...«Трудные задачи выполняем немедленно, невозможные - чуть погодя.»
Смотреть на осеннее небо — порой лучшее занятие для молодых глаз. Но взор паренька в достаточно узком камуфляжном костюме с парочкой подсумков на поясе, что лежал, обняв тяжелую снайперскую винтовку, на крыше Университета, был направлен отнюдь не в сторону светлых утренних небес — он наблюдал в прицел за мной, развалившемся в облаке пыли придурке, тычащем пистолетом в пустоту, ожидая смерти. Оптический прицел винтовки обладал достаточной кратностью приближения, чтобы рассматривать меня настолько «близко», что выражение лица, буквально просвечивающего через грязный затылок, ярко выражало абсолютно все мои тогдашние эмоции. Стрелок лишь слегка отвел взгляд от перекрестия, устремившегося в мою поясницу, чтобы посмотреть на моих товарищей, что еще не успели заметить мою пропажу. Он убрал левую руку с основания приклада и потянулся было к иссиня-черным волосам, достававшим ему примерно до плеч, но убранных в некое подобие хвостика, как раздался глухой хлопок — я спустил «курок», еще раз, вновь. В глазах парня вновь отразилась моя фигура, он опять прильнул к прицелу, оставив свои волосы в покое лежать так, как они лежали. На мне сосредоточился, сучонок... Я же уже выпускал во тьму тумана предпоследний патрон. Давай же, Удача, помоги мне! Не зря же я все это пережил. По спине бегали мурашки, я ощущал, что вот сейчас все и кончится, и писать мне будет не о чем... Что улетучится ваш верный слуга в небытие, оставив после себя лишь кучку мясца с косточками, что пропадет вся интрига, все планы жизни. Но как в хороших боевиках меня спас тот, кто желал смерти. Снайпер нажал на спусковой крючок, заставив тем самым пулю пятидесятого калибра с маркировкой «Сделано в России» полететь не в мою спину, а чуть вперед, аккуратно за мое левое плечо, которым я был повернут при падении в сторону здания. Пуля рассекла воздух, кажется, оставив в нем на пару секунд толстый белесый след. В моей голове все отпечаталось в довольно странном порядке, поэтому с точностью поручиться за свое описание я, к сожалению, не могу: под мои последние выстрелы из тумана впереди выскочила одна из «неваляшек», готовясь прыгнуть на меня и вонзить свои лапы мне в грудную клетку, но выстрел произошел вовремя — десяти сантиметровая пуля вошла машине в лоб, пробив толстый слой металла, все наборы вживленных в собачьи мозги микросхем и что-то еще, из-за чего, упав, «неваляшка» скрючилась в натуральную букву «зю»... Страшная картина. Глаза твари все еще мигали ярким желтым светом, оставляя в тумане пузырьки света, освещавшие ее тело, начинавшее покрываться слоем тумана. Гром выстрела был оглушителен и даже согнал несколько десятков голубей и воронов со своих насестов на крышах ближайших домов. В голове все еще звучало басовитое «Бу-дум-фоуч», повторяемое не только головой, а всем окружающим меня пространством раз за разом. Я огляделся. Сердце замерло — туман вновь стал сгущаться, а небеса из светло-синих стали грозовыми, начинался ливень. Вокруг меня наматывали круги около пятнадцати машин, оставляя в кисельном воздухе желтые линии своих глаз. Я судорожно стал искать запасную обойму в набедренном кармане брюк, уже бросив опустевшую в подсумок. И как всегда пальцы не могли нащупать продолговатую металлическую коробочку, что, казалось бы, так просто достается из-под ткани кармана. Все-таки достав ее, я рывками пытался вставить магазин в рукоятку пистолета, нащупывая заветное отверстие. Но все как всегда не получалось. Под порцию нового лая и ставшего почти родным классического собачьего «охо-хо-хо-хо», я перевернулся на живот, отталкиваясь от предательски мягкой и податливой земли носками ботинок. Ощущая себя последним идиотом, я, подобно гусенице, скользя животом по песку, начал перемещаться в сторону постройки, лишь спустя два полных шага полностью подняв туловище над землей. Руками махал я сильно, одновременно пытаясь разогнать хоть какую-то часть тумана перед собой и стараясь ускориться. Ноги подворачивались, дыхание ни к черту, я ощущал, как глубоко внутри начинает сипеть что-то подобное жабе — я начинал задыхаться от страха. Рюкзак был далеко позади, и сейчас мне было абсолютно начхать, что с ним случиться. Автомат... Пес с ним, я жить хочу! В тот момент я вовсе не задумывался о том, что будет потом. Как я буду бродить по закоулкам Университета с одним лишь только пистолетом, выживу ли я там... Стрелок продолжал наблюдать за мной, лишь слегка ведя стволом в сторону. Почему-то он не стрелял, как будто выжидал момента. Ждал, что будет дальше. Вокруг меня носились тени, оставляя за собой яркие желтые полосы в воздухе, густом, подобно желе. Я не видел, куда бежать, и ориентировался только на отблеск оптики где-то наверху, на крыше. Я бежал левее, так, чтобы он оказывался каждый раз по правую руку, ведь вестибюль был именно там, в стороне от больших часов. Гарик, как только услышал выстрел снайпера, сразу остановился, рявкнув на остальных: «Стоять!», и дал очередь в воздух, в надежде отвлечь тварей от меня. Он догадывался, что, обладая всем своим везением, я потеряю оружие, и хотел лишь дать мне дорогу, перетянув основную стаю на себя, под огонь трех стволов. Акима изредка постреливала куда-то вдаль, она не предпочитала выжидать, силуэты в тумане нервировали ее подобно мне. Гильза за гильзой обжигали воздух, покрывая землю вокруг фигуры Акимы свинцовым покрывалом... Ударяясь друг о дружку, они образовывали жуткую какофонию звона, дребезжания и стука, заполонявшую все пространство вокруг. Выстрел за выстрелом, хлопок за хлопком, все больше и больше гнетущее ощущение засады и окружения окутывало мою команду... и меня. Под ногами хрустело стекло и кости. Грудь все так же сипела, я ощущал хруст на зубах — ненавижу песок, ненавижу пыль. Вообще, я все ненавижу. Но что-то в меньшей степени, чем остальное. У меня довольно странное отношение к миру, когда я устал или когда за мной гонится стая металлолома, но такой уж я уродился. Мало что поделаешь. Где-то впереди я уже видел фигуру Гарика, поднявшего над головой что-то, похожее на трость или какую-то короткую палку. Скорее, зонтик. Или дамский стилет... Стоп. Какой к чертовой матери стилет? Еще и дамский?! Гарик вознес над головой сигнальную ракету, готовясь ее зажечь. Я откровенно не понимал, зачем она ему нужна. Неужели знавший меня чуть ли не всю мою жизнь человек подумает, что я его не увижу? Да это же смешно! Или он хочет получше нас осветить для машин? Так сказать, сделать «ужин при свечах»? — Быстрее, твою мать! — я не ожидал от Гарика ничего иного. — Чего ждешь, придурок?! Ноздри Гарика то раздувались, то вновь принимали человеческие особенности строения, всем своим видом показывая степень напряжения владельца. Пальцы его дрожали на спусковом крючке, желая выстрелить мне, бежавшему на встречу за спину. Не знаю, что его останавливало. Я бы выстрелил... Наш стрелок же тем временем спокойно складывал свои «пожитки» в рюкзак, уже готовясь взять винтовку, лежавшую на сошках, в руки, как где-то впереди, в тумане, прорезалась длинная красная полоса света. Именно прорезалась, по горизонтали, как будто кто-то поднял ставни, за которыми поставили прожектор. Стрелок в последний раз прильнул к прицелу, чтобы посмотреть, что же сокрыто туманом, хотя не прячется? Он дернулся веком и левой рукой, результат «взора сквозь туман» его точно не обрадовал. По спине его пробежал рой мурашек. Словно кто-то холодной рукой дотронулся до хребта снайпера, проведя пальцем от шеи до середины спины, дальше ударив кулаком — то ли от страха, то ли от пронизывающего тонкую камуфляжную куртку ветра у парня свело спину. Белые зубы чуть не повыскакивали из десен, и их хозяин однозначно понял, что всем в его теле владели нервы — не ветер через тонкий костюм, не страх - нервы. На людях всегда холодный, местами странный для многих и лишь для редких исключений — особенный, — он не привык к нервным потрясениям. А осознание неизбежных улю-лей или даже серьезных ранений, грозящих тем злополучным светом сквозь туман, оказалось столь сильным и ясным, что, не заставив себя долго ждать, привело к последствиям. Стрелок конкретно скрючился, закрыв глаза и мягко охнув. Не как старик, а как вполне молодой, но чертовски нелюбящий боль, человек. Взгляд на мгновение заплыл, грудная клетка сжалась — так глубоко не выдыхают при ударе под дых. Разжавшись, стрелок судорожно, поглядывая вдаль, продолжил собирать оборудование: первым в подсумок полетел дальномер, вслед за ним какой-то блокнотик со странными рожицами и кошками. Тугая молния закрыла пасть сумки, ремень взлетел за плечо. Винтовка приподнялась в руках ее владельца, сошки сложились от резкого движения — «Вчик!». Томно позвякивая карабинами, стрелок сошел, спотыкаясь, с постамента, на котором разложился для стрельбы. Волосы уже успели растрепаться, заслоняя вид. Времени их поправлять не было, оно, как обычно бывает, работало против героя. Или «антигероя», решать вам. Мне же было чудно представлять его кем-то, кроме «плохого парня». Вот он уже бежал вниз по ступенькам, размалывая ногами крысиные косточки, которыми по удивительному стечению обстоятельств была буквально усыпана вся тогдашняя Москва. Веса винтовки он, по всей видимости, тогда не замечал, потому что несся стрелок сломя голову. Пронесясь через пролет второго этажа, уже почти у самой земли, откуда можно было по-быстрому дать деру, стрелок упал. Облако пыли, такой же, как и вне здания, поднялось вокруг поджарой тонкой фигуры, распластавшейся на кафельном полу широкой лестничной клетки. Боль вязким компотом растекалась по его телу, сообщая каждому нерву на животе, груди и подбородке, которым он ударился в особенности сильно, какие чувства и ощущения испытывал я, чуть не лишившись шеи месяц назад. Гулко выдохнув в пыль, стрелок прокашлялся. Несильно, чтобы не тревожить свои и так почти убитые нервные окончания. Непослушные волосы распустились из хвоста на затылке, теперь свободно покрывая голову бедного снайпера. Сердце билось быстро, пытаясь разогнать кровь по уставшим и отбитым сосудам. Бляха на ремне подсумка больно врезалась в грудь где-то в районе шестого ребра с правой стороны грудной клетки; прицел винтовки, хоть и вытерпевший падение, подавал признаки скоса, поскольку основной вес владельца орудия при падении пришелся именно на него. Пальцы разжались, отпустив винтовку, слегка брякнувшую прикладом по кафелю в момент высвобождения. Спустя пять выдохов, ее владелец предпринял осторожные и весьма болезненные попытки восстановить свое вертикальное положение: правая рука начала искать опору, вскорости найдя лестничные перила — паренек упал в пролете, - на последней ступеньке идущей сверху лестницы, указав своим носом точно на ступеньки, спускающиеся вниз — и начала было за них хвататься, как откуда-то вдалеке послышался свист... Громкий. Сердце забилось еще сильнее, в голове в миг раздалось: «Только не он». По спине его новь пробежал сноп мурашек — свист нарастал, разносясь по округе, подобно ветру — вдалеке сквозь туман вновь загорелся красный свет, источник которого так напугал стрелка меньше двух минут назад. Холодные пальцы страха в очередной раз прошлись по позвоночнику снайпера, пугая разум, но ослабляя боль. Моргнув, он напрягся всеми частями тела, какие еще чувствовал, и постарался встать. Рука, протянутая к перилам, задрожала от боли, что сообщали ей плечо и спина. Сжав зубы, подопрясь свободной рукой о винтовку, стрелок все же поднялся, выдыхая сквозь стиснутые зубы остатки своей воли. Он не мог позволить себе оставить оружие на лестнице: винтовку, пускай она и весила не многим меньше самого стрелка, ему необходимо было унести с собой. Не столько из-за ее ценности, сколько из-за личной привязанности — она не раз спасала ему жизнь и, возможно, станет причиной новых... знакомств. Шаг за шагом все больнее отдавалось в его теле ощущение страха. Словно чашу ужас наполнял остов стрелка, не давая ногам бежать, а рукам — держать винтовку, становившуюся все тяжелее и тяжелее. Дыхание сбивалось, капли липкого пота лениво ползли вниз по сводам висков. Добравшись до последней ступеньки лестницы, стрелок замер, высматривая в тумане, начинающем рассеиваться под тяжелыми каплями дождя, то, что явилось причиной столь спешной смены позиции. Ни следа... Лишь томные и уже мелкие языки и пузыри света, дрожащие где-то далеко-далеко в серости пейзажа напоминали о бое. Уставшая спина согнулась, растрепанные волосы легли поверх лица, держа начало где-то надо лбом. Я к тому времени уже стоял на подъеме парадного входа в здание, держа Гарика за плечо одной рукой и опираясь на Скифа другой, в ожидании решения дальнейших действий; стрелок же находился в стороне, на часовом выносе второго корпуса университета, под большими ныне вставшими часами — у открытой инженерной двери. Его сердце потихоньку успокаивалось. Он так и не увидел того, что заставило хладнокровного кочевника покинуть надежную позицию. Отряхнув рукав куртки и поставив винтовку прикладом на землю, он сухо сплюнул под ноги, выдохнув все остатки своей решительности: теперь он был растерян, сориентироваться в тот момент казалось непосильной задачей. Такой же, как и найти в убитом теле силы и возможности к спасению из всепоглощающей тьмы дождя; куртка, к его несчастью, свободно промокала, хоть и была военной. Начиналась гроза; воздух становился все менее сухим минута за минутой. Туман почти рассеялся, каждая капля разбивала его полог все сильнее и сильнее, оголяя мягкую землю, изрезанную танковыми гусеницами, стопами и лапами машин. «Собачий» гул затихал, лицо снайпера все больше приобретало оттенки радости — пронесло. Слегка повернув голову, он хрустнул тремя шейными позвонками так громко и отчетливо, что сам слегка поежился. На глаза начинали наворачиваться слезы, ему было чертовски смешно осознавать свою трусость. Или не трусость?.. Сквозь усиливающийся шум дождя стрелок услышал тот самый свист. Сначала легкий, но все нарастающий где-то вдали. Страх вновь стал овладевать парнем; по измученной спине больше не ползло мурашек, лишь мерзкий след на щеке оставляла капля дождя, такая холодная... немилостивая. Осенний ветер как на зло подул спереди, заставив стрелка согнуться. А вот разогнуться и вновь посмотреть вдаль было уже страшно. Больная фантазия кочевника-одиночки, изъеденная ночными кошмарами и городскими байками, выстраивала перед его мысленным взором ужасающие картины, от части могущие стать и правдой. Мокрые тощие пальцы, державшие винтовку, разжались — орудие упало на землю, в который раз брякнув карабинами — в голове стрелка почти не осталось мыслей: дай ему отдых, и он бы боролся. Но отдыха не было. Была лишь тень, что нависала впереди, издавая протяжный гидравлический стон...***
Затылок у меня жутко болел — при всей моей «везучести», при всем моем тогдашнем кураже, я не смог не схватить сначала от Гарика, а потом и от Акимы по увесистому подзатыльнику. Мотивацией для них могло быть что угодно, потому что никто не сказал мне ни слова. Я просто получил молчаливые подзатыльники, только войдя, переводя дыхание, в вестибюль Университета — огромный широкий зал, больше похожий на зал театра, являлся на самом деле всего лишь проходной с турникетами, объемными люстрами на потолке и кабинками вахтеров. Очень уж сильно все это напоминало мне происшествие со Скифом, от которого моя шея так и не успела оправиться. Но почему-то мне совсем не хотелось думать о плохом, я и так уже побывал на волосок от смерти за этот день, хватит! — А теперь скажи мне, горе-командир. Ты посеял рюкзак, да? — Гарик вытаращился на меня своими пятирублевыми глазами. — Как видишь, на мне его нет. Или ты хотел видеть здесь не меня, а рюкзак? Последовала пауза. Я ощущал, что вот-вот мне прилетит еще один подзатыльник от друга детства. — Я хотел видеть здесь связного, но он, по «счастливой случайности», — мой собеседник показал «кавычки» пальцами, — уже успел остыть там, на улице. И слава Богу, что у нас хотя бы есть план здания, и мы хотя бы примерно, да знаем, где искать сервера с архивами. А теперь прошу тебя, ради всего святого, не посей хотя бы свой пистолет. Кстати, я только сейчас обнаружил полную обойму от «Грача» в левой руке. Я так и не вставил ее в пистолет. Бросив взгляд на Акиму, я почувствовал себя полным дураком — она улыбнулась. Быстро щелкнув кнопкой на рукояти пистолета, вставив обойму, я взял свое единственное оружие в обе руки и зашагал за успевшим отмахать метров шесть вглубь вестибюля Гариком. Скиф молчал все это время, он, кажется, даже не смотрел в мою сторону. Разочаровался, что ли? Да и черт с ним. Моя голова не хочет вбирать в себя лишние сведения. Бумага в руках Гарика шелестела так ровно и тихо, что я просто поражался — его походка, отдающаяся в широком холле гулким эхом, никак не влияла на объемную бумажонку, которую успел передать нам связной перед смертью. Я замечал за собой такую особенность, как крайне тихую походку. Чего не скажешь о Гарике, да уж. Помимо всего прочего, в списке его «плохих, по моему мнению» привычек значилось особо ярое желание всегда на меня за что-то наорать: в основном за то, в чем виноват он сам или мы оба. Помнится, давным-давно, еще в детстве, стоило нам вместе уронить вазу или сломать рамку для фотографий, как Гарик сразу же закатывал истерику по поводу исключительно моей вины. Я не хотел с ним ссориться, но моя голова слишком плотно набита пылью и запахом машинного масла и разлагающегося мяса, которого я вдоволь нанюхался там, на улице. — Гарик, я не хочу тебя расстраивать, но между прочим, «неваляшек» на нас спустил ты,— его глаза стали еще более округлыми. — Эти твари бродят по городу годами, и они точно привыкли к звукам стрельбы крупного калибра, а связного как раз-таки и пришили «полтинником»! Они среагировали на твой крик, Малков. Малков — фамилия Гарика; он ее не любит, поэтому я не пренебрегаю возможностью дернуть ею друга за задранный нос. Кстати, Малков никогда не отвечал мне сразу — после каждого такого «локального скандала» он оставался молчалив и лишь через пару часов приходил ко мне за извинениями. Это стало для меня обыденностью, я прощал Гарика за вспыльчивость по несколько раз в неделю. В этот же раз я даже не ждал от него извинений: Скиталец прервал меня, и возможно, Гарика: — Нам нужно восстановить питание, если мы не хотим запитывать серверы архива от фонариков, да, ребята? — возразить мне было нечем. На бумажке, что держал в руках Гарик, корявым почерком были даны описания этажей здания, толстым карандашом нарисован поэтажный план, плюс какие-то пометки от автора. С каждым этажом рисунка пометки становились все страннее: рисовал их один человек, а пометки делал совершенно другой; все больше и больше среди букв выделялись прямые скобки, черточки «слэша» и многие другие символы языка «Lisp», на котором и писали терминаторов... Я промолчал по поводу символов, а Гарик их, по всей видимости, даже не увидел. Первый этаж здания был прост, но красив: широкий холл, множество ответвлений-коридоров в разные его уголки, узкий коридор в столовую. На потолке висели большие люстры, одна из которых все-таки не удержалась наверху и упала вниз, разбив собой участок паркета, сейчас покрытого толстым слоем пыли. Судя по бумажке, генераторная у здания была своя, оно питалось двумя источниками: общегородской сетью электроснабжения и собственным генератором, который, был разработан здесь же. Я молча надеялся, что хотя бы у него не будет мозгов. На люстре, покоящейся посреди холла, были следы чьей-то крови, похоже, кто-то здесь тоже был. Но давно: кровь высохла около полугода назад, от нее осталось всего лишь блеклое пятно, которое я и заметил на фоне светлого хрусталя. Хотя, это скорее простое стекло, на хрусталь вряд ли бы раскошелились. На лавках, расставленных по углам холла, лежали несколько тел: таких же, как и те, каких я видел месяц назад — высохшие, выгнившие. Вся картина вгоняла меня в довольно жуткое состояние, но учитывая количество стволов вокруг меня — боялся я почти напрасно. По правде сказать, я чувствовал подвох: как-то все слишком легко завершилось и со связным, и с «неваляшками». Мне казалось, что должно случиться что-то еще, но пока все шло нормально, мы уже пересекли холл и направились в северное крыло. И все-таки я никак не мог понять, какого черта куда бы я ни попадал — везде я натыкался на мышиные и крысиные косточки. Честно, везде, где бы я ни бывал - везде по земле или полу были разбросаны размолотые в труху временем и чьими-то ногами кости. Меня это раздражало, но ничего не поделаешь, мне приходилось мирить свою натуру со многими вещами... — Странник, я бы на твоем месте держался поближе к Акиме, за Гариком я присмотрю. А то улюлюкнется куда-нибудь, только посмотри, как он идет! — Скиф кивком указал на Малкова, тот брел вперед по коридору не смотря по сторонам, лишь изредка бросая взгляд на бумажку. Так-то, Скиталец — один из моих лучших друзей, но и его советы порой кажутся мне излишними. И сейчас стальной сутулый монстр с «Винтарем» за спиной казался мне слишком доброжелательным. Я понимаю, он хотел скорее нас помирить, чтобы «если что», в моей голове не возникло мысли не подать Гарику руку помощи. Но я послушался: сбавив шаг, я отстал от приятеля. Акима теперь шла справа от меня, Гарик — впереди, к нему, ускоряясь, шел Скиф. Я не знал всей подноготной Скитальца. Знал лишь, как его звать, знал, что он предпочитает из двух своих прозвищ второе — не Скиталец, а Скиф — ибо оно короче, и его легче прокричать в случае опасности. Знал также, что голова Скифа была забита автомобилями: на его койке всегда покоился старый потрепанный журнал выставки авто, года эдак две тысячи второго, может быть, еще более раннего. Он клал его под подушку, ну, скорее, под набитый смятой стекловатой тканевый мешок. Условия проживания у нас нигде нельзя назвать шикарными, везде у нас всего «три звезды», да только жаловаться не пристало. Скиталец разглядывал машины в этом журнале почти каждый вечер, иногда перерисовывал до мельчайших деталей, иногда читал соседям по койкам лекции о двигателях внутреннего сгорания, об устройстве тормозов; из этого можно было понять, что до войны он был механиком или по крайней мере консультантом в автосалоне. Он частенько завершал свои лекции дырявой и пропыленной шуткой: «Ну, зато у этих машин хотя бы не было мозгов». Шутка откровенно не смешная; она скорее правдивая, а правда редко когда бывает смешной. Но над нею все равно посмеивались, иногда даже вступали в споры — а может, было бы лучше, если бы и у них был разум? Померли бы мы быстрее?.. Я никогда не вступал в споры. Я даже не поправлял Скифа, если он где-то ошибался, в очередной раз рассказывая какую-то понятную довоенного образования человеку вещь, я просто слушал, прикрыв лицо руками, лежа на кровати. В такие моменты я любил разглядывать пятна на потолке нашей казармы — благо, их там было предостаточно, местами даже были видны следы плевков. Неприятная тема, знаю, но в таких условиях нам приходилось существовать. И мы существовали, никто не жаловался. Опять же, не первый класс, но всяко лучше лужи на улице, по которой бродят патрули. Я почти всю свою сознательную жизнь после обучения и после начала войны провел не в казарме нашей части, а скорее в оружейной. Я всего за месяц с момента первого моего там появления успел изучить почти каждую полочку с инструментами, почти каждый винтик на жирном, заляпанном машинным маслом столе «главного по оружейной части» человека в части — Дмитрия Лосова. Ребята из нашей казармы звали его Лосем из-за фамилии. Я же звал его Лосем из-за широкого и одновременно высокого лба, которым он, казалось мне первые дни знакомства, и распрямлял стальные детали на своем станке. Человек добрейшей души и грязнейшего языка — послушаешь, как он сажает на пару болтов затылок приклада у старенькой винтовки — будешь кататься по полу со смеху от одних только междометий. А если вслушиваться и не то чтобы представлять себе картины, которые пишет его язык, а хотя бы вдаваться в смысл словосочетаний — так вообще помереть можно. Опять же наши соказарменники даже записывали за ним самые «убойные» фразочки, чтобы потом блеснуть перед кем-нибудь на карауле; да только, не одни наши писали за ним каждое нецензурное слово. Я же бродил по оружейной из-за любви ко всему, что стреляет. Каждый раз приглядывался к самопальным винтовкам, к пулеметам. Хотя мне все же нравилось что-то более красивое. Более изящное, утонченное. Лифты в здании, конечно, не работали, и искать архивы нам пришлось бы только после подачи на них энергии. Ну, лично я точно не собираюсь бродить по нескончаемым лестницам. Планировка у здания была довольно странная, генераторная находилась как бы внутри прямоугольника, который образовывали коридоры и внутренние стены. Северное крыло, в котором мы находились, ограничивало этот прямоугольник с левой стороны, если смотреть на парадный вход и холл; идти нам еще не долго. На улице уже во всю бушевала гроза, начиналась настоящая буря. Сквозь панорамные окна в широкий внутренний двор, в котором и находилась наша цель, просачивался свет от частых разрядов молнии, потолки сотрясал далекий гром. Еще одной особенностью нынешней Москвы я отмечал частые грозы и очень частые молнии в них. Понятия не имею, в чем причина такого поведения природы, но многие шутили, мол, это сам Господь Бог помогает нам и изжаривает своими стрелами терминаторов с небес... Собственно, почти как и все остальные, эта шутка тоже была не смешной. Сейчас редко кто шутит смешно, чаще шутят больно. Выходить во двор никому из нас не хотелось. Ясное дело, мало кто любил дожди, да при том настолько сильные. Я лишь посоветовал Гарику спрятать бумажку с планом поглубже в рюкзак, чтобы не намочить тонкую бумагу. Кажется, он послушался. Скиталец пошел первым. На его пути были широкие двери с навесным замком, ныне покоящимся где-то в стороне — казенное имущество железный человек недолюбливал и никогда не уважал, так что ничего иного ждать не следовало. За ним пошел Гарик, потом Акима, замыкал нашу колонну я. Мне же следовало проследить за тем, чтобы двери внутрь здания оставались открытыми на случай экстренного возвращения, но я же — это я, и забыл за этим проследить. Следующий же порыв ветра, сорвавший с макушки Скитальца капюшон и заставивший меня пошатнуться, захлопнул двери, оставив нам одну дорогу - вперед. Акима ежилась, потирая плечи — она была одета легче всех, ветер продувал ее куртку насквозь, оттягивая растянутый воротник потертого синего свитера, торчащего из под нее в сторону. Длинные светлые волосы, убранные в хвостик на затылке, вот-вот должны были распуститься, но я протянул к ним руки, затянув веревочку туже. Благодарностью мне стал взгляд надежды, ищущий в моем лице что-то, что защитит его владельца; он всегда меня смущал, заставляя краснеть ушами. Если у меня краснеют уши — можно считать, что я очень сильно взволнован или встревожен, это моя особенность. Акима протянула ко мне ладонь, схватив за пальцы и потянув к себе. Мы продолжили шагать за Скифом и Гариком, ища в серости грозы, что заполняла пространство вокруг, что-то опасное или хотя бы подозрительное. Но рыжая листва, поднятая в воздух ветром, не давала увидеть ничего стоящего. Мы шли почти вслепую, надеясь на чутье железного человека и на память Гарика, что придерживал отведенной назад рукой отделение рюкзака, где лежала бумажка с планом. Чувство преследования не покидало моей головы. Ни один ветер не мог выдуть из нее то липкое и противное ощущение, когда на тебя смотрит кто-то со стороны, когда ты находишься под прицелом. Знакомое, наверное, всем с детства чувство, когда за тобой будто кто-то стоит и буквально дышит в спину, но, обернувшись, ты никого не видишь, не слышишь. И вот она, генераторная. Пройдя около ста пятидесяти-двухсот метров, мы все-таки дошли до нее. Странные люди эти ученые. По всей видимости, именно кому-то из людей университета пришло в голову расположить генераторный узел, питающий весь, с позволения сказать, комплекс, именно в его центре. «В сердце Минотавра» — вдруг вспомнилась мне фраза из какой-то книжки. «...Войти в лабиринт и убить Минотавра!» — настаивал в ней хрипловатый голос. Войти и убить. Просто. Но нам подобная задача казалась непосильной: небольшой домик, со стороны выглядящий как цэ-тэ-пэ во дворах жилых домов, ведущий в ту самую генераторную, был завален на половину. Именно на ту, в какой располагался вход. По возможности осмотрев округу сквозь пелену грозы, я понял причину нашей заведомой неудачи — один из участков опоясывающих стен университета был разрушен, и обломки в момент обрушения падали именно сюда. Я окончательно убедился в странности архитекторов в отличие от Гарика: — А ну-ка, Скиф! Помоги мне... — за его словами последовал тугой выдох, Малков наклонил один из обломков, находящихся в стороне от домика, открыв узкий проход куда-то вниз. Скиталец опустился на колени перед ходом, слегка заглядывая внутрь. По его виду идти он туда не хотел, но один только взгляд в глаза Гарика разубедил его в своих решениях — железный человек налег на еще один из обломков, еле сдвинув его на пару сантиметров в сторону. Проход расширился достаточно, чтобы туда можно было пролезть. И сейчас Гарик со Скифом напоминали мне Винни-Пуха и Пяточка из детской сказки, стоявших перед входом в дом Кролика, не звавшего их на чаепитие. Так и генераторная, находящаяся где-то на минус первом этаже отнюдь не звала нас в свою обитель — из прохода тянуло гнилью, теплым влажным воздухом, полным, казалось, какой-то слизи. Я поморщился. Скиталец протянул мне фонарик, заставив отпустить взгляд от дыры под ногами. Я был единственным, у кого за спиной не висело хоть какого-то да рюкзака или ранца. К тому же я провинился дважды — там, на улице, и здесь, с дверьми — следовательно, идти первым нужно было именно мне. Сердце екнуло последний раз перед тем, как я, задержав дыхание, полез под землю. Скиталец держал меня за ноги, я же нащупал внизу какую-то трубу или типа того и успешно оперся о нее, освещая пространство вокруг фонарем. — Это коммуникационный коридор, Скиф! Здесь решетчатые полы, как в «Парке Юрского Периода», и трубы с кабелями такие же. Вытягивай меня отсюда, да побыстрее: мне страшно, блин! — я слегка заболтал ногами, подавая железяке сигнал на мою экстракцию из этого не самого лестного места мира, но в ответ я лишь почувствовал давление, толкающее меня внутрь, на тот самый решетчатый пол. Я, сжав зубы, схватил фонарик покрепче и был готов поскользнуться на трубе, о которую опирался, но вполне успешно сумел выползти из проема. Несколько секунд я лежал, не шевелясь, как бы давая пространству вокруг принять меня и смириться с моим проникновением. Почему во всех ужастиках на героя, начинающего брыкаться во тьме всегда кто-нибудь нападает? Да потому что он излучает страх и желание убежать к мамочке в пространство, окружающее его. Этого делать, как мне кажется, нельзя. Вот я и не делаю. Поднявшись на ноги, я перехватил фонарик поудобнее. Затем искривился всем телом так, чтобы не уводя взгляда от темноты впереди, быть услышанным по ту сторону отверстия: — Вроде... чисто. Ползите. Я принимал лишь Акиму, ибо по ее дрожи можно было с уверенностью сказать, что она промерзла до костей; Гарик и Скиталец вползали в помещение сами, я им не помогал. Последний решил не оставлять проход открытым и видным всем, кто бы здесь ни прошел, и прикрыл его со внутренней стороны какой-то тряпкой, похожей на парусину, понадеясь на маскирующие свойства грозы. В этот раз я шел первым, фонариком выхватывая из темноты коридора участки труб, толстых кабелей и других коммуникаций. Сердце вновь стало екать с того момента, как я задержал дыхание, влезая сюда. Мой личный рекорд по задержке дыхания был всего лишь в жалких полторы минуты, но я смирился с тем гнилостным запахом, что витал здесь почти сразу. Он перестал чувствоваться, но вот слабые потоки ветра я ощущал отчетливо — откуда-то спереди на нас точно что-то поддувало, подобно помпе, то закачивающей, то выкачивающей воздух из баллона. Странное чувство, предшествующее выкрику «Эврика!» томилось внутри меня, ожидая нужного момента. Когда тьма впереди начала слегка рассеиваться, оно окончательно поняло, что вот он, нужный момент: — Эврика, черт подери... Гарик! Ты ветерок чувствовал? — Ну, да, — ответил Малков. — Погляди, — пробурчал я, сложив руки на груди и кивнув вперед. — Похоже, Скифу придется снять штаны, чтобы закрыть ВОТ ЭТО отверстие. Обломки внешне-внутренних стен университета, что позволили нам войти в это подземелье через крохотную дырочку так же открыли несколько больший по размеру проход — впереди, запуская в коридор ветер зияла широкая дыра, точнее, пролом, идущий сверху. Только сейчас посмотрев себе под ноги, я увидел лужи — это точно из пролома дул ветер. Я прикрыл глаза рукой, продолжая держать вторую с фонариком на груди: то екающее чувство в груди уже казалось пережитком больных нервов и богатой фантазии. Мне было за себя стыдно; слава Богу, хотя бы остальные не знали, что я чувствовал. Дойдя до самого пролома, мы встали на распутье: коридор, увитый трубами сверху и снизу, раздваивался. В одну сторону шли трубы, в другую — кабели. Поскольку, водоснабжение и теплообеспечение нам были ни к чему, мы пошли за кабелями. Пятьдесят, шестьдесят метров мы шли молча. Никто даже шмыгнуть носом не пытался, на всех напала непонятная болезнь полного молчания. Даже наша железяка, кажется до сих пор слегка обиженная замечанием о штанах, молчала, не смея даже тяжело вдохнуть или выдохнуть. Кстати, меня почему-то всегда успокаивало тяжелое дыхание Скифа. То ли оно казалось мне похожим на собственное, ведь сам я сопел, как медведь — заставляли габариты, а я никогда не был мелким и щупленьким, всегда выдавался ростом и добротным сложением; то ли я просто к нему привык за месяцы побегушек по городу вместе со Скитальцем. Тишину нарушил хлопок где-то позади, заставивший нас резко дернуться и приготовить оружие. Я припал к трубе плечом, выпялив пистолет в темноту впереди; Скиф схватил Акиму за плечо и прижал ее к земле, пригнувшись сам; Гарик же наставил свой громоздкий карабин в темноту, что держала нас на расстоянии от развилки, откуда и был хлопок. Все ждали. Долго. — Идем, да порезче,— бросил в пыль Скиф и свободной рукой ткнул меня в спину, давая импульс к движению. Я послушался. Быстрыми шагами я стал почти бежать вперед, по коридору, не обращая внимания на матюги Гарика сзади, на испуганные выкрики Акимы, на тычки Скифа. Я продолжал держать пистолет и фонарик на скрещенных руках перед собой. Я метр за метром выжигал тьму со своего пути, просачиваясь в получавшиеся проходы сам и давая время сделать это остальным. Тьма к нам располагала: вопреки всем законам физики, свет фонарика рассеивался и тонул в темноте лишь перед носками идущего спиной вперед Гарика. Пускай тень — всего лишь пространство без света, сейчас она имела отчетливые очертания и даже вкус с запахом. С запахом машинного масла. Я буквально чувствовал кожей, как темнота, сожженная фонариком, пеплом скользит по щекам, растекаясь в стороны за моим силуэтом. Я боялся опустить руки, уже бежал со всех ног в пустоту, ловя краем уха крики Скифа, тяжелые хлопки карабина Гарика. Уже лишь освещал себе дорогу, вырывая фонарем из страха кабели, ступеньки, повороты... Споткнулся. Фонарь вылетел из рук, я кубарем полетел куда-то вниз, не чувствуя тела. По приземлении меня что-то больно ударило по лбу, заставив ойкнуть: фонарик тоже долетел. Напоследок мигнув светодиодом, он погас, лишь выхватив из тьмы передо мной оскалившийся череп. — Странник, сука!.. Скиф, лови гаденыша! Да что ж... — и снова хлопки карабина. Один за другим они становились все ближе. Череп выплывал из темноты, окружавшей его все реще, но с явной неохотой. Он смотрел на меня. Искал во мне что-то. Хлопки стали оглушительно близкими — Гарик, долбя на подавление, уже обходил меня, выбивая пулями искры из бетонных стен вокруг черепка. Тени буквально струились из темного угла, импульсами освещавшегося стрельбой. Ко мне протянулись руки — Скиф и Акима. Я почувствовал, как начинаю ехать по полу, меня потащили. В голове было мутно, как в болоте. Даже картинка, висевшая перед глазами трудно воспринималась реальностью, я будто был не собой. — ...Гнида! Мразь! Чертова кукла!.. — из-за моих закрытых глаз орал Гарик. — ...Чтоб тебя, твареныш.***
Я уже стоял, облокотившись на какую-то выбоину в стене, бегая глазами по помещению: я упал с приличного порога, лестница в пять ступеней валялась в углу. Впереди маячил Гарик, продолжавший материться на что-то, ныне лежащее под его ногами и слегка подрагивающее. Справа Скиф щелкал тумблерами и скрипел вентилями — мы стояли в генераторном зале. Вокруг - пустые стены, освещенные редкими лампами; пыль, которую можно было есть, как кисель или желе; стойкий запах плесени. Милая картинка, однозначно. — Странник... — я стоял, прикрыв глаза - мне было стыдно. — Ты как? Глаза поднимать не хотелось вообще. Я сейчас был поставлен в просто очешуительно выгодный свет — четвертый, мать его, раз я явился всеобщей проблемой. Отвечать Акиме я стал лишь спустя паузу: — Да, в норме. На меня смотрели светлые серо-голубые глаза, похожие на кошачьи. Пепельно-русые локоны легки поверх лица, отчасти закрыв его — это придавало ему еще большую выразительность: — Скажи мне, ты... Ты точно пойдешь дальше? То есть, ты сможешь? — А я похож на раненого? Меня уж точно не контузило, — пощечину мне, пощечину! Сущность дурака внутри начинала просыпаться. Мне думалось, что сейчас все встанут против меня. Все проголосуют за то, чтобы отправить меня домой! Дура-а-ак... — Нет. Не похож. Ты похож на того, кому, скорее, нужна поддержка, не помощь. Я не хочу тебя злить, пойми, но... Я махнул рукой, оторвавшись от стены. В молчании, кусавшем меня за губы, я ушел в противоположный угол, глядя больше в пол, чем на Акиму. Я сгорал от злобы... Хотя это, наверное, был стыд. Я не мог тогда сказать точно. Скиталец только закончил возиться с тумблерами на приборной панели в самом неосвещенном углу помещения, как лампы противно запищали — энергоснабжение заработало на полную силу. — «Конгратюлейшнс, мишн акомплишд». — торжественно произнесла железяка и косо улыбнулась в половину рта. Скиталец, при всей моей к нему симпатии, не умел толково улыбаться. Акима - другое дело. Она улыбалась глазами. И даже теперь, глядя на меня, обиженного, уставшего, она тихонько улыбалась глазами. Знала, что я увижу, и старалась делать это не слишком явно, а то ведь обижусь. Под ногами Гарика, пересчитывающего патроны в обойме карабина, валялась доселе неизвестная мне тварь — что-то среднее между огромной крысой и собакой. На остроносом черепе так же, как у «неваляшек» кусками висели мышцы, жилы... Глаза были настоящими, то есть, живыми. «Скайнет», на моей памяти, никогда не оставляла машинам глаза тех, с кого их делала. Да вообще, я впервые узнал о наличии в ее арсенале машин с живыми органами... Меня пробила дрожь. Стало страшно осознавать, на что способна «Скайнет» в будущем, если уже сейчас, в драном две тысячи семнадцатом, она играет в Мать Природу. На лапах машины виднелись настоящие когти, сломанные. Клыки у нее тоже были натуральными, изъеденными зубным камнем — дырявые, смердящие. Если такими только порезаться, уже можно получить заражение крови, а полноценный укус... Вот чего Гарик-то орал, до него тоже дошло: большинство криков назначались не машинке, а «Скайнет». Тоже доперло, что может нас ожидать. Корпус машины был сильно поврежден — Гарик патронов никогда не жалел — три попадания в грудную клетку в районе левой ключицы, аккуратное отверстие в спине (видимо, полученное уже после падения), перебита одна из лап. Гарик долбил не прицельно. Но, черт его дери, эффективно. Под тварью начинала разливаться лужа крови... Тоже настоящей. Я присел рядом с ней, пытаясь не выдавать волнения — обида во мне уже прошла, уступила место новому испугу. Я провел пальцами по виску черепа, стирая с него бардовую густую жидкость. Поднес к носу — кровь. Даже пахнет правильно. Глаза вновь стали бегать по корпусу машины, я искал что-то еще, что могло бы дать мне другую информацию, но глубоко внутри я говорил себе: «Пропускай детали, пропускай их!». Потирая кровь между пальцев, я не заметил шагов Скифа, что прервал мои заведомо бесполезные поиски: — Пошли, архивы не ждут, герой, — в этот раз я не обиделся на «героя», потому что в голосе железного человека не было фальши; он назвал меня так... искренне. Поднявшись, я только хотел было найти фонарик, про который почти забыл, как получил его прямо в руки от Акимы со словами: «Тебе нужна не помощь, а поддержка. И не отрицай!». Я отвинтил крышку с задней части рукоятки-корпуса, вытряхнул сгоревшую батарейку, засунул новую, закрутил крышку обратно — фонарь промигал, но засветил. Слава Богу. Я направил луч в сторону Гарика, осветив карабин в его руках: грузный, мощный. «Армак-Арсенал» — широкая надпись на клейме, что поставлено на прикладе, это символ оружейного концерна, созданного в странах Постсоветского пространства за несколько лет до Судного Дня; именно это оружие использовалось Сопротивлением... ну, то есть, нами, наряду с бессмертными «Акаэмами» и «Акаэсушками». Кстати, я даже начал скучать по своему автомату, который оставил в рюкзаке. Пушка хоть и была старой, но все-таки мне нравилась. Тяга к изящному во мне проявлялась в последнее время все сильнее. Щелкнул затвор карабина, зашуршала куртка Скифа, крякнули подошвы моих ботинок — мы пошли обратно. На этот раз дрога по коммуникационным коридорам проходила быстрее, тьмы там не осталось, вся она уступила место желтому ржавому свету, льющемуся из запыленных ламп. Пройдя где-то половину пути до развилки с проломом, я остановился, вслушиваясь в окружение: гроза не кончилась, она лишь набирала силу. Капли воды звучно били по поверхности большой лужи где-то впереди; отсвечивали яркими бликами с каждым ударом молнии; давали рябь с каждым взрывом грома. С очередным его ударом я почувствовал сильную вибрацию и еле успел увернуться от потока пара из трубы, прорвавшейся точно в сторону моей головы. Поток мата перебил все звуки, гуляющие тогда по пустым закоулкам подземного строения. Тугое высокое шипение породила труба: шипение, сливающееся с монотонной грозой, почти со всем, что было вокруг. Гарик даже не обратил внимания, все так же шел вперед, изредка поглядывая на пулевые отверстия в стенах, оставленные им же — это были его «хлебные крошки», по дыркам от пуль он определял направление. Даже уйдя метров на пятнадцать от трубы, я продолжал слышать свист, испускаемый ею. Нервозный звук, теребящий все сознание. Внутри снова что-то екало, но несколько слабее... Оно, то, что екало, было неуверено, по делу ли оно екает. — Сколько еще? — протянула Акима. — Ветер уже чувствуется, значит - не долго, — ответил ей вполголоса Гарик. И правда: впереди уже отчетливо виднелась большая лужа, образовавшаяся на вывороченных бетонных плитах, лежащих под полотном решетчатого пола; свет все ярче пробивался откуда-то сверху, рассеянный в пыльном воздухе, он лучами падал на поверхность воды. Рыжие листья заносились ветром внутрь коридора, некоторые из них падали в лужу, некоторые — залетали дальше, к нам, ведомые холодным воздухом. Когда звуки шагов по металлической сетке прекратились, став хлюпаньем и шорохом мокрой земли, Гарик остановился, глядя в пролом над головой: — Скажем так, и здесь проход не слишком широкий... Кира, айда за тряпкой Скифа! Помолимся, что с тобой ничего не случится на этот раз. Я решил выключить фонарик — дорога впереди была освещена, лампы горели исправно. Ботинки снова стали шагать по железу, лишь отзвук песка, остававшегося на подошвах, еще слышался в них. Кончики моих пальцев тихо подрагивали, мне было холодно, и кажется, я начинал простужаться: в висках пульсировала кровь, я чувствовал каждое биение сердца. Взгляд сам падал на ноги, проваливаясь в повторяющемся рисунке решетки. Перила, ограничивающие вереницу труб и кабелей, что сопровождали меня туда и обратно, местами проржавели насквозь. Мне было противно даже дотрагиваться до них... Я дошел до «входного отверстия», прикрытого уже успевшей знатно растрепаться синтетической тканью от рюкзака Скифа. Мой взгляд тоскливо перебегал с краев полотна на фонарик, корпус которого бывший владелец не жалел — он весь был в царапинах. Холодный ветер потоком ударил меня в лицо, отхлестал мокрой тряпкой по щекам, растрепал волосы. Между лопаток в который раз пробежалась темная рука, костлявыми пальцами сжав мой хребет и готовясь дернуть его. Где-то внутри грудной клетки стала образовываться пустота. Как будто маленькая черная дыра разрасталась внутри, между легкими, рядом с сердцем. Мои руки вздрогнули, как и все тело, от тихого выкрика из-за спины, откуда-то далеко — Гарик орал хоть и громко, но недостаточно, чтобы не быть перебитым ветром: «Ты там не помер?..». Я ответил лишь мало связным ворчанием, подарившем мой голос эху. Оно же, кстати, известило всех крыс под ногами в радиусе пары десятков метров о моем присутствии рядом с их домом, отчего те поспешно стали стучать лапками по железу пола. Окончательно обмотав тряпкой кулак, я спешным шагом стал возвращаться к Гарику, проходя сквозь все сильнее и сильнее выбеленный ярким светом ламп коридор. Кстати, именно крысы являлись причиной главной вещи, что мне не нравилась в этом мире — косточек под ногами. Они жрали друг друга. Вот, просто так жрали. «Сегодня я тебя, завтра твои родные меня» — никак иначе эти взаимоотношения назвать нельзя, хотя бы из-за того, что я не видел другой объективной причины появления этих вездесущих сухих и мелких косточек. Мерзость, честное слово. Настолько примитивно... что даже радуешься тому, что ты не крыса. Глаза уже сильно резало, казалось, что вот-вот мне уже и глядеть будет нечем, лампы вокруг застрекотали. Томным, глухим ударом откуда-то сверху отозвались перекрытия над головой, с потолка осыпалась бетонная крошка. Я закрыл глаза, сжал веки, как только мог, и побежал вперед, уже не обращая внимания на то, что было под ногами. Плюя на брезгливость, я уже во всю хватался пальцами за ржавые поручни, продолжая бег вдоль них. Каждые пару метров надо мной что-то отзывалось. Словно большим молотком в паре метров над макушкой стучали по асфальту... Бросок за броском огромная масса перемещалась, ведомая звериным желанием. Размалывая туман, груда неслась все быстрее. Бежать с закрытыми глазами — неимоверно страшно. Но мне пришлось. Белый свет ламп был невыносим, и даже сквозь сжатые веки я все равно видел каждый источник света ярким пятном. Спереди доносились отдельные выкрики, чья-то речь. Мне стало еще страшнее. Я вдруг вспомнил тот случай месяц назад, когда мне пришлось вместе со Скифом изображать двух тарзанов-близнецов: примерно так же я ощущал себя и тогда, когда холодный ветер терзал неприкрытые ладони, когда само окружение вокруг предвещало беду... Почему-то, когда бежишь, дрожь чувствуется меньше. Точнее, она должна чувствоваться меньше, но я, видимо, был исключением из правила — каждый миллиметр моего тела ощущал на себе прикосновение чего-то ледяного. Чего-то неживого. Чего-то почти мертвого... — Кира!.. — лишь в момент крика я открыл глаза, убрав руку, скользившую по поручню. Я замер, разглядывая небо, просвечивающееся через пролом над головой: бледно-голубое, как мои собственные глаза, оно текло вниз ливнем, изредка разражаясь молниями. Капли воды свободно стекали по лицу, оставляя под носом озерцо, вот-вот готовое разлиться вниз, за пазуху. Я ждал чего-то еще, еще одного крика, хотя бы одного слова. Черная дыра в груди будто замерла, прекратив разрастаться, ожидая. В голове не вертелось мыслей, ни единого слова не чесало внутреннюю поверхность моей черепной коробки; я лишь ждал, ждал чего-то... пугающего. Не могу удержаться на месте! Я протянул руки к мокрой и скользкой земле, с разбросанными по сторонам обломками перекрытий и следами ботинок моей группы. Шаг за шагом я приближался к поверхности, противостоя пронизывающему ветру. Секунда за секундой дыра в моей груди ждала, не решалась ничего сделать. ...Свист. Тот самый. Рвущий, режущий, невыносимый. Огромным острым штыком он пронзил всего меня, заставив разжать хватку и расслабить ноги — я, оглушенный, повалился вперед, на холодную щербатую поверхность асфальта, опоясывающего по периметру небольшой домик, из под которого я выползал. Рвущая боль растеклась внутри, но тут же была поглощена пустотой, что рывком вынула из меня все, что было. Она оставила только пустой скелет, обернутый в кожу и мышцы, лишь череп без мыслей. С одним лишь только ужасом в потускневших глазах. С одним лишь ожиданием смерти. Надо мной возвышалась та самая. Та тварь, что повстречала меня месяц назад. Предчувствия не подвели, она вернулась. Да только зачем? Неужели решила вспомнить былые времена? Или она все это время хранила в себе злобу на то, как я про себя ее назвал, пока она возвышалась надо мной в первый раз?.. Вокруг нее сгущались тени. Словно змеи, они скользили по корпусу из стороны в сторону, не повторяя одного пути дважды. Темное полотно дрожало поверх металлического корпуса. Она наклонилась ко мне, приблизилась вплотную. Лежа на животе без чувств я даже не понял, насколько сильно задрал голову, глядя в пространство между стальной сеточкой «радиаторной решетки», находившейся на морде твари в районе пасти. Пар рывками вырывался сквозь нее, оставляя вокруг легкие горячие следы. Где-то внутри машины заклокотал знакомый механизм, готовый было разорвать меня изнутри, но мне было суждено умереть не сейчас. Отнюдь не сейчас. Разрывая холодный воздух, крупные трассера один за другим ударялись в нее, отвлекая тварь от моей персоны. Лишь спустя десять или одиннадцать попаданий, я смог толком разглядеть силуэт стрелявшего: в руках у тощей, словно иссохшейся фигуры был карабин, выстреливающий вот уже пятнадцатую пулю. Это был Скиталец. Засранец решил спасти меня в очередной раз, подставившись сам. Благородно, но глупо — стрелок не замечал того, что видел я, а я заметил крайне неприятную для нас всех вещь — рикошеты. Ни один из патронов не наносил ей видимого ущерба, все они падали, смятые, передо мной. Тварь медленно повела чем-то под полотном теней, затем нехотя развернулась, расплескав тонкими по отношению к корпусу конечностями воду из лужи, в которой стояла. Она решила встретить Скитальца лицом, щекотка на спине ей надоела. Я напряг правую руку, попытавшись сжать пальцами ком земли — не выходит. Стиснув зубы, я приготовился к дикой боли и получил ее, подтянув ноги к животу. Почти поднялся. Тонкие женские пальчики схватили меня за воротник куртки, потянув к себе: Акима, тихо шипя, пыталась утащить меня подальше. За ее спиной маячил Гарик, пытающийся куда-то целиться из своего пистолета. Помочь девушке я никак не мог, поэтому решил просто не сопротивляться — ни руки, ни ноги не слушались меня достаточно хорошо, чтобы как-то приподняться или оттолкнуться в сторону Акимы. Я опять стал натуральным земляным червяком. Причем, в этот раз даже нашлась птица, что решила меня по-тихому склюнуть. Ну, как «по-тихому»? Вполне себе громко. — Гарик! Да помоги же мне!.. — мокрые локоны качались из стороны в сторону надо лбом Акимы. Через секунду я почувствовал еще одну пару рук, что решили взяться за меня в районе подмышек: Гарик сжал свои пухлые пальцы на швах куртки подмышками, оттолкнув Акиму и потащив меня сам. Ботинок на правой ноге уже болтался на самой пятке, силы у Малкова было не занимать, он хорошенько вспахал мною мокрую землю. Я двигался спиной вперед, точнее, меня двигали спиной вперед; я вдоволь рассмотрел порезы на собственной груди и левом бедре. Следы крови, уже почти выбитые из неровностей асфальтового покрытия, где я упал, каплями дождя еще отсвечивали на слабом солнце красным. Кстати, дальность видимости была никудышной, стоило мне повернуть голову вправо, туда, где я последний раз видел Скитальца и ее, как вместо ожидаемого темного пятна я видел серое, растянувшееся на всю ширину моего взгляда. Лишь где-то наверху, впереди, сверкали пара фонарей, которые включились, когда мы подали ток. Неимоверно, здесь еще что-то работает.Меня утащили за какие-то камни, в темноту, сквозь которую я отдаленно, будто чужими ушами, слышал тихий плач.