...Боль не выгорит. Кровь станет дымом, слезы - песком. Страх станет причиной, ужас — следствием.
Утро было не по-летнему холодным. Сидя за бетонным блоком дорожного заграждения, окруженный серыми домами, я ощущал полное оцепенение. Где-то впереди постанывало существо, которое привлекло нас сюда. Бродяжная собака, продолжавшая выть впереди, в кустах, не давала покоя. Полные боли крики, мольбы о помощи, которые мы понять не могли, разрезали студеный осенний воздух. — Может, заткнете ее? Если бы здесь кто-то и был, он бы давно пришел, — буркнул Гарик, посматривая на часы. — Потерпи, прошу тебя. Я точно знаю, он должен появиться! Воздух был густ, как кисель. Казалось, с каждой секундой дышать становилось все труднее. Собака продолжала выть, истекая кровью. Рваные раны на груди выглядели настолько жутко, что даже непробиваемый Скиталец поморщился. — Ты все еще думаешь, что он придет? — пустота оказалась разрезана звонким, все еще бодрым голосом Акимы. Думается, даже лежа в могиле, она будет улыбаться гробовщику, лишь бы не терять образ полного оптимиста. Следующие пять минут прошли в томительном ожидании. Связной так и не появился. Группа двинулась вперед, в сторону НИИ «Искусственного интеллекта», туда, где была назначена дополнительная точка встречи. — Дьявол, надо было пристрелить ту собаку! Я ее до сих пор слышу! — Тогда сам бы и стрелял, умник, — возразил я, переводя взгляд. — Убить кого-то трудно. Пусть даже это собака! Гарик в последнее время вел себя чертовски нервно. Видимо, сказалась история с «шестисоткой» в прошлом месяце. Я и сам еще не оправился, не смотря на время, но Гарика, видимо, «торкнуло» сильнее. Группа все быстрее продвигалась к НИИ, сквозь дымку уже виделось огромное здание Университета. Где-то впереди мелькнул темный силуэт, похожий на человека... Вроде. — Странник, как думаешь, «Скайнет» решилась бы посылать на патруль этих трущоб «шестисоток»? Я промолчал. Информация о патрулях «Скайнета», которая у нас имелась, давно устарела. Она обновляла свои базы каждую неделю, а бывает и чаще. Она не придерживалась алгоритмов, она была алогична, непредсказуема. Чертова машина развилась в психопата с антисоциальными наклонностями. Итого, сказать что-либо утешительное я не мог. Мог лишь пожать плечами. «...Ты правда думаешь, что способен на это?.. Мне так не хочется тебя разочаровывать, Спектр!» — Спектр — это мое первое прозвище. Я не помню, за что мне его дали. Какой-то пожилой мужик назвал меня так, а мне понравилось словечко. Голову не покидали мысли о «шестисотках», и о том, могли ли их послать сюда. Где-то на вершине башни с часами что-то блеснуло: «Стекляшка?» — подумал я, — «Вряд ли» — ответил себе же. Передо мной шел Скиталец, слегка согнувшийся, но все такой же высокий. «Винтарь» за его спиной поблескивал сталью, шнуровка рюкзака, разнузданная, еле держала объемное отделение закрытым. Слева шла Акима, ее мерное дыхание попадало в такт моему. Почему-то рядом с ней мне было проще, легче. Я очень сильно ее любил. — И где твой чертов связной, а, Странник? Где он? Кинул нас? — Гарик опять закипал. Его уши уже краснели, щеки набирали краску, он жутко злился. — Мне сказать тебе ещё раз? Он должен встретить нас здесь, — если бы не моя твердая уверенность в том, что связной действительно появится, я бы тоже закипел. — И я уверен в том, что он придет! Я оказался прав: из тумана впереди появилась маленькая сутулая фигурка в плаще до земли, лопоухая голова которой еле выглядывала из-за высокого воротника. — И это он? — с умилением произнес шепотом Скиталец, — вот ЭТО и есть наш связной?! Больше похож на свинью. — Я не отвечаю за то, кого использует Григорьев, ты знаешь это, — и я был удивлен не меньше него: я ожидал увидеть солдата, а не сбежавшего со свинофермы борова. Но ничего не поделаешь, этот, с позволения сказать, человек был нашим связным, и если верить Григорьеву, его голова содержала много важной информации. Важной как для нас, так и для машин. — Ты — человек Григорьева? — Акима слегка сбавила тон веселья. — Именно, душечка. Я тот, кто вам нужен! — мне в этот момент так хотелось зарядить ему промеж свиных глазок, что кулаки сами собой стали сжиматься: такого пафоса я давно не слышал. А свин в это время продолжал светиться, его забавлял тот факт, что нам не нравится его поведение. Мои руки медленно подрагивали. Команда знала, что меня выводят подобные личности: напыщенные, важные. — Итак! Что вам нужно от меня? — глазки борова продолжали бегать. Вся его натура говорила: «Хей, я здесь! Я такой необычный и выдающийся!». Неужели Григорьеву так напряжно с кадрами, что ЭТО является связным?! Все стояли в оцепенении, разглядывая свина. То ли им правда было так интересно, то ли они специально пытались смутить сволочь. У них не получалось, свин так и таращился в ответ с гордым видом. — Ладно, мы сюда друг дружкой любоваться пришли? Что ты знаешь, чем ты нам полезен? — Я решил прервать игру в гляделки. — Ну, ладно, как хотите. Кто-нибудь знает, где разрабатывали часть программного обеспечения Скайнета? Здесь. В НИИ «Искусственного интеллекта»! По контракту, наши ребятки должны были под предлогом гос-заказа слить кое-какие отечественные наработки и отправить их американцам. Всяко прямую попытку кражи данных присекли - легче сокрыть. В итоге, заказ задержали аккурат до Судного дня. Все осталось здесь, — все считали, что Григорьев опять раскопал чертежи какой-нибудь сверхсекретной хрени, но это на нее не похоже. — И я знаю, где эти сервера находятся. Я, конечно, руковожусь правилом: «Если умеешь что-то делать, не делай это бесплатно.» Мои руки окончательно сжались в пару больших кулаков, и один из них полетел точно в голову борову. Удар пришелся в левую скулу — удар с правой был все так же точен: свин пошатнулся, но не упал. Складки на его лице разгладились, а глаза поплыли на ровном месте от слез. Хотя они почти тут же высохли, что даже не дало мне возможности поиздеваться над ним. — Ну, ладно... Не хотите, как хотите! — боров умерил свой пыл и, видимо, решил поговорить, несмотря на то, что ему только что крепко вмазали, — Сервера... Находятся в южной части здания на спец-этаже. Он подземный, не думай, что все так просто, парень! Боров передал Скитальцу бумаги — планы здания. Разговор не двигался, как и отблеск на крыше соседнего здания. Как только связной открыл рот, чтобы произнести ещё пару слов по поводу расположения серверных узлов, отблеск стал вспышкой; яркой, рвущей воздух пулей, нашедшей свою цель вот уже десять минут нашего разговора назад. Затылок горе-связного принял ее в себя, пропустил насквозь без особых сопротивлений, подарив владельцу вечный покой. Я отпрыгнул в сторону, Скиталец сразу же упал, начав искать в прицел стрелка. Терминаторы не вооружались снайперским оружием. Открытые бои «Скайнет» вела превосходящими силами тяжелой пехоты, подразделения снайперов ей были не нужны. «Скайнет» старалась всегда работать в наступлении, малоподвижные части не являлись опцией. — Откуда стреляли?! — в голос заорал Гарик, о чем впоследствии пожалел: территория хоть и была окраиной, но все равно патрулировалась. Причем к нашему несчастью не «шестисотками»... Эту территорию, как мы в последствии узнали, патрулировали самые наши нелюбимые создания, о каких только знали люди Сопротивления — «Неваляшки». Металлический эндоскелет из сплава, живая собачья плоть, живой собачий мозг — дикая смесь. «Скайнет» экспериментировала с контингентом кинологических училищ, с рослыми, мощными овчарками, а затем и с дворнягами. «Спящие агенты» представляли из себя существ, что не подозревая для себя самих, являлись подсознательно контролируемыми машинами для убийств. Уж что «Скайнет» вживляла в собачьи мозги, а спустя годы весь остаток города вздрагивает от их завываний. Мы в оцепенении стояли вокруг тела связного, слушая металлические завывания «неваляшек». Они, кстати, получили такое прозвище за свою особенность — никогда не оставаться лежать на спине. — Я бы экстренно свалил отсюда, если бы не наложил в штаны, ребята... — Скиталец, кажется, впервые был по-настоящему напуган. Его глаза бегали из стороны в сторону, прослеживая траектории приземленных и довольно неуклюжих силуэтов в утреннем тумане. При всем уважении, нам не осталось иного выбора, как организовано понестись вперед, в туман, как назло ещё более густой, чем раньше, к зданию Университета, в котором, как нам казалось, было безопаснее. Наши ноги заплетались: бежать, зная, что за тобой несется свора металлолома с длинными когтями, становилось все труднее. На повороте извилистой каменистой тропинки, идущей мимо поросших старым бурьяном клумб, наш строй слегка разделился, и прямо передо мной из тумана слева вынырнула, именно вынырнула, подобно морской рыбе из воды, буквально обглоданная собачья голова... Наша встреча прошла за доли секунд, но от резкости произошедшего и степени моего испуга я запомнил все до мельчайших подробностей. Подобного кровяно-красного месива я нигде не видел: на серебристо-коричневой от ржавчины пасти «неваляшки» кусками свисали мышцы, сосуды, из которых сочилась еще свежая кровь. Сервоприводы на челюсти были в плохом состоянии — ее скосило вправо под диким углом и привод периодично пшикал жидкостью в сторону глазного сенсора, заслоняя ему тем самым вид. Главной особенностью этого терминатора я отметил именно «глаза», если оптико-электронные сенсоры в глазницах собачьего титанового черепа можно было назвать именно «глазами», — они были желтого цвета. Не красного, как обычно бывает у моделей серии «Т», а желтого. Бойцы Сопротивления никогда не говорили о терминаторах с желтыми глазами. Конечности машины были изъедены какой-то неимоверно прожорливой на плоть болезнью, ибо мясо, остававшееся на полимерной сетке, крепившей его к металлическому эндоскелету, прогнило лишь частями — большими опухолями, покачивавшимися в такт бегу. Торс же твари был во вполне приличном для настолько старых созданий виде. На шее «неваляшки», что решила перебежать мне дорогу, я даже увидел ошейник старого образца кинологических войск с брелком: на нем красовалась половина оскалившейся морды какой-то больно страшной псины. Вторая половина изображения на брелке была оплавлена и очень сильно напоминала его владельца — саму «неваляшку». Туман за машиной хлюпнул, подобно густому желе, проглотив и скрыв ее от моих глаз, оставив лишь блеклый силуэт глубоко внутри себя. Мои берцовые ботинки вдруг налились свинцом, я не сделал и четырех шагов после исчезновения терминатора из вида, как споткнулся и полетел носом к земле. По приземлении с меня слетели обе лямки рюкзака, образовав крупное облако пыли позади того, которое сделало мое собственное тело. Таким образом, я оказался в плотном облаке песка, грязи и запаха машинной смазки, что буквально пропитывал тогда воздух. Я еле нащупал пистолет в кобуре на правом бедре, ведь я не рассчитывал на бой, и оставил АКСУ в утробе своего рюкзака, покоящегося сейчас в полутора метрах в стороне от меня самого. Проверять, заряжен ли пистолет, сейчас времени не было. Если честно, я в любом случае был бы мертв. Честно. Это как Кот Шредингера - одновременно и живой и мертвый - для меня тогда было всего два варианта развития событий. Правда, вся разница между мной и тем знаменитым котиком была в том, что я в любом из вариантов оказался бы разорванным в клочья: если пистолет окажется заряженным и я сделаю хоть все выстрелы, на которые хватит патронов в стареньком «Граче»; и если обойма окажется пустой или пистолет заклинит. «...Ну, Госпожа Удача, прошу тебя. Повернись ко мне приличным местом хотя бы раз». Месяцем ранее - Северный Административный Округ - «Зона Два-Браво-Четырнадцать» 07:11 по Гринвичу. Крупные капли воды падали на бетонную крышу, образовывая красивые круги на наполняющихся влагой выбоинах... Сверкнула молния, город озарился, будто на него на мгновение навели луч большого фонарика, и сразу же выключили. Вдали показался странный силуэт. Он приближался, раскаляя воздух позади себя. Вдруг от нового разряда молнии силуэт стал ясным, голубовато-белый свет озарил все его грани, все детали. — Охотник... — пробурчал недовольно голос, чей хозяин, стоявший на крыше, рассматривал в бинокль город. — Надо убираться с крыши... От следующего всполоха небесного света и порыва сильного холодного ветра, капюшон хозяина голоса откинуло было на спину, но схватившись за него свободной рукой, человек вновь натянул непослушную ткань на макушку. Спрыгнув с постамента, на котором когда-то стояла статуя или какая-то другая декоративная вещица, призванная украсить крышу этой высотки, он быстрым шагом двинулся к каморке лестницы, ведущей в «пентхаус» — на чердак. Вдруг он развернулся на месте, не дойдя до каморки всего пары метров, громко крикнув. — Эй, Странник! Ты собираешься уходить или нет? — я вздрогнул... Силуэт «Охотника-убийцы», летевшего прямиком на нас, отвлек меня, заворожил... Не думая ни о чем, я был готов прыгнуть вниз, навстречу смерти... Но Скиталец вовремя меня встрепенул: — Минутку... — мой голос откликнулся эхом в тишине дождя, продолжавшего литься с неба, и заставлявшего меня вспомнить прошлое... Наше прошлое, которое мы так легко потеряли. «Охотник» уже подлетал к зданию, блестевшему мокрым стеклом и металлом на утреннем солнце. Лишь несколько этажей были разрушены внутренним взрывом, несмотря на то, что по этому району били очень сильно... Странно, правда? Но «Охотнику-убийце» было не до красоты — эта крылатая тварь уже давно заметила нас, но не знала точно, кто мы и стоит-ли в нас стрелять. Она хотела проверить. «...Загляни к себе в душу, выродок и спроси: готов ли ты перейти Рубикон?» Машина, перебирая уже, наверно, 20-ый миллион вариантов своего поведения, приближалась к зданию, лишь слегка сбрасывая скорость. Я в последний раз обернулся и побрел за напарником... — Мы еще вернемся... — буркнул тот. И правда, Мы еще вернемся. Вспышка. Минута тишины, разбавляемой лишь шумом стекающей по исцарапанным стеклам воды... Еще одна. Вторая. Ливень даже и не думал прекращаться. Он лишь набирал силу, поливая выжженную огнем и покрытую пустыми гильзами и пылью землю. Вспышки продолжались, а вместе с ними был слышен и гром. Очередной порыв ветра с силой опрокинул покосившуюся доску объявлений на автобусной остановке, к которой вот уже с полтора десятка лет ни приближался ни один автобус, если не считать тот старый, проржавевший до основания и разваливающийся Газик, навеки обретший здесь покой... На боку автобуса виднелись свежие царапины, а на асфальте рядом - колея от двух колес. На мотоциклах в этом городе никто не ездит. Похоже, здесь недавно проходил патруль - на земле неподалеку виднеются следы от увесистых и широких ботов. «Охотник-убийца» вот уже двадцать минут кружил рядом с небоскребом, состоящим в постройке под названием «Москва-Сити»... По огромным покатым бокам махины ручьями стекала вода, заливая фото-сенсоры и лишая обзора. Вот одна из турбин плавно повернулась по горизонтальной оси, вторая ответила движением в противоположную сторону. Хвостовая турбина, провернувшись, частично задела здание — стеклянная крошка, огромные и самые маленькие осколки посыпались на машину. Попадая в турбину они размалывались, плавясь под диким жаром газотурбинного аппарата. «Охотник» немного качнулся, выравнивая искривленную «горизонталь полета», а затем осторожно развернул турбины, чтобы влезть в узкий проем улицы, явно слишком маленький для него. Спустя пару минут, гул двигателей стих, оставив единственным звуком улицы шум дождя... — Ну и куда мы теперь, а? — ответа не последовало. Человек в капюшоне поежился, запахнув старую, всю в заплатках, потертую армейскую шинель. Длинные рукава, отпущенные до пальцев, закрывали всю ладонь Скитальца, спасая его и без того тонкие, жилистые и холодные пальцы от окончательного окоченения. Сейчас каждая ночь в Москве - испытание на прочность. Средняя температура колеблется от 5-и до 16-и градусов по Цельсию, вот такие вот погодные аномалии — холодные, пронизывающие ветром до самых костей ночи и жаркие, сухие дни... Выжить здесь не просто, но те, кто выжили — могут считать себя героями. Скиталец обернулся, мельком оглядев улицу вокруг себя и убедившись, что все чисто. Сделав шаг, он замер. Тихий хруст под правым ботинком прекратился, Скиталец распрямил спину. Хрустнул позвонок, еще один, третий. Шинель скрипнула швами от недовольства — ее владелец слишком утруждал и так истертую ткань, через пару месяцев такого же использования превратившеюся бы в лохмотья... Последовал шаг, еще один — старые берцы мерно выстукивали по асфальту шаги. Ктак-ктак-ктак... Справа незаметно, а потом все сильнее зашелестели желтые кусты — он ответил моментальным напряжением всего тела. Вскинув оружие, он замер, как тигр, готовящийся к прыжку... — Кто здесь!? — в ответ тишина — Отвечай! — крикнул я, встав рядом со Скитальцем. Тот резко обернулся, оглядев меня, — Ты где был?.. — тихо шепнул он, приподняв брови, чтобы только я услышал его полу-немой вопрос. — Позже, — я двинулся к кустам, наставив на них ствол потертого АКСУ. Включив фонарик, крепившийся под ствол я осветил кусты, выхватывая из них человеческий силуэт. Тени. Казалось бы — что такого?.. Тени, как тени, пустота без света. Но даже эти с виду бесполезные вещи могут однажды спасти вам жизни. Тенью можно укрыться, и она же может вас выдать. Того, кто сидел за кустами, тень, по просьбе Госпожи Удачи выдала. — Отвечать будешь?.. — щелчок предохранителя усилил эффект моих слов и кусты двинулись вновь. Я отступил на шаг, не спуская глаз с тени растений, из которых выступали контуры человеческого тела. Мгновение, два, и кусты разошлись, как будто невидимые руки флориста дотронулись до них, чтобы выбрать из своры стебельков лучшие растения и украсить букет. — Н-не стреляй только... Я человек! — прозвучал тихий, болезненный и усталый мужской голос, — Я п-прячусь, от машин прячусь... Из кустов, больше не выполнявших роль укрытия, вышел низкий сутулый мужчина, лет 35-и, с длинными волосами, бородкой и густой щетиной. Он был одет в лохмотья, за спиной висела старенькая двустволка ТОЗ с обмотанным изолентой прикладом и планкой для двух запасных патронов на боку. Руки незнакомца подрагивали, под левым глазом виднелся синяк, а веко правого нервно подергивалось. Видно было, что этот человек не спал уже с неделю... — Откуда ты? — спросил я, отводя ствол автомата от незнакомца . — С в-востока, я с востока... Б-багратионовская. Я... Я последний. Скиталец прервал его рассказ, подняв вверх сжатую в кулак руку. Он затих, полностью превратившись в слух. Я развернулся на месте и встал спиной к напарнику, взяв на мушку окрестности. Капли воды били по макушке, я полностью вымок... Рубашка сползла с плеча, куртка с бронежилетом как-то да держали ее на месте. Очередная капля скатилась по лбу и застыла на кончике носа. Со ствола автомата тек маленький ручеек, берущий начало на газовом блоке. Я судорожно сглотнул, продолжая ждать, вот только чего?.. Скиталец опустил «ВАЛ», отникнув от оптического прицела — он расслабился. Я с облегчением выдохнул — если Скиталец в кой-то веки опускает оружие — бояться нечего... Я привык ему доверять, а он мне. — Ты с востока, значит? А что с Багратионовской? Бродяга не ответил, его глаза тупо смотрели в пространство за моей спиной, правый глаз в миг перестал дергаться, незнакомец задрожал всем телом. Отражения... В его глазу отразились две точки. Красные точки. Они предвещают смерть... И мне и Скифу. — Твою мать... — проскрипел тот, и в один огромный шаг приблизился ко мне, схватил за шиворот и потянул за собой. Я почувствовал холод, дикий, сковывающий. За спиной пшикнул сервопривод, я нервно моргнул от страха. Костлявая рука-манипулятор развернула меня, схватив за горло. Я взглянул в глаза своей смерти... Капли дождя стекали по исцарапанному колтановому черепу, заливались в углубления на месте носа. Машина злобно щелкнула челюстями. Я услышал крик Скифа: — Отпусти... Ты опять, Кира... — второй рукой машина схватила моего напарника за кисть и сдавила ее с диким, неистовым напором гидравлических мускулов. Ладонь Скитальца разжалась, он отпустил меня. Терминатор оттолкнул в грязь моего приятеля и полностью сосредоточился на мне... Щелкнув шарнирами, машина подняла меня выше своей головы, усиливая хватку. В моих глазах стало темнеть, из глотки вырвался слабый сипящий крик, но тут же и затих. Пальцы напряглись, по лбу скатывались одна за другой капли липкого пота, смываемые дождем. Мои глаза бегали из стороны в сторону, пытаясь найти хоть что-то, что могло спасти меня или хотя бы отсрочить мою гибель... Отблеск. Вдалеке я заметил одинокий отблеск, и в моей голове мелькнула одна неправдоподобная, но дарующая слабую надежду мысль. Я бы мог и не обратить на него внимания, при том, что нахожусь в огромном пустующем городе, почти полностью состоящим из стекла и стали. Особенно под дождем, когда все намокает и бликует, обращать на это внимание — значит подвергать себя опасности, отвлекаясь от того, что происходит вокруг тебя. Но в этот раз блик привлек меня больше чем обычно. Я думал, молился, просил всех, в кого только верил, чтобы моя догадка не была ошибочной... И я не ошибся. До моего угасающего вместе со всем телом слуха донесся отчетливый щелчок, громкий и ясный звук пули, на сверхзвуковой скорости пробившей звуковой барьер в полутора метрах от меня. Спустя несколько секунд донесся глухой раскатистый выстрел. Спусковой крючок был нажат до упора пальцем в перчатке, боек ударил по капсюлю пули. Стрелянная гильза калибра 7.62 вылетела из затворной рамы, предвещая чью-то скорую смерть... Пуля со смещенным центром тяжести, рассекая потоки воздуха перед собой и раскаляя позади летела к цели. — Ну, давай же... — еле прошептал я, чувствуя скорую гибель от нехватки воздуха. Машина повернула голову и пуля, мастерски выпущенная из снайперской винтовки, попала ей прямо в глаз... В тот самый красный оптический сенсор, которыми славились машины «Т»-серии. В следующий миг мои пальцы уже было разжались, безвольно отпустив колтановую руку, державшую меня за горло... Пуля, попавшая в глаз «шестисотке» изменила траекторию, выйдя через затылок, где располагались модульные блоки, отвечавшие за координацию движений. Жесткая хватка ослабла настолько, что я попросту выпал из полуразжатых пальцев. И вот я снова валяюсь на спине в облаке пыли и грязи. Весь затылок покрыт толстым слоем какой-то дряни из лужи, в которую я так точно приземлился. Шея болела, я почти не чувствовал ни боли, ни чего бы то ни было еще. В глазах двоилось, я хрипел подобно мулу при смерти. Скиталец же в это время буквально снимал скальп с «шестисотки»: он успел повалить ее на землю, и сидя на ее груди наносил удар за ударом чем-то похожим на небольшой топорик. Как позже выяснилось, два месяца назад он побывал в полу разграбленном оружейном магазине где-то на Комсомольской и забрал оттуда свое нынешнее «орудие» — вполне боевую копию старого индейского томагавка племени Могавков. Хах, тавтология такая тавтология... Я потихоньку приходил в себя. Дыхание успокаивалось, я вновь начинал чувствовать свои конечности. А еще я сильнее прежнего почувствовал свою шею. То, что от нее осталось. Казалось, будто из нее выхватили добрый кусок вместе с позвоночником. Нащупав под собой землю, я попытался приподняться со спины — не вышло. Шея отозвалась еще большей болью, я почувствовал в ней каждую связку и каждый позвонок... — Эй, ты живой, Кира?!.. — в голосе Скифа, только окончившего оприходовать «шестисотку», чувствовался не подменный страх. Еще бы. — Я-я... Бхом-кхе... Херово мне, знаешь ли... — ответил я и залился глухим кашлем. Не долго думая, Скиталец выудил из объемного кармана на бедре какой-то дутый продолговатый пакетик. Он показался мне очень знакомым, и я только хотел закричать, когда понял, что это; но как оказалось очень поздно. Скиф вынул из пакетика толстый инъекционный шприц и с размаху всадил его мне в область живота. Игла там была короткой, инъекции этой целебной дряни предназначались в мышцы, но боль все-равно была адской. Как мне казалось, уж лучше бы игла была в пятнадцать сантиметров. Тогда болело бы какое-то конкретное место, а не весь живот от самых верхних кубиков до самых нижних. В глазах у меня помутнело, все тело отозвалось дичайшей болью, мышцы, казалось, сжимались и выворачивались на изнанку по всей площади тела... Но вдруг они перестали болеть и подавать вообще хоть каких-то признаков своего присутствия — лекарство подействовало. Я продолжал ощущать свое тело, нельзя было сказать, что эта дрянь вырубила мышечное чувство, как это делали некоторые другие препараты, но и назвать это состояние состоянием полного контроля над телом было отнюдь нельзя. Ощущения как после общего наркоза — абсолютная легкость в теле. И только сейчас я смог прошептать то, что хотел сказать перед инъекцией: — ...Только не «окрылин»... Эту отраву называли в наших кругах именно «окрылином». Почему, спросите вы? — Все просто: по ощущениям после приема. Смесь кеторола и... морфина. Я потому и захотел закричать «Не надо!», когда понял, чем Скиталец решил меня «угостить»: я не принимал обезболивающие ни разу за всю службу в Сопротивлении. За все свои двадцать два года жизни. Конечно, общий наркоз в больнице в восемь лет не считается. Я сейчас боялся за себя. Откровенно боялся. Многие наши бойцы после серьезных ранений в боях и после приема этой дряни буквально «садились» на кеторол или на морфин. Жить без них не могли. Даже стрелялись... Но, как говорили лагерные медики, — «Лучше солдат-наркоман, который сделает, что захочешь за дозу, чем очередной труп на кладбище за базой». Правда, у нас было довольно туго с кадрами. Пропаганда, конечно, была успешной, да и условия жизни на военных базах тоже, но людей все-равно было мало. Каждый вечер с нами на связь выходили сотни людей в подпольных лагерях, обмениваясь новостями. Но никто не хотел идти в Сопротивление. У нас была слишком... не лестная характеристика. У нас многие погибали: сказывалась нехватка тренировок и обучения. Кто-то говорил, что это даже хорошо — иметь настолько разветвленную информационную сеть по всему городу, по всей стране. С нами связывались и другие города — Саратов, Калуга, Нижний Новгород... Везде были очаги Сопротивления, и везде были те, кто не хотел идти вместе с нами. Кто-то боялся, а кто-то находил счастье в том, чтобы быть «вне системы». При мне однажды случилось следующее: Сидим себе перед радиоприемником, ждем намеченного часа, — девятнадцати ноль-ноль — чтобы дать эфир по всем частотам. Будильник прозвонил свой час, щелкнул тумблер приемника. «На связь всем, кто меня слышит. Эфир номер пятьсот четырнадцать дробь семнадцать, майор Грельский — Эхо Москвы». Спустя пару секунд вся радио вышка, все, кто в тот час сидели вместе с нами в широком помещении под зданием студии «Эха Москвы», погрузились в стрекот и попискивание сигнальных огоньков — выходили на связь авторизованные по частотам радиостанции по всей стране — начался Сеанс Слез. Операторы-связисты отвечали всем, кто выходил тогда на нашу частоту. Всем, кто ждал целый день, всем, кто выживал целый день, чтобы выплакаться... Чтобы поздравить родных с очередной ночью. Чтобы осознать, что он живой. Авторизованные частоты городских радиостанций давались в эфир в порядке очереди по алфавиту: Архангельск, Анапа... Все же, кто не был ранее упомянут в списках допуска по частотам уходили к операторам — им старались ответить как можно быстрее, иногда давали в общий эфир. В основном, не авторизованными частотами были самопальные радиопередатчики, выходившие в эфир не регулярно. На них в основном... плакали. Авторизованные же передатчики, чья частота была давно известна и записана являлись голосами городов — тех, где были организованы те самые «очаги Сопротивления». Майор Грельский был всю эту неделю голосом Москвы, ему предназначалось отвечать всем, кого давали на общий канал, он же сообщал другим людям наши, Московские, новости. И вот где-то около трех часов длился наш сеанс, на связь выходил уже тридцатый или тридцать первый город, я точно не помню... Как в эфир вышла «неавторизованка». Сухой хриплый голос успел прошептать лишь несколько невнятных слов, после чего канал был отключен майором. Эфир закончился через два часа. Все города, что ждали слова, слушая новости остальных, сообщили, что хотели, большинство не авторизованных частот затихли, уйдя в фоновый треск. Грельский закончил Сеанс Слез словами: «Очередной день позади, друзья. Многим из нас не повезло дожить до этого времени. Но мы: те, кого я слышал, и те, кто слышал меня, живы. Они еще топчут нашу землю. Они еще живут. Наше будущее — в нашем духе. И я прошу вас... Так же, как прошу всегда — вы должны жить. Пока ваши сердца бьются, а сознание чисто — мы будем давать бой. Это наша судьба... Конец эфира. Майор Грельский — Эхо Москвы». ...Вроде бы, воспоминания меня отпустили. Голова слегка прояснилась, но дымка обезболивающих еще витала внутри черепной коробки. Скиф подал мне руку со словами: «Давай быстрее!» и я все-таки оторвал себя от земли. Вся спина была мокрой, грязной. Ненавижу дожди... Точнее, дожди-то я люблю, не люблю их последствия. А если быть уж совсем точным, то не люблю оказываться в этих самых последствиях. В лужах в частности. Оглядевшись, я все-таки нашел свой потрепанный АКСУ, моего верного друга, боюсь, на все времена. Эта зараза клинила напропалую, косила хуже пьяницы после второй бутылки, но не раз спасала мне жизнь. На прикладе четырехлетнего автомата красовался выцарапанный... Кх-м, как бы по-приличней. В общем, «Эм-Пэ-Ха», нацарапанный давным-давно прошлым хозяином машинки. Я хотел было затереть сие «творчество», но все как-то не решался. Думаю, в этот раз стоит-таки совершить над собой усилие. Пока я поднимал из мокрого песка автомат, Скиф уже почти добежал трусцой до входа в соседнюю высотку, которую мы должны были проверить следующей. Мы тут мокли именно из-за этого — где-то в этих зданиях пропали взрывники на прошлой неделе... Ну, да. Мы — спасательный отряд. Круто, правда? Примерно такой вопрос я задавал сам себе, и чуть было не задал Григорьеву, когда он давал нам сводку... Нет, ну правда! Отправить двоих «солдатиков» на убой ради пятерых саперов. А что? Нас не жалко... — Ну, и кого ты хочешь тут увидеть, а, Кира? — вредной, по моему мнению, привычкой Скитальца было обращаться к собеседнику не поворачивая головы, — Пять трупов или пятерых злобных саперов? Если по честному, я не хотел ни того, ни другого. А после «окрылина» я совсем ничего не хотел. Вот, совсем-совсем. Единственной мыслью, что продолжала собирать остатки обезболивающего, подобно липкой жвачке, в моей голове — было убежать отсюда на фиг. Повесить автомат за спину, подтянуть брюки и дать деру. Но что-то меня останавливало... Где-то в сердце екало: «Вперед». «Вперед». «Вперед»... Я не ответил Скифу. Решил — лучше промолчать. Он, похоже, уже и не помнил своего вопроса, когда начал подниматься по низким ступенькам проходной, плавно переходящей в широкий холл с метало-детектором и небольшой каморкой консьержки. Вся фишка этих зданий была в том, сразу после окончания их строительства, они толком и не успели побыть в эксплуатации: несколько пресс-конференций, переоборудование в банкетные залы, и... Все. Собственно, именно такими они и предстали перед нами: выцветшие ленточки на потолке, стенах и на полу; несколько выгнивших до основания тел в остатках парадных костюмов. У всех, кого мы увидели на первом этаже из-за ворота висели целехонькие витые проводки наушников — секьюрити. — Как-то мне уже не по себе. Три тела и все! А остальные?.. Где... — мои слова оборвал шорох и резкий стук где-то слева и сзади. Сердца заколотились, глаза стали бегать по сторонам в то время, пока руки направляли стволы автоматов в каморку консьержки. Я сделал шаг навстречу месту, откуда донесся звук. По виску стекала мерзкая капля пота, настолько ленивая, что сам факт настолько медленного ее перемещения бесил больше, чем факт ее присутствия! Дыхание сбивалось, мой «пламенный мотор» все быстрее и быстрее уходил в пятки. Казалось, вокруг стало что-то свистеть, будто специально нагнетая обстановку. Скиф в это время медленно, шажок за шажочком, обходил помещение, держа на мушке все предметы его обстановки. С высокого потолка на него свисали ленточки, так и норовившие схватить, обвить его, поднять под высокие потолки и разорвать на мелкие кусочки, оставив меня наедине с тишиной помещения и моим собственным страхом. Наконец я справился со своими злейшим врагом — страхом страха — и резко, на глубоком выдохе, рывком заглянул в каморку... Пусто. Абсолютная пустота. Никого и ничего, за исключением одинокой подвальной крысы, что сидела на корпусе телефона, хитро и нагло облизывая лапки: телефонная трубка валялась там же, под столом, а шнур был перегрызан — он свободно болтался, указывая на короткий промежуток времени, прошедший между падением трубки на пол и его нынешним состоянием. Я прикрыл глаза. Громко и глубоко вдохнул, восполнив тот глубокий выдох решимости, вновь наполнив свои легкие чувством скорой беды. Я, слегка расслабившись, вышел из каморки, в надежде увидеть довольно ухмыляющегося Скифа с такой же крысой в руках, как та, что до смерти меня напугала. Еще одной его вредной, на мой взгляд, привычкой было подшучивать надо мной. Причем подшучивать жесточайшим образом. Бывало раньше мы разделялись, лазая по военным архивам, и стоило дьявольскому голубю или воробью резко сорваться с насеста и заставить меня дернуться от неожиданности, как спустя пару минут я встречал Скифа с таким же голубем или воробьем в руках. Причем, за все четыре подобных раза он умудрялся чередовать их — живых и мертвых. Но в этот раз я не увидел Скифа с крысой в руках. Я вообще не увидел Скифа. Его не было в помещении. Вновь взяв в руки автомат и приготовившись стрелять во все, что не будет Скифом, я быстрым шагом побрел туда, где видел его последний раз — в центр холла. Стоило мне дойди туда, как я осознал, что свист в моей голове был отнюдь не толикой моего разгулявшегося воображения, а вполне настоящей деталью окружения. Свист нарастал, словно приближаясь. С высоких потолков местами посыпалась мелкая крошка и пыль. Я присел на колено, готовясь палить во все, боюсь, даже в Скифа, но я даже не успел прицелиться... За долю секунды до того, как мои веки синхронно моргнули, я краем глаза заметил в стене широкую пробоину с неровными краями. Будто тоннель... И Скифа. Комната взорвалась пылью и ошметками стенной и потолочной штукатурки. Голова буквально рассыпалась в крошку от наирезчайшего свиста, перерастающего в рев, писк, стон и черт его знает во что еще. Мои ботинки отчетливо оторвались от земли в тот момент, когда мимо меня пролетела та самая злополучная крыса, поднятая в воздух импульсной волной, как и все, что находилось в тот момент в помещении. Глубокий, клокочущий рев, от части похожий на свист, что подавлял мои чувства с самого появления в этом злополучном холле, стал тем самым импульсом. Огромной силы воздушной волной, отбросившей меня на три метра в сторону, в сторону узкой арки, ведущей к квартирам на первом этаже и лестничным пролетам. Следующие десять секунд моего существования напрочь выпали из моей памяти. Целый кусок записывающей ленты был вырван, вырезан огромными вибрирующими и ноющими ножницами из бобины с кинофильмом под названием «Я». Теперь я в полной мере понял, что «окрылин» и почти сломанная шея — ерунда по сравнению с этим. Ерунда и то, что мои ноги по счастливой случайности не были придавлены и размолоты в костно-мясной порошок с виду не такой уж и большой, но до неимоверно сильной лапой той машины, что смотрела мне в глаза своим узким, словно крокодильим корпусом-головой, покрытым пятнами крови, мокрой извести, и, кажется, чьими-то мозгами... В свете блеклого солнца, пробивающегося сквозь плотный слой пыли в воздухе через маленькое окошко метром выше моей головы, существо, созданное из титана, и пылающее животной ненавистью ко мне, Скифу, да и всему человечеству, как расе, продолжало смотреть на меня. Пристально. Словно ища в моем собственном почти бессознательном взгляде нотки страха, нотки отчаяния. Но в моих глазах тогда нельзя было ничего прочесть. Ничего увидеть. В них можно было углядеть лишь блеклое отражение монстра, что стоял, слегка приспустившись на своих механических конечностях в полуметре от меня. Я сидел, опустив руки вдоль швов на куртке. Правая рука отказывалась слушаться, шея застыла в одном положении, как тогда казалось, навсегда. Я лишь ощущал редкое биение сердца, своего угасающего двигателя. Тварь же, по всей видимости, находила меня довольно интересным собеседником в этом немом разговоре. Поршни, явно выглядывающие из-за «спины» машины, слегка дергались в такт мерному, спокойному покачиванию корпуса. Я на мгновение находил это красивым. Она же рассматривала меня, изучала мои травмы. Красные, больше похожие на фары от какой-нибудь иномарки, глаза изредка помаргивали, ослепляя меня — ее взор прыгал по мне, подобно солнечному зайчику от зеркала, которое держишь в руках без опоры . Только сейчас, спустя наверное минуту, свист умолк, в кой-то веки утих... Моя голова безвольно упала на грудь, словно именно свист давал мне силы держать ее. В глазах померкло. И снова около десяти секунд моей жизни пронеслись мимо без меня самого. Скиф же, все это время наблюдавший за нашей немой сценой, подал признаки своего присутствия в коридоре, в который, видимо, залетел чуть позже. Он медленно прошуршал ботинками в мою сторону, только протянув ко мне руки, как машина заметила и его. В этот момент сознание вернулось ко мне. Сия сцена была еще удивительнее предыдущей: стоило Скифу протянуть руки в мою сторону с явным желанием утащить меня подальше, как тварь покосилась на него, вновь грозно заклокоча нутром. По всей видимости, ей не нравилось, что мною заинтересовался кто-то еще. Скиф даже не замедлил своих движений — осторожные пальцы его рук обхватили воротник моей куртки, до сих пор толком не высохшей и потянули меня к своему владельцу, в сторону лестничной площадки. Машина лишь недовольно взвизгнула, заставив мои мозги встрепенуться. Я во всей красе почувствовал настоящую боль... Ту самую, вполне сравнимую с болью менее пятнадцати минут назад испытываемой мною в луже на улице. Не многовато ли травм за одно утро? — Вопрос риторический. Конечно же, не многовато, ведь мне тогда было уготовано куда большее потрясение. Много большее... Около получаса Скиф поднимал меня, обессилевшего, на пятнадцатый этаж. Всего их в этом здании около сорока, что крайне пагубно сказывалось на самомнении Скитальца, меня, да и любого, кто попробовал бы только совершить все то, что совершили тогда мы. Я во второй раз за день ничего не чувствовал, перед моими глазами стояла та машина — холодная. Злая. Но на удивление милостивая... Ровно до этой минуты в моем сознании слова «милостивая» и «машина» не могли осмысленно содержаться в одном предложении. Но похоже, я поменялся. Если открывать тайны, я могу лишь сказать, что с терминаторами я встречался редко. Все мои познания на их счет были лишь... «теорией», что ли. Я не горел желанием «практики», но врать самому себе и говорить, что не хотел чего-то большего я не могу — потому что хотел. Потому что томился желанием — осмыслить, осознать, каково это, смотреть в глаза машине. Я хотел... Понять их. Понять мотивы, «аргументацию действий», или как там это называется в списке программных протоколов и приоритетов? Я с рождения тянулся ко всему, что мне не известно. Ко всему, чего я не знал и боялся. Особенно меня привлекало то, чего я боялся. Порой сквозь дрожь, сквозь мурашки по рукам и спине я все-таки вызнавал то, что хотел. Но не переставал страшиться. В сознании Скифа тогда бурлили предположения — почему машина нас отпустила? Почему не разорвала обоих, ведь наверняка хотела! Наверняка она только и думала, как вывернуть нас обоих наизнанку и посмотреть, что будет! Мой напарник бился тогда об заклад, что как в старом фильме смерть все-равно найдет нас, где бы мы ни были. Но он, как и я, ошибался весь тогдашний день. На тридцать шестом этаже, на который мы уже поднимались каждый своими ногами, нас ждало то, ради чего мы рисковали жизнью — подрывники. Их трупы. На теле одного из них была записка, оставленная «безымянной группе спасения» с рукописным текстом: «Кто бы ни был здесь, пускай знает: мы — 16-я саперная бригада, пятеро солдат в камуфляже и бронежилетах — оставили взрывчатку в подвальных помещениях, на 10-м, 20-м и здесь, 36-м этажах. Подрыв этого здания приведет к падению соседнего здания комплекса, что хоть как-то, да прекратит транзит наземных караванов... Как будто строители специально делали все это с учетом эффекта домино. Боюсь, что подорвать мы уже ничего не успеем, нас загнали, как лошадей... Бегуны». И правда, эти ребята уже ничего не успели бы сделать — у троих рваные раны на груди, у четвертого почти выпотрошена левая рука. Судя по всему, парни решили погибнуть вместе, собрались кружком за столиком ресторана, в котором находились, и... просто ждали. Крови на полу было гротескное количество, столько даже в четверых здоровых мужиках не будет. Кстати, именно в четверых. Пятый, на котором и лежала записка, был командиром.Застрелился.
Скиталец был краток: поблагодарил погибших за то, что они успели сделать, и перекрестился. Я последовал его примеру. В нагрудном кармане командира лежал детонатор — уже взведенный. Сухие длинные пальцы Скитальца выудили его из тесной ткани, осторожно, так, чтобы не активировать раньше времени. Теперь нам оставался лишь марш-бросок на крышу — туда, где должны были находиться средства нашего спасения. Честно сказать, придя в себя окончательно, я трясся от волнения. Странное поведение, правда? Трясутся перед свиданием, трясутся на свадьбе. В конце концов, в туалете, если совсем уж все усложнять... Но не в таком положении. Хотя, я трясся не от страха. Я трясся от ожидания... чего-то знатного. Чего-то, что подвесит меня на волоске и благополучно опустит на землю. Если бы я не был настолько уверен в «хэппи-энде», наверное, я бы не столь ужаснулся от осознания слежки за собой аэроботом. Эти сволочи всегда летали неподалеку. Их используют все наземные и воздушные войска «Скайнета». Они разведчики. Быстрые, юркие, чертовски хитрые и подлые твари, тогда еще не оснащавшиеся мелкокалиберными пулеметами... Встретить такого — стать жертвой смертного приговора — засветиться в сети и вскорости получить себе на нос одну-двух «шестисоток» или «паучка». Правда, нам со Скитальцем повезло намного меньше. Вдалеке загудели турбины, стало слышно, как что-то приближается. Что-то настолько огромное, что описать это словом «гигант» — назвать мышонком. Тот самый чертовски любопытный «Охотник», что решил понаблюдать за нами на крыше первой высотки, вернулся по новым данным. Пыль, скопившуюся в воздухе за долгие годы разрезал выкрик автомата: пули с треском расколотили оконную раму, из-за которой выглядывал бот, зацепив ротор по центру его корпуса, и заставив малыша, кружась, начать падать куда-то вниз, на мостовую. Глаза Скитальца вновь забегали по сторонам, он, кажется, вдруг потерял лестницу, по которой мы успели подняться уже метров эдак на восемьдесят. Вновь затопали тяжелые сапоги, марш-бросок обещал быть занимательным, но коротким. Мы летели через две-три ступеньки, пошажно спотыкаясь, но не останавливаясь. Страх — великая сила. Мы боялись умереть раньше положенного. Солнце уже успело взойти и светило в глаза, мешая сосредоточиться на дурацком крепеже. И кто только придумал и это Солнце, и эти хреновы альпинистские карабины?! И какого, спрашивается, черта все как всегда мешается... Скиталец уже готов был нажать на «спуск» и сжать небольшую коробочку с короткой антенной. Он ждал меня и мои непослушные мокрые пальцы, скользившие по предательски металлическому карабину троса, выстреленному в нижнее основание стены далекого-далекого пятиэтажного дома где-то впереди. Такими были будни наших подрывников, скажу я вам, да-да. Заложить взрывчатку, подняться на крышу, поставить распорки этой системы, а затем, подорвав пару-тройку десятков килограмм тротила, улететь вниз по тросу метров, эдак, за двести семьдесят от изначального местоположения... Конечно же, я шучу. Никто подобного не делал до нас со Скифом, мы были, так сказать, первооткрывателями этого вида перемещения по городу. Вся надежда была лишь на то, как быстро упадет здание, а точнее на то, что падать оно будет достаточно долго. Направление тросов было противоположным направлению падения, поэтому у нас должно было быть достаточно времени на то, чтобы начать спуск и проехать на тросах хотя бы четверть дистанции. Я прикидывал в голове самые худшие варианты развития событий. Все они были красочнее друг дружки, но ни один меня нисколько не пугал. По странности своего организма, я сильнее боялся того, что не успею застегнуть карабин. Скиталец кивнул мне, когда мои руки с облегчением отпустили карабин, теперь прикрепленный к разгрузочному ременному жилету, служившему мне вместе с бронежилетом средством защиты. В след за напарником я взял разбег, широко размахивая левой рукой — правой я держал тот злополучный карабин, от которого зависела моя жизнь. Тросы были натянуты так, чтобы боец, их использующий, мог в полный рост пробежать до края крыши, держа карабин и, буквально, самого себя, находившегося в ременном жилете, а затем просто перемахнуть ногами через край крыши, повиснув на конструкции, и начать скольжение под небольшим углов вниз — к земле. Я бежал изо всех сил, в то время, как Скиталец уже мчался вдаль на тросе, что-то крича. Что именно я понял слишком поздно. Он нажал на «спуск». Крыша слегка вздрогнула, легкая пыль поднялась до уровня коленок. За спиной гудел «Охотник»: он, мать его, выслеживал нас весь подъем с тридцать шестого этажа до последнего, сорокового. Ну, а теперь, понимая, что его добыча уходит, он, видимо, решил позабавиться и дал длинную очередь из пятидесяти миллиметровой пушки под носом — еще чуть-чуть, и он бы задел установку, державшую тросы с «этой» стороны. Я летел вперед, еле сдерживая крик радости и ужаса, когда, обернувшись, увидел то, ради чего все и затевалось: заряды взрывались не вместе, а постепенно, ослабляя все сильнее и сильнее каркас здания, к которому шло начало троса. «Охотник-Убийца», по всей видимости, слегка растерял свой пыл и попытался было увернуться от здания, начинавшего падать ему на встречу, как активировался последний злополучный заряд взрывчатки. Крышу в том месте, где находились наши установки разворотило в кучу бесформенного бетона и кусков арматуры. Тросы качнулись, потеряв натяжение с одной стороны... И слава Богу, что Скиталец нажал на «спуск» настолько поздно — до земли оставались считанные метры, как наша «подвесная трасса» окончательно перестала служить нам средством передвижения, став средством ломания костей. Выставив вперед ноги, я хоть как-то да амортизировал удар, повергший меня и все мое тело в очередное, уже третье по счету, забытье.На миг мне показалось, что все это и было нужно для того, чтобы проверить меня на прочность. Кстати, тот домик этого испытания не прошел, ровно как и «Охотник-Убийца», оказавшийся погребенным между двух высоток. Незавидная судьба, правда?