Исповедь красивой женщины

*** – Ты где была?! – с порога набросилась на меня мать, едва я успела переступить порог нашей съемной крошечной квартирки. Даже дыхание перевести не дала, чтобы я могла хоть слово вставить в свою защиту. – Я уж не знала, что и подумать! Ты хоть понимаешь, сколько сейчас времени? И почему ты в мантии? Жарко же… Ты часом не заболела? Говори, не молчи... – она тараторила, не умолкая, но я почти не слушала её причитаний и вопросов. Даже подумать о том, что делать дальше, сил не было. Остаток рабочего дня в лавке я молчала, лишь иногда машинально кивала Люку в ответ на его указания и требования. Только когда Балле вздумал попенять на то, что мне не удалось ничего всучить «малфоевскому пьянчужке», я подняла глаза на своего хозяина. Наверное, в них было что-то такое, от чего любому нормальному человеку становится не по себе. Люк отшатнулся в сторону и, часто моргая, опасливо косился на меня с минуту, а затем старческим дребезжащим голоском отослал в лабораторию – перемывать колбы, пробирки и котлы, да еще и полученные от поставщиков ингредиенты наказал рассортировать по алфавиту. Не знаю, догадался ли Балле о том, что со мной стряслось что-то неладное, но за все то время, что я механически выполняла его распоряжения, он ни разу не заглянул в лабораторию и впервые после закрытия лавки не попрощался со мной. Наверняка он заметил, что я не в себе, и даже платье на мне не то, что было с утра, только расспрашивать не рискнул, и я была ему благодарна за это. – Далила, отвечай! – голос матери после всего пережитого казался визгливым, противным и неприятно резал слух. – Ты здорова? «Нет, я заболела, – мелькнула у меня невеселая мысль. – Правильнее сказать, покалечили меня, мамочка, изувечили, да так, что жить не хочется». Жить, в самом деле, не хотелось. Оставалось только решить, как уйти из этого мира наименее болезненно. Даже пожалеть мне было не о чем. Красота?.. Да, внешностью меня родители не обидели, но толку-то от нее? Ни счастья, ни любви она мне не принесла. Денег у нас вечно не было. Не хватало даже на то, чтобы есть досыта, что уж говорить о роскошных бальных нарядах и самих балах, которые время от времени устраивались в мэнорах богатыми чистокровными семьями. Нас с матерью никогда туда и не приглашали. Иногда я представляла, какой фурор могла бы произвести среди магической богемы, попади туда хоть раз. Только мечты оставались мечтами. Меня в моих обносках даже на порог не пустили бы, так что о несостоявшемся триумфе тоже можно было не вздыхать. Первый сексуальный опыт вызывал лишь содрогания и чувство омерзения. В самом деле, что мне было терять на этом свете? Разве что время… Оставалось просто существовать, дожидаться конца. Каждый новый день для меня отныне будет похож на предыдущий, и так – год за годом, пока красота не уйдет, мать не умрет, а сама я не состарюсь в одиночестве и нищете. Лучше бы я умерла! Наверное, сама Мария-Антуанетта – экс-королева Франции, не ощущала перед казнью на гильотине такой бездны отчаяния и безысходности. Бывало, на пике самых трудных жизненных обстоятельств я представляла себе, что несчастная поверженная монархиня могла чувствовать, когда входила на эшафот. Человеку свойственна уверенность, что с ним-то уж ничего ужасного точно не случится. Так, может, и королева заставляла себя думать, что все, происходившее с ней – просто страшный сон. Стоит только постараться и заставить себя открыть глаза, как дико улюлюкающая толпа исчезнет, ужасная машина смерти растворится в воздухе, а сама она очнется в безопасности, среди близких людей и друзей. Только вот проснуться нельзя, потому что все – взаправду: и площадь, полная беснующегося народа, настоящая, и гильотина – вот она, рядом, а страшное лезвие, готовое через минуту рухнуть вниз так стремительно, что человек даже почувствовать не успевал, как голова отделяется от туловища, блестит на солнце без шуток. Раньше меня всегда передергивало, когда я представляла себе внутреннее состояние Марии, её страх… Обычный животный страх человека перед насильственной смертью. И в такие минуты говорила сама себе, что у меня, в отличие от Марии-Антуанетты, все просто замечательно: я жива, здорова, красива, а то, что не хватает денег, так это просто очередная неприятность, которая, рано или поздно, обязательно разрешится. Только теперь я окончательно и слишком явственно поняла: все, что случилось со мной – случилось по-настоящему, и произошедшее настолько погано, настолько мерзко и отвратительно, что не передать словами. Я с трудом сфокусировала на матери мутный взгляд. – Извини, мама, мне и впрямь нехорошо. Я пойду к себе. Ты, пожалуйста, не беспокой меня. Я хочу побыть одна. Мать в немом изумлении уставилась на меня, а я, не говоря больше ни слова, с трудом передвигая ноги, покрытые синяками, прошла к лестнице и медленно поднялась к себе наверх. Только очутившись в своей крошечной комнатке и наложив на дверь мощные Запирающие и Заглушающие чары, я смогла почувствовать себя в относительной безопасности. «Что же мне делать? Как быть? – я присела на кровать и брезгливо поморщилась от боли и мерзкого распирающего ощущения там… внутри тела. – Как поквитаться с гаденышем Люциусом? У меня нет денег, нет друзей, которым я могла бы довериться целиком, вместе со своим позором, своей бедой. Домовичок Малфоев Добби ни за что не будет интриговать против хозяев и пакостить им, эльфийская магия ему не позволит. Я ничего не могу поделать против этого негодяя. В противном случае все только хуже выйдет: Малфой разъярится, наплетет про меня гадостей Абраксасу, приукрасит историю на свой лад похабными подробностями, да еще и сочинит, что я у него деньги вымогала. Тогда мое бесчестье выплывет наружу. На меня будут показывать пальцем, брезгливо обходить за версту, и я никогда не выйду замуж…» Это была правда. Мать ни за что не позволила бы мне связать жизнь с полукровкой или, тем более, магглорожденным. Среди чистокровных не принято было вести речи о браке по любви. Это считалось, фактически, дурным тоном. Ни один волшебник с приличным состоянием и идеальной родословной никогда не согласится жениться на мне – порченой нищенке, будь он даже вдовцом семидесяти лет и, в придачу, плешивым уродом с пузом, свисающим до колен. Если бы Исабель Голдсмит вдруг узнала обо всем, что со мной стряслось, просто-напросто сжила бы меня со свету, выгнала из дома, и тогда, в самом деле, прямая мне дорога в заведение Кармэлы Клодт. Матушка строила в отношении меня, вернее, моей внешности честолюбивые планы и рассчитывала с большой выгодой пристроить единственное дитя за подходящего волшебника – с деньгами, стабильным доходом и хорошей родословной. Мнение дочери для нее, разумеется, не играло никакой роли. Узнай она о любви к Люциусу Малфою, еще с утра сладко кружившей мою глупую голову, разнесла бы в пух и прах. С ее точки зрения я не имела права на собственные чувства, тем более, в отношении молодого человека, о помолвке которого уже давным-давно протрубили во всех изданиях волшебного мира. «Не по нашей кобыле седло», – усмехаясь, говаривала мама про Люциуса. Только теперь я поняла, насколько она была права. Наше с матерью положение было совсем плачевным. Мы задолжали за несколько месяцев Гринготтсу. Теперь, скорее всего, наше неказистое именьице, заложенное-перезаложенное раз десять, пойдет с молотка. Я почти не сомневалась в том, кто его может купить по дешевке в отместку. Малфой, наверняка, не преминет продемонстрировать, что он будет хозяином в наших землях. И все – из желания подгадить глупой девчонке, ударить её побольнее за то, что отказалась продавать себя, мало того, одолела его стихийной магией, да еще и сумела таинственным образом удрать из мэнора, охраняемого фамильными чарами ничуть не менее строго, чем гоблинские сокровища в банке через квартал. Я не переживу подобного унижения от этого подлеца. Может быть, стоит намекнуть матери, что пора распрощаться с немногочисленными фамильными украшениями, хранившимися в сейфе Гринготтса. Только их стоимости не хватит, чтобы даже половину долга покрыть. Радовало лишь одно: самим Малфоям ни дед, ни отец ничего не были должны. Я вздохнула и направилась в ванную комнатку. Вода в нашей квартирке постоянно лилась с перебоями и едва тепленькая, но ни мама, ни я никогда не жаловались по столь прозаическому поводу. Слава Мерлину, что хотя бы такое жилье мы еще могли себе позволить. Достав из шкафчика чистое полотенце, я принялась раздеваться, закусив от боли губу. Сложив аккуратно новое платье и белье на тумбочку, я залезла в ванну и включила душ. Вода была почти прохладная, но я не обращала на это никакого внимания. Мне было все равно, хотелось лишь одного – поскорее смыть с себя все следы, оставленные Малфоем: грязь его семени, мерзкий запах самца-хищника, оскалившегося от похоти, отвратительную вонь перегара, которым он дышал мне в лицо. Я неистово принялась тереться мочалкой; три или четыре раза намыливала ее и ожесточенно сгребла покрасневшую нежную кожу, украшенную синяками. Только когда на моем теле не осталось, казалось, живого места, по которому бы не прошлись мочалка с мылом, я, стуча зубами, вылезла из ванны и долго растиралась накрахмаленным жестким полотенцем почти до ссадин. Лишь после этого я позволила себе надеть чистое белье и юркнула в постель, больше всего мечтая о том, чтобы заснуть и никогда уже не проснуться. В эту ночь мне приснился странный сон. Я видела какое-то очень красивое место: передо мной простирались, куда только хватало взгляда, луга, покрытые ковром из золотистых, ярко-алых, густо-синих цветов, а чуть вдалеке виднелся великолепный замок с вычурными башнями и черепичной крышей. Прямо передо мной широкой серебристой лентой искрилась река, а я бежала, бежала, не чуя под собой ног, к обрыву, который нависал над рекой, точно над пропастью. В глазах мелькали яркие всплески красок природы, высокая трава щекотала мои руки, а я, захлебываясь рыданиями, неслась, точно серна, к самому краю. У меня оставалась лишь доля секунды, чтобы остановиться, не сделать последний роковой шаг в бездну, и в этот самый миг мой слух уловил теплый ласковый бархатный мужской голос: «Не делай этого, девочка… Жизнь прекрасна. Взгляни, как красиво кругом… Все это принадлежит тебе. И я тоже – твой, до последнего дыхания…». Я пыталась на бегу оглянуться, чтобы увидеть того, кто говорил мне эти слова, но у меня ничего не получилось: голос растворился в воздухе, а моя нога уже оказалась занесена над пустотой. Я вздрогнула и в ужасе проснулась. По телу струился пот, зубы стучали, а голос, потрясший меня до глубины души даже во сне, продолжал и наяву преследовать моё измученное сознание своими волнующими обволакивающими вибрациями. Я с трудом приподнялась, взмахнула палочкой, снимая Заглушающее и Запирающее заклинания, затем в изнеможении откинулась на подушки и прикрыла глаза. Почти сразу же в мою комнатенку ворвалась мать и напустилась на меня с упреками: – Далила, ты знаешь, который час? Все еще валяешься в постели, бесстыдница! А кто работать будет? У нас и так просрочено несколько взносов в банке. Имей в виду, если ты заболела, я не смогу пригласить к тебе целителя. У меня денег едва на еду хватит до твоего жалованья. Не дай Мерлин, господин Балле выставит тебя за твою безалаберность и лень без выходного пособия. – Знаешь, мама, – едва дыша от возбуждения и страха, вызванного непонятными сновиденьями, проговорила я, – можно ведь пойти к колдомедикам в Святого Мунго. Их консультация бесплатна, а… – Консультация-то, может, и бесплатна, да где на целебные зелья денег взять? У тебя что, в самом деле, недомогание? Дай-ка, пощупаю пульс, – она присела ко мне на постель и торопливо прикоснулась к моему запястью, затем – ко лбу. – Ничего особенного, просто простудилась, хотя как можно было простыть в такую жару? Не понимаю… Может, ты съела чего-нибудь? – Со мной все в порядке, и в лавке я буду вовремя, – огрызнулась я, инстинктивно натягивая одеяло повыше. Раздражение поднималось во мне гудящей холодной волной, грозившей обрушиться на всех и каждого, кто сейчас попался бы мне на пути. – Ну-ну… – мать как-то уж очень подозрительно взглянула на меня, покачала головой и вышла из моей комнатки. За завтраком она продолжала вглядываться в мое лицо, силясь прочитать на нем следы тайны, которую я накрепко замуровала в себе. Похоже, ей не давали покоя моя вчерашняя задержка на работе и мои заторможенные реакции на все ее слова? Да и сегодняшнее мое пробуждение уж точно не убавило в Исабель Голдсмит мнительности. – Позволь спросить, что это за платье на тебе надето? Почему я никогда не видела его у тебя. Я вздрогнула и чуть не поперхнулась горячим кофе. Как же меня угораздило забыть об этом новом одеянии? Я покраснела, закашлялась и мучительно старалась побыстрей придумать, откуда у меня взялось это подержанное платьице. Ладно бы еще это, но, в придачу, придется объяснять, куда девалось старое. Слишком скуден был мой гардероб, чтобы мать не заметила пропажу любой из моих вещей. Она всегда сама лично стирала и чистила мою одежду, разглаживала кружева и оборки на платьях, чтобы к нашей бедности не прибавилось еще и клеймо плебеек и нерях. – Я… я… – голос мой дрожал, все мало-мальски здравые мысли повыскакивали у меня из головы. Наконец, я решила не мудрствовать лукаво и выдать ту самую версию, которую уже озвучила в ателье мадам Малкин. – Оно испорчено, мама, – я, дрожа, хлюпнула носом. – У Люка в лаборатории взорвалась какая-то гадость, и мне пришлось все убирать… А это я купила по дешевке у мадам Малкин на сэкономленные чаевые. Три месяца копила. – Неужели ты так извозила платье, что его нельзя привести в порядок? – строго спросила мать, намазывая джем на тонюсенький ломтик хлеба. – Чтобы сегодня же принесла его домой! Я посмотрю, что с ним можно сделать, – сухо прибавила она, после чего уткнулась носом в новый номер «Ежедневного пророка». «Только этого еще не хватало! Мерлин великий, Моргана-заступница, ну за что?! Как прикажете выкручиваться?» – от страха у меня язык к небу прилип. Я промолчала. Мать отложила газету и, покачав головой, глубокомысленно произнесла: – Пора думать о том, как выдать тебя замуж поскорее. Нужно бы заняться этим вплотную. Главное, чтобы человек был добрый, спокойный и при деньгах. Что делать, к нам с тобой состоятельные женихи сами не прискачут на арабских скакунах, постараться требуется. Вон, все только и кричат о предстоящей свадьбе Люциуса Малфоя и Нарциссы Блэк, а чем ты у меня хуже этой белобрысой фифы? Ничем! И чистокровна, и красавица, глаз не отвести, и целомудренна… – Замолчи, мама! – взвизгнула я. Чашка с остатками кофе выскользнула из моих дрожащих рук, и на белой скатерти расплылось отвратительное грязно-коричневое пятно. Она вздрогнула и недоуменно взглянула на меня. – Разве я сказала неправду? – протянула она, наконец, с расстроенным видом. – Что с тобой сегодня? Ты как будто с цепи сорвалась. – Ничего. Просто я плохо спала, и у меня гадкое настроение, – я встала и пошла за палочкой, чтобы убрать темные разводы с белой ткани. Мать продолжала вслух мечтать о несбыточном. – А еще тут уже который день пишут об этом итальянском синьоре… Забини, кажется… Ой, как было бы чудесно, если б он тебя одним только глазком увидел. Даю руку на отсечение, голову потерял бы… – она мечтательно закатила глаза. – Говорят, денег у него столько, что на десять Гринготтсов хватит. Представляешь, дочь, как отлично мы с тобой устроились бы! Этот итальяшка разодел бы тебя в шелка и бархат. С головы до ног драгоценностями увешал… – И ты готова, не моргнув глазом, выдать меня за любого старого козла, лишь бы у него водились деньги? – в голосе у меня начали закипать злые слезы. – Какой же он старый козел? – возмутилась мать. – Ему всего сорок четыре года. К тому же я слышала, что Алессандро Забини – очень привлекательный мужчина. – Для тебя любой хорош, если у него золота полно, – в отчаянии прошептала я и закрыла лицо руками. – Что будет со мной, тебе наплевать. – Замолчи, дуреха, – горячо отрезала мать. – Ты ничего не понимаешь. Нет ничего унизительнее для красивой и умной девушки, чем нищета, а с ним ты всегда будешь, как за каменной стеной. Пусть только кто-нибудь попробует после этого подступиться к тебе. Да это его золото от любых невзгод заслонит! В этот момент раздался звон колокольчика у входной двери в нашу квартиру. У меня отчего-то сжалось сердце. Я еще не знала, что меня ожидало, но внутренний голос подсказал мне, что в нашу халупу вряд ли кто станет ломиться с хорошими вестями ни свет, ни заря. Мать взглянула на меня, как на абсолютно несмышленую дурочку, и отправилась в прихожую, чтобы открыть дверь. – Миссис Голдсмит! – послышался за дверью гнусавый фальцет хозяина дома. – Тут к вам по делу господин Абраксас Малфой. У меня подогнулись ноги, а сердце сжалось так, что за грудиной разлилась глухая ноющая боль. Я уже знала, что это конец, «Так, Мария… Ступенька… Еще ступенька… Держи спину прямо. Ты же королева. Ты все равно королева. И не смотри на эту штуковину… Ни в коем случае не смотри… Боже, почему проклятое лезвие так сверкает? Глазам больно… Его что, специально начистили? Пусть, пусть так… Лучше ослепнуть и не видеть ничего и никого кругом». – Мама, – голос мой охрип от страха, – я пойду в свою комнату. При всем при этом я не могла сделать ни шагу, ноги не слушались меня, и каждый нерв в теле напрягся до предела, натянулся, точно тетива лука. Мать уже впустила в темную маленькую прихожую высокого человека с белыми, как снег, волосами, забранными сзади в хвост. Надо лбом у Малфоя-старшего красовались огромные залысины. Лицо напоминало восковую маску, настолько все эмоции, присущие любому смертному, застыли у него где-то глубоко внутри, запечатались в мышцы щек, высокие скулы, неподвижный узкий подбородок. На лице этом не читалось ничего, кроме фамильного высокомерия. Мантия на нем была строгая, но дорогая. Он, не обращая внимания на мать, уставился на меня злым, холодным и, в то же время, оценивающим взглядом. Я могла бы поклясться, что в серых глазах Абраксаса, окруженных сеточкой мелких морщинок, промелькнули знакомые, благодаря Люциусу, до тошноты неприятные искорки похоти и желания. Воистину, отец и сын походили друг на друга во всем. «Вот старый кобелина!» – мое подсознание опередило мой разум. – Мерлин великий, какая честь господин Малфой, – мать приторно-заискивающим голосочком привычно затянула раболепную песенку, без которой не обходилась ни одна редкая встреча с сильными мира сего – знатными и, главное, богатыми волшебниками. – Какими судьбами? Чем могу быть вам полезна? – Мне нужно срочно переговорить с вашей дочерью, мадам? – ледяным голосом отрезал Абраксас, не обращая внимания на ее блеяние. Подобострастный тон матери тотчас исчез. Она вопросительно и испуганно взглянула на меня, затем перевела взгляд на Малфоя. – Зачем вам понадобилась Далила, господин Малфой? – спросила она, стараясь придать голосу твердости. Это у нее получилось плохо: слова размазывались у нее в горле, налипали на него изнутри, точно слизь флоббер-червей. Видимо, матушка тоже почувствовала, что визит Абраксаса Малфоя оказался не к добру. – Неужели вы вообразили, что я воспылал к этой… девице неземной страстью, – отчеканил этот ужасный человек, не меняясь в лице ни на миг. – Поверьте, разговор предстоит серьезный. Итак, мадам, где мы можем побеседовать? – повторил он все тем же колким и безжизненным тоном. – Я должна знать, чего вы хотите от моей дочери, господин Малфой, – неожиданно твердо произнесла мать, выходя вперед и закрывая меня собой. – Не переживайте, мадам, вы непременно узнаете о своей дочери все, что вам до сих пор неведомо. И совсем скоро, может быть, даже сегодня. Только прежде мне необходимо прояснить у мисс кое-какие детали её пребывания в Малфой-мэноре вчера днем. – Что вы говорите? – вскинула голову мать, наступая на Абраксаса. – Какого пребывания? Да как вы смеете?! – Еще одно ваше слово или выпад в мою сторону, мадам, и вы пожалеете, что родились на свет, – прошипел Абраксас, делая шаг ей навстречу. – Если сейчас же, сию минуту, не начнется мой приватный разговор с мисс Голдсмит, я гарантирую вам серьезные неприятности по всем статьям. – Что вы такое говорите? – взвизгнув, повторила мать, озираясь в мою сторону так недоуменно, жалко и потерянно, что у меня сердце чуть не разорвалось от боли из-за её унижения перед этим извергом. – Далила, девочка, скажи что-нибудь… О каком еще твоем пребывании в Малфой-мэноре говорит этот человек? – Я не намерен больше ждать, – раздраженно провозгласил Абраксас. – Повторюсь лишь исключительно из чувства сострадания: вам, мисс Голдсмит, выйдет боком все, что вы устроили у меня в поместье. Тут ненависть, негодование и обостренное чувство справедливости, скрученные во мне до этого мгновения в тугой узел, вырвались на свободу: дольше удерживать в себе все эти чувства я не сумела бы при всем желании. – Я устроила?! Это я устроила! А вы не боитесь, господин Малфой, что я пойду в Аврорат и под Веритасерумом расскажу обо всем, что там произошло. Мало того, я и через Омут памяти могу всем честным людям показать, как предпочитает в отсутствие дорогого родителя забавляться наследник древнего чистокровного рода. – Да что вы говорите? – мне показалось, что в непроницаемые интонации Абраксаса закрались нотки беспокойства. – А вы уверены в том, что вас будут слушать? – он бесцеремонно отстранил мою мать назад и двинулся в мою сторону. – Вы, разумеется, не пожалеете денег, чтобы заткнуть уши судьям из Визенгамота и отмазать сыночка от Азкабана… – Зачем же тратиться попусту. Просто сейчас довершу то, что не успел сделать болван Люциус – сотру вам память, – он резко выхватил из трости фамильную палочку и уже занес ее надо мной, да видно позабыл, что моя мать, стоявшая у него за спиной – чистокровная ведьма из древнего иберского магического клана. Мало кто представлял себе, на что способна Исабель Бильбилис. Один взмах, невербальный Экспеллиармус – и его палочка мгновенно очутилась в руке моей матери. Она не собиралась давать дорогому гостю никакой передышки. Еще один взмах, невербальное Инкарцеро – и лорд Абраксас Малфой, скрученный крепкими веревками, свалился на пол с гулким стуком. Сердце мое стучало, как сумасшедшее. Я подскочила к матери. – Мама, – прошептала я ей на ухо, чтобы папаша проклятого Люциуса не расслышал меня и не успел поставить окклюментный блок, – прошу тебя, ты же превосходный легиллимент… Узнай, что он хотел от меня… Пожалуйста! – Хорошо, – губы матери коснулись моего уха, – только у меня одно условие: после того, как я сотру ему память, ты расскажешь мне все, как есть. И не вздумай ничего сочинять или пытаться утаить даже самую малость. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы понять, что ты мне лжешь или чего-то не договариваешь. Tenga esto en cuenta.* Тон её не допускал никаких возражений. Я обреченно кивнула, в ужасе представив мамину реакцию на все, случившееся со мной вчера, но все ее крики, проклятия, угрозы и причитания – мелочь по сравнению с тем, что могло бы тут произойти полминуты назад. Я должна помнить обо всем, что со мной сделал Люциус Малфой… Помнить для того, чтобы отомстить. ______________________________ Tenga esto en cuenta* – имей это в виду (исп.)