«Уничтожать самих себя – часть человеческой природы. Ее не изменить, можно лишь подстроиться...»
...Промерзшие пальцы, что изо всех сил сжимали воротник куртки, казались мне самым красивым, что может быть на свете. В этой хватке не чувствовалась усталость, в них чувствовалась любовь, нежелание отпускать... Влажные локоны пшеничного оттенка покачивались на ветру, задевая маленький, слегка приподнятый кончиком нос, мешали открыть заплаканные глаза. Одной рукой Акима продолжала держать меня, а другую приложила ко рту, чтобы не закричать. Ей было чертовски страшно, дрожь тяжелой поступью прохаживалась по всему ее телу, заставляя раз за разом сильнее сжимать мой воротник, раз за разом сильнее прижимать ладонь. Мы уже почти десять минут сидели за какими-то камнями, еле освещенные одиноким фонарем, так и не услышав ни одного стороннего звука. Ни от Скитальца, ни от той твари. В голову лезли самые страшные мысли, одна краше другой: и мне, и Гарику за стеной дождя представлялись кровавые картины. В частности, я был почти уверен в том, что тварь уже давно расправилась со Скифом и теперь медленно прохаживается рядом с бездыханным телом, подобно кошке перед сном, цепляясь широкими когтями за мягкую землю. Тонкие лапы машины почти что виделись мне сквозь непроглядную пелену воды, но сказать что-то точно я не мог. Боялся. — Катя... — за последние восемь часов я первый раз назвал Акиму по имени. — Не трясись так, прошу тебя. Она даже не открыла глаз, лишь сильнее сжала меня за воротник. Всем сердцем ноя от ее плача, я нехотя любовался девушкой, которую любил почти четверть своей жизни. Она не отличалась ростом, не отличалась модельной фигурой. Она просто была красивой, и приглянулась мне с самого первого взгляда. Все время нашего знакомства она не слишком тянулась ко мне, по-крайней мере, не сильнее, чем я к ней, но все-таки она меня любила и не хотела отпускать. Я перевернулся на живот, поскольку все это время лежал на спине, и аккуратно взялся за ее руку, намекая на то, что меня уже можно и отпустить. Я подполз ближе, так и не дождавшись освобождения из хватки холодных пальцев. Я медленно сел перед Акимой, не спуская глаз с ее лица — крупные слезы все еще стекали по милым моему больному сердцу щекам, она все так же прижимала руку ко рту. В глубине души мне так хотелось схватить ее за шею и поцеловать, но ситуация мне противоречила — она бы не поняла. — Катенька, прошу тебя. Меня уже можно отпустить, я не маленький... — Не хочу! — по истине детским голосом ответила мне маленькая девочка, что носила с собой огромный автомат. — Не хочу я тебя отпускать. Я пристально вгляделся в ее все еще закрытые глаза. Я не мог сказать ни слова: мне не было ее жалко, я не боялся за нее. Точнее, конечно, боялся, но разъедающее чувство в грудной клетке было вызвано чем-то другим. Я с детства не мог терпеть слез. Женских. Женские страдания рвали меня на куски, кислотой проедая сердце. И сейчас я просто вылезал из кожи вон от ее слез. Внутри меня рвались две силы: одна хотела сделать так, чтобы она успокоилась, а вторая просто хотела уйти. Так бывало всегда, но я не слушал вторую никогда. Ни разу не воспользовался ее немым советом. И если честно, сейчас я просто ждал, потому что выбор не мог даться мне легко, в обоих вариантах была темная подоплека, шансы на исполнение которой росли в геометрической прогрессии с каждой минутой тишины, что держала во влажных, но твердых руках нас троих. — Кира... — слипшиеся от текущих по щекам прямо ко рту слез губы Акимы разомкнулись, выпустив тихий шепот. — Скажи мне одну вещь. Я не стал отвечать, давая понять, что можно продолжать вопрос. Я лишь протянул руку к ее щеке, легонько взявшись пальцами за мочку уха. Она продолжила: — Кто это? Борясь с желанием обернуться, как в фильмах ужасов, я сглотнул и тихо ответил: «Не знаю». Акима открыла глаза — свои светлые серо-голубые глаза, пронзившие меня тем, что называют «взглядом надежды». Я вздрогнул, поняв весь тот ужас, в котором находился ангел, что сидел передо мной. Я был единственным его маяком в море кошмаров, что костлявыми руками тянулись к нам со всех сторон. Я схватил Акиму левой рукой за складку куртки над плечом, и единственным, что я действительно мог позволить себе сделать — было поцеловать ее. Настолько крепко, что казалось, я не смогу отпустить ее, так же, как не могла меня отпустить она. — К оружию, живо!!.. — возглас Гарика сорвал меня с места. Я рывком сдернул с плеча Акимы ее автомат, дернул за затвор, потеряв один уже заряженный патрон, что с глухим звоном ударился о носок моего ботинка. Причину тревоги я понял довольно поздно, раньше осознал наличие на моей спине чего-то, до боли напоминающего детеныша панды, которого решила изображать Акима, схватившись за мою поясницу. Ее прерывистое горячее дыхание грело мне правую лопатку, и я даже безмолвно поблагодарил ее за то, что мне не пришлось лицезреть до смерти напуганных глаз моего ангела. Приподнявшись из-за укрытия, я скосил глаза на Гарика, тычащего в пустоту пистолетом. По выражению его лица ясно можно было увидеть неподдельный испуг, а точнее эмоцию, описываемую словами: «Мать вашу, не говорите мне, что я не ошибаюсь!». Далеко впереди между раскатами грома стукнул карабин, осветив на мгновение местность вокруг стрелявшего, но, учитывая туман, до нас дошли лишь еле заметные всполохи и столь же тихий выстрел. Вернув взгляд издали на Гарика, я заметил, как тот кивнул — хочет пойти вперед? Ну, давай, родной, я прикрою. Бежать сломя голову мне не позволит Акима, что держится за меня, как якорь, а оставаться здесь, пускай и вдвоем (хотя сердечко мое, откровенно, желало именно этого) мне не улыбается из принципа. Придется изображать из себя танки Первой Мировой и ползти на помощь со скоростью черепах. Присутствие охладевших рук на пояснице и основании грудной клетки уже начинало отзываться легким морозцем под кожей, от чего я непроизвольно вздрагивал. Несмотря на дождь, ветер, мне было вполне тепло и даже комфортно до того, как Акима схватилась за меня, пропитав тело неподдельным ужасом. Идти пришлось долго, отчасти, даже скучно. Я почти привык ко всей той чертовщине, что творится вокруг меня, почти привык к немыслимым ужасам, что обвивали нас холодом. Думалось, что я бы даже смог улыбнуться, если бы здесь не было так холодно, так промозгло. Руки начинали уставать от веса автомата, не понимаю, как Акима таскала его на весу все это время? Я ни разу не видел оружия у нее за спиной, а руки у меня посильнее будут... Кстати, я убедился в ошибочности своих более ранних суждений: ее хватка была куда сильнее, чем я думал, иначе мои ребра бы не ныли так, как сейчас. Акима сжала тонкие пальцы в кулаки, захватив добрую часть моей куртки в районе ее боковых швов. Взгляд скакал по внешнему краю автоматной мушки, я держал открытыми оба глаза, никогда не понимал, как можно стрелять, прищуривая один. Все сильнее и сильнее дрожь била по уставшим рукам, плечи гулко отдавали болью. Еще пара метров, и мы дойдем до того единственного фонаря, что освещал под собой узкое округлое пространство. Редкие рыжие листья проносились в свете большой лампочки, указывая направление ветра. Я был почти уверен в том, что тварь могла нас чуять. Мы шли против ветра, оттуда, куда смотрело наше с Гариком оружие, нас учуять не могли, а вот увидеть — практически из любой точки двора. Это-то мне и не нравилось. Первым сигналом ко скорой беде послужил одинокий выстрел, прорезавший воздух далеко впереди — Скиталец еще жив. Я нервно сглотнул, на мгновение приопустил оружие, потянувшись левой рукой к кобуре на правом бедре. Я знаю, это выглядело не особо умно, но отпускать рукоятку автомата, а следовательно, и палец со спуска, я не хотел. Привычка что-ли. Щелкнув кнопкой на кобуре, я откинул закрывавшую ее «крышку» и постучал двумя пальцами по затылку рукояти пистолета — в тот же миг Акима выхватила пистолет, заправски начав выцеливать пустоту справа и сзади. Таким образом, продолжая двигаться в сторону источника звука, мы готовы были ответить огнем на все стороны: перед прикрывал я автоматом Акимы, она же «крыла» наши тылы и правую сторону, на Гарике лежала ответственность за левый фланг. Спецназовцы, чтоб нас.. Скиф уже валился с ног, ощущая где-то за спиной горячее «дыхание» машины. Она, видимо, и сама несколько устала вилять из стороны в сторону за вертким человеком, раз за разом переставляя свои длинные тощие лапы, вырывая из мягкой земли комья грязи. Короткими перебежками Скиф двигался в сторону главного здания, ему не льстило положение погони на открытой местности. От камня к камню, от холмика к холмику — все-таки здешний ландшафт располагал не к маневренному бою, а скорее к засадам. Но уставшего солдата это не очень-то и волновало, он вполне успешно уворачивался от ударов неуклюжей на первый взгляд машины. Пара метров до стены здания, Скиталец почти добрался, осталось только пробежать вдоль нее пару-тройку метров и должен показаться один из вестибюлей, ведущих со двора внутрь здания. Тварь устала. Горячий воздух клубами вырывался из решетки на морде, окончательно сорвав своим теплом покрывало теней с корпуса — маскировка-то не слишком надежная. На «спине» машины, ближе к «тазу», вдоль широкого звенного хребта располагался крупный цилиндр, игравший роль большого аккумулятора, нагретый до такой степени, что длинными плотными полосами оставлял за движущейся машиной шлейф миража. Она однозначно выбивалась из сил, переставляя лапы намного медленнее. Скиталец же не углядел сквозь стену непрекращающегося ливня вестибюль, который искал, и продолжал бежать дальше, в пустоту ненастья вдоль высоких стен... Мы с Акимой уже шли перед Гариком, почти бежали. Катя так и не отцепилась от меня, рассекая воздух правой рукой, в которой сжимала пистолет — мой полу-счастливый «Грач». Медленно, а сейчас уже вполне скоро, мы настигали Скифа и его преследователя в надежде на наше общее спасение и красивый «уход в закат». На счет заката я, между прочим, почти угадал: на моих наручных часах, повернутых циферблатом не наружу, как положено, а наоборот, светились люминесцентные стрелки, показывающие «16:34», маленькое табло под центральным «пеньком», на которых стрелки и держались, показывало секунды (стрелочек было всего две, часовая и минутная) и дату, сегодня, оказывается, был понедельник. Ненавижу понедельники, и они меня, видимо, тоже. — Уже близко... — из под моей руки в разные стороны развевались волосы Акимы, она слегка наклонилась на ходу, все так же не ослабляя хватки, заметив на земле глубокие следы. — Она замедлилась. Если честно, я до сих пор плохо понимаю, почему все мы поголовно называли этого терминатора в женском роде. Гарик, как сказал он многим позже, всегда держал в голове не слово «терминатор», а слово «машина». Отсюда и женский род. А мне, с высоты всех моих страданий, учиненных созданием из стали и котлана, преследователь Скифа представлялся именно женщиной. Эдакой сукой, брошенной невестой, что мстит всем и вся из-за сорвавшейся свадьбы. Хах, я знаю, сравнение откровенно не самое лучшее. Да что уж, оно откровенно идиотское! Сравнить холодного убийцу, не способного на что либо другое с целеустремленной и мотивированной женщиной. Но тогда, в вакууме ливня, с напуганным ангелом под боком и страхом потерять лучшего друга вдалеке, все казалось мне очень логичным. Да, собственно, кажется, и сейчас... Небеса разразились громом в последний раз за тогдашний вечер, когда Скиталец опустошил второй неполный магазин к карабину — щелчок патронника холодно об этом сообщил. Он расстрелял последний патрон; последняя гильза, дымясь на холодном воздухе, упала во влажную рыхлую землю. Шансы Скитальца на выживание стремительно падали, все сильнее приближаясь к нулю, о чем непременно знала и тварь, что медленно плелась позади него, раскидывая уставшими лапами ошметки какой-то машины, прогнивавшей в грязи. Сердце солдата выстукивало ритм, даже отдаленно не похожий на тот, в котором бьются сердца испуганных. Оно колотилось, подобно попавшему в капкан олененку, пытаясь вырваться из грудной клетки. Выдохшийся Скиф уже еле перебирал ногами, опустевший и теперь уже бесполезный карабин мертвым грузом болтался на ремне. Никогда он еще так не уставал, никогда еще так не била кровь в висках, ни разу за его жизнь он так не страшился смерти, хотя ходил под ней достаточно долго, чтобы привыкнуть ко всегда выворачивавшей меня костлявой руке, что тянется к позвоночнику... Скиталец оказался прижат к стенке. С одной стороны машина - уставшая и желающая его смерти всем нутром, а с другой — непоколебимая бетонная стена, возвышающаяся почти что на пятнадцать метров, в которую он уперся лопатками. Он сделал шаг вперед, на встречу ужасу... Тот ответил тем же: машина приблизилась, наращивая свист. Моя тройка во главе со мной была всего в нескольких метрах в стороне — мы плашмя, словно подкошенные, в миг попадали за развороченный остов ГАЗели, как только услышали коронный свист. Лицезреть происходящее нам пришлось с лучшего ракурса, с первых, мать их, рядов. Акима так и не разжала пальцы, даже валяясь на сырой земле она обхватывала мой торс, не давая распрямить уставшую спину. Пистолет Гарика все так же выглядывал из его размазанной фигуры куда-то в темноту, только сейчас было понятно, куда именно. Сквозь лишь усиливающийся ливень отчетливо проглядывались тело Скитальца и корпус его преследователя, загнавшего беглеца в угол. Они замерли, обмениваясь многозначительными взглядами. Ни в глазах Гарика, ни в глазах Акимы не было видно и единой мысли, идеи — они могли лишь ждать, как и я. Кровь медленно стекала по губе Скитальца — он рассадил ее задолго до своего «шаткого положения». Глядя в глаза приближающейся смерти и ужасу, он не моргал, словно кролик, что смотрит на удава, скривив лицо в гримасе отвращения. Удав же был холоден, по настоящему безразличен к судьбе бойца. По-крайней мере, с виду. Внутри же колтанового корпуса миллион за миллионом просчитывались варианты поведения солдата. Еще не совершенная нейронная сеть, оперируя лишь базовыми знаниями человеческой психологии ожидала от стоящего напротив человека попытки побега, последнего удара, крика страха и отчаяния... Но Скиталец не оправдал ожиданий — он смерил взглядом возвышающуюся над ним тварь снизу вверх и коротко бросил на ветер: «Не возьмешь!». Сипловатый, будто прокуренный за долгие годы, голос Скитальца еще долго брыкался в сознании машины. Он дал ей необычайный заряд удивления, необычности реакции. Охотник в машине вновь проснулся, ее красно-бардовые почти кошачьи глаза, яркими пятнами выделяющиеся в полосе фото-сенсоров, тянущейся через половину лба, забегали по телу Скитальца — она была ошарашена. Взревев гидравликой, терминатор напряг лапы, заставив поршни издать в атмосферу фонтанчики влаги; Скиталец лишь моргнул, как огромная темная груда со всей своей животной яростью, со всем хищным желанием врезалась в его живот, сначала откинув, а затем и вовсе пришпилив к той чертовой стене, в которую упирался было мгновение назад боец. Капельки крови застыли в воздухе, как будто сама природа хотела запечатлеть это момент в наших глазах отчетливей; бетонная крошка, выбитая в воздух ударом, медленно, томно и неохотно летела против направления сокрушительного толчка... Секунду спустя обмякшее тело Скитальца, еще дышащего, но уже не способного к движению, покоилось в широких когтях машины. Она держала его одной из лап, балансируя на второй, и заглядывая ему в самые глаза — она искала страх. В мутных от крови белках глаз ее жертвы читалась лишь злоба. Никакого страха, никакого ужаса. Скиталец сжимал окровавленные зубы не от боли, а от злобы. Лишь сумасшедшее желание превратить ее в гору горящего металла теплилось еще в его мозгу, желание отомстить за всех. Держа терявшего сознание Скитальца, «трехсотка» готовилась завершить свой кровавый обряд, повергнув нас, наблюдателей этого действа, в оцепенение. Вновь напрягшись, она испустила свой пронзительный свист в окрестности, разрывая стену ливня и орошая лицо жертвы капельками воды. Он еще долго гулял по задворкам города эхом высотных домов и выцветших бульварных камней, еще долго не давал нам осознать всего ужаса. Коротким движением, «трешка» вбила уже бездыханное тело Скифа в стену, раскрошив ее покрытие, его кости... Дрожащими руками Акима сильнее схватилась за меня, утягивая вниз, под прикрытие стальных листов разбитой ГАЗели. Я не мог оторвать глаз от картины, развернувшейся перед всеми нами. Я просто не мог поверить. Непробиваемый Скиталец. Тот, кто собственными руками спасал мою шкуру вот уже неимоверное количество раз. Тот, кто учил меня. Тот, кто не дал мне загнуться от «шестисотки» под «Москва-Сити»... Теперь мертв. В моей голове мелькало столько мыслей, столько поводов закричать и броситься на машину, что хотелось согнуться и зарыдать. Глаза бегали из стороны в сторону, ища что-то. Ах, если бы я знал, что именно. Я пытался найти то, что мне поможет, что вернет Скифа к жизни, как в доброй сказке. Я ожидал, что вот-вот из серости горизонта стройными рядами выйдут бойцы нашей части, что Скифа унесут на носилках и через пару месяцев мы с ним будем с улыбкой вспоминать все это, подобно ночному кошмару, а сам он будет вертеть в руках осколок обшивки «трехсотки»... Но черт побери, вокруг была не сказка. У меня опустились руки. Я правда не знал, что делать дальше, меня охватило чувство глубочайшего разочарования. И даже самый твердый на тот момент взгляд Гарика не мог приподнять мой дух: я перестал искать глазами что-то, чего все равно бы не нашел, я просто смотрел на повернутый ко мне спиной силуэт убийцы, растягивая время, как жвачку. — Нам нужно найти документацию, — Гарик отошел первым, дернув меня за плечо; моя намокшая куртка туго отозвалась на его движение. — Ты слышишь? Эй, твою мать!.. Я почти плакал. Под кадыком что-то дергалось, в груди вновь разрасталась пустота. Рассаженная нога заболела только сейчас. Ветер лишь в этот момент начал задувать в порванную рубашку, выглядывавшую из-под куртки. Именно теперь ветер решил разбудить меня — мощным порывом он одернул воротник в сторону, ударив меня по губе собачкой молнии. Больно ведь... — Я помню. — Так, ебена-матрена, и я помню! Делать-то нам что? Командир, как бы, ты, — вот это нравилось мне больше всего. Я правда оставался, да и являлся ранее, командиром этого отрядика. Тройка была моей около двух с половиной месяцев, и я командовал ею со средним успехом. Думалось, что рано или поздно я их всех угроблю. Рано или поздно, рано или поздно. — Ты в состоянии бежать, Малков? В ответ молчание и косой взгляд. Видать, упоминание фамилии смутило. Я повторил: — Ты побежать сможешь? — ...Как быстро? Я улыбнулся. Этим Гарик мне и нравился, он не спрашивал, зачем ему прыгать, он спрашивал, как высоко. Хватка Акимы на моей груди разжалась, она медленно, без лишнего шума и спешки, подползла ко мне с другой стороны: «А ты?» — прочел я ее немой вопрос. Что же я творю?.. Идти было нетрудно, я не чувствовал особого страха. То ли был настолько удручен, то ли мои мозги уже начинали отказывать от переизбытка эмоций и переживаний. Я шел медленно, давая Акиме и Гарику под прикрытием серости смотаться куда по-дальше от этого чертовского места. В руках силой отзывался автомат Акимы. Я был готов. Был готов дать отпор, убежать, да, Господи, я был готов сам подохнуть, лишь бы дать время двоим оставшимся убежать отсюда. Кошмар. Машина все еще не шевелилась. Она замерла над телом Скитальца, подергивала чешуйками на морде. Она регистрировала все запахи, что витали вокруг нее, что сопутствовали смерти. Мое приближение она так же чувствовала, но не реагировала. Ждала? Нет, это слишком похоже на паранойю, не могла эта тварь держать на меня планы про запас, мозгов не хватило бы. Ни одна из моделей существующих у «Скайнет» терминаторов не могла выполнять столь сложные задачи, как отложенный план уничтожения. Либо прямая атака, что делали «шестисотки», либо засада с последующей кровавой баней, как и вели себя «трехсотки». Ждать и откладывать решение не умели ни те, ни те. Но ведь передо мной трехсотая модель, я давно понял. Какого же черта происходит, кто мне скажет?! Я терялся в догадках — одна дурней другой. Стоило приблизиться к машине на еще один метр, как она взревела поршнями на спине, разворачиваясь. Сердце замерло, испугавшись не меньше мозга. Из-под стального кожуха слабой полоской выглядывали красные сенсоры машины, решетчатая «морда» все еще парила на холоде. Весь вид машины ужасал: с момента последней встречи, я впервые разглядел ее полностью. Вся в царапинах, обшивка сколота в нескольких местах, повсюду следы пуль и вмятины. Но главное, что бросилось мне в глаза — огромная светлая отметина на правом боку — широкий след, по которому корпус был мало, что вогнут внутрь, так почти лишился брони. «Родимое пятно» сразу произвело в моей черепной коробке прозвище. «Меченая». Машина медленно повела корпусом в сторону, наклоняя его, словно пытаясь заглянуть мне за спину. Я рефлекторно последовал в ту же сторону, наклонившись сам. Тварь смутилась, поведя чешуей — не ожидала. Она наклонилась в другую сторону, и я, как кролик, что смотрит на удава, зеркально повторил ее движение. Холодок пронесся по всему телу вихрем, я осознал, что сделал. Забывшись, я зажмурился, ожидая, что сейчас окажусь в постели, и почти сразу открыл глаза, услышав скрежет перед собой. Машина почти синхронно со мной опустила, а затем тут же вздернула исцарапанный кожух, закрывавший сенсоры. Моргает... Огромная туша, превосходящая меня самого по массе и габаритам как минимум в четверо, игралась со мной, как котенок, стараясь повторить мои действия. Страшно было осознать, что произойдет, если я побегу. Но выбора не было, руки холодели с каждой минутой, ноги же наливались теплом, готовясь к побегу. Рывок. Ботинки скрипели с каждым широким шагом, за спиной стонала гидравлика — попал ты, Спектр, однозначно попал. На промелькнувшем где-то справа указателе выцветшей краской было написано о парке... Неужели, придется бежать от этой суки, попутно прыгая между поваленных деревьев?! Перспектива казалась мне чрезвычайно «привлекательной». Мало того, что я уже жалел о совершенном проступке, я не мог придумать, как мне сбежать. Тварь явно отдохнула, и только игралась со мной, она вполне могла одним броском превратить меня в салат, но словно специально тянула время, несясь за мной с третью присущей скорости. Впереди в серости маячили высокие деревья. А вот и парк, чтоб его лешие... Метров пятьдесят, не больше, и маневрировать машине будет крайне проблематично — среди густо насаженных деревьев, некогда блистающих роскошной зеленой листвой, перемещаться без потерь в скорости было трудно даже мне. Несоизмеримо труднее это будет делать Меченой. Ах, черт возьми, я уже дал ей имя! Порой сквозь усталость и чувство апатии, что держат меня многие годы, я замечаю за собой некоторые странности, объяснить которые с ходу... не могу. Давать вещам имена, подолгу размышлять в темноте с самим собой, что-то объясняя тени от слабой лампочки, служащей ночником. Казалось бы, сумасшедший. Но сомневаюсь в таком определении. В правильности такого определения. Выбор оказался не плохим — я смог выиграть как минимум десяток минут у машины, виляя между кривых и выжженных стволов некогда величественных деревьев. Прыгая через поваленные стволы, оставляя клочки одежды на сухих и острых ветвях умерших еще не выросшими сосен и кустарников, я заставлял машину вновь и вновь врезаться боками в стволы, обламывая толстые ветки. У меня было достаточно времени, чтобы потерять ее из виду, и бежать уже от одного лишь звука ее шагов. Влажная земля под ней хлюпала столь мерзко, что пробирало до самых костей. Я же старался просто прикидывать направление. — Почему ты бежишь... за мной?! Там же две таких аппетитных тушки позади, за газелью сидели! — бормотал я под нос, пытаясь понять, почему же, и вправду, я? Ответ никак не приходил, я получал лишь новые вопросы, и все они начинались со слов «Почему я...». Мои высушенные беготней мозги отказывались вспоминать иные слова, и я просто придумывал очередные вопросы на основе старых. Парковая зона только начиналась, и лишь сейчас я выбежал на дорожку, уложенную мелким камнем, с неизмеримым количеством выбоин и расселин. Массивная каменная скамейка, а точнее, то, что от нее осталось, показалась мне отличным местом, о которое можно опереться и хотя бы слегка перевести дух. Мои холодные руки схватились за щербатую поверхность камня, впервые за несколько минут ощущая на себе что-то, кроме ветра. Дыхание восстанавливать пришлось долго, страх не позволял успокаиваться и даже на мгновение отвести взгляд от темных силуэтов голых деревьев позади. Чему-то внутри меня так и хотелось увидеть среди них высокую птичью фигуру меченой «трехсотки», увидеть это по-детски наивное свечение красных фото-сенсоров, это зловеще-холодное выражение скул корпуса, эти кошачьи повадки. «Трехсотка» сочетала все это так гладко и безукоризненно, настолько выверено и точно, что сам по себе возникал очередной немой вопрос: «Она ведь единственная такая?», ответа на который ждать не приходилось. Хоть я и свыкся с ощущением опасности, исходящей от нее, я не мог смириться с ее излишней человечностью. Точнее, похожестью на человека, с ее живой искоркой в ярко-красных глазах. Моих познаний, коих я набрался в довоенной литературе и в байках, рассказываемых старожилами и прихожими Искателями, хватало лишь на то, чтобы убедиться — «Скайнет» так или иначе захочет полностью скопировать поведение людей, но с чего она, черт побери, захочет начинать?.. И вот он, очередной немой вопрос в копилку, и десятая часть содержимого которой не получит ответов. Передышки было достаточно, чтобы возобновить побег. Погода весь сегодняшний день была ни к черту, но теперь она в конец решила надо мной поиздеваться. Помимо леденящего ветра на мою голову свалилась еще и очередная порция густейшего тумана, который природа словно выдавала порциями — часок, и хватит, еще один — вот вам еще. Он мешал нормально оценить расстояние до преследующей меня машины, ориентироваться приходилось лишь по звукам. Территория парка только начиналась, а вот день уже близился к концу. Приближалась ночь, а бегать от меченой «трехсотки» под покровом темноты мне не хотелось. Я, скажем прямо, и в свете дня не отличался особым мастерством ведения погони, как преследуемого, так что мои мысли по поводу ночи в представлении, наверное, не нуждаются.***
...Прошлое Лиса было мутным. По крайней мере, не прозрачней самогонки, что так любили и практиковали в производстве там, где он проживал несколько последних месяцев. Выпивку тамошних самогонщиков нельзя было назвать водкой, нельзя было описать, как брагу. Это простейшая сивуха, а порой и обыкновенная вода, слегка разбавленная остатками медицинского спирта. Лис жил на юге, в одном из убежищ спального района. Отдельная койка, вид на пустырь. На самом деле, чертовски хорошие условия там, где спать приходилось по трое на матрасе. Жизнь дочери старшего офицера стоит многого и по нынешним временам, с этим не поспоришь. Бывший консультант в магазине охотничьего оружия был и уважаем, и нелюбим всеми, кто изо дня в день видел его, кому тот мозолил глаза. Косые взгляды и крепкие рукопожатия лились на него тугими потоками помоев. В каждой пожатой руке чувствовалось отвращение, начинавшее переходить в ненависть. Но убить его не пытались. «Дорогим выйдет» — отвечал он сам. И правда. Последний месяц Лиса в его пристанище оказался самым тяжелым из всех тех, что он пережил. Каждой твари по паре, ведь верно? А лисицы не всегда верны... Рыжеволосая девушка точеной фигуры и светлых, почти белесых глаз махнула хвостом перед бродягой, которого тут же потеряла из виду. А он долго смотрел в след, надеясь увидеть знакомый блеск в тишине апатичного общества. Остатков общества. Разбитое сердце болит сильнее любой раны. Любого огнестрела, коих на теле Лиса было великое множество. Карты шрамов и синяков, казалось, привлекали блудных лисиц к поверженному и сломленному герою, но внутренняя его сила не давала им возможности. Не давала воли и самому ее носителю — держала в узде. Сковав по рукам и ногам, что-то, сидящее глубоко в груди, сдерживало крик отчаяния, не позволяло бросится в распростертые объятия первой же блудницы. То, что называют «стержнем» в согнутой лисе не потеряло силы. Оно влекло угрюмого бойца, никем иным его назвать нельзя было, на отшельничество, или хотя бы подальше от его злополучной норы. Косые взгляды все чаще хлестали его спину, все больнее сжимались ладони в его рукопожатиях — Лис зверел, пытаясь побороть в себе желание растерзать любого, кому не повезет встать на его пути. В иссиня-темных глазах зверя все чаще мелькали искорки безумия, яркие пятна боли, которую так хотелось выплеснуть куда-нибудь прочь. Он сорвался. В порыве злобы, в рывке отчаяния он устремился, не видя угроз и преград, в даль, к самому горизонту — туда, где последний раз встречался со своей любовью. Порыв сумасшедшего зверя было не остановить, и даже часовые на мостах, каких ему пришлось пересечь два, словно не замечали его. Давали шанс. То ли умереть по своей воле, то ли переродиться во что-то более... ценное. Пустынная набережная Москвы-реки не ждала гостей. Она берегла себя для новой партии «запчастей», что со дня на день, по расписанию, должны были сбросить в нее на другом берегу. Лис плевать хотел на страхи, он нутром чуял, что он должен прийти именно сюда. И именно в это время. Час за часом, обезумевший зверь метался по длинной набережной зловонной утром реки, ожидая того, чего сам не знал. Он чувствовал, но не понимал. Слышал глубоко внутри голос интуиции, но не решался послушаться. На искореженной иве, чьи ветви давно склонились к самой кромке воды, как в старых фильмах и романах о любви ножом было вырезана надпись, заставившая зверя замереть.«...Я так устала».
Акима и Гарик уже успели отмахать с половину километра от университета, и теперь на их пути лежало широкое поле, поросшее мелкой желтоватой травой, с несколькими остовами грузовых машин. Район, в котором мы находились, считался самым пустым. Взять, к примеру, тот же восток Москвы: куда не глянь — везде проржавевшие автомобили, везде витает запах смерти и гниения остатков живности. Здесь же... Чистота и порядок, если пустынные улицы, покрытые сантиметровым слоем пыли и песка, можно назвать «чистыми». Батарейка в рации Акимы села сразу после того, как та сообщила связисту Григорьева о том, что их нужно забирать. Больше попыток не будет. — Он сказал, когда? — Гарик нервничал. — Только место. В руках Григорьева всегда было немало ресурсов, как военных, так и вполне мирных, поэтому Гарику приходилось лишь гадать о том, как именно их отсюда эвакуируют. Вряд ли наш командир решит отправить скоростную группу, какие пару лет назад использовались чуть ли не для всего, поскольку в округе огромное множество сухопутных терминаторов, на манер тех же «неваляшек» или чего-нибудь поопаснее. Вертолет - жирновато для двоих загульных агентов. Хотя, учитывая цель... Местом эвакуации назначили пустырь неподалеку, некогда бывший спортивной площадкой школы. Ограждение растащили на металлолом, как, собственно, и весь спорт-инвентарь. На самом деле, площадки бы хватило на заправский винтокрыл, но такие машины находились на вооружении только у кого-то из центра. И-то по неподтвержденным данным. Кстати, аэропортов под контролем Сопротивления было всего два: Внуково и Домодедово. Оба укрепили, за каждый из них готовы были рвать глотки, потому что именно туда с военных баз в Московской области вывели большинство средств противовоздушной обороны и большую часть боевой авиации. Аэродром Шереметьево был следующим в планах командования для закрепления. Нам не хватало техники, а там, после выставки две тысячи второго года, должна была остаться вполне дееспособная техника, и не только воздушная. — Сколько нам еще? — просипел сквозь усталость Гарик. — Недолго. Мы почти на месте... Акима боялась за меня. Как позже выяснилось, она в тот момент была полна предположений моей участи: разорвали, удавили, расстреляли. Возможно, именно из-за ее мыслей и опасений, я как на зло огребал от каждой машины, какую встречал; а может быть, она спасала меня, и я еще просто не получил предначертанного, того, что она останавливала на подходе своими молитвами, своими просьбами... Я верующий человек, но чаще полагался на милость Госпожи Удачи, чем Господа Бога — у него итак много забот. К тому же, говорят, что девушки передо мной падки, а Удача все-таки, девушка. Ждать двоим спасшимся пришлось относительно недолго — наступала ночь, а любые спасательные операции ночью были категорически запрещены. За ними, все-таки, прислали разведывательный вертолет: китайского производства «Зэт-одиннадцать-дабл-ю», какие в двухтысячные пачками клепали на востоке по лицензии и отправляли обратно, в Россию, если были «излишки». Акима переглянулась с пилотом лишь единожды, взяв с того слово о том, что как только взойдет солнце, лично он поведет эту машину вместе с Акимой на то, чтобы забрать меня.«Китов здесь убивают ради выгоды и удовольствия, а виски разбавляют речной водой»...