Graveyard shift (Ночная смена)

Many's the time I ran with you down The rainy roads of our old town Many the lives we lived in each day And buried altogether Don't laugh at me Don't look away © Keane «Bedshaped»

Лето: воспаленная кровоточащая язва, с которой постоянно тянет сковырнуть зажившую корочку. На улицах плавится асфальт. Они сидят в кухне. Бренту не верится, что еще пару часов назад он вывалил на пол половину содержимого шкафа, чтобы одеться во все черное, как киношный злодей, а потом еще долго искал подходящие перчатки. Внутри у него полнейший кавардак, но он старается держаться хладнокровно, не показывать же, что ты в панике, при этом Мэттьюсе, который, определенно, по крайней мере на вид, очень даже крут. Они как (ха-ха!) два шпиона на вражеской территории, которые должны выполнить свою миссию — только хрен знает, зачем. Хватит и того, что знают — как. — Ты зачем полез в кухонный шкаф? Жрать, что ли, захотел, Эбботт? Эбботт! Дэниел Мэттьюс отлепляется от стола и, сделав всего два шага по тесной кухне, берет Брента за плечо. Тот дергается и оглядывается. Тут только Дэнни замечает в его ушах крохотные наушники. — Я с тобой разговариваю, уродец! Не вздумай отпечатков понаставить! Не вынимая наушников, Брент сует обе ладони прямо в нос Дэнни и демонстрирует, что по-прежнему в перчатках. — Я. Спрашиваю. Какого. Хера. Какого хера ты полез в этот долбаный шкаф? И что за нудятину ты слушаешь? — прежде чем Брент успевает отшатнуться, Дэнни вытаскивает одну из «ракушек» из его уха и сует в свое. — Этот тип воет, как будто ему прищемили дверью что-то жизненно важное. Брент пожимает плечами. Действительно, никто в его классе, ни в одном, такого не слушал. «Я — кролик, застывший в свете фар твоей машины, Пригородный христианин…» (1) Старье, просто потому, что появилось, когда они были еще сопляками. Сраные времена динозавров на Земле. И — почему-то только сейчас, впервые, — эта мысль. А смогу я вернуться в свою обычную жизнь? Хотя бы когда-нибудь? — Да так. А в шкаф я полез посмотреть, как они живут. Любопытно же. — В шкафу как живут? — передразнивает его Дэнни. — Ты все равно не поймешь. — Куда мне. Зато у тебя мозгов полный таз, психолог сраный, — Дэнни с силой тычет наушником в ухо Бренту. — Слушай свою нудятину дальше, — старательно растягивая рот, чтобы этот долговязый мудила уж наверняка его понял сквозь чертов тоскливый вой, выговаривает он. Когда Бренту надоедает изучать кухню, когда композиция заканчивается и сменяется другой, он вынимает наушники, снова садится рядом с Дэнни и примирительно улыбается. — Ты дебил, Эбботт, — уже без всякой злости сообщает Дэнни. — А если бы ты еще какого-нибудь чертова Баха слушал, я бы решил, что ты вообще полный маньяк. — У меня и Бах есть, — ощерившись и протянув в сторону Дэнни руки со скрюченными пальцами, говорит Брент. — Хочешь послушать, или сразу пойдем в подвал и я там тебя быстренько расчленю? Через несколько минут (или часов, это уж как получится) сюда придут двое, которых он и Мэттьюс должны будут упаковать как животных на убой и отвезти… ну, собственно, тоже — скорее всего, именно на убой. А они тут стебутся почем зря. Смещенное поведение, вспоминает Брент. Или как там его? Просто защитная реакция организма, вроде смеха на похоронах. Да еще и хочется друг перед другом покруче выглядеть. Еще одна защитная реакция. Все представляется таким нереальным, будто сутки сидел за компом, не вылезая из игры, а потом бац — и на грешную Землю, моргаешь раз, другой — а нет, показалось, игра все продолжается, все не по-настоящему, можно делать что угодно. — «Быстренько» у тебя не получится, Эбботт, потому что ты слабак, пару раз топор поднимешь — и «ой, мне надо отдохну-у-уть». *** — Сидни приходит в одиннадцать, если во вторую смену работает, — информирует Дэнни. — Или в три, если начинает с утра. А этот ее хуила то болтается неизвестно где, то торчит все время дома. — Не работает, что ли? «У моей подружки есть бойфренд, и она ненавидит этого козла» (2), так, что ли? — Ага. Опять старье. Но да, прям краткое содержание. Получает пособие. Сегодня как раз за ним отправился. Получит и тащит домой, оставляет, чтобы не спер никто из дружков. А потом в кабак. — Знать бы еще, кто первым вернется. — Спорю, что Сидни. — Мда. Хорошо бы. — Да не трясись ты. — Я не трясусь. А у тебя как будто уже опыт есть. — Есть, — спокойно отвечает Дэнни. — Помнишь мисс Дженкинс? Когда она выскочила из своей клетки, я ее ждал. Едва не прибила меня, пока наконец не удалось ее усыпить. Голыми руками меня чуть не уделала, представь. Если бы не маска, я остался бы без глаз и без скальпа. Да и яйца еле уберег. Так что ты особо не радуйся, если первой придет Сидни. — Спасибо, — серьезно говорит Брент. — За мисс Дженкинс. Но что-то мы слишком тут засиделись. Ты точно ничего не перепутал? Может, мы сейчас торчим не в той кухне? Или они вообще сегодня домой не явятся? — Да пошел ты, Эбботт, — отзывается Дэнни. Но все же лезет в задний карман и достает сложенный вчетверо листок. — На, подавись! Брент еле успевает увернуться от летящего в лицо бумажного комка. Увернуться, но не поймать. Записка падает на пол. — Руки у тебя такие же дырявые, как твоя дурацкая башка. Брент поднимает скомканную записку, разворачивает, прочитав, снова комкает. Та еще теплая. Подумав, куда пристроить бумажку, не оставлять же здесь, не в мусор же бросать, прячет в собственный карман. — Тепленькая, прямо из-под моей несравненной задницы! — комментирует Дэнни со своего места. — Специально для тебя приготовил. *** Дэнни как в воду глядел: справиться с пьяненьким мужиком оказалось куда проще, чем с отчаянно отбивавшейся Сидни. — Повезло хоть, что не нарвались на одну из этих крутых теток, которые могут ногой засветить в ухо, как в кино. — Я тебе самому ногой засвечу в ухо, Эбботт, если не заткнешься. И в брюхо. И по яйцам, чтоб не болтал. Этого Мэттьюса так легко вывести из себя. — Яйцами чтоб не болтал? Хорошо, что этот мужик не особо толстый. У меня сейчас руки отвалятся. — Осторожнее, ступеньки… — Всего две осталось. Во-от так. Давай, кладем пока на сраный газон. Я сдох совсем. — Кого в багажник, кого на заднее? — Его, — Дэнни толкает мужчину носком ботинка, — в багажник. Ее — на заднее. Погоди, дай руки и ноги на всякий случай замотаю. Дэнни вынимает из почти пустого, слава Богу (еще вчера там красовалась внушительная куча мусора), багажника рулон черной изоленты — совсем как в кино! — и старательно обматывает ею руки и ноги лежащего без сознания мужчины. — Рот ему залепи, — говорит Брент, лихорадочно пытаясь вспомнить, не забыли ли они чего. — Себе рот залепи, Эбботт. Помогай давай. *** Брент и Дэнни сидят на скамейке в обширном помещении склада в заброшенном магазине садовых товаров. Прямо перед ними — вместо сервировочного столика — каталка, как в больницах. — Неплохой дебют, — Дэнни поднимает с каталки банку «энергетика» и делает хороший глоток. Брент как завороженный смотрит, как ходит его кадык. Как хрупко человеческое тело. — Спасибо, — Бренту хочется сказать что-нибудь еще, что подходило бы к случаю и звучало бы круто, но он никогда в этом не был силен. Потом все же добавляет: — Напарник. Тепло медленно разливается по телу, руки и ноги отчаянно ноют — но теперь это кажется даже приятным. — Интересно, будет ли кто из них ходить к «Выжившим». — Лично я ставлю на малютку Сид. *** Еще до того, как их с матерью засунули в клетку, Брент часто сидел и думал, как было бы здорово, если бы кто-нибудь его спас. Избавил от себя самого, безнадежного неудачника. Как раз в то время мать поднапряглась, влезла в долги и наняла адвоката, чтобы прижать руководство «Umbrella Health», но контора сия была ему определенно не по зубам. Естественно, этот пронырливый тип вовсе не был похож на Реджи Лав. (3) Кроме подавляемой склонности к алкоголизму, разве что. Жизнь — не чертов роман Гришема. Адвокат с тобой, пока ты ему платишь. Пока есть чем. Адвокат не полезет вместе с тобой в лодочный сарай искать труп. А потом появился Дэнни, и стало понятно — может, его, Брента, и не надо спасать. В том числе и от себя. Он должен сделать все сам. *** Когда пришлось менять декорации (Брент предпочел думать об этом именно так, чтобы подавить желание проблеваться, — как о подготовке к спектаклю) на месте смерти Истона, Дэнни работал так спокойно и собранно, как будто всю жизнь этим занимался, сорвался на ругань, только когда они уже почти закончили и едва не падали с ног. В следующую встречу Брент прямо так и сказал. — Ты был там такой спокойный, — вот что он выдал Мэттьюсу после официальной, так сказать, церемонии знакомства, когда они настороженно посмотрели друг на друга, как две собаки, впервые столкнувшиеся нос к носу, попытавшись один другого вскрыть и прочитать, как инструкцию. Доктор вручил им задание и велел убираться. Выйдя из мастерской, они постояли, дымя, у машины Дэнни. — Думай об этом просто как о работе, Эбботт. Я как-то смотрел фильм один. (4) Так там соплячка увидела труп, накрытый простыней, а на простыне — кровь. Выросла и пошла работать в контору, в которую звонят, если надо отмыть хату от крови и кишок, когда копы свои дела закончат и свалят. Ей еще интересно было, сможет ли что-нибудь сказать отрубленная башка. Это просто работа. И не дергайся. Не знаю, что там по твоему поводу док думает, он разве что скажет, а я думаю — ты был крут. Первый раз за всю жизнь, ага? И кстати. Они все знали, что ты так сделаешь. Кто-то спросил (извини, конечно), но так и было. Так вот, кто-то спросил у другого — то ли док, то ли козлина этот, Хоффман, мол, зачем там еще и сопляк, а ему ответили — не твое дело, Крамер так распорядился. — Знали? Но как? Откуда? — Этот бешеный старикашка Крамер как будто знал все и про всех. Лежит себе сейчас, его черви жрут — а он все равно все про всех знает. Но ладно. Закончим долбаный вечер воспоминаний. Езжай домой. Я позвоню. *** Брент давно уже знал, конечно, еще до того, как их познакомили, что пришлось пережить этому психу Мэттьюсу, прочитал когда-то в газете, так давно, казалось теперь, — когда отец был жив, и Истон, тоже вполне себе довольный и здоровый, вышагивал мили по своей конторе; но отчего-то пока не испытывал радости от того, что нашел кого-то с похожей проблемой. Они оба потеряли отцов. И оба из-за отцов угодили в игры старикашки Крамера. *** Брент возвращается к себе. В свою комнату: все те же двадцать на пятнадцать футов. Все как всегда. Стены его ловушки на прежнем расстоянии друг от друга. Им предстоит работать вместе, таковы условия, на которые он согласился. Дэниел Мэттьюс: кудрявая русоволосая башка, несколько слоев одежды. Майка с длинным рукавом, еще майка, рубашка. Угловатый и тощий, как и он сам. Или не тощий, а жилистый. Такие бывают сильными. И взгляд — прямая противоположность его собственному, сломленному и рассеянному. Знать, кто такой Дэнни Мэттьюс, и действительно познакомиться с ним — разные вещи. Это как скачать куцую демо-версию или послушать альбом полностью. Насрать на авторское право. Эта история — не чья-то собственность. Закольцевать разговор. Снова и снова. Просто имена. Протянуть руку и нажать на повтор. *** Брента будит странный повторяющийся звук. Мать в старой растянутой отцовской футболке стоит у входной двери, поворачивая ручку снова и снова. Поворот ручки, еле слышный щелчок, позвякивание дверной цепочки. Это-то его и разбудило. Снова и снова — протягивает руку, берется за ручку, надавливает на нее, одновременно дернув на себя. Мать проверяла, закрыта ли дверь, каждый раз перед сном, с тех пор как с ними случилось все это. Так было нормально, тут Брент все понимал. Но то, что он видит сейчас, уж точно нормальным не назовешь. Мать что-то бормочет. Он прислушивается и понимает — Тара просто считает. Уже за сотню перевалило, а она стоит босиком на полу, переступая с ноги на ногу, наверное, уже до костей промерзнув, и никак не может поверить себе самой: дверь заперта, им ничего не угрожает, можно ложиться спать. — Что за херня? — спрашивает Брент, высунув голову в коридор. Знает, что мать терпеть не может ругательств. Может, хотя бы это отвлечет ее от сраной двери. Срабатывает. Забавно. Всего два месяца назад на ее глазах сын убил человека — а ругаться все равно ни за что не должен, будто до он сих пор малыш, который не умеет завязывать шнурки. — Пойдем, — Брент тянет мать за локоть. Та покорно делает несколько шагов. — Эта вшивая дверь закрыта. Если за ними кто и придет, вряд ли им помешает эта долбаная дверь. Брент отводит мать в комнату, смотрит, как она забирается в постель и укрывается одеялом. — Прости, — вымученно улыбается Тара. — Все теперь в порядке. Иди спать. Брент возвращается к себе и ложится, но сна все нет, лежит так с полчаса и смиряется с тем, что, похоже, уже не уснет этой ночью. Мимо его двери тихо-тихо шлепают босые ноги. И снова — через равные промежутки времени, что твой метроном: поворот ручки, бряцание дверной цепочки. И тихие-тихие всхлипы. Мать уже не считает. Хотя, может, считает, но про себя. Теперь она бормочет «прости». У кого мать просит прощения, Брент старается не задумываться. Все из-за него, конечно. Сын сделал то, что не смогла она сама. А потом пришлось заключить сделку. Очень страшную сделку с кем-то без лица. Прямо над развалившимся пополам трупом. А потом пришлось заметать следы. Теперь же матери приходится мириться с тем, что иногда ее сыну звонят по вечерам, и он уезжает, ничего не объясняя, говоря, что лучше ей не знать подробностей, а когда она спрашивает, кто звонил (и это даже не по привычке, потому что в прежние времена ему не практически не звонили) отвечает: «Никто». «Никто» — без лица, без имени, но вполне материальный. Сын не разрешает переключать канал, если в новостях возникают упоминания о новых жертвах «Пилы». — Это ты? — спрашивает она, стараясь не смотреть на экран. — Это просто моя работа. От всего этого Бренту просто выть хочется. Хорошо бы мать стала прежней. Но работа есть работа, и ее надо делать. В конце концов, попади он в тюрьму, Тара не выдержит. Пусть уж все остается как есть. *** Хорошо хоть, что группа поддержки собирается не два раза в неделю, как остальные группы. Брент видел расписание. Два раза в месяц — и то, по его мнению, это слишком уж часто. Мать сказала, они должны там присутствовать. Как все остальные. Иначе все будет выглядеть подозрительно. В наше время подозрительно отсутствие желания выставлять напоказ все, что есть за душой. «Выжившие» — так они себя называют. Просто охуенно на доске объявлений смотрится это расписание. Они прямо как поющие в пабах никому не известные рок-группы в каком-нибудь студенческом городке. Примерно вот так: «Среда, 20.00 — раковые опухоли. Четверг, 20.00 — анонимные алкоголики. Пятница (первая и третья пятница месяца), 20.00 — выжившие». Брент бы написал так: «Раковые Опухоли», «Анонимные Алкоголики» и «Выжившие». Почему-то именно пятница и никак иначе. Как будто дел других нет, только слушать раз за разом эти истории. Как будто подразумевается, что у любого «выжившего» только это и осталось — никаких тебе кабаков и вечеринок, только навязший в зубах бубнеж о смысле жизни. Сиди и слушай, как выворачиваются наизнанку те, кому охота. Брент разговорился как-то с Малликом, тем парнем с рукой на перевязи. Оказывается, вовсе даже и не все, нахрен, «выжившие» отсиживают жопы на чертовых собраниях. Его подружка Бритт, к примеру, рулит каким-то бизнесом, и ни разу тут носа не показывала. Еще чего. Он, Маллик, мол, пусть ходит, если делать больше нечего, папашка без денег не оставит, а она не привыкла сопли жевать. Брент мысленно похлопал незнакомой ему Бритт, но на встречи ходить не перестал. *** У помещения нереально анонимный вид, как в раздевалке или зале ожидания. Между прочим, это бывшая церковь. Если церковь может стать бывшей. Заглядывает ли Бог под эту крышу, видит ли, что в нем тут больше не нуждаются? Пол: чередование светлых и темных полос. На нем больше ста лет простояли церковные скамьи, а теперь — кружок колченогих стульев. Демонтировали и кабинку для исповедей — впрочем, да, зачем кабинка, когда исповедующийся сидит в кругу тех, на ком грехов столько, сколько и на нем самом — больше чем блох на уличной шавке, и рассказывает все вслух и громко. И блохи весь вечер прыгают с шавки на шавку. Бренту кажется, что никто своими признаниями не очищается — скорее, пачкается еще больше. У каждого, кто встает со стула (кто может, конечно, встать) или просто рассказывает раз за разом свою историю (та немного истирается и блекнет, но все же остается) — боль в глубине зрачков. Настоящая, такое не подделаешь. Он разбирается. Бренту тоже приходится вставать и рассказывать. Все, да не все. Подредактированную версию. Ее проглотили копы — уж наверняка она годилась и для группы. Бренту никакого дела нет до всяких там высоких целей. Получать по морде — все так же больно, есть у этого какое-то там мега-предназначение, или нет. Но док давным-давно сказал яснее некуда: или помогаешь, или кассета, на которой прекрасно видно, как он, Брент Эбботт, жмет на рычаг, и кислота вливается в отчаянно визжащего страховщика, отправляется к копам. А он к копам не хотел. Не хотел и спрашивать, куда делась сестра Истона. *** Как только кислота в емкости закончилась, их с матерью клетка открылась. Они и вышли. А в стене клетки, где была заперта мисс Дженкинс, открылась дверь. Репортерша кинулась туда — рассказывая об этом копам, Брент ни капли не соврал — и никто ее больше не видел. Ни разу. По сей день. Его благополучие и свобода целиком зависят от чертова доктора Гордона. И от проклятой кассеты. Когда открылась их дверь, когда сбежала с визгом репортерша, через несколько минут совсем рядом с мертвым уже Истоном из неслышно открывшейся двери, осторожно ступая, чтобы не угодить в лужу из кислоты и потрохов, вышел человек. Без маски, просто в надвинутом на глаза капюшоне. Скрипучий механический голос с кассеты опять предложил им выбор. Мать зарыдала, уткнувшись ему в футболку. Так сильно, как будто за двоих. Плакала, впрочем, недолго. Утерев лицо (все той же футболкой) Тара просто спросила, что она должна делать. — Не ты, а мы, — поправил ее Брент. Незнакомец в капюшоне убрал диктофон в карман и объяснил все своими словами. Голос, насколько Брент мог судить, принадлежал парню ненамного постарше, если вообще не ровеснику. И когда на следующий день ему позвонил доктор, Брент был не то чтобы совсем не готов. *** Полицию вызвали они с матерью, как и было велено. Остановили на улице какого-то мужика в деловом костюме (до того им пришлось пробежать целый квартал и не встретить вообще ни одной живой души), мать говорила в трубку, а Брент судорожно взвешивал шансы. Им было обещано, что кассета, на которой Джон Крамер обращается к Таре, предлагая убить или пощадить Уильяма Истона, исчезнет. Появится другая — как будто специально для Истона, где тому будет предложено пожертвовать собой ради спасения сестры, а также семьи клиента, которого в свое время он спасти и не подумал. Со стороны все будет выглядеть так: стоя между двух клеток — в одной мисс Дженкинс, в другой Эбботты, сын и мать, Истон видел, что в каждой клетке — сосуд с кислотой, и, если будет бездействовать, все трое умрут. И тогда, нажав на рычаг, Уильям Истон привел в действие механизм, убивший его. Очень благородно с его стороны. *** Брент не верил до последнего, что все это можно успеть. Ему с матерью пришлось помогать хмырю в капюшоне. Втроем они кое-как перевесили пустой баллон с кислотой в закуток между клетками, где умер Истон. Полный же поместили в ту клетку, в которой были заперты с матерью. Подсоединили шланги, ведущие от пустого баллона с кислотой к утыканной трубками платформе, которая и убила Истона. Для копов должно было сойти. Сошло.