Исповедь красивой женщины

*** В моей голове, раскалывающейся от боли, настойчиво раздавались едва ворочающимся заторможенным эхом два голоса – мужской и женский. Их звучание затягивалось, захлебывалось в тягучей, изматывающей пелене, что заполонила мой мозг после возвращения из небытия. Мужской голос показался мне знакомым. Кажется, я его уже слышала, и мягкие бархатные интонации живо воскресили перед мысленным взором образ Алессандро Забини – мужественный, открытый, но, все равно, потенциально опасный. Женский, скорее всего, принадлежал старухе. Он скрипел, словно несмазанное колесо у кареты, что возила меня и других слизеринцев от Хогсмита до Хогвартса и обратно шесть лет. Память внезапно озарилась воспоминанием о школьных годах, и я с удивлением отметила, что каждый раз бессознательно всегда садилась в один и тот же экипаж, когда нужно было добираться до школы. На дверце его красовалась почти незаметная, выцветшая – когда-то ярко-алая, а сейчас уже, наверное, совершенно поблекшая – райская птица. Не знаю, почему, но эта картинка притягивала меня, заставляла мое воображение созидать невообразимые фантазии. Мне казалось, что эта странная пичуга – мой талисман, и она обязательно принесет мне счастье. К тому же меня всегда занимала мысль о том, как эти кареты могут двигаться. Я слышала о том, что у магглов есть почти такие же занятные штуковины на четырех колесах, которые ездят сами; внутри такой повозки может играть музыка, а когда идет дождь, спереди забавно движутся какие-то узкие щетки, убирая воду. Что ни говори, магглы – очень неординарные существа, на свой манер, конечно. Затейники те еще, если ухитряются облегчать себе жизнь без магии. Как им удается заставлять ездить свои экипажи без лошади, до сих пор ума не приложу. О магии, что заставляла катиться наши кареты, мне тоже довелось узнать. С того момента, как я увидела мертвое тело отца в небольшой уютной гостиной нашего поместья, осознала, что его больше нет с нами, и никогда уже не будет, многое изменилось. Вернувшись в Хогвартс, я поняла, наконец-то, что моя волшебная карета не едет сама по себе: ее везут странные, если не сказать, страшные существа – печальные и нелюбимые никем. Их многие сторонятся, при виде их вздрагивают, отводят глаза. Не мудрено. Во всем облике этих созданий запечатлена смерть, тлен, конечность бытия. Разумеется, видеть их дано не каждому. Не знаю, можно ли такую возможность назвать везением. Это, конечно, вряд ли. Звук голосов нарастал, и вскоре я поняла, что слышу каждое слово, произносимое мужчиной и старухой. Видимо, они приближались к тому месту, где я находилась. Разговор шел на испанском, который я знала в совершенстве, благодаря матери. Присутствие пожилой женщины, как ни странно, немного успокоило меня, дало возможность обрести если не уверенность в безопасности, то хотя бы её иллюзию. «Интересно, где я сейчас? Неужели в Забини-мэноре? Нужно хотя бы осмотреться», – невольно подумала я, машинально, по привычке, пошарив рукой под подушкой. Палочки там не было, зато я ощутила под пальцами удивительно мягкий нежный шелк. Возвращение слуха и осязания вернуло с собой в придачу и обоняние. В ноздри мои проник аромат цветов, свежекипяченого молока, кофе и еще какой-то непонятный оттенок – так пахнет дорогая тяжелая материя, вроде парчи, что слишком долго лежала среди таких же тканевых тюков. В этом оттенке чувствовалась толика пыли, ожидаемо примешавшаяся нотка нафталина и почему-то мята. Обычная мята – сладковатая и прохладная. Я открыла глаза. Надо мной нависал роскошный золотистый балдахин из тяжелого шелка, спускавшийся вниз причудливыми складками. Я лежала на огромной постели под стеганым кипельно-белым атласным одеялом, легким, как перышко. Платье с меня сняли, кожей ощущалась лишь тончайшая батистовая сорочка. Я испуганно вздрогнула и принялась прислушиваться к собственному телу. Ничего похожего на то, что я чувствовала после издевательств Люциуса, не было. Для меня возможность снова оказаться использованной мужчиной была страшнее смерти и ужаснее потери магии. Нет, что угодно, только не это. Ничего не может быть отвратительнее, чем грубые бесцеремонные щипки, хватание за руки, оставляющее болезненные синяки и ссадины, тошнотворное пыхтенье, обдающее лицо и кожу шеи отталкивающим жаром, липкий язык, слюнявящий губы и уши… Еще большую гадливость во мне вызывало мерзостное нетерпеливое желание протолкнуть в женское тело огромную штуковину, на которой сосредотачивается в этот момент весь смысл никчемного примитивного существования твари под названием мужчина, считающей себя лучше, значительней и умнее на том простом основании, что запихивает он, а не в него. Поганый самец может, сколько ему влезет, иметь женщин, вовсю разглагольствовать о своих любовных приключениях, и он – герой, покоритель женских сердец. Женщина же, девушка, не знающая, как оказать сопротивление, более слабая, более чувствительная, подвергшаяся насилию, становится после одного единственного раза «маленькой дешевой подстилкой». Именно так назвал меня Абраксас Малфой. И вскоре назовут так все окружающие. Когда? Это всего лишь вопрос времени. Для мужчины затянувшееся целомудрие – недостаток, свидетельствующий о слабости и размягченности характера, женское же – главное условие, что тебя соизволят купить с целью производства потомства для мужа и господина. Единственная возможность для женщины делать все, что ей вздумается, жить, так, как велят сердце и душа – богатство. Тут мать была права. Теперь я не могла с ней не согласиться. Только вот мир наш устроен так, что деньгами в нем распоряжаются мужчины, а женщины вынуждены влачить жалкое существование подобно домашним эльфам за возможность растить ребенка в подобающих условиях да за три-четыре, более-менее, приличных платья в год и дешевые сережки с крохотными бриллиантиками к десятилетнему юбилею семейной жизни. Кому-то перепадает больше, не спорю, но и требования к ней более жесткие и безжалостные: её ждет лишь участь покорной жены, бессловесной тени, истинной леди и добротной самки, рожающей здоровых наследников. И приходится терпеть, ибо нет выхода. К хорошему привыкаешь быстро, а ерепениться и демонстрировать чувство собственного достоинства, теряя при этом относительное благополучие и стабильность – верх глупости по мнению многих женщин. Многих, но только не меня. – Сандро, мальчик мой, – проскрипела меж тем старуха укоризненно, – да ты что, с ума сошел?! Ах, бедная моя госпожа! Она, наверное, в гробу переворачивается… – Прекрати, Бебе, – послышался насмешливый голос синьора Забини. – Ты же прекрасно знаешь, что не может матушка в гробу переворачиваться. Её тело кремировали, как велит обычай племени. К тому же, я уверен, она одобрила бы мой выбор. – Какие бы дикие варварские штучки не выкидывала синьора Адаез*, в здравом смысле ей не откажешь! Ты спятил, несносный мальчишка! Подумать только, жениться он собрался! Да ты хоть знаешь её? Кто она? Из какой семьи? Девчонка, не спорю, смазливенькая, даже очень! Но ведь она порченая! Неужели ты, крещенный по католическому обряду, возьмешь в жены женщину, бывшую в употреблении?! Да все твои предки… – Ты, видно, забыла, кормилица, – Забини, похоже, посуровел, – что среди моих предков по женской линии было немало особ, не отличавшихся добродетелью и целомудрием. Одна Лукреция чего стоила… Знаешь, можно сколько угодно кичиться наличием девственности и, в то же время, позволять мужчинам делать с собой всё, что им вздумается, лишь бы невинность оставалась нетронутой… – Ах, Сандро, уволь меня от столь мерзких подробностей! – прошипела старуха. – Даже знать об этом ничего не желаю! «Мерлин и Моргана! Да ведь они же обо мне речь вели! – догадалась я. – Почтенная донья, кажется, дело говорит: синьор и вправду спятил. Что он такое задумал? Я лучше умру, но никому из их кобелиной стаи не позволю к себе прикоснуться. Почему я сразу не догадалась скрыться в маггловском монастыре. Я же знаю точно, что мама – католичка, а меня саму по её требованию крестили в Шрусбери в соборе Пресвятой Девы Марии Помощницы. Я бы могла попросить убежища, например, в каком-нибудь ирландском монастыре, и меня никто никогда там не нашел бы. Ну, почему я так сглупила? А теперь проще в петлю залезть…» Я, затаив дыхание, приподнялась на постели и лихорадочно осмотрела себя. Сорочка, что была на мне, почти ничего не прикрывала, настолько она была тонюсенькой и изысканной. Через прозрачный батист просвечивало абсолютно все. Меня просто передернуло от отвращения к самой себе, упавшей в обморок, точно чувствительная барышня, не сумевшей оказать сопротивление и напоминавшей сейчас первосортную дорогую куртизанку. Я стиснула зубы от злости и принялась оглядываться, надеясь обнаружить свое платье. Похоже, мою одежду эти двое забрали вместе с палочкой. Отчаяние, больно уколовшее сердце, было быстро погашено моей непреклонной волей. Церемониться, право, не стоило. Я решительным движением сдернула шелковую простыню с кровати и судорожно укуталась в нее, стараясь прикрыть полностью грудь и руки. «Никто больше не получит меня! – повторила я самой себе данное обещание, на цыпочках подойдя к двери. – Если отсюда нельзя убежать, то разбить себе голову и умереть достойно смогу в любую секунду. Если мой отец рискнул своей жизнью, семьей и решился сопротивляться этому самому Темному Лорду, то и я готова к такой же участи». – Зря ты все это затеял, Сандро, глупый мальчишка… Ой, зря… – прошамкал старушечий голос совсем рядом, за дверью. – Бебе, угомонись! Я – не маленький мальчик! Я – взрослый и, мне думается, не глупый человек. Я знаю, что делаю. – Ну-ну, – горько произнесла кормилица Забини, – что я, в самом деле, насела на тебя. Ты – хозяин и лучше знаешь, как быть с этой особой. Сердце у меня подпрыгнуло и ударилось о ребра. Я в ужасе оглянулась, лихорадочно стараясь высмотреть какой-нибудь острый угол или тяжелый предмет. На туалетном столике в итальянском стиле стоял бронзовый подсвечник. Я подскочила, схватила его и судорожно сжала во влажной от волнения и страха ладони. Только после этого мне удалось почувствовать себя немного спокойнее. «Зря я понадеялась на старую перечницу… – мысли мои диким галопом проскакивали в голове между ударами сердца. – Этот смазливый негодяй уже все решил в отношении меня. А еще таким милым и порядочным прикидывался!..» – негодованию моему не было предела. – Ты же все видела, нянюшка, – спокойным и твердым голосом сказал он. – Я показал тебе в Омуте памяти события, которые мне удалось извлечь из её памяти. Без утайки. Этот подлец сотворил с нею непростительные вещи. – Почему же она не обратилась куда следует? – подозрительным тоном процедила эта самая Бебе. – Его бы упрятали в тюрьму. – Насколько я успел узнать нравы и традиции магической Британии, ничего бы ему не было. Такие, как этот скот и его семейка, привыкли покупать всех и вся. Я так понял, что этот самый негодяй – наследник одного из самых богатых чистокровных семейств. Нужно, конечно, поговорить с синьориной Голдсмит лично, но в целом картина ясна. Только фамилию его в сонме её мыслей разобрать не удалось. – А она? – Что – она? – Она – чистокровная? Или так… грязнокровка без роду, без племени? – Её мать, насколько я успел узнать, испанка. – Ты не шутишь? – оживилась донья Бебе, шумно запыхтев. Её тяжелое старческое дыхание мне было прекрасно слышно через дверь. Я закусила губу и сжала покрепче подсвечник в руке. – Она мне сказала, что матушка её – урожденная Бильбилис. – Неужто? – похоже, старуха подрастеряла свой боевой пыл. – Ты уверен? – Я ни в чем не уверен, Бебе, кроме одного. Я хочу, чтобы эта девушка стала моей женой. Тут до меня в полной мере дошел смысл всех их речей. «Женой? Он хочет взять меня в жены? Он – вожделенная мечта всех девиц на выданье в магическом мире и их мамаш – собирается жениться на мне? Да это же бред сумасшедшего! Он же католик, хоть и маг, и ни за что не возьмет в жены порченый товар. Что за чушь он несет?» Я от изумления потеряла дар речи. Сердце зашлось окончательно, а к щекам прихлынула, наверное, вся кровь, какая была в теле. Руки мои безвольно повисли вдоль тела, как плети, и тяжелый подсвечник выпал из ослабевших пальцев, с глухим стуком ударившись о ковер. *** Дверь распахнулась. На пороге стоял синьор Забини вместе со своей кормилицей. Я отпрянула назад и уставилась на них во все глаза, плотно прижав руки к груди, чтобы скользкий шелк простыни ненароком предательски не соскользнул с меня. Забини был великолепен. К его смуглой коже удивительно шел ярко-белый дорогой костюм, в который он успел переодеться. На пальце левой руки мелькнул огромный перстень с кроваво-красным камнем, по всей видимости, рубином. Длинные черные волосы он зачесал назад, и его умный высокий лоб придавал всему облику выражение значительности и солидности. Глаза же по-прежнему искрились молодым задором, как у мальчишки. Донья Бенита, его кормилица, выглядела полной противоположностью своему воспитаннику – сухопарая, с прекрасной осанкой, она казалась выше своего роста из-за причудливого испанского гребня, закреплявшего в прическу густые темные с проседью волосы, видневшиеся из-под мантильи. Черное длинное платье завершало строгую наружность суровой и чопорной уроженки Пиренеев. – Позвольте спросить, синьорина Голдсмит, – усмехнулся Забини, окидывая насмешливым взглядом мой импровизированный наряд из простыни, – вы нас подслушивали под дверью? – Разумеется! – холодно отрезала я, пятясь назад. – То, что вы сделали, не имеет названия… Итальянец удивленно покачал голов, бросив выразительный взгляд на свою няньку. – А что я такого сделал? Вы упали в обморок, и я доставил вас к себе домой. Моя дорогая Бебе, простите, синьора Бенита, конечно… она оказала вам первую помощь, помогла удобно устроиться, сделала все, чтобы вы могли отдохнуть и прийти в себя. Надеюсь, вам понравилась комната? – Я требую немедленно вернуть мне мою одежду и волшебную палочку! – хриплым голосом выкрикнула я. – Думается, я слишком загостилась у вас. Дольше, чем это позволительно правилами приличия. – Вы же сами сказали мне, что идти вам некуда. И вернуться домой, к вашей матушке, не представляется возможным. – Я вновь отвечаю вам, что это мои проблемы. Старуха переводила взгляд с Забини на меня и в разговор наш пока что не вмешивалась. – Не увиливайте и не набивайте себе цену! – он прищурился и взглянул на меня с непостижимо чарующим выражением на лице. – Вы же прекрасно слышали, о чем шла речь. – Слышала, – я перевела дух. – И, поверьте, меня не привела в восторг подобная перспектива. Я не хочу быть ни вашей женой, ни чьей-либо еще. Давайте, наконец-то, распрощаемся. Мне бы не хотелось докучать вам и почтенной синьоре. Бенита дель Алонзо приподняла косматую бровь, но вновь промолчала. Забини, похоже, охватил нешуточный азарт. Как же это так?! Какая-то нищая потрепанная жизнью и пьяным мерзавцем девчонка отвергает предложение самого завидного жениха. Это, в его представлении, не лезло ни в какие ворота. – Я вновь спрашиваю: неужели я настолько плох? Уродлив? Груб? Неотесан? Я мог бы стать вам прекрасным супругом. – Прекратите издеваться, синьор Забини, – я начала терять терпение. – Раз уж я призналась вам, что подслушивала, то, разумеется, услыхала, как вы сообщили почтенной синьоре, что копались у меня в памяти и увидели там все, что нужно. Благодарю вас сердечно за то, что не стерли эти гадкие мучительные воспоминания и оставили мне возможность когда-нибудь отомстить этому подонку, что искалечил мою жизнь. – А ты и в самом деле прекрасно говоришь по-испански, – дребезжащим голосом выдала вдруг старая карга, поднеся к глазам нечто наподобие лорнета и уставившись на меня в упор. – Не соврала. – Спасибо, синьора, – сухо отвечала я, отступая назад и откидывая за спину длинные черные волосы. – Я не имею привычки лгать, хотя, не скрою, мне приходилось это делать. – И ты, в самом деле, из Бильбилисов? – она взглянула на меня пронзительными черными глазами, ничуть не поблекшими с годами. Только веки над ними набрякли старческой немощью и грузом пережитых невзгод. – Не я… Я – урожденная Голдсмит, и мой отец был чистокровным волшебником в десяти поколениях. Моя мама – Исабель Цецилия Бильбилис. – Вон оно как… – старуха затрясла головой, и гребень на макушке, укутанной в мантилью, принялся забавно подпрыгивать. – Если ты Бильбилис, должна знать, как называется самое знаменитое заклятие рода. Хотя бы название. Тот, кто владеет им – небывалый волшебник. – Я владею им. И еще многими фамильными тайнами. Мать не преминула научить меня всему, что знала и умела сама, – я гордо вскинула подбородок. – Немногие способны выжить после Сongelado corazón**. Старая ведьма удовлетворенно прищелкнула языком. – Итак, синьорина Голдсмит, я жду вашего ответа, – ослепительно улыбнулся Забини, пытаясь вернуться в разговор. – Мой ответ – «нет», синьор. – Да что это за упрямство? Я полагаю, что ваши родители одобрили бы меня, как вашего будущего мужа. – Мой отец погиб четыре года назад. У меня есть только мама. Да вы же, как пить дать, знаете об этом из моих воспоминаний. Она, разумеется, не отказала бы вам, тем более, учитывая наше плачевное финансовое положение, но мой ответ окончателен. Я не хочу и не могу выйти замуж ни за вас, ни за кого другого. Донья Бенита лишь руками всплеснула. – Дурак ты, Сандро, – только и сумела произнести она, замерев, как статуя. – Отпустите меня, синьор Забини, – взмолилась я. – Что вам от меня проку? – я чувствовала, как в глазах подозрительно начинает пощипывать. – Вы меня в первый раз видите, вы не любите меня, а я не люблю вас. Я вообще ненавижу всех мужчин. Любая девушка – знатная, чистокровная, целомудренная – будет счастлива составить ваше счастье. Я не буду больше пытаться покончить с собой, если вас так уж волнует моя судьба. Просто спрячусь в каком-нибудь маггловском католическом монастыре от проклятых Малфоев, и никто… Тут я осеклась. Как меня угораздило выплюнуть в гневе это имя?.. Ну, что за дурочка я?! Болтливая безмозглая дурочка!.. Забини и синьора дель Алонзо одновременно вздрогнули. – Что ты говоришь, девочка? Малфой? – в голосе итальянца зазвенел гнев. – Это был кто-то из Малфоев? Старуха тяжело и часто дышала. Глаза ее заволокло пеленой, и она, плотно сжав губы, прикрыла их. Скорбное выражение на морщинистом лице говорило о том, что фамилия Малфой пробудила в этой пожилой испанке не слишком приятные воспоминания. – Неважно, синьор, – я была близка к панике. – Прошу вас, отпустите меня. Я не могу выйти за вас, не могу… – Какова причина? – Ответьте мне на один вопрос, – я, казалось, исчерпала все силы. – Почему вдруг, ни с того, ни с сего, увидев меня несколько часов назад, а, может, и того меньше, вы вдруг вздумали взять меня в жены, да еще и порченую, обесчещенную? Мне не нужна ваша жалость, понимаете, не нужна! – крики рвались из моей груди вперемешку с пока еще сдерживаемыми рыданиями. – И любовь тоже!.. Мне вообще ничего не нужно ни от одного из мужчин. Забини взглянул на меня, медленно прошел вглубь комнаты и уселся в роскошное кресло, сделанное, вероятно, еще в восемнадцатом или девятнадцатом веке. – Хорошо, синьорита Голдсмит, я вам отвечу. Я замерла, мимоходом отметив, что на сей раз Алессандро обратился ко мне на испанский манер. Он же, сверкнув глазами, продолжил: – Только давайте условимся с вами вот о чем: после того, как вы получите мой совершенно честный и исчерпывающий ответ, вы столь же откровенно объясните причину вашего отказа. Вы слишком глубоко сумели запрятать многие мысли, и мне не удалось добраться до всех тайников вашей души. Честное слово, окклюментные навыки у вас просто превосходны. Я коротко кивнула и присела на кровать, стараясь не смотреть на побледневшее сосредоточенное лицо доньи Бениты, на котором были написаны самые противоречивые чувства: от страдания до откровенной ненависти. «Неужели у этих двоих тоже имеются счета к Малфоям?» – рассеянно подумала я, до сих пор всерьез не веря в то, что происходило со мной. – Понимаете, Далила, – это фамильярное обращение резануло мой слух, словно он уже, в самом деле, был женат на мне, – я уже несколько недель вращаюсь в здешнем обществе и давным-давно догадался, что у здешних кумушек и матушек на уме. У их дочерей в головах мыслей и того меньше: роскошная жизнь, великолепный замок, бриллианты, меха, балы, приемы… Вы – первая, кто услышал мое имя и не подумал жеманничать, заискивающе улыбаться, точно французская кокотка. Я действительно сканировал вашу память, я владею этим искусством виртуозно. Вам нет нужды отрицать, что вы бедны и вынуждены работать. Теперь я знаю, что вы долгое время были влюблены в Люциуса Малфоя. И про то, что с вами случилось, мне ведомо. Я увидел, что не было ни секунды со вчерашнего дня, в продолжении которой вы не корили бы себя за глупую доверчивость. Вы мечтали о том, чтобы выйти за него, стать богатой. Ну и, конечно, восторгались, восхищались им, как богом, а он… Не буду лишний раз напоминать об этом унижении, скажу лишь, что все ваши амбиции рассыпались в прах, испарились… осталось лишь одно желание – отомстить. И вы не успокоитесь, пока месть не свершится. Я молчала. Каждое его слово, точно кнут, обрушивалось на меня своей неумолимой правдивостью. Возразить мне было нечего. – И что? – безжизненным голосом спросила я. – Какое это имеет отношение к вашему желанию жениться на мне? – Не спешите. Я, узнав всю вашу подноготную, увидел не сломленное и раздавленное существо, а гордую непреклонную душу, не желающую мириться с безнаказанностью этого подлеца. Вы умеете изящно, с присущим только вам апломбом бросить вызов. Вы восхитили меня, Далила. К тому же, вы прекрасны, как святая Цецилия… Ни одно из местных пресных, скучных, кукольных личиков не в состоянии сравниться с вашими чертами. В вас есть все, что мне нужно: ослепительная внешность, ум, благородство, авантюрная жилка, чистокровность. К тому же, не скрою, как только я увидел вас, сразу же почувствовал что-то… Нечто наподобие притяжения. Вы взволновали меня… Я молчала, потрясенная его прямотой. Казалось, все слова, произнесенные этим красивым, немного диковатым и, вместе с тем, таким утонченным мужчиной в мой адрес, шли из его сердца. Только мне оно было не нужно… Не нужно… – Откровенность за откровенность, синьор, – я помолчала, затем подняла на него глаза. – Я не смогу быть вашей женой… Не только вашей, любого другого мужчины тоже. Я не случайно говорила о католическом монастыре. Там мне самое место. Может быть, удастся набраться сил, усыпить бдительность Малфоев, их уверенность в собственной безнаказанности и отомстить за поруганную честь. Больше мне ничего не нужно. Для меня невыносима мысль о супружеском долге. Это выше моих сил, понимаете? Я никогда не лягу в постель ни с одним мужчиной, никогда… Это самое отвратительное, что может быть в браке… – Nena***, – подала голос Бебе, выйдя из оцепенения, – ты разве католичка? – Да, синьора, я католичка. В монастыре, думаю, мне удастся найти все, что требуется для души, после того, как свершится мое возмездие Люциусу Малфою и его отцу. Не буду вилять: я буду мстить, и ни один пастырь не убедит меня в том, что гордыня и гнев – смертные грехи. – Знаешь, Сандро, – дребезжащим голосом промолвила старуха, – наверное, я соглашусь с тобой. Она нам подходит. Я забыла, как дышать. Похоже, меня угораздило попасть в еще одну ловушку, и она захлопнулась. ___________________________________ * Адаез (в пер. с одного из африканских диалектов) – дочь вождя ** Сongelado corazón (исп.) – «Замерзшее сердце» *** Nena (исп.) – малышка, детка