«Те, кто ходят по земле, всегда боятся падения неба. А чего стоит бояться тем, кто живет выше грозовых туч?..»
Больное плечо продолжало напоминать о себе довольно долго. Ни дня для меня не проходило без походов ко врачу и постоянных перевязок. Каждую ночь я вставал, почти мертвый, бродил по комнате, подобно тигру в клетке и каждый раз будил шлепаньем босых ног Катю. Ее тихий голос всегда казался мне недовольным, но на деле, ночь за ночью она лишь сильнее вживалась в мою шкуру, понимая мои чувства и мою боль, что не давала спать. Она как будто пропускала все это через себя, впитывала все то плохое, с чем был вынужден мириться я... Смерть Скифа так же сказалась на ней не лучшим образом. В каждую такую ночь мне казалось, что вся та боль перерастала в мерзкое и склизкое существо, хватавшее меня за руку и говорившее: «Твоя рука досталась тебе не просто так; ее могло бы уже и не быть, так что помучайся». Акима была все сострадательней ко мне, к моим ночным прогулкам. В ее глазах виделось огромное участие, огромная немая забота — попытка хоть как-нибудь... помочь. О, этот взгляд. Взгляд, полный благородной жалости и говорящий, «я все понимаю». Каждую ночь он становился все добрее, все мужественнее. Она с каждым разом бралась за мою талию крепче, все сильнее прижималась к груди, слушая сердце. Успевшее разбиться, оно склеивалось долго. Не без помощи моего ангела, конечно... Спустя полторы недели от начала моей «домашней реабилитации» мне выдали приказ. Как гром среди (вполне себе) пасмурного неба, он ударил по самом больному — приказ боевой. Я даже не глядел в глаза Григорьеву по своему прибытию, поэтому казалось, что обо мне вспомнили специально. Что называется, на зло. Хотя я не прав не только в своих предположения, но и в том, что на глаза начальству я все-таки попадался. Гарик говорил, что Григорьев пришел сам, в тот же день, как я вернулся, под самое утро. Я тогда прилично провалялся без чувств, где-то с шести утра и почти до четырех часов вечера. Не глядя ни на что, я благодарен ему даже за это. Старый волк не забыл о молодом волчонке. Заданьице было не персональным: намечалось что-то явно крупное. Документ, который я получил от худощавого парня лет семнадцати заключал в себе следующее: «Лейтенанту Макарову (ах, я же не разу не упомянул свое звание, благодаря которому и получил группу) прибыть 20-ого августа в 08:35 утра в конференц-зал вместе с сержантом Кудрявиной. Опоздание повлечет за собой выговор и серьезные последствия», — и в конце приписка быстрым почерком, судя по которой, я еще и яиц лишусь, если опоздаю. Видеть упоминание Кати как «сержанта Кудрявиной» для меня было почти удивительно — не так-то и часто о ней вспоминали в канцелярии. Она, конечно, является офицером, но для меня она не военный. Не при живом мне, по крайней мере. Вообще, в начале знакомства Гарика с моим ангелом-хранителем, он называл ее Кэтрин, и постоянно подшучивал по поводу «радистки Кэт». А все лишь потому, что Катя представилась этому комику погорелого (из-за него, я уверен) театра своим полным прозвищем, придуманным, кажется, еще для публикации статей в журнале — Кэтрин Акима. Катя была журналисткой, начало карьеры для нее почти сразу стало концом. Хотя, стаж обучения у нее был приличным, серьезные публикации до Судного дня ей никто не давал. То ли проверить хотели, то ли что... Она мне как-то сказала, что работала над статьей, материал которой сумела украсть у главного редактора — пытаться писать о том, о чем уже пишет другой человек, да еще и без разрешения - не самый умный поступок и не самая правильная трата времени, но... — как после оповещения весь их офис погнали к ближайшему укрытию. Сказала, что дописать так и не смогла. Тема была довольно болезненна, и по ее словам, уже взявший статью некто «Михаил Тихон» врал в каждом слове. По честному, меня не особо волновала Катина бывшая работа, сейчас она для меня не журналист, не военный. Она — моя опора. Та, кто не дает мне в конец свихнуться и пустить себе пулю в висок. Она мой спасательный круг в море, полном голодных металлических акул. Хотя, почитать что-нибудь из ее «рабочего творчества» было бы занятно, я думаю. Тем более, что непрочитанные книги у меня кончались, а только начатую «Охоту» уже просят парни Второго корпуса. Я и еще пара ребят считались самыми читающими в части, и все книжки тащили именно к нам и Искатели, и наши патрули. И тут устроился... В назначенный в извещении час мы сидели в конференц-зале; пришли первыми. Символично холодный воздух теребил простуженное нёбо. По сути, Григорьев не сказал ничего особо ценного, всю информацию о будущей заварушке нам сообщил офицер с густыми рыжими бровями и хилой бородкой. В его речи содержался план наших будущих действий и в красках была описана их необходимость: руководство решило взять под свой контроль аэропорт... После выступления всем присутствующим в зале были выданы листки и карандаши — тайное, мать его, голосование. Его суть заключалась в анонимных замечаниях. Я так и не понял, правда ли штаб принял их к сведению, или это была просто попытка дать людям некую «надежду», но так или иначе, отменять заварушку никто не собирался. Покинув зал, Катя почему-то вцепилась в меня, как тогда, в университетском парке, и потянула прямиком в столовую. Рацион у наших солдат был не особо выдающийся — гречневая каша из военных запасов, коих могло хватит лет, эдак, на семьдесят, пара сухарей на моську, компот из сухофруктов все тех же военных запасов и особо отличившимся — овсяное печенье «на десерт». Оно, кстати, было на удивление мягким и поразительно свежим, не глядя на прошедшие года. Не знаю, как у других, а у нас повара работали на всю свою пайку: кашу даже перебирали, варили «с душой» и как для себя. Даже порой все тем же «отличившимся» наливали по порции молока из сухого концентрата, что считалось чертовски хорошим тоном и изредка, если нарушали план, поводом для небольшого скандала... Завсклада у нас был человек добрейшей души и весьма падкого на спиртное характера. Ударяя по рукам тем, кто воровал сахар для самогонки, он частенько сам доставал из закромов бутылочку натурально «беленькой». Скандалы поваров с ним заканчивались скоро и сухо, бескровно: он понимал, что разбазаривать свои ничего не будут, себе дороже, а запасов с лихвой хватит как минимум лет на ...дцать беспрерывного пира. Мы всегда занимали столик поближе к кухне и подальше от окон (они, хоть и были почти полностью закрыты стальными ставнями, все равно не вызвали доверия) — я руководствовался желаниями всех троих... двоих своих подопечных. Самому мне было пофигу, Скиф хотел сидеть подальше от окон, Гарик — поближе к кухне, а Кате просто хотелось сидеть вместе со мной. Наш комик погорелого театра сидел на своем обычном месте с «половинкой» на столе и четырьмя рюмками. Нас ждал. Грустный взгляд и утешительное «сам все знаю, видел» утонуло в гвалте столовой. Мы выпили, Гарик понурил голову после третьей рюмки, я после второй. Всегда холодная Катя в тот момент была жарче огня и заставила меня вспотеть с той стороны, к коей она прижималась. Слегка странно, хотя, учитывая ее почти полный отказ от спиртного, ничего менее удивительного ожидать не стоило — душа трезвенника готова сворачивать горы, а тело хочет спать после сдвинутого камня... Неприятный осадок испортил мне весь обед. И каша показалась не вкусной, и сухари черствыми, и компот не сладким. Свои порции печенья мы с Гариком не сговариваясь отписали Кате вместе с молоком — мне и такой пайки вполне хватало, а Гарику печенье показалось горьким после выпивки. Мой ангел же набросилась на десерт даже слова не сказав, а нам его и не нужно было. Гарику по причине усталости, а мне просто из-за ее вида — глядеть на нее, когда она не плачет, не ранена, не обижена для меня бесценно. Хотя, одну печенюху мы разделили на двоих, Катя подала мне мою долю, как маленькому ребенку. Ах, радистка. Второе «совещание» назначили с маленьким интервалом — к вечеру следующего дня нас созвали по уже более конкретным вопросам и в меньшем количестве. Именно с этого момента мне стал попадаться на глаза несколько странный парень в узкой куртке с широким воротником и хипстерских брюках (они были по-женски расклешены у основания штанин). Зеленые глаза парня запомнились мне, казалось, на всю жизнь. Яркий цвет, смешанный с золотистым блеском, выразительный вид. Шрамов или других отличительных черт я в нем не увидел, да и одних глаз, по сути, было достаточно. Длинные волосы он заплетал в хвост, кончик которого был явно опален и словно не отрастал — среди своих знакомых я подобных странностей не замечал. Сама фигура парня не вызывала у меня доверия, но взгляд упорно не хотел ее бросать, пытаясь выискать еще немного, хоть одну особенность, давшую бы понять, почему я столь часто встречаюсь с ним взглядом... Пока у всех нас было время, и вялый Гарик, и Акима хотели по-настоящему отдохнуть. Лишь мне не давала покоя тварь со взглядом котенка, лишь я, почти невольно, пытался лучше осознать все то, что произошло со мной... Меня все еще не покидали кошмары. Во снах я вновь покрывался холодным потом; просыпаясь, боялся посмотреть себе за спину. Почти везде я оглядывался от скрежета, настораживался от резких движений... Я сходил с ума. Неясные мне действия отмеченной «трехсотки» будоражили во мне любопытство, одновременно смертно пугая. Чем дольше я думал о ней, тем сильнее я страннел, тем больше вещей во мне менялось. Пришла несвойственная осторожность, усилилась моя привязанность к Кате. Сколько бы я не пугал себя сумасшедшей машиной, отвыкнуть или начать пренебрегать объятиями своего ангела я не мог. Это была та грань, та последняя ступенька в лестнице моего сознания, что служила моей опорой. Настал день вылета. Вся часть стала похожа на кипящий муравейник: кажущиеся странными инженеры за работой (обычно эта братия лишь тратила запасы спирта), ассистенты нашего «научного» состава, шныряющие там и тут между готовящимися к вылету винтокрылами. Действительно завораживающая вещь, которую я для себя узнал это именно техника Григорьева. Мать его драть, я впервые видел перед своим носом эти машины! Да и создавалось впечатление, что большая половина НЕ обслуживающего их континента — тоже. Огромные, величественные, эти стальные монстры не имели разума, но точно имели души. Внушающие гордость, эти машины были лучшим, что, как я узнал позже, удалось спасти Григорьеву и его людям в первые дни войны. Хранившиеся в секрете, они были спрятаны не столько от «Скайнет», сколько от нас. Тот офицер, что вытащил меня из университета на легкой вертушке так же участвовал в операции и вел свою машину в первом эшелоне, мы же летели во втором — разделение по местам было не самым ясным, и остатки моей группы разделились. Я и Гарик попали на один борт, Акиму же определили на другой. Не помню, сколько трехэтажных матюгов вылилось на худощавого офицера с плотными бровями, но я вновь зарекомендовал себя нахалом, и на то были основания: — Вы осознаете, во что ввязываетесь? Я же вам всю плешь проем, или в конце, вашу мать, концов просто не полечу своим бортом! Я хочу быть с ней, и это не обсуждается. Точка. — Макаров, вы однозначно получите по шапке вместе со своим «ангелочком» если не смотаетесь отсюда в ближайшие полторы минуты, — крайне недовольно сообщил офицер, — У меня работа, так что полетите, как полетите. Спустя пару секунд молчания, парень основательно вскипел и добавил: «Или не полетите вообще, и огребете еще больше проблем!». Меня очень давно не пугали подобные высказывания, у Григорьева рука не поднимется устроить мне взбучку, что уж там говорить о «еще большем количестве проблем». По правде сказать, мне хватало и своих, так сказать, родных неприятностей: новоиспеченные фобии, травмы и застарелые недомолвки с оружейниками. Помнится, кто-то задалживал мне пару паек, кому-то задалживал я.***
И снова проливной дождь преследовал меня, и снова в мой затылок дышала смерть. Операция Григорьева оказалась самой, в кавычках, «хорошо спланированной» на моей памяти. Машины ждали нас, словно кто-то слил информацию о наших планах, как будто они все предвидели. Я бы больше поверил во что-то сверхъестественное, чем в вариант со шпионом, но ситуация говорила сама за себя — мы попались в свои же силки. Желая устроить показательный захват аэропорта и главное его ангаров, никто почему-то не подумал о возможном количестве железок в прилегающей лесополосе, что и сыграло на руку «Скайнет»... Будучи взятыми врасплох и за яйца, почти вся десантная группа не вышла на связь с координаторами. Машина Вязенского, того сумасшедшего пилота, что вытащил меня из универа, на моих глазах ушла в пике и рухнула где-то в стороне от того места, где последние несколько минут месим грязь я и семеро солдат из второго эшелона. Двое раненые, один, видимо, был чьим-то командиром. Еще четверых я знал, не в глаза, конечно, но лица казались мне знакомыми и меня они называли по имени. Где-то вдалеке раздавались крики и тугие, басовитые выстрелы. Я не знал, где Гарик, не знал, где Катя. Я хотел бежать, бежать на их поиски, но не знал куда... — ...не некого отправлять, слышите?.. — раздавалось из почти утонувшей в размокшей грязи рации, до тех пор пока я рывком не бросился к ней, упав животом в густую, крайне мерзкую жижу. Судорожно пытаясь разгрести месиво подо мной, я старался вытащить чертову рацию, в надежде на ее хотя бы частичное функционирование. В моему счастью, рация оказалась рабочей. Не настолько, чтобы можно было кому-то ответить, с приемопередающим блоком были явные проблемы, выливающиеся дикими помехами и частичной пропажей слов в речи, но достаточно, чтобы оставить ее себе, за неимением ничего лучшего. Ситуация слегка прояснилась — координаторы потихоньку стали раздавать приказы выжившим и боеспособным членам десантных группировок, пытаясь организовать не слишком слаженный, но все-таки штурм гребаного аэропорта. Ребята, что валялись в грязи вместе со мной быстро пришли к единому решению — повести их стоит мне. М-да, классная перспектива, угробить еще семерых... На главной частоте нашей части зациклили сообщение о том, что выжившим офицерам и личному составу следует по возможности быстро выдвигаться к намеченным при планировании «точкам сброса», если таковые уже не достигнуты, и пытаться установить контакт с приписанным координатором для получения дальнейших указаний. Координатором взвода из моей вертушки был старший лейтенант Осколкин, Дима. Ребята же сказали, что к ним был приписан Николай Артемьев, отморозок, которого не любил я и который не любил меня. Поскольку, формально командиром сейчас был я, решено было двигаться к ориентиру, назначенному моему взводу — северной радарной вышке. Да вот только эту самую радарную вышку мы видели только самым кончиком и крайне, крайне далеко. Нам пришлось бы отмахать около километра с лишним, чтобы добраться до нее. Понятия не имею, вдоль вэ-пэ-пэ или через нее. Наш путь пролегал, во-первых, по отнюдь не самой асфальтированной дороге, и во-вторых, местность была ну слишком открыта. Серьезно, я не люблю очень узкие закрытые помещения и всегда предпочитал действия по зачистке зданий и прочего перестрелкам на более-менее открытой местности, но это... слишком. С одной стороны — начинался подлесок, с другой — виднелся наш объект, с третьей — опять подлесок. Черт бы его побрал вместе с Григорьевым... Стоило нам высунуться из-за разбитого оврага, в коем мы все лежали, как всех нас радушно встретила длинная косая очередь трассирующими куда-то в воздух, по довольно странной траектории. Естественно, все попадали, да только зачем, поняли уже позже: выстрелы предназначались не нам, а штурмовой «СУ-25ТМ», что делала длинный круг где-то за нашими спинами, над леском. Пули были из крупнокалиберной зениткой пушки, миллиметров сорок, не меньше, звук четкий, басовитый. Не уверен, но кажется, я даже слышал звук падающих на что-то железное тяжелых гильз. Только после этой сигнальной очереди до нас дошло — мы, черт подери, не на передовой, не в тылах, и даже не на фланге. Мы на том ма-а-аленьком островке посреди леса юго-восточнее территории автономной электростанции аэропорта, что не успели достроить. Мы на том самом злополучном островке, о котором говорил человек Григорьева на брифинге, а перед нами, где-то на территории заброшенной стройки, судя по всему, обосновались силы противовоздушной обороны «Скайнет». Отлично, блин. — Вставайте, идем! — крикнул я, чуть срывавшимся от навалившейся ответственности и опасности голосом, — Живее! Скорость бы нам не помешала, это правда. С двумя прихрамывающими бойцами далеко мы не убежим, они нас тормозили, как бы неприятно это не было осознавать. Островок вспаханной земли, казавшийся на карте крохотным, на деле оказался излишне большим. Излишне. Большим. Падать на животы нам пришлось еще несколько раз вплоть до тех пор, как мы добрались до первых временных строительных помещений. Эти сраные обшарпанные вагончики строителей. Они, по-моему, никогда не исчезнут, всегда где-нибудь я их да увижу. Несколько медленнее прошли вырытые рабочими овраги, только поставленные леса без защитной сетки. Упаднические настроения подкреплял и окружавший нас пейзаж — позади блеклое ничего, оканчивающееся густым лесом, впереди — серые разбитые бетонные блоки, завалившийся на бок строительный кран средних размеров, темные длинные здания и выделяющаяся на фоне серо-синего неба дымящаяся северная радарная вышка. — Макаров, а что будем делать с теми, кто по нам стрелял-то? — раздался тихий голос откуда-то позади. — Стреляли не по нам, а по самолету. Значит, о нас не знают. Ну, частично не знают, — ответил я мельком глянув на спрашивавшего через плечо, — А значит, что светиться нам не стоит. В моих планах не значится саботаж «Скайнетовских» зениток, конечно если ни у кого из вас в широких штанинах не завалялось пары килограммов тротила... Я присел за гусеницей экскаватора, только закончив фразу и оглядевшись. Мои новые бойцы последовали моему примеру, кто-то лег, кто-то так же прильнул спиной к машине. И встретив простецкий взгляд одного из парней мне стало всерьез не по себе — парень с обожженным виском держал в руках снятый только что со спины ранец, полный, чего бы вы думали? Именно. — ...То есть, вы хотите сказать, что Григорьев планировал тут фейерверк устроить? И интересно, зачем же?! — Н-ну, Артемьев мне и капитану вчера сказал, что т-тут может быть то, что стоит п-подорвать к ядреной матери. М-мы и не спрашивали больше, — все так же по-простецки ответил солдат, слегка заикаясь. Я расслабил плечи и понурил голову. Такого я не ожидал. Н-да, Гришку ждет хорошая такая взбучка, я ему лично начищу физиономию по возвращении. А пока делать мне было особо нечего — заставить бойца сбросить ранец со взрывчаткой здесь или идти на звуки яростной стрельбы в небо и исполнять волю Артемьева. Я выбрал последнее. На вопрос, заданный мной уже на ходу солдат ответил коротко, «Ну, я же аккуратно п-падал, вот и н-не рвануло». Двадцать метров под шквальным огнем в небо мы прошли спокойно. Еще десять затем — тоже. Звук стрельбы казался все громче и громче, наша цель была все ближе. Я осторожно, чтобы не сглазить, думал, а ведь у «Скайнетовских» зенитчиков наверняка имелось оборудование, благодаря которому наше присутствие никого бы не удивило, но говорить об этом как-то не хотелось. ...Отдышавшись, мы и оставшиеся рядом пятеро солдат повалились за большой бетонный блок, валявшийся рядом со строительным вагончиком, и матерясь искали, чем бы поплотнее закрыть уши. Кроме собственных ладоней ничего не нашлось. Ими и воспользовались. ...Да вот только зачем? Конечно, в «Голливуде» поголовно у всех в трусах лежит по детонатору, но у нас же не «Голливуд». Рюкзак со взрывчаткой мы сбросили — ладно. А взрывать-то кто будет? Даже и не думали. Секунд семь спустя до парня, что тащил ранец дошла вся суть нашего промаха, и не долго думая он схватился за ручную гранату, что выудил из узкого подсумка на поясе. Звонко была выдернута чека, скоба предохранителя упала мне под ноги. Гранат полетела ровно, точно под гусеницы массивной самоходки, которую нам и надо было подорвать, и рядом с которой мы и скинули ранец. Все еще раз закрыли уши. На этот раз уже по делу... — ...Катя! Ну беги, давай! — прокричал Гарик, давая очередь на подавление в сторону противника, — Беги же, твою мать! Последний выстрел был для нее сигналом. Рванула девушка яростно, широко размахивая руками, и подворачивая стопы в рыхлой развороченной земле. Проехавшись пол метра на коленках, она пристроилась за остов разбитого вертолета разведки. Ну, как «за остов». За порванные его ошметки — это машина Вязенского, того ненормального пилота, что вытащил и саму Акиму с Гариком, а затем и Странника после событий в университете.