Graveyard shift (Ночная смена)

I’m not living I’m just killing time Your tiny hands Your crazy kitten smile Just, don’t leave Don’t leave And true love waits In haunted attics And true love lives On lollipops and crisps © Radiohead «True Love Waits»

— Давай, мать твою, руку, — хрипит Дэнни. — Ебаный ты придурок, давай руку! Брент висит над растрескавшимся асфальтом на высоте футов сорок. Он бы и рад выполнить требование Дэнни, да вот только никак не может заставить себя разжать пальцы, в последний момент намертво вцепившиеся в проржавевшие крепления пожарной лестницы, когда обломилась сама лестница. На уроках физкультуры ему никак не удавалось подтянуться больше трех раз, но тут — намертво вцепился и висит, что еще остается. — Сраный дохляк, — Дэнни едва не ревет от злости, — дай руку, вместе же свалимся! Брент зажмуривается и протягивает руку, старательно не думая о пропасти под его болтающимися ногами. Дэнни, передумав, руку игнорирует, вместо этого хватает за куртку, за капюшон, тянет изо всех сил, и вот, наконец, подбородок Брента — над краем крыши, обе руки тоже за этот край держатся, и все уже не так и плохо. Дэнни, пыхтящий как после марафонской дистанции, вытягивается на краю крыши. — Дальше сам залезай, я рук не чувствую совсем. Брент кое-как, неуклюже корячась, закидывает ногу на край крыши и, издавая совсем уж предсмертные стоны, забирается на нее. — Ну и что ты хотел мне тут показать? — интересуется Дэнни, отдышавшись. — Между прочим, пожарная лестница обвалилась под твоей жирной задницей, Эбботт, как мы спустимся? — Как-нибудь да слезем, — отмахивается Брент. — Ты что, в школе не учился? Тут же дохрена ходов. И сторожей никаких. Так вот. Это школа, в которой учился мой отец. С этой самой крыши он навернулся в выпускном классе. Повезло, что остался жив и в коляску не сел. Ему предлагали стипендию в колледже, играл бы за их футбольную команду. — Тогда я должен был бы отвести тебя в участок, где работал мой папаша. Я же правильно понял — именно тут он изгадил себе жизнь? — Если у меня когда-нибудь будут дети, что сомнительно, отведу их в тот зоопарк. Только подумай: я мог бы уже торчать в колледже. Изучать что-нибудь. К сорока годам стать жирным. Играть в гольф и все такое. — Зато вспомни, как мы таскали баллоны с кислотой. Разве тебе не было весело? — Определенно. Каждый день бы так развлекался. Не знаю, как насчет тебя, но вот меня, кажется, док готов вышвырнуть в любой момент. — Я так не думаю, — спокойно отвечает Дэнни. — У него на тебя планы, Эбботт. Ты ведь от него просто так не уйдешь. — Спасибо, утешил. — А тебе ведь не надо, чтобы тебя утешали. Брент обнаруживает, что сидит прямо в большом пятне засохшего голубиного дерьма. Поспешно перебирается на участок почище. Дэнни роется в карманах куртки, затем — штанов, снова — куртки, и, наконец, извлекает на свет сильно помятый, но вполне годный к употреблению косяк. — Представь, что ты уже в колледже, Эбботт. Брент затягивается. Травку он курил только в обществе Дэнни. Сегодня — во второй раз в жизни. Как потом слезать с крыши? Да насрать! В прошлую среду в отсутствие дока они приехали в мастерскую, тогда Брент впервые и попробовал курить траву, а потом гоняли по громадному пустому цеху на автопогрузчиках. Закладывая виражи на неповоротливом транспортном средстве, получая тычок в зад или в бочину от погрузчика Дэнни, Брент визгливо ржал над всем, что только приходило в голову, особенно его радовали слова «мясоперерабатывающий завод», но, сколько он ни пытался сказать это вслух, и погромче, получалось нечто бессвязное, отчего он ржал еще сильнее. Дэнни орал свое. «Консервы», кажется. Вполне достойная замена вечеринкам в кампусе. Разлегшись на крыше, они разговаривают, и Бренту кажется: кормят друг друга случайными кусками собственных жизней, от угощения отказываться не принято, но можно тайком сплюнуть под стол. Но Брент почти каждый кусок заглатывает едва прожеванным. — Я хочу, чтобы ты кое-что мне обещал. — И что? — Если эта вшивая работенка приведет к тому, что я внезапно сыграю в ящик, а рядом будешь только ты, — говорит Дэнни, приподнимаясь на локте, заглядывая ему в лицо, — то я хочу знать, что ты это сделаешь. — Да что угодно, — улыбается во весь рот Брент. В данный момент ему очень даже легко и весело. — Первое. Когда я умру, вернее, если…в общем, мать ничего не должна знать. Ты будешь ей писать. Или звонить. Как будто это я. — Но зачем? — Она полгода ждала, когда найдут отца. И еще. Ты придешь за моими вещами. Как будто я собрался свалить из города. Заберешь их все. Если она будет дома в этот момент, обещай, что у тебя на нее не встанет, даже если она опять будет шляться по дому в незастегнутом халате. — Обещаю. Правда, я ни разу ее не видел, но все равно обещаю. — Ты обещаешь, что соберешь мои вещи и уйдешь, хлопнув дверью, чтобы она подумала, что я больше никогда не вернусь. Ты обещаешь, что устоишь перед искушением спихнуть ее, пьяную, с лестницы, а потом усадить в свою машину вместе с моим трупом, поджечь и столкнуть с обрыва, как будто это вы с мамашей умерли. А с мертвых — какой спрос? Так вот, ты этого не сделаешь. Я не стану трахать твою мать, мать твою, Мэттьюс, и не спущу с обрыва свою тачку, да, конечно, я обязуюсь. — Не сделаю, — отвечает Брент, с интересом ожидая продолжения. — Вот только — почему ты вообще заговорил об этом? Дэнни медлит с ответом. Ему вообще нравится, когда Брент в нетерпении или бесится. Тебе это полезно, говорит он в таких случаях. У тебя накопилось. Это как спермотоксикоз. Эй, чего покраснел? Ты всю жизнь был говном, которое никак не утонет, хотя пытались утопить сколько раз. Брент пялится на Дэнни, совсем уже не скрываясь. Плевать. Если что, можно сказать, что просто укурился. И это не будет такой уж наглой ложью. Глаза у Дэнни светло-голубые, круглые, чем-то похожие на пуговичные глаза игрушек; так же блестят на солнце, и левый угол рта кривится, вот-вот выдаст очередной подкол. Брент никогда не чувствовал себя свободно с теми, кто знал, что с ним случилось. Или знал, что он представлял из себя в детстве и сколько раз бывал бит или сунут полуголым в девчачий душ. Дэнни — исключение. Не дождавшись от него хоть какого ответа, Брент задает еще один вопрос: — А если я сыграю в ящик, сделаешь ли ты для меня то же самое, а? *** — Ты только представь, Эбботт, как бы мы работали одни. — И что, ты бы правда стал этим заниматься? — Да нахрен надо. Но ты представь. Напряги свой маленький мозг. — Думаю, нам понадобилось бы подходящее место. Ну, база. Как у нас. Мастерская. — Так, а еще? — Место бы найти. Ну, а подопытных на наш век хватит. — Ага, место. Ну так что, поищем? Это вообще полный дурдом, но Брент соглашается. Выезжают они с утра. На работу к восьми, а от дока так давно не было никаких заданий, что он потихоньку снова начал брать вечерние смены. *** Раньше Брент и не догадывался, а точнее — не задумывался, и не удивлялся, сколько у самой черты города заброшенных зданий. Да, вздумай они с Мэттьюсом и впрямь открыть свою лавочку, проблем с базой не возникло бы. Машина едва не скребет брюхом по пожухшей траве, торчащей прямо посреди дороги. Кое-где выросли даже кусты. Брент и Дэнни оставляют машину и идут дальше пешком. Прогулка получается в высшей степени познавательная. Как два заправских агента по недвижимости, они бродят по вымершему кварталу, обсуждая преимущества и недостатки домов и домишек, мимо которых проходят. — Как, но здесь гараж только на одну машину! — Есть ли бассейн? — Что за соседи, приличные ли люди? Интересно, когда опустел этот квартал? На улице ни единой живой души. Просто какой-то пейзаж из фильмов про зомби-апокалипсис. Даже мусора толком не видно. Нет и бродячих собак. — Мисс, давайте посмотрим вот этот дом, — говорит Дэнни. — Я должен убедиться, что в нем есть шесть спален и собачья конура для моей тещи. — Давайте посмотрим, — соглашается Брент. — Здесь также прекрасный зимний сад и просторная гостиная, которая идеально подойдет начинающим свингерам. В подвале вы найдете чудесный набор крюков и цепей. А, блин, Мэттьюс, давай зайдем уже, дождь начинается, а до машины полчаса пилить. — Мне просто не терпится увидеть гостиную, подходящую для начинающих свингеров. А ты извращенец, Эбботт, я-то думал, ты так, отличник, дрочила-мученик. Ладно, заходим. Они устраивают экскурсию по дому. Окна, от грязи полуослепшие. Естественно, никаких шести спален там нет, только три. Брент и Дэнни спускаются в подвал. Не то чтобы на самом деле в поисках коллекции крюков и цепей. И видят там то, что заставляет Брента кинуться прочь, не разбирая дороги, и по пути сшибить более легкого Дэнни. — Только не вздумай здесь наблевать, — строго говорит ему Дэнни, сам бледно-зеленый. — Даже если это все случилось хрен знает когда, не вздумай! Не хватало оставить тут свои следы. Брент все-таки не удерживается и склоняется над растрескавшимся пустым цветочным горшком. Выполаскивает его неслабо. Все-таки это… это… Он не блевал, когда Истона распополамило. Даже специально смотрел. Понимал, что такое можно увидеть только раз в жизни. В первой же из заваленных всякой гниющей рухлядью подвальных комнат — труп. Как в кино. В долбаном молчании, мать их, ягнят. Как в… Судя по состоянию, давности этак годичной. Если эксперты из сериалов про копов не заливают, конечно, или если его не обманывает зрение. Грызуны тут изрядно попировали. Когда-то женщина (скорее всего, женщина, так они оба, не сговариваясь, подумали из-за длинных свалявшихся волос) была посажена на цепь. На шее у мертвеца ошейник. Цепь вделана в стену. В дальнем углу комнаты ржавеют треножник для камеры и разложенные на столе инструменты вроде хирургических. Обе ноги у мертвеца когда-то были ампутированы по середину бедра. Грызунам так не суметь. Они ведь даже мелкие косточки пальцев рук не все осилили. Потом они с Дэнни бегут сквозь пелену дождя к машине, матеря друг друга на чем свет стоит. Брент тащит с собой, прижимая к груди, как младенца, цветочный горшок со своей блевотиной, избавляется от него только после окрика Дэнни, останавливается напротив очередного двухэтажного обиталища крыс и призраков, и зашвыривает куда-то за забор, слышит звук бьющегося стекла. Бежит дальше, понукаемый Дэнни. Все-таки дыхалка у него неплохая. Мэттьюс вон уже три раза останавливался, упершись руками в коленки, и заявлял, что никуда не пойдет, лучше прямо тут сдохнет, а Брент только слегка запыхался. Может, это оттого, что стаж курильщика у него — и на год не потянет. А еще в одной из школ он как-то глупость имел играть в духовом оркестре, за что заработал прозвище «рабочая глотка» и как-то раз почти нарвался на проверку истинности этого самого прозвища. До машины они добираются промокшие до нитки. — Ты видел? — Да, блядь, я видел. И нюхал. Как будто нажрался этого сраного воздуха. Чтоб я такое еще раз увидел! — Что делать будем? — Я бы позвонил копам, — хмуро отвечает Дэнни. — Кто бы это ни сделал…если ты против, скажи сразу. — Я не против. Мы должны…ну, понимаешь, ей должны. Найдем какую-нибудь будку, позвоним и свалим оттуда прямо сразу. Ты улицу-то запомнил? — Запомнил. А ты дом запомнил? — Запомнил. Память хорошая на числа. — А все остальное и так запомнится. Давай, лезь в тачку, пора. Хочешь пневмонию схватить? Брент покорно забирается внутрь, выжимает промокшие волосы куда-то себе за шиворот. Шарит на заднем сиденье, зная, что Дэнни зашвырнул туда фляжку джина или виски, или что там удалось реквизировать у его мамаши. — Эй, ты куда продукт переводишь? — Дэнни отвлекается от поиска ключей, которые умудрился выронить, как только шлепнулся на сиденье. Срочно надо прополоскать рот. — Да отъебись ты, — бросает Брент, сплевывая в открытое окно. — Больше нечем. А ты за рулем, пить все равно нельзя. Дэнни укоризненно смотрит на него. — Ну что, продезинфицировался? Воняешь как винная лавка. — Все лучше, чем помойка. Я там едва в штаны не навалил. Им не так уж и долго приходится кружить по пригороду в поисках работающей телефонной будки, возле которой никого бы не было. К счастью, дождь разогнал народ по домам и кабакам, и даже окна заставил закрыть. Вроде им удается остаться незамеченными. Среагируют ли копы — уже не их дело. Через полчаса Дэнни высаживает Брента у его дома. Зачем-то тоже вылезает из машины и идет за ним в подъезд. — Эй, ну… пока, что ли? — Звони, если что, — бурчит Брент, сам не зная, чего ему больше хочется в этот момент. Может быть, вот чего: никаких и никогда звонков ни от дока, ни от Дэнни, никаких игр, тайн, ловушек и прочего дерьма. — Звони, — повторяет. — И ты. Брент еще раз говорит «спасибо» погоде, заставившей всех разбежаться по углам и захлопнуть окна. Хорошо, что он извел весь запас из фляжки на полоскание рта, а потом нашел в заднем кармане штанов завалявшуюся там жвачку. Мятная, мать ее, свежесть. А катись оно все к ебаной матери. Раз, два, три, считает Брент про себя. Так он привык делать с самого детства, когда приходилось отдирать присохшие бинты или отклеивать пластырь, спасибо школе, опыт у него в этом деле более чем обширный. В сдирании бинтов, да. Но только не в поцелуях. На счет три Брент прикрывает глаза, одновременно хватая Дэнни за куртку на груди и притягивая его к себе, немного наклоняется, и поспешно тычется губами куда-то между подбородком и ухом Мэттьюса. Кожа у того совсем холодная, но только в самый первый миг. И пальцы тоже просто ледяные. Брент ждет, что сейчас получит по роже или по яйцам, или и то, и другое, потому что у Дэнни, хоть тот и мельче ростом, опыт в драках имеется, но ничего такого не происходит. Опыт у Дэнни имеется не только в драках, это уж точно. Губы у него теплые и нежные, как, наверное, у девчонок, и целоваться этот Мэттьюс, определенно, умеет. Кожа у него на шее — прохладная, волосы на затылке — мягкие, неожиданно мягкие, Брент запускает в них пальцы — вначале робко, чтобы просто проверить свою догадку, потом снова. А на вид — жесткие, как пружины. Ну надо же. Неужели он тоже хочет… Закуток у почтовых ящиков в многоквартирном доме — не лучшее место для таких штучек. Оторвавшись друг от друга, они тяжело дышат. — Эбботт, это было внезапно, — Дэнни ржет. Вовсе не недовольно, впрочем. — Что это вдруг тебе стукнуло в голову? — Вид смерти вызывает в людях желание почувствовать, что они еще живы, — выдает Брент, не зная, куда глаза прятать. — Я про это читал. — Господи Боже, — отвечает Дэнни. — Читал он. В таком случае, мы друг друга должны были до смерти затрахать. Если тебе мало будет утренней дрочки, обращайся. У каждого своя манера паразитом поселяться в другом. У Дэнни: залихватская, нахальная, локтем в бок, или прямо в живот, удар в зубы из-за угла, без всяких там объяснений причин и долгих разговоров; Дэниел Мэттьюс, в отличие от него, каждую секунду проживает по-настоящему, а не просто тратит время в ожидании, что все когда-нибудь образуется, желательно без его непосредственного участия. Он, Брент, хотел бы проникнуть в жизнь Дэнни, просочиться, как лекарство в вену — по трубочке капельницы, крохотными дозами, осторожно, с оглядкой, как давно привык все делать, Дэнни же на мелочи не разменивается. Брент бегом преодолевает ступеньки, ведущие к лифту. *** Он все-таки умудрился простудиться. Работу придется пропустить. Сраный термометр выдает то, что Брент и так знает. Лоб весь в испарине, одновременно холодно, хочется залезть под одеяло прямо в одежде и не вылезать никогда, и жарко, голова как чужая. Мать так устает в своей больнице, не будить же ее из-за такой ерунды. Он сам приучил ее не беспокоиться, в смысле не искать его, если вдруг ночью ему понадобится срочно уехать. Таковы были условия, на которые они оба когда-то согласились, стоя над дымящимися внутренностями Истона. Брент никак не может уснуть, ворочается, пока простыня не свивается в жгут. Стоит только закрыть глаза: полуразложившаяся женщина с ампутированными ногами бросается на него из темноты, лая и рыча, как собака. Пошарив рукой рядом с кроватью, под грудой смятых шмоток Брент откапывает телефон. Нужно позвонить Дэнни. Пусть уж тогда половина бессонной ночи достанется ему. — Приезжай, какие вопросы, — говорит Дэнни. — Мамаша все равно в отрубе. Брент выходит из квартиры, стараясь ничем не громыхнуть. Тщательно запирает дверь. С таким замком Дэнни справился бы очень быстро. Он бы и сам хотел научиться, но Дэнни говорит, что большего болвана в этом ремесле он еще не видал. Что Брент Эбботт совершенно безнадежен. Без вариантов. У самого Мэттьюса пальцы очень ловкие. В школе он был довольно успешным шулером и, по собственному признанию, таскал у матери крем для увядающей кожи век — мазать подушечки пальцев, чтобы те лучше распознавали крап на картах. Черт, да он этим… «для увядающей…», по ходу, и губы мажет. По ночным пустым улицам Брент добирается быстро, и даже умудряется не заблудиться в незнакомом районе. Дэнни уже ждет, стоя на пороге, за спиной — светлый прямоугольник дверного проема, terra incognita. В критические моменты Брента всегда пробирает на всякую заумную поебень, может, именно из-за этого его так не любили в школе (в школах), может быть, просто лицо надо было попроще делать. Сейчас в его голове: улица в час пик. Затор из пыльных афоризмов. Terra incognita, ну надо же. Неразбериха, шум и суета. Как всегда, если честно. — Смотри, — Дэнни машет рукой в сторону гостиной. Брент осторожно всовывает голову в дверь. Миссис Мэттьюс полулежит на диване. На ней какое-то полураспахнутое атласное одеяние. Разум Брента зачем-то пытается выудить из своих темных глубин название чертова прикида. Никак не получается. То ли пеньюар, то ли кимоно. Совсем никакой разницы, ага. — И вот так каждый раз, стоит мне куда-то уйти. Хоть до утра, хоть до полудня, — сидит и ждет меня. Лучше бы отца так ждала. А это нам и самим пригодится, тебе и так много, — шепчет Дэнни, аккуратно вынимая из расслабленных пальцев матери ополовиненную бутылку виски. — Пошли, Эбботт, будем тебя лечить. Давай, дуй на второй этаж. — Я тут кое-что откопал в аптечке, — Дэнни указывает на рассыпанные по кровати упаковки таблеток. — Некоторые подойдут. Да проходи, что застрял? Брент переступает порог и с любопытством оглядывается. Друзей у него никогда не было, родных и двоюродных братьев — тоже, так что оказаться в комнате кого-то одного с ним возраста для Брента новость. Бардак, конечно, страшнейший. У него самого (сравнительно) — полнейшая стерильность. Все очень даже просто: когда надо о чем-то подумать, Брент до полного охренения занимается уборкой. Неважно, чего: своей комнаты, кухни, или квартиры в целом. Помогает поставить мозги на место. Это все очень кстати. И не только потому, что его мозги в последнее время часто нуждаются в том, чтобы их на место ставили. А еще и потому, что после смерти отца матери перестало хватать денег на помощницу по хозяйству. — Садись, — Дэнни с размаху плюхается на кровать и хлопает по одеялу рядом с собой. — Будем играть в доктора. Брент садится на пол рядом с кроватью. В доктора, так в доктора. — В Гордона, что ли? — спрашивает, силясь выдавить хихиканье. — Тогда давай я тебе ногу отпилю. Дэнни ржет над его идиотской шуткой. — Вот, я нашел тут кое-что. «Таблетки для рассасывания»… Брент чувствует, что краснеет. Или это просто температура резко скакнула вверх? — Смотри, она одна тут… оп! — Дэнни закидывает таблетку себе в рот. — Иди и возьми. Бренту остается только принять правила игры. За ногу он стягивает Дэнни с кровати. Вместе с одеялом. Второй в жизни поцелуй Брента проходит куда как успешнее. Таблетку, правда, он не рассасывает, а глотает. Задрав на Дэнни футболку, шарит по животу того, такому же впалому, как его собственный, по ребрам, таким же торчащим, как будто пытается найти кнопку обратной перемотки. Чтобы не быть здесь и не делать то, что сейчас делает. Не потому, что не хочет этого — делать и быть. Хочет. Еще как, черт подери, хочет. Ставшие тесными джинсы подтверждают. Брент просто не знает, как. Опыта никакого. В предпоследнем классе его затащили в туалет и заставили встать на колени. Он, в принципе, знал, что будет дальше, и знал, что никак не отвертится, особенно когда к щеке приставили нож, но повезло тогда, его мучители забыли выставить пост возле дверей, и в сортир влезли какие-то малолетки, и Брент тогда, воспользовавшись суматохой, просто сбежал. Вот и все познания. Подсознание запускает саундтрек к ужастику. Обрывающиеся скрипичные партии, детские голоса, распевающие считалочку вперемешку с неудобоваримой латынью, хлопанье дверей. В общем, он влип. В общем, ему пиздец. В общем, привычное состояние. Теперь Брент еще прочнее вшит в эту ситуацию. Грубыми стежками через край. Так зашивают трупы после вскрытий, когда у судебных медиков и копов больше не остается никаких вопросов. А какие тут могут быть еще вопросы? Ну вот, к примеру, какие. — Ты уже делал это для кого-нибудь? — шепот Дэнни где-то в районе его ключицы. — А тебе кто-нибудь? В ответ Брент выдает нечто неразборчивое. — Понятно. Значит, всегда только «помоги себе сам». А что если вот так… Брент понимает, что зажиматься глупо, отступать некуда, жребий брошен, Рубикон перейден, все мосты сожжены и еще двадцать пять подобных выражений; как всегда не вовремя и не к месту вспоминаются, ему страшно, невыносимо стыдно своей неопытности, а еще страшно того, что ему не стыдно проделывать это все с парнем. Да, в башке и впрямь — улица в час пик. — Давай, — выдыхает Брент. Слово это — пуганое, зажмурившееся, вжавшее голову в плечи, — таким он сам всегда и жил. И тут только, мучительно медленно, как будто и вправду ждал его согласия, нарочито медленно, чтобы поддразнить, Дэнни тянет вниз «собачку» на его ширинке. Да, это совсем не то, что собственная рука. Брент даже как-то пробовал дрочить, предварительно подержав руку поднятой, чтобы от нее отлила кровь и рука онемела, чтобы казалось, что трогает кто-то другой, но все равно получалось совсем не то. Запитые алкоголем таблетки уже дали ему по мозгам, Брент сам себе кажется крутым и смелым, такие ничего не стесняются, да какое там — лицо горит, лоб, щеки, а и наплевать… Дэнни возит губами по его шее, кудрявые волосы смешно щекочут Бренту подбородок, он жмурится, запрокидывает голову, под веками — буйство красного, эта долбаная лампа под потолком. Прикончи меня, или просто заставь кончить, отпусти меня, освободи. Закрыв глаза, видишь то, что видел бы с открытыми. Я вижу тебя, Дэн, вижу страшенный бардак в комнате, кучу наших шмоток на полу, кусок темного неба в окне. Брент закусывает губу, когда кончает. Не хватало только разбудить миссис Мэттьюс. — Ну вот и все, — довольно ухмыляется Дэнни, ища, обо что бы обтереть пальцы. Брент натягивает трусы и джинсы, думает, как бы пробраться в ванную, удобно ли это сейчас? — Судя по твоей роже, ты только что отрыл в памяти учебник по этикету. Прилично ли спрашивать, где сортир, и всякое такое. Брент бы и спросил, где сортир. Пошел бы туда и, возможно, да что уж там — точно, — продолжил бы. Надо было что-то ответить. — Я подумал… ну… а ты? Дэнни корчит гримасу, похожий на зевающего во всю пасть кота. — Думал, уже и не дождусь. И шепчет Бренту в самое ухо: — Мной займется профи в дрочке, да-а? *** «Вчера» и «завтра» на цыпочках сваливают. Остается только «сейчас». Дэнни спит на спине, вытянув руки вдоль тела, интересно, всегда ли он так? Брент сворачивается в клубок и подпирает спиной бок Дэнни, тот ворчит во сне — недовольно, обиженно, тогда Брент слегка отодвигается, переворачивается так, чтобы лежать к Дэнни лицом, но не касаться его, с любопытством наблюдает. Впервые он может посмотреть, как спит другой живой человек, и происходит это не в больнице. Брент осторожно берет руку Дэнни в свою. А хочется — вцепиться изо всех сил. Вспомнишь ли ты обо мне, когда все закончится? Брент сам не знает, что подразумевается под этим «все». Но у любой истории есть начало, середина и финал. Интересно, сколько нам осталось. Может, следует выжать все возможное именно из этого дня. Из этой ночи. Которая, ха-ха, может стать последней. Каждый миг рискует стать последним. В любой сраный момент. Брент прислушивается к таким незнакомым звукам. К чужому дыханию рядом. Подобрав с полу одеяло, накидывает его на Дэнни и укрывается сам. Сжавшись в комок, забирается под одеяло целиком. Свет они не погасили. Весь их мир на двоих — здесь, сейчас, они лежат как слепые котята в коробке. Не надо ни о чем думать, никуда не надо спешить, рядом — теплый бок кого-то очень на тебя похожего. Все проблемы, как правило, начинаются, когда открываешь глаза и из гнезда вылезаешь, никто не любит тех, кто слишком уж высовывается, но все это — уже утром, а пока, дорогие проблемы, пошли вы в жопу. *** — Этот придурок что, сдох? — спрашивает Дэнни. Вроде чисто по-деловому, но Бренту в его голосе слышится паника. И — нет, ни фига, ничего ему не показалось. — Вряд ли. Разве только у него аллергия какая-нибудь. Брент старается говорить спокойно, но ему тоже страшно. Так, наверное, в убийц и превращаются. Окончательно, в смысле. Когда остановиться уже нельзя, только вперед — а там, впереди, труп на трупе. Ему только в следующем году девятнадцать, он не состоял в ни какой банде отморозков, парни из которых дырявить друг друга начинают лет с тринадцати, если не с десяти, но тем не менее Брент тоже мог бы представить неплохое такое портфолио из мертвецов. А когда-то он и не думал, что можно будет написать такое: сначала — «Брент Эбботт», а потом «убил», и следом — еще имя кого-то, кого он знать не знает. День ничем не выделялся среди прочих. Отработал смену. Чаевые вышли очень даже ничего. Никто не подсунул ему под дверь дохлую кошку, а в почтовый ящик — отрезанное ухо. Никто не наговорил на ответчик: «Не вздумай путаться с Дэниелом Мэттьюсом, потому что склонность к пиздецу передается половым путем». Ни вины. Ни сожаления. Ни жалости. Только страх перед наказанием. Увы, они с Дэнни обычные люди. Вот именно — как все. Потому что кто угодно мог бы оказаться на их месте. Спятить (а Брент уверен, что именно это с ними и произошло) оказывается не так и страшно, если прямо здесь и сейчас есть кто-то с похожей проблемой. Он вспоминает, что однажды уже об этом думал, очень давно, кажется, в тот самый день, когда Дэнни дал ему совет не дергаться и принимать все просто как работу, только вот тогда не обрадовался, что, мол, нашелся еще один бедный сиротка, влипший в уголовное дерьмо; ну, а теперь совсем другое дело. — А это вообще кто? — Брент садится на корточки рядом с лежащим в отрубе мужиком и, стянув с руки перчатку, пытается отыскать на шее того пульс. — Какой-нибудь торговец наркотой или любитель показывать свой конец, пробравшись в детский сад? — Тебе не все равно? — Мне? Да так, на поржать. Телевизионщики пищат себе — каждая жертва связана со старикашкой Крамером. Ему, что ли, этот козлина свой конец показывал? Дэнни закатывает глаза. Потом, не в силах сдерживаться, ржет. — Ага. Наверное, Сидни была кассиршей в ближайшем к дому Крамера супермаркете. А ее хахаль переехал своей газонокосилкой его любимую болонку. — Пульс есть, — говорит Брент. — Давай грузить его, что ли. Тут до него доходит — про газонокосилку. — Ну точно, ты прав, Мэттьюс. Это просто такая страшная месть.