«Край кольца: Тонкая грань»

(тема Анны - Darin Sysoev - Свет) 3 декабря 1941 г. Ленинград. В город Михаил приехал всего на один день. За эти несколько часов ему необходимо было добиться приема у председателя Ленгорисполкома, доложить обстановку на фронте и заехать на склад, а после на пару часов забежать домой, семью он не видел с августа. Как они, Михаил не знал. Понимал, что трудно, знал, что холодно, но хотелось верить, что Лиза справится, она ведь всегда справлялась, она всегда умела находить самые неожиданные выходы из, казалось бы, совершенно безвыходных ситуаций. И умела, как никто, верить в будущее и в жизнь. Самая веселая девушка на курсе с задорными, лукавыми глазами и милой улыбкой. Она умница, его Лиза. Подкравшаяся нежность застила вдруг глаза и Михаилу пришлось остановиться на минуту, перевести дух. Сейчас, уже скоро, через пару кварталов, он увидит свой дом, обнимет жену, возьмет на руки сына. Мужчина гнал от себя здравый смысл, он не хотел помнить, что дома может не быть, что их уютную комнату в большой коммунальной квартире могли разбомбить немецкие мессершмитты, оставив после себя лишь обвалившиеся стены с вырванными кирпичами да обугленные балки. Он боялся представить, что и Лизы могло уже тоже не быть, потому что, спасая Сашку, она раз за разом отказывала себе в спасительной крохе чёрного, мокрого ленинградского хлеба. Он хотел надеяться. Хотел верить. До дома оставалось совсем чуть-чуть, он уже видел поворот на Обводный канал и закрашенный шпиль бывшей Крестовоздвиженской колокольни, во двор, которой теперь свозили умерших*. Шаги помимо воли ускорились, он пересек занесенную снегом дорогу, как вдруг увидел фигуру, мягко опустившуюся в сугроб. Чертыхнувшись про себя, Михаил остановился. Анна не чувствовала, как озябшие мужские руки хлопали её по щекам, как поднимали из сугроба и пытались удержать её невесомое, исхудавшее тело. Очнулась она, когда в рот влилось и взорвалось там что-то обжигающее и колючее. — Кхк-кх! — пытаясь отдышаться, хватая воздух ртом, закашлялась девушка. — Все в порядке? — мужчина наклонился к ней. — Вы слышите меня? С вами все хорошо? — еще раз спросил он и затряс, пытаясь заставить двигаться. — Да… — с трудом прохрипела она. — Вы идти сможете? — спросил мужчина, пряча железную фляжку со спиртом за пазуху бушлата. — Или вас проводить? — Смогу, не беспокойтесь, — слабо кивнула Анна, глядя себе под ноги. Мужской голос раздражал, слишком громкий, слишком сильный, он отвлекал на себя её ускользающее внимание. Мужчина отступил на шаг и Анна, медленно развернувшись, побрела прочь от булочной. Сделала шаг, второй и ее зашатало, но, приказав себе, девушка стиснула зубы. Идти сложно, трудно, почти нереально, но надо, надо! Чтобы выстоять, чтобы выжить… Каждый шаг требовал концентрации сил, почти нечеловеческих усилий, и Анна, сосредоточившись, нагнувшись вперед, балансируя от порывов ветра и не отнимая ног от земли, медленно пошла вперед. «Надо выжить» — эти слова, как молитву, Анна твердила постоянно. Надо выжить, надо выстоять, чтобы работать, чтобы не сломаться, чтобы победить… ради детей, ради будущего. У них должно быть это будущее. Светлое, счастливое, свободное… Она споткнулась обо что-то и сразу, как подкошенная, упала на землю, даже не пытаясь взмахнуть руками. Сил не было даже на шаг, куда уж тут руками размахивать. «Надо встать…» — равнодушно подумала Анна и медленно забарахталась, цепляясь окоченевшими пальцами за мерзлую землю и снег. Мужчина снова оказался рядом, потоптавшись немного подле нее, наклонился и снова поднял. — Давайте я всё же вас провожу. Вам далеко? — сильный голос был словно из другого мира, разбивая вдребезги её замерзающие мысли. — Нет, — прошептала она, потому что голос совсем пропал, — Мы тут рядом… (тема Владимира - Darin Sysoev - Главная тема - OST "Отрыв" (2011) Ноябрь 1941 года. Берлин. Главное управление имперской безопасности (RSHA). Он шел по коридору спокойно и размеренно, как и должен ходить по месту своей работы дисциплинированный немецкий офицер. Всё правильно, всё так, как и должно быть. Центр еще в сентябре предполагал его участие в операции под Москвой, теперь пришло время Ленинграда. Еще тогда Корф предупреждал: если немцы всё-таки отступят от столицы, следующие усилия будут направлены либо на Ленинград, потому что это позволяло в обход фланга нанести удар с севера, к тому же рядом Финляндия, которая в любом случае окажет необходимую поддержку армии фюрера, в пику Советам, либо на Волгу, потому что там живая артерия речных путей, что опять же открывает прекрасные перспективы нападения на Москву со стороны Сталинграда или даже Саратова. Думать об этом не хотелось, но приходилось. И только поэтому Корф сейчас завершал свою работу в Берлине и возвращался в Россию. Оказавшись у себя в кабинете, он плотно прикрыл дверь, и на секунду прислонившись спиной к стене, закрыл глаза. Пару раз выдохнул и, тут же собравшись, прошёл к столу. Если Генрих Мюллер на самом деле тот, о ком говорят «господин Зеро», «человек без тени», «человек-толпа», то надо помнить, что в управлении прослушка кабинетов поставлена на высоком профессиональном уровне. Мюллер был полицейским, и не обычным полицейским, сделавшим хорошую карьеру в Третьем Рейхе, а полицейским идейным, вдохновенным. Он превращал самые неприличные вожделения, самые постыдные пороки своих вождей в индустрию, в престижное предприятие, что льстило и утверждало в себе, возвышало. Мюллер знал, что кроме политики и искусства у Гитлера есть тайная страсть — фюреру для прочтения ежедневно клалась на стол объемистая папка с копиями личных писем и стенограммами телефонных разговоров, даже самых интимных, его соратников, а также высоких чиновников госаппарата, СС, партии и вермахта. Эту папку фюреру наполнял лично Мюллер. Чтобы папка не «худела», Мюллер обеспечил подслушивание и запись на магнитоленту телефонных разговоров. Мало этого — досье гестапо вмещало сведения о миллионах людей, а чтобы сведения перепроверялись и пополнялись, в гестапо была смонтирована автоматическая картотека, чей агрегат представлял из себя махину величиной с двухэтажный дом, каковая управлялась всего одним оператором, скромным начальником тайной полиции Германии**. В кабинете могут стоять «уши», а потому дышать надо ровно, ходить уверенно, и вести себя точно так же, как у себя в квартире. Корф сел за стол и тут же открыл второй ящик справа, там, где лежали бумаги. Да, все в порядке, контрольная щепотка пыли была не тронута, волосинка всё так же лежала на бумагах — значит, все хорошо, можно работать дальше. Обыска в кабинете не было, и Мюллер лишь прикидывается всезнающим и всевидящим оком. Значит, он может уйти чисто. Значит, может сюда и вернуться… Эту командировку на восточный фронт он готовил еще с осени. Готовил, надеялся и ждал. Терпеливо ждал, как и полагается немцу. О, он это умеет, пожалуй, лучше всего — ждать. Он уже много лет не был дома, не видел отца, не вспоминал портрет матери. Ему уже давно перестали сниться и разводные мосты и Летний сад, он даже в бреду отучил себя вспоминать родную речь и стихи Пушкина, и только Анна… Единственная его слабость, которую он забрал с собой, единственная любовь, которую он давно похоронил в своем сердце. Но теперь… Он, Владимир Иванович Корф, капитан советской разведки, едет в Ленинград. Чего ему стоило только убедить Шелленберга отправить его в Россию, какие только доводы ни приводил, чтобы все выглядело правильным и логичным. Это не конец его работы здесь, в Германии, это всего лишь короткое свидание с родиной, с измученной, истекающей кровью, но все еще не сломленной Россией. Из донесения в Москву Военного совета Северо-Западного направления. Ленфронт. Нормы отпуска товаров по продовольственным карточкам, введённым в Ленинграде ещё в июле, ввиду блокады города снижались, и оказались минимальны с 20 ноября по 25 декабря 1941 года. Размер продовольственного пайка составлял: • Рабочим — 250 граммов хлеба в сутки, • Служащим, иждивенцам и детям до 12 лет — по 125 граммов, • Личному составу военизированной охраны, пожарных команд, истребительных отрядов, ремесленных училищ и школ ФЗО, находившемуся на котловом довольствии — 300 граммов, • Войскам первой линии — 500 граммов. (тема Анны - Darin Sysoev - Свет) 3 декабря 1941 г. Ленинград. Подъем на второй этаж был непрост, каждый раз Анна, поднимаясь, останавливалась через три ступени отдышаться и набраться сил, но сегодня и эти несчастные ступени были делом неподъемным. А потому, как только они добрались до парадной, она медленно съехала по стене на пол и тихо прошептала: — Вы идите, я сейчас… я встану. Но военный всё не уходил, постояв рядом и, видимо, не доверяя её словам, решительно сказал: — Так, хватайтесь за меня. Придерживая девушку за пояс и перекинув её руку через шею, Михаил почти потащил её наверх. Кое-как передвигая ногами, Анна все-таки оказалась около своей квартиры и, потянув на себя дверь, ступила в черноту прихожей. — Вы живете одна? — зачем-то спросил военный, и прошел следом. — Нет, просто… все лежат, — негромко ответила девушка и на ощупь двинулась вглубь коридора. Вдруг, скрипнув дверью, из ближайшей комнаты вышел Саша. Пошатываясь и кряхтя, он нес пустую кружку. — Ты чего? — успела спросить Анна, но мальчик не ответил, а только всматривался в человека, замершего на пороге. — Папа?.. — неслышно прошелестели замерзшие губки ребенка. — Сашка? Мужчина в три шага оказался рядом и, схватив мальчика, прижал к себе. — Сашка… Как ты здесь? Где мама? Михаил чуть отстранился и оглянулся вокруг, надеясь увидеть жену, но сын только теснее прижался к нему и глухо простонал, уткнувшись в его бушлат: — Мамы нет. Анна увидела, как сжались мужские руки на худеньком тельце ребенка, как всё, что мог себе позволить сейчас этот мужчина, выразилось в стиснутом вздохе и медленном выдохе. — Ничего, Сашка, ничего… — кое-как справившись с собой, прохрипел военный и, судорожно вздохнув, тихо прорычал, — Мы отомстим… клянусь тебе. Глядя на горе этих двоих людей, Анна понимала, что мешать им сейчас нельзя. Она стояла рядом, боясь пошевелиться и тем самым привлечь внимание к себе, а еще ей было плохо, и девушка вдруг испугалась, что упадет уже здесь, на глазах у Сашки и его отца. «Я не могу. Я не имею права падать», — думала она, ничего при этом не испытывая. Казалось, все чувства застыли вместе с городом и жизнью, или это просто голод. Голод, от которого не спастись, и нет сил уже на эмоции и простые человеческие чувства. Мужчина обернулся, все еще обнимая сына: — Кто вы? Как Саша оказался здесь? — а увидев её восковое лицо с сизыми губами, протянул руку, — Держитесь. В большой семикомнатной коммунальной квартире теперь остались лишь две женщины да Сашка, которого Анна никак не могла отдать в приёмник, надеясь усыновить мальчугана. Дело это было хлопотным, потому как все, к кому обращалась девушка, советовали отдать ребенка в детский приёмник, все равно карточек на него никто ей не оформит. Варвара Степановна уже не вставала, ноги совсем опухли и Анна, оставив свою комнату, в которой когда-то жила с мамой, перебралась к ней, перетащив сюда небольшую железную печку, купленную по случаю ещё до войны. Теперь они все втроем жили здесь, у буржуйки на двух кроватях. Варвара Степановна лежала, закрыв глаза, и только хриплое дыхание говорило, что она все еще жива. Михаил прошёл к столу и, поставив на него свой рюкзак, обернулся: — Вода есть? За водой Анна не ходила уже два дня, но в ведре все еще оставалось на дне немного застывшего льда. И Михаил, поколотив ледяную корку, соскреб льдинки в железный чайник и принялся хозяйничать; закинул в печь две последние ножки дивана и пару исписанных листков, развязал рюкзак и, достав свой паек, громко распорядился: — Давай-ка, Сашка, тарелки. Когда Анне в руки всунули ложку, она с трудом смогла понять, что ей дают. В горячей, почти обжигающей воде плавали мелкие, совсем прозрачные пылинки сала вперемешку с размокшими хлопьями хлеба. Это была еда. Это был почти суп! Горячий, живительный суп, который даровал силы. Силы, чтобы жить. Анна смотрела на это сокровище и все не могла насмотреться, понимая, что если сейчас съест всё, то это волшебство закончится. А ей так не хотелось, чтобы это заканчивалось. Наоборот, хотелось продлить эту минуту еще чуть-чуть… хоть капельку. — Ешьте, — услышала она громкий, сытый голос, — Ешьте, а то вы сейчас сознание потеряете, — подавая вторую такую же тарелку Сашке и приподнимая тетю Варю, командовал Михаил. Он быстро и как-то очень ловко накормил Варвару, напоследок подав ей чашку кипятка с влитой туда ложкой спирта. Старушка обжигалась, пила мелкими глотками и в благодарность стала отвечать на все вопросы Михаила. Проглотив последнюю ложку, Анна вдруг расплакалась тихо, по-блокадному, без всхлипов и стонов, просто выдохнула и привалилась к стене, закрыв глаза, не имея сил вытереть стекающие по щекам слёзы. «У меня сегодня карточки украли…» — подумала она, засыпая от тепла и сытости. А. Ярославна 2016 год.