Исповедь красивой женщины

Если когда-нибудь настанет день, когда мы не сможем быть вместе, сохрани меня в своем сердце, и я буду в нем навеки. Алан Александр Милн «Винни-пух» *** – Легиллименс! Голос матери – грудной, низкий – рокочущим эхом прокатился по крошечной темной прихожей нашей убогой квартирёнки. На маминых висках вздулись голубоватые венки, ноздри раздулись, губы плотно сжались, а темно-серые глаза, широко раскрывшись, уцепились за взгляд Абраксаса с какой-то неистовой, прожигающей насквозь неприязнью. Такой я мать видела всего один раз, когда нам сообщили о смерти отца. Я очень хорошо помнила, что она не вскрикнула, не начала голосить, точно древнеримская плакальщица, лишь слегка пошатнулась и точно так же, как сейчас, плотно сжала губы, не позволяя им дрожать. Я тогда была еще совсем несмышленой. Мне было всего четырнадцать. Помню только, как знакомые и приятели отца на его похоронах трусливо прятали глаза, несвязно бормотали слова соболезнований, а после один за другим отстранились от нас, перестали водить с мамой и со мной знакомство и отказались помочь нашей осиротевшей семье даже самой малостью, узнав о финансовых затруднениях папы. Тогда-то я и услышала впервые это страшное слово – «война». Позже, когда я повзрослела и стала чуть лучше разбираться в том, что происходило в волшебном мире, а также наслушалась шепотков, то и дело раздававшихся по углам слизеринской гостиной, догадалась, что гибель моего отца была связана с неким Темным Лордом, вербовавшим чистокровных волшебников на свою сторону в борьбе с магглорожденными и полукровками. Этого Лорда боялись все: слишком силен и могущественен он был. И с каждым, кто хоть как-то осмеливался перечить ему и пытался образумить его буйство в отношении нечистокровных, этот монстр расправлялся беспощадно. Мой отец, как я поняла из сплетен и пересудов, то и дело муссируемых между представителями магической аристократии, отказался участвовать в убийствах и пытках несчастных с «грязной» кровью, за что и поплатился. Официально о результатах расследования гибели отца нам с мамой никто не сообщил. Правда, я знала, что у матери состоялся приватный разговор с Бартемием Краучем – главой Департамента по магическому законодательству. Он-то и рассказал, что отец, как чистокровный, получил от этого самого Лорда некую Темную метку, но, осознав, что такое клеймо означает полную рабскую зависимость от жуткого предводителя Пожирателей Смерти, отказался повиноваться ему, за что и поплатился. Больше мне ничего не позволили услышать. Мать заметила меня, прислонившуюся к дверному косяку, и просто взбесилась, после чего грубо выгнала прочь. Позже я не раз слышала, как мама, рыдая у себя в спальне, хрипло выкрикивала проклятия, как в адрес этого чудовища, так и в адрес отца, подставившего нас под удар и оставившего на произвол судьбы. Тогда мы еще жили в нашем небольшом, но очень уютном и родном фамильном поместье. Сейчас у нас за душой не было фактически ничего. Долги росли, денег отец почти не оставил. Мать, трепеща за наши жизни, предпочла затаиться. Темный Лорд меж тем набирал слишком большую силу, число его сторонников росло с каждым днем, и высовываться было опасно, особенно нам, тем, кто не угодил ему – Великому и Ужасному, сколь опасному, столь и всемогущему. «Темная Метка!» – эта подробность внезапно прошила мой мозг болезненно-обжигающим воспоминанием. Передо мной вновь мелькнуло белое, отвратительное до мерзости, склизкое от удушающего пота тело Люциуса. И жуткая черная картинка на левом предплечье, на которую я в момент изнасилования не обратила вообще никакого внимания, нарисовалась сейчас перед мысленным взором так явственно, словно я вновь воочию увидела ее. Змея, выползающая из черепа. Вот оно что! Это, скорее всего, и есть та самая Метка, при помощи которой Лорд делал из чистокровных волшебников холуев для себя. Причем, холуев-преступников – беспощадных, не знающих ни жалости, ни сочувствия, готовых расправиться с каждым, кто осмелился бы взглянуть на их обожаемого повелителя косо, с подозрением и даже просто без должного почтения. Стоило ли удивляться тому, что Люциус поступил так со мной. Его программировали на насилие, от него требовали лютости, беспринципности, свирепости. Он стал таким по собственной воле, да и уверенность в собственной безнаказанности заводила негодяя сверх меры. Подумать только, неужели от того великолепного, гордого, обольстительного красавца ничего не осталось?.. Неужели он теперь просто раб, готовый подчиниться любому приказу своего повелителя, способный прикончить без зазрения совести женщину или ребенка?! Мне еще несказанно повезло, что я осталась жива. Все во мне перевернулось, и я, содрогнувшись от отвращения, перевела глаза на его отца, извивавшегося точно слизень, под палочкой матери. И этот, наверняка, того же поля ягода! Такой же негодяй и подонок, как и его выродок. Мамина рука, сжимавшая палочку, безвольно упала. Я в упор взглянула на нее с неописуемым человеческим языком чувством: это был обычный животный страх, пополам с едва теплящейся глубоко внутри надеждой. Надеждой, что она пожалеет меня, поймет, простит… Ведь не сама же я добровольно отдалась Люциусу Малфою… Правда, противный червь слепой откровенности перед самой собой вновь принялся упорно проталкивать на поверхность сознания мысли о том, что если бы этот мерзкий аристократишка не повел себя столь грубо, а попробовал поуламывать меня вкрадчивыми речами и льстивыми обещаниями, я бы, как дурочка, добровольно разлеглась под ним, да еще и вопила от удовольствия. Меня передернуло, и я, сосредоточившись на насущной проблеме, вновь заглянула матери в лицо. – Ну, что?.. Мама, что ему нужно от меня? Мать, тяжело дыша, повернула голову. Я замерла от ужаса: ее глаза остекленели, и в них, казалось, нельзя было прочитать ничего, кроме омерзения и гадливости. – Ты уже не девушка? – голос ее был тих и ровен, но каждое слово падало на мою душу больнее, чем топор палача или нож гильотины… Точно такой же, какой в далекий октябрьский день в столь же далеком восемнадцатом веке упал на нежную лилейную шею Марии-Антуанетты. Дыхание мое остановилось, и, казалось, ни один звук не раздавался в полутемной, убого обставленной прихожей нашего неказистого жилища. Абраксас, находясь под Силенцио, безмолвно продолжал извиваться на полу, пытаясь освободиться от крепких веревок, которыми его опутало с ног до самой шеи заклинание Исабель Голдсмит. – Мама… – я, наконец, решилась, нарушить эту непроницаемую тишину – такую страшную, такую холодную, подпитывающую собой обреченность и мрачность моего дальнейшего существования. – Неужели ты думаешь, что я… – Я увидела достаточно! – отрезала она без обиняков, распаляясь в своем благородном негодовании все сильнее и сильнее. – Скажи лучше, как ты смогла такое сотворить?! Как у тебя мозгов хватило так поступить с фамильной гордостью и с собственной девичьей честью?! Что ты делала в Малфой-мэноре? – Я… я… меня Люк попросил доставить Малфоя-младшего домой. Люциус был пьян, и я… – И ты согласилась, не подумав о последствиях такого своего шага? – Поверь, – вдруг выкрикнула я прямо в лицо матери, – мне и в голову не могло прийти, что наследник древнего аристократического рода вдруг поведет себя, как пес, спущенный с цепи! Он изнасиловал меня! – Вот как? А вот в его голове… – мать кивнула в сторону тушки Абраксаса, распластанной на полу, – …я увидела совсем другие вещи! Ты – бесстыжая тварь, порушившая все мои надежды. Если уж мне больше не светило женское счастье, то я, по крайней мере, мечтала закончить свои дни в покое и довольстве, не думая о деньгах и о самом обычном куске хлеба! А теперь что прикажешь нам делать? Ты – порченая дрянь, которая никому не нужна! Поверь, в таком деле, как выгодный брак, твоя смазливая физиономия не поможет никаким боком. Разве что клиентуру побогаче в помойную яму Кармэлы таким лицом хорошо завлекать!.. – Я не виновата… – рыдания душили меня, и в груди болезненно колыхались не то обида, не то разочарование в самом близком на свете человеке. Это разочарование было столь сильно, что от боли трудно было дышать, почти невозможно; у меня не осталось никаких сил, чтобы выдавить хоть слово в свое оправдание. – Неужели ты думаешь, что от его нежностей и страсти платье мое превратилось в лохмотья?! – Вот именно – от страсти! Ты наверняка дала ему какую-то надежду, а много ли нужно молодому здоровому кобелю, чтобы принять все за чистую монету?! Да ни одна уважающая себя чистокровная волшебница не позволит себе подобной разнузданности – оказаться с молодым мужчиной одной в его доме! – Он был пьян, как последний ханыжка с Лютного! Люк не даст соврать… – Люк? – мать злобно оскалилась. – Да кто такой этот Люк Балле? Полнейшее ничтожество! А теперь подумай своей безмозглой головой, кто такие Малфои! Да они сотрут в порошок и тебя и меня!.. Будет этот Люк свидетельствовать против них? – глаза ее метали молнии. – Ничего подобного. И ты, идиотка, конечно же, уничтожила все следы, которые указывали на причастность Люциуса Малфоя к твоему падению?! Я в ужасе застыла, не в силах поверить, что столь ужасные слова только что произнесла моя мать – самый дорогой и единственный близкий человек, оставшийся у меня на этом свете. Весь мой хрупкий мирок, в котором до этого мгновенья еще оставалась хоть какая-то шаткая опора, рухнул в одночасье. Подо мной царила бездна, и я уже занесла одну ногу над ней. Как в том самом сне, что приснился мне в эту ночь… Тут моих ног, скрытых длинным платьем, коснулся извивавшийся на полу Абраксас. Мы с матерью одновременно опустили взгляды, и она, не моргнув глазом, взмахнула палочкой, сотворив невербальное Фините Инкантатем. Я вздрогнула, широко раскрыв глаза и неловко утирая тыльными сторонами кистей слезы с заплаканного лица. Неужели она просто так решила отпустить этого старого мерзавца? – Прошу прощения за столь серьезный проступок, господин Абраксас, – сухо и почти отрешенно проронила мать. Утешило меня лишь одно обстоятельство: в голосе ее я не расслышала подобострастных ноток. Мамины интонации были скупы и безжизненны. Даже привычное для меня елейное раболепие отсутствовало. Мне показалось, что мать даже не понимала, что делала и говорила, словно в одну секунду в ней разом умерли все желания, стремления, амбиции. Ей, скорее всего, было все равно, что станется со мной. Да и собственная дальнейшая судьба, похоже, уже мало волновала Исабель Голдсмит. Она проиграла в главной игре своей жизни, на которую поставила все, что у нее было, и теперь с отвагой обреченной на полное и окончательное падение демонстрировала последнее, что у нее осталось – хладнокровие и фамильную гордость чистокровной волшебницы. Если уж хоронить свои честолюбивые надежды, так с музыкой и помпой, пусть даже в глазах окружающих она будет выглядеть странно и нелепо. – Вы еще ответите за свою выходку, мадам, – злобно прошипел Абраксас, получив возможность говорить и двигаться. Несмотря на обретенную свободу, Малфой-старший не спешил набрасываться на мать. Видно, опасение схлопотать какое-нибудь неизвестное заклятье, удерживало его в рамках благоразумия. Он с трудом поднялся с пола, брезгливо отряхнул мантию и, с трудом потирая затекшие от веревок руки, сделал шаг в мою сторону. – Слушай меня внимательно, маленькая дешевая подстилка! Если сейчас же, сию минуту ты не скажешь мне, каким образом сумела выбраться из Малфой-мэнора, и кто тебе помогал, обе вы – ты и твоя мать – окажетесь в долговой тюрьме. Я сегодня же выкуплю все векселя на ваше поместье и упрячу вас в каталажку всерьез и надолго, чтобы в следующий раз неповадно было устраивать истерики, угрожать шантажом моему сыну и пачкать его репутацию. Вы же, миссис Голдсмит, пожалеете, что подняли на меня волшебную палочку. Как же низко вы обе пали! – с издевкой в голосе процедил он. – И еще смеете называться чистокровными! Да ни одна ведьма с идеально чистой кровью не позволит своей дочери так вести себя!.. – Вон отсюда, господин Малфой! – колко обронила мать, сделав шаг в его сторону. – Со своей дочерью я разберусь сама. – Как бы ни так! Пока она не скажет мне, кто вытащил ее из мэнора, я шагу не сделаю, – бас Абраксаса грохотал, как гром, закладывал мне уши, заставляя болезненно сжиматься сердце. Проклятые слезы против моего желания беспрерывно струились по щекам, обжигая кожу, точно кислота, настолько они были горьки и полны боли пополам с ужасом. «Нет, пусть гром меня в прах рассыплет, пусть небо на землю упадет, но бедняжку Добби я не предам, – промелькнула у меня шальная мысль, сразу же спрятавшись меж своих товарок – таких же лихорадочных и невнятных, чтобы, не дай Мерлин, Абраксас не вздумал ни о чем догадаться. – Если уж у него хватило духу сопротивляться своим хозяевам и не выдать себя, то я и подавно не могу подвести его. Нужно бежать отсюда, и как можно скорее. Неважно куда, лишь бы никто меня не нашел… Лишь бы все оставили меня в покое». Я оглянулась беспомощно, понимая, то еще секунда, и Абраксас Малфой, как пить дать, припечатает меня каким-нибудь страшным проклятьем, способным изуродовать до неузнаваемости, превратить в калеку. В злых глазах этого человека, пылавших ненавистью и, одновременно, похотью, я успела уловить решимость выбить из меня правду о побеге любой ценой. Если другого выхода, кроме как применить Непростительные, не будет, Абраксас, не моргнув глазом, воспользуется и Империо, и Круцио. Он и Авады не пожалел бы, да от мертвой девчонки вряд ли можно добиться желаемого. Видно, ему позарез нужно было выяснить, кто из его домовиков осмелился ослушаться хозяина и решился думать собственной головой. «Какая же я дура! Почему не догадалась, как мама, прихватить волшебную палочку со стола?!» – лихорадочно соображала я, выискивая пути к отступлению. Нужно было, во что бы то ни стало, попасть на кухню, где на столе лежала моя палочка, которой я убирала со скатерти пятна от пролитого кофе. Если бы мне удалось опередить этого сухопарого дьявола хоть на секунду, а еще лучше – на две, я бы аппарировала из квартиры. Неважно, куда. Думать об этом было некогда, главное – обставить старого козла. И уж, тем более, у меня совершенно не было времени поразмышлять над собственным будущим. Куда я пойду, что буду делать? Эти вопросы оставались без ответов. Здравые рассуждения были бесцеремонно отодвинуты на задний план обыкновенным страхом за свою жизнь и внешность. Я боялась, что папаша Люциуса в припадке злобы изуродует меня, разделает, как Бог черепаху, и про себя лелеяла надежду, что мне посчастливиться оказаться ловчей, чем он. – Оставьте мою дочь в покое! – настойчиво повторила мать, сделав шаг в сторону Абраксаса. Он отшатнулся, и этого мгновения мне хватило, чтобы юркнуть в кухню и схватить волшебную палочку. – Стой! – голоса Малфоя и матери раздались одновременно, но я уже не сомневалась в том, что сейчас исчезну с их глаз. У меня было всего мгновение, чтобы сосредоточиться и аппарировать в безопасное место. Вся загвоздка заключалась в том, что такого места в тот момент для несчастной, опозоренной с ног до головы, загнанной в угол девчонки не существовало. У меня не было близких друзей, родственников, которые были бы рады мне. Раздумывать было некогда. Время словно растянулось. Я сквозь пелену слез видела, как мама и Абраксас ринулись в мою сторону… Еще секунда, и мне уже будет не вырваться отсюда. «Хочу туда, где цветы и прекрасный замок вдалеке, река с крутым обрывом и яркое солнце… Как в сегодняшнем сне…» – мое воображение и память вновь подкинули мне эту сказочную картинку. Я уже не думала о том, существует ли на самом деле это место, схлопочу ли я смертельный расщеп. Все это было неважно, ведь сама я за собственную жизнь не дала бы и кната. Так будет лучше для всех. – Аппарейд! – тугой вихрь с громким хлопком сжал мое тело, и я, ощутив страшное давление, провалилась в благословенное небытие, успев почти с радостью проститься с этим миром. *** «Мерлин великий, да это же ветерок! – мое сознание с удивлением отметило очевидный факт, после того, как с кожей моего лица и открытых рук соприкоснулась приятная щекочущая прохлада. Я поняла, что пришла в себя. – Что ж, значит, я еще жива…» – эта радостная мысль заставила меня сосредоточиться, и я продолжила прислушиваться к собственным ощущениям. Вокруг было тепло, а под закрытыми веками метались ярко-красные пятна. Значит, что солнце уже поднялось высоко над горизонтом и теперь щедро дарило свою живительную энергию мне и всем без исключения живым тварям на белом свете. Вокруг жужжали насекомые, скорее всего, пчелы, щебетали какие-то пичужки. Моего обоняния коснулся приятный цветочный аромат, запах свежей травы, затем потянуло слегка раздражающим душком, исходящим от свежевыловленной рыбы. «Ага… Значит, совсем близко море или река», – подумала я, попытавшись сообразить, чувствую ли боль, и есть ли у меня на теле какие-нибудь повреждения. Никаких неприятных ощущений, тем более, болевых я не обнаружила. Только после этого решила, что пора открыть глаза и взглянуть, куда же меня занесло после такой рискованной аппарации, закончившейся так благополучно. Даже без расщепа. Яркий свет, ослепивший меня на секунду, почти сразу же приглушился, и сквозь цветные прыгающие блики я разглядела, что лежу на траве, а вокруг меня колыхаются яркие желтые, красные, синие цветы. Совсем, как во сне. Я машинально протянула руку и пригнула один из цветов к лицу, с наслаждением вдохнув его нежное благоухание. «Это же ирис…» – догадалась я. Решив осмотреться, я поднялась и отряхнула платье, после чего, приставив к глазам руку козырьком, взглянула кругом. Сердце мое упало, а потом вдруг радостно забилось. Я никогда еще не видела подобной красоты. Здесь было еще прекраснее, чем в моем сне. Разница была в том, что краски в реальности были гуще, сочнее, свежее, да еще и ароматы, кружившие голову, будоражили воображение и вызывали весьма противоречивые чувства. Мне не хотелось покидать это место. Здесь было так уютно, так безопасно и… спокойно, и я не могла понять, отчего все мои тревоги и страхи, снедавшие меня еще десять минут назад, не улеглись, а, наоборот, усилились еще больше. Ну, не могло в этом раю быть хуже, чем там, откуда я великим чудом сумела сбежать. Я медленно шла через великолепный роскошный цветочный ковер, куда глаза глядят, и неотступно думала над собственными сомнениями. «Знать бы, что не дает мне покоя… Хотя, все и так предельно ясно. Наверняка, у всей этой красоты есть хозяин, и если он обнаружит меня здесь, мне точно не поздоровится. Плевать… Я брошусь ему в ноги и умолю, чтобы…» Тут я увидела вдалеке замок. Точно такой же, как во сне. Аккуратные башенки поблескивали на солнце. Мне показалось, что черепица, которой они были выложены, покрыта сусальным золотом, так ярко и ослепительно они сверкали. Издалека этот великолепный дворец казался изумительным пряничным теремком, до чего ж мило и маняще он выглядел. Вид его вновь пробудил во мне тоску по дому и осознание того, что мне некуда было пойти. Я осталась совсем одна и чувствовала себя затравленным зверьком, у которого уже не было сил спасаться и сопротивляться сильным и страшным преследователям. Тоска и безнадежность вновь охватили все мое существо, и слезы, почти высохшие на теплом ветру, опять сами собой закапали у меня из глаз. «О чем ты думала, Далила? – выбранила я себя мысленно. – Что кто-то возьмет в прислуги такую никчемную дурищу, как ты? Да тебя к этой роскоши никто дальше ограды не подпустит…» Я почему-то твердо была уверена, что вокруг этого прекрасного замка обязательно должна быть высокая кованая ограда с красивыми вензелями, завитушками в стиле барокко или рококо. И эта ограда непременно окажется гораздо более красивой, чем та, что высилась вокруг Малфой-мэнора. Я машинально развернулась и была просто ослеплена блеском зеркальной водной глади, раскинувшейся вдали. Вот тут мой сон немного не соответствовал действительности: реки не было, а передо мной, куда ни кинь взгляд, расстилалось море. Я расслышала крики чаек и снова почувствовала запах рыбы и морской тины, запутавшейся в рыбацких сетях. Ноги сами понесли меня в ту сторону, туда, где плескались волны, где ветер был сильнее и солонее, а свободы и простора – еще больше. Вот и он – тот самый обрыв. Меня начинали пугать все эти совпадения, которые одно за другим всплывали из глубин памяти. Судя по тому, что мне приснилось, для меня все должно было окончиться слишком плачевно. «Пускай, – вдруг решила я, – будь, что будет… Деваться мне все равно некуда. Если так должны завершиться мои злоключения, то это… не самая ужасная смерть. По крайней мере, лучше, чем сдохнуть в нищете от старости, сморщенной и уродливой каргой». Я с трудом подавила в себе рыдание, рвавшееся из меня, и решительно пошагала к краю обрыва, не глядя по сторонам. На секунду мне показалось, что где-то сбоку в яркой голубизне неба, испещренного легкими облачками, мелькнул черный росчерк. Я даже не задумалась над тем, что это такое может быть, скорее всего, какое-нибудь маггловское изобретение, о котором я понятия не имела. Я шла и шла вперед, не останавливаясь, время от времени смахивая слезы, застывшие в глазах. Остановившись на краю обрыва, я еще раз с последним проблеском надежды в сердце, вгляделась в бескрайние морские просторы, затем подняла голову, словно прощалась с небом, солнцем, веселым свежим ветром. Безумно хотелось жить, но, увы, в этой жизни у меня из-за собственной глупости не осталось ни одного шанса быть самой собой: веселой, доброй, чистой, невинной, радующейся любви и простому женскому счастью. «Может быть, в другой жизни все будет иначе», – подумала я, занеся ногу в стоптанной туфельке над обрывом. – Стой! Что ты делаешь?! – раздался позади меня приятный мужской голос. Я могла бы поклясться, что именно его я слышала во сне. Вот только сослужил этот оклик мне недобрую службу. Я пошатнулась… Никогда впоследствии мне не довелось испытывать такого ужаса, когда ощущаешь под ногами пустоту и летишь в бездну. И понимаешь, что это конец. А еще глупо надеешься на то, что внизу не окажется острых камней, и тело твое приземлится на что-нибудь мягкое и упругое. Сообразить, что такое просто невозможно, у тебя уже нет времени. Еще один миг, и голова моя ударится о камни, мозги вылетят, ребра переломаются, и вся я буду похожа на сломанную куклу – окровавленную и уродливую. Жаль, что все полеты в пропасть для простого смертного, даже если он волшебник, заканчиваются так печально. Кошмарный финал все не наступал и не наступал. Наоборот, я чувствовала, что со мной происходят из ряда вон выходящие вещи. «Стоп, почему это я лечу вверх? Так ведь не должно быть. Я же не птица. Я должна была упасть вниз…». Додумать у меня не получилось. Я мягко приземлилась на траву, поросшую на краю обрыва. Тот самый голос, что окликнул меня, спросил строго, но, как мне показалось, сочувствующе: – Будьте добры, объясните, пожалуйста, синьорина, что вы делали в моих владениях, и для чего вам понадобилось прыгать с этого обрыва? Разве вы не видели, что внизу полно острых камней. Я решилась-таки открыть глаза. Передо мной высилась весьма колоритная фигура: высокий темнокожий мужчина с длинными прямыми черными волосами, рассыпавшимися по плечам. В лице его явно проглядывали африканские черты, и это придавало внешности особую пикантность. Его можно было даже назвать красивым. На вид мужчине я дала лет тридцать-тридцать пять. Одет он был очень экстравагантно для англичанина: на голове красовалась черная с золотистыми узорами бандана, покрой темно-синей шелковой рубахи напоминал цыганский, а роскошно расшитый жилет и черные бархатные штаны подчеркивали изящество и статность фигуры. Завершали картину высокие сапоги из тончайшей кожи. Ни дать, ни взять – вылитый пират, только вот серьги в ухе не хватало. У меня от неожиданности язык к нёбу прилип. Сердце все еще бешено колотилось после пережитого стресса, и я не сообразила сразу, что говорил он с едва заметным итальянским акцентом. Испанский я узнала бы сразу, он до сих пор проскальзывал в маминой речи, несмотря на то, что она уже давным-давно жила в Англии. Я медленно опустила глаза вниз и заметила в его руке волшебную палочку. – Вы – волшебник? – дрожащим голосом пропищала я, стараясь справиться с подступающей паникой. – Да, синьорина, это вы верно заметили. Вы, как я посмотрю, тоже? – он кивнул на мою руку, в которой было крепко зажато мое сокровище из кедра. – Могу я узнать, что это за место? Где я оказалась? – Вы в моих владениях, синьорина. Все земли на пятьдесят лье вокруг, включая морской берег и цветочные луга – моя собственность. – А где находится эта ваша собственность? – я была немного озадачена. Что-то не давало мне покоя, только я не могла понять, что именно. Может быть то, как этот непонятный, весьма колоритный тип смотрел на меня. Смотреть было, собственно говоря, не на что: платье помялось, длинные черные волосы растрепались, лицо было залито слезами, а нос, наверное, распух, точно слива. – Вы находитесь в графстве Саффолк. – А что это за море? – кивнула я в сторону. – Северное море. Какое же еще? – насмешливо произнес он. В его черных, прожигающих насквозь, глазах вспыхнули веселые огоньки. – Как вы здесь оказались, синьорина? – Аппарировала. – Вы когда-нибудь бывали раньше в этих владениях? – Никогда. – А что вам здесь понадобилось? – Ничего, – обронила я, приготовившись, что сейчас этот важный господин вызовет сотрудников Отдела магического правопорядка и сдаст меня им, точно воровку. – Лучше бы вы дали мне умереть, – вдруг непроизвольно вырвалось у меня. – Всем было бы проще, в первую очередь мне. – Извините, но в этом Эдеме все дышит жизнью, а не смертью, и умереть я вам точно не позволю. Скажите мне, где вы живете, и я доставлю вас родителям. – У меня нет дома. С этого дня больше нет. Мне некуда пойти, – я опустила голову и вздохнула. – Вы – сирота? – изумленно пробормотал он. – Нет, но… Прошу вас, мистер, – я вдруг подняла глаза и уставилась на него самым, что ни на есть, умоляющим взором, – пожалуйста… – я затараторила слишком быстро, похоже, мои мысли обгоняли язык, – не найдется ли в вашем особняке место прислуги. Поверьте, я очень аккуратна и исполнительна, я умею делать все. Могу быть прачкой, могу горничной. Я согласна на любую работу… – Не торопитесь, синьорина, – внимательно оглядывая меня, заметил хозяин, качая головой. – Скажите лучше, как вас зовут. – Далила, – хрипло прошептала я. – Далила Аресна Голдсмит. – В таком случае, позвольте представиться, синьорина. Алессандро Флавио Забини, к вашим услугам.