Осколки миров

4. А дамочка оказалась хороша. Если уж ей на своем родном Константинополе делать больше нечего, почему бы ей не остаться в империи. Такую выносливую на любом флагмане примут с распростертыми объятиями и жалование приличное дадут. Аджиман успел убедиться за этот переход, что со спутницей ему повезло. Боец! Все трудности переносит без малейшего писка, не всякий кадет в первый раз в таких условиях держался бы так хорошо. А что раньше Нигяр-хатун в такие передряги не попадала, было видно сразу: фигурка – тростиночка, руки-ноги нежные. Вот только кто зашугал беднягу так, что она боится лишний раз попросить передышки, и на самую обычную заботу реагирует будто ей особую милость оказали. Даже сторожить готова всю ночь. Аджиман еле уговорил ее прилечь, когда сам проснулся. Он сидел у костра, охраняя сон женщины, чутко прислушивался, не приближается ли к их стоянке человек или зверь, и думал о том, что будет дальше. Подать сигнал своим ему все-таки удалось. Может быть, еще немного, и аварийная команда отследит его путь и свои явятся за ним. Наверное, надо будет утром осторожно расспросить Нигяр, что всё-таки с ней произошло, есть ли у нее родные и как с ними связаться. Если ей есть к кому обратиться за помощью и у кого спастись от того ненормального, который ее придушил и завез, Аджиман не против помочь ей с деньгами и восстановлением документов. А вдруг окажется, что у нее дома совсем худо – ну, пристроим где-то в Уранибурге. Отец возражать не будет. Эстораду можно же тратиться на куртизанок, сколько душа пожелает. А тут порядочная женщина в беде. Всё как-нибудь обойдется, главное выбраться из этой передряги. * Утро добрым не бывает, утро в походе – тем более. Костер догорел. Прохлада неприятно пробирала тело. Аджиман разбудил Нигяр. О небо, как она стеснялась простых, казалось бы, вещей, вроде того, что ее будит мужчина и что вид у нее с утра растрепанный и сонный. Армейский сухой паек ей тоже был непривычен – на пластинки «питательных таблеток» она покосилась с опаской: - А это съедобно, Аджиман-эфенди? - Не сказал бы, что вкусно, но голод перебивает, - беспечно ответил Аджиман. – В далекий рейс всегда такое берут. А ты разве никогда не путешествовала? - Меня привезли в Константинополь еще ребенком, я почти не помню, как мы добирались и что ели, - ответила Нигяр. – А в городе я из гарема выходила только на рынок, да в праздники раздать пожертвования бедным. Нет, это же дурдом какой-то, как они в этих нецивилизованных нео-константинопольских колониях так живут! Не хватает там просвещенной титанийской власти… Аджиман затосковал немного – и от таких мыслей, и от того, что одна пластинка из пайка голод перебивала лишь отчасти, а еще хотелось курить и хотелось кофе. Но надо было подниматься и бодро двигаться вдоль реки. Чтобы хоть как-то отвлечься от назойливых мыслей о благах цивилизации, он продолжил попытки осторожно разговорить свою спутницу: - Ты не бойся, за денек-два нас найдут. Тебя же должен кто-то искать? Родные, или муж… - У меня никого нет… - с горечью ответила Нигяр. – Я была у родителей одна, а они погибли давно. И мужа тоже нет, кому я нужна… - Но подруги же должны забеспокоиться? – предположил Аджиман. - Да какая может быть в гареме дружба, Аджиман-эфенди. Все друг другу соперницы. А прислуга так, вроде мебели. Купи, принеси, записку передай, в хамам отведи… простите, эфенди, вам мои беды ни к чему. Нигяр глубоко вздохнула и замолчала. Похоже, в ее жизни дома радостного было мало. Если даже, судя по украшениям, платили ей в том заведении неплохо, - иногда счастье не в деньгах и даже не в их количестве. - Извини, я не хотел тебя расстроить, - тихо сказал Аджиман. Женщина промолчала. Боится?..