. — Вот, полюбуйтесь, что пишут на досуге наши бравые ребята, — он протянул все это закурившему и блаженно затянувшемуся Корфу. — Что это? — тот невозмутимо поднял левую бровь. — Это то, за что я бы расстреливал на месте, — бросил Баум и, швырнув всю пачку на стол, протянул обрывок газеты, — В газетах уже печатают размышления всяких идиотов! Корф затянулся и взял предложенную газету. «То, что здесь не смеются, можно объяснить бедствием, но отсутствие слёз действует ужасающе. Всюду и всегда мы наблюдаем упорное безразличье даже перед смертью. Безразличными люди остаются не только тогда, когда умирают их товарищи, но и когда речь идет об их собственной жизни. Одного приговорили к смерти. Он равнодушно выкурил папиросу… Разве это не ужасно? Откуда у этих людей берется сила упорно обороняться, постоянно атаковать? Это для меня загадка.»* Немец выудил из вороха разбросанных бумаг какой-то блокнот и, открыв его посредине, сказал: — А вот дневник обер-ефрейтора Иоганнеса Гердера. Корф прищурился и, выпустив струю прозрачного дыма, взял в руки предложенный блокнот. «25 августа. Мы бросаем ручные гранаты в жилые дома. Дома очень быстро горят. Огонь перебрасывается на другие избы. Красивое зрелище! Люди плачут, а мы смеемся над слезами. Мы сожгли уже, таким образом, деревень десять.»** «29 августа. В одной деревне мы схватили первых попавшихся 12 жителей и отвели на кладбище. Заставили их копать себе просторную и глубокую могилу. Славянам нет и не может быть никакой пощады. Проклятая гуманность нам чужда.»** — Ну и что вас тут напугало, Ганс? — поднял глаза штандартенфюрер, старательно следя за собственным дыханием, которое должно было оставаться ровным и невозмутимым. Баум, проглотил рюмку водки, сморщился, втянул носом воздух и крякнул: — Читайте, Вольф, читайте. Корф послушно продолжил: «Скоро я стану интернациональным любовником! — процитировал Корф и перелистнул страницу, — Я обольщал крестьянок-француженок, полячек, голландок… — он стряхнул пепел в чашку остывшего кофе и продолжил, — Третий день мы находимся на украинской территории. Черт подери! Я изнываю от удивления. Где же хвалёные красотки? Загадочно. Неужели и они прячутся в лесах с этими проклятыми партизанами? Сегодня, наконец, мне удалось отвести душу. Девочка лет 15 была крайне пуглива. Она кусала мне руки. Бедняжка, пришлось её связать…»** Корф с безразличием опустил тетрадь и вопросительно поднял уже обе брови, становилось сложно держать себя в руках. — А-а- а, — протянул Ганс и, поднявшись, подошел ближе, — Вы, Вольф не смо́трите на даты, — пояснил он и перелистнул тетрадь на несколько страниц вперед, — Вот, прочтите то, что они пишут теперь! Корф продолжил: «12 ноября. Ты не можешь себе представить, что нам пришлось пережить за последние шесть недель. Об этом даже писать нельзя: ты просто скажешь, что я лгу. Все время обитали в лесах, не имея крыши над головой, а русские постоянно сидели у нас на шее. К тому же этот отчаянный холод, ежедневно кто-то, замерзнув, покидает нас. У меня тоже обморожена рука и ноги, и я ожидаю лишь того дня, когда со мной также будет покончено. Нас, радистов, осталось только двое, а все остальные находятся в госпитале. Этой жизни не может выдержать ни один человек. Уже 6 недель мы не получали ни чистого белья, ни порядочной еды. В отношении России мы тяжело просчитались. Однако эти жалобы не имеют смысла: долго мы теперь все равно не сможем выдержать. В кино показывают всё не то — действительность выглядит гораздо трагичнее. Но все это было бы не так страшно, если бы лишь знать, что когда-то наступит конец. Но кто знает, сколько еще времени будет длиться эта война. Во всяком случае, русские никогда не капитулируют…»** — Послушайте, что я вам скажу, эти немецкие мальчики пришли сюда за своей мечтой, а найдут здесь себе могилы, — трагически закончил Баум и, забрав из рук штурмбаннфюрера блокнот, сел на свое место. Корф спокойно курил, делая длительные затяжки и неторопливо стряхивая пепел в чашку, Баум усмехнулся: — Помните? «Русского солдата мало убить — его надо еще и повалить на землю.» Бисмарк хорошо знал, о чем говорил, мы просто забыли. Из директивы Гитлера № 1601 от 22 сентября 1941 года «Будущее города Петербурга» (нем. Weisung Nr. Ia 1601/41 vom 22. September 1941 «Die Zukunft der Stadt Petersburg»): «Фюрер принял решение стереть город Ленинград с лица земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населённого пункта не представляет никакого интереса… Предполагается окружить город тесным кольцом и путём обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землёй. Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения…» (тема Анны - Darin Sysoev - Апостол ) 12 февраля 1942 г. Ленинград. Она не могла уехать из города, даже ради Сашки. Анна понимала, что оставлять ребенка здесь значит обрекать его на жестокую смерть от голода и холода, подстерегающих каждого в этом ледяном мире, но уехать она не могла. Анна только клялась себе каждый день, что не позволит Сашке умереть; она пойдет на завод, она будет отдавать весь свой паёк, она будет трудиться, как каторжная, и всё равно спасет Сашкину жизнь. Но не уедет. После того, как Михаил фактически спас её, — а Анна не сомневалась, не остановись тогда мужчина рядом, она давно бы уже вмерзла в тот сугроб, — через несколько дней он пришёл ещё раз. Оставил две буханки хлеба и три куска мыла. Два куска она припрятала, а один обменяла на небольшую бутыль льняного масла и их обеды стали почти царскими; в кипяток наливалась маленькая кофейная ложечка масла, следом крошился кусочек хлеба и у них был готов настоящий суп. Анна заметила, что таким образом и хлеб можно было по чуть-чуть экономить и насыщаемость от такого супа была больше, чем когда хлеб съедался сразу. Мучительным теперь становился мороз. День ото дня температура падала всё ниже и в конце концов установилась в районе тридцати градусов. Холодно было так, что порой не выдерживали даже воробьи и падали, замерзая в полёте. Иногда Анне удавалось увидеть такого воробья, но всегда находились более шустрые граждане, которые ловко прятали птичку себе за пазуху. Чтобы не замерзнуть, Анна ежедневно придумывала себе и Сашке занятия, которые требовали движения. Они стали вместе ходить за водой, относить в мастерскую готовые шапки, сшитые Анной, и навещать знакомых. Таким образом Анна обошла всех соседей в подъезде. Многих недосчиталась, кто-то уехал, кто-то умер, кого-то они находили в таком бедственном положении, что брали над несчастным шефство и помогали, как могли. Но к смерти девушка все еще не могла до конца привыкнуть, и каждый раз находя в квартирах очередного замерзшего человека, все еще надеялась, что сможет его расшевелить, и продолжала трясти окоченевшее тело, пока ее не останавливал Саша. Больше всего девушку потрясла смерть Даниила Ивановича Кютинен, который проживал со своей женой на пятом этаже. О его смерти рассказала им супруга Даниила Ивановича. Он работал в блокадном городе пекарем и еще до войны раскрывал юной девушке все премудрости, которые она, как примерная хозяйка, должна была знать при стряпании пирогов. Анне всегда нравился этот добрый человек с открытым и честным взглядом. Его не стало прямо на работе, он умер от истощения. *** Лишь в одну квартиру они никогда не входили, хотя маленький ключ всегда был с ней. Он висел на шее, на золотой маминой цепочке. Хозяин этой квартиры умер пять месяцев назад и с тех пор Анна там больше не появлялась. Она любила Ивана Ивановича, любила преданной дочерней любовью, и он всегда ценил это. Она была последней, кого видели его прозрачные серые глаза, и именно её перекрестила старческая, бессильная рука. Тогда Анна простила ему даже эту слабость, хотя никогда не разделяла его религиозных убеждений. Пожалуй, это было их единственное разногласие, во всём остальном они полностью понимали друг друга. Эта дружба зародилась ещё давно, когда однажды мать взяла маленькую дочку с собой в профессорскую квартиру, где помогала по хозяйству. Пока Марфа мыла полы, убирала комнаты и жарила котлеты, которые со здоровым мальчишеским аппетитом поедал профессорский сын, Аня как заворожённая сидела в кабинете Иван Ивановича и внимала ему, раскрыв рот. Именно он показал ей красоту русской речи, научил любить Чехова, обожать Достоевского, боготворить Пушкина, именно благодаря ему Анна, забросив музыку, всё свое время употребила на чтение книг. Так, вместе с книгами, в её жизнь вошел Владимир Корф. Володька, профессорский сын и отчаянный мальчишка, который на долгие годы стал лучшим другом и самым преданным товарищем. Температурная сводка за период с октября 1941 г. по апрель 1942 г. Зима 1941—1942 годов оказалась значительно холоднее и продолжительнее обычного. Среднесуточная температура устойчиво опустилась ниже 0 °С уже 11 октября, и стала устойчиво положительной только после 7 апреля 1942 года. Климатическая зима составила 178 дней. За этот период было 14 дней со среднесуточной температурой > 0 °С, в основном в октябре. Даже в мае 1942 года наблюдалось 4 дня с отрицательной среднесуточной температурой. Так же зимой выпало много снега: высота снежного покрова к концу зимы была более полуметра, при максимальной высоте снежного покрова 53 см. Средняя температура ноября 1941 года составила −4,8 °С, при средней −0,8 °С, ход температур был от +1,6 до −13,8 °С. В декабре среднемесячная температура опустилась до −14,5 °С, при средней − 6,6°С. Температура колебалась от +1,6 до −25,3 °С. Первый месяц 1942 года был самым холодным этой зимой. Средняя температура месяца была −19,7 °С, при средней, начиная с 1743 −9,3°С. Мороз доходил до −34,1 °С, максимальная температура повышалась до +0,7 °С. Февральская среднемесячная температура составила −14,4 °С, при средней −7,9 °С, ход температуры от −0,6 до −25,2 °С. Март был немногим теплее февраля, средняя температура −11,6 °С, при средней −4 °С. Температура изменялась от +3,6 до −29,1 °С в середине месяца. Март 1942 года стал самым холодным за всю историю метеонаблюдений. Среднемесячная температура апреля была близка к средним значениям +2,8 °С и составила +1,8 °С, в то же время минимум температуры составил −14,4°С. А. Ярославна (Дея) 2016 год.