Ну что, страны, в бесконечность и далее?!

Сегодняшнее покушение на Президента Альянса в прямом эфире имело прямо-таки эффект разорвавшейся бомбы. Весь народ, от простых добропорядочных граждан, до прожженных негодяев, глазам своим не поверили, когда узрели произошедшее. Тем более огромный шок пережили сородичи России, остальные бывшие воплощения. Вот трио стран ОСИ в полном составе застыло на диванчике, как три статуэтки, да так и сидели с открытыми ртами ещё несколько минут после срочного завершения прямого эфира. Китай замельтешил по своему кабинету туда-сюда, причитая на ходу про глупенького славянина и явно вселившихся в него злобных духов. Артурчик выронил из рук дорогущую чашку с чаем, посидел немного в афиге, плюнул и… достал из тайника ценную заначку — контрабандную бутылку вискаря, которую тут же осушил наполовину. Пруссия и Франция смотрели награждение в кафетерии сенаторского дворца Франциск как сидел, так и брякнулся в обморок прямо на стуле. А Гил тут же расчехлил весь свой богатый немецко-русский матерный запас от шока… благо, что на исконных для слов языках, а то из него неслось, как из автомата. Тем более что рейнджеры оцепили все здание, и не просто не допустили его к Ваньке и Мэтту, а ещё и его самого замели для дачи показаний. Из всех бывших воплощений только США не был свидетелем покушения на президента Альянса. Вернувшись в общежитие с принудительных работ, он не стал смотреть прямую трансляцию награждения треклятого соперника. Вдруг он не выпил зелье истины до церемонии, а бедный герой зазря потратит свое драгоценное время, глазея на вселенскую несправедливость. Обидно же! Особенно, когда надо успеть сделать столько всего интересного, чем вечером не дадут заняться приставучие старшекурсники! В игры на ноуте погонять, или музончик в наушниках послушать. Но поиграть не удалось. Джитти видите ли решил посмотреть награждение, совместно с той частью курсантов, которым не хватило места у телевизора в комнате отдыха. Так что досталось Альфу второе. Захватив телефон и наушники, он заныкался в самых густых кустах… чтоб никто не лез с расспросами — «А чего ты не смотришь?», развалился прямо на траве, включил любимый плейлист и унесся в музыкальное блаженство. Один трек сменялся другим, Настроение поднималось потихоньку, и Америка почти уже забыл, что совершил сегодня утром, как вдруг… перед ним появилась взволнованная мордаха Джитти. Он зачем-то разевал и закрывал рот… говорил что ли что-то? Не слышно было из-за наушников. — Чего тебе? — Альф нехотя вынул наушники из ушей. — Повтори, что ты сказал? — — Там это!.. Такое!.. Капец какое!!! Ваще кранты! Полные! Я аж офанарел от увиденного!!! Это!.. это!.. это!.. — — Да говори ты уже — что случилось?! — Альф легонько встряхнул приятеля. — Там… там… там… — Джитти вдохнул поглубже и выпалил. — Там знаешь, что случилось?! Тот самый…. Россия… он на президента кинулся! — — К… как это… кинулся? — Альф так и застыл на месте от смеси шока и… какой-то нехорошей радости. — «Неужели он показал свою истинную личину?!» Но вся радость вмиг улетучилась, едва Джитти договорил: — Буквально — кинулся! Замахнулся какой-то блестящей, длинной штукой и чуть не урыл! Хорошо, что твой брат ее закрыл собой! — — З… закрыл?.. собой?! — Сердце янки так и ухнуло вниз. — Да, закрыл! Ему так досталось, аж кровью харкать начал! — — Мэ-э-э-этт! — Ох, янки взвился с места. Как птичка вспорхнул и понесся с крейсерской скоростью к проходной общежития, чтоб оттуда рвануть к ближайшей стоянке такси и улететь к брату. Но злые, безжалостные рейнджеры на посту его не пустили. Гады такие! Уперлись — «Без разрешения — нельзя!», пока один не спросил: — А вы хоть знаете, куда увезли рейнджера Уильямса? В какую больницу собрались лететь? А, Джонс? — Вот тут янки растерялся. Откуда он мог знать, куда увезли его брата. И куда он собрался лететь? Хорошо, что хотя бы один вредный рейнджер смилостивился и дал ему дельный совет: — Слушай, парень, обратись к коменданту Плериону. Он позвонит куда надо, все узнает и даст тебе разрешение посетить твоего брата. — — Спасибо! — Альф кометой ринулся к коменданту, позабыв про всякие мелочи, вроде разрешения уйти по форме. Не до подобных глупостей ему было сейчас. Комендант оказался более понятливым, чем его «упертые, как ослы, подопечные». Сам все выяснил по видеофону, дал Джонсу бумагу на курсантскую увольнительную до восьми вечера, и преспокойно отпустил к брату. Такси долетело до больницы почти мгновенно, но американцу эта поездка показалась ужасно долгой. Каждый ее миг он мысленно ругал Брагинского самыми последними словами, но… глубоко в душе он даже радовался случившемуся. Это ж как он Империю Зла вывел на чистую воду! Как показал его истинную личину перед всей галактикой! «Теперь-то Россия не сможет пустить людям пыль в глаза! Теперь Базз узнает, кого записал в друзья, не поверив мне!» Едва такси приземлилось, Джонс отдал деньги водителю и, не дождавшись сдачи, рванул к больнице. Но не он один был посетителем пострадавшего Канады. Едва увидев случившееся в прямом эфире, Небула лично рванул к нему в больницу, отложив на потом все предстоящие дела. Волновался старик за своего отважного подопечного. Парень же — прямо самородок, осталось немного обработать, и на вес золота будет этот умница, а тут его так отходили… К его приезду, Мэттью уже успели осмотреть врачи. Все оказалось не так страшно, как могло показаться по телевизору. Концы сломанной кости в руке уже составили, быстро и с идеальной точностью, спасибо развитым технологиям. А рёбрам досталось не так сильно — спас нагрудник скафандра. Так что грудная клетка была целехонька, а кровью харкнул бедняга от силы удара, что вызвало повреждение мягких тканей лёгкого и внутреннего кровоизлияния. Спасибо его чудесной регенерации бывшего воплощения, то повреждение быстро сошло на нет. К приезду коммандера он уже был в сознании, и полеживал на больничной кровати, поглаживая плачущего у его плеча Кумадзиро. Едва его начальник зашёл в палату, Мэтт сильно встрепенулся на месте, будто порываясь встать для приветствия, но остался-таки лежать пластом. Лишь произнес свое привычное: — Прошу прощения, сэр… — — За что извиняетесь, Уильямс? Я же все видел… — удивился коммандер и даже вздохнул от досады. Снова извиняется его подопечный, хотя спас жизнь главе Альянса. — Парень, ты же — большой молодец. Весь Альянс спас от такого потрясения! Жаль, что сам в итоге пострадал, но… Ты молодец. Хорошо справляешься. Теперь тебе надо полежать, полечиться… — Небула приставил стул к кровати и присел на него. — Врачи уже сказали мне, что твоя регенерация уже справилась с большей частью повреждений, и к завтрашнему дню ты будешь в порядке, но все равно тебе необходимо отдохнуть ещё хотя бы пару дней… — Увидев в глазах подопечного испуг и немое несогласие с таким «тунеядством», Небула устало вздохнул и улыбнулся. — Не хочешь? А надо. Минимальные больничные дни ещё никто не отменял. Со службой не волнуйся. И с учёбой тоже. Ты и так уже почти что окончил первый курс. Ну, а будет совсем невмоготу терпеть бездействие, так и быть, выделим тебе учебники, но — чтобы без фанатизма, идёт? И не волнуйся, всё будет хорошо. — — Спасибо, сэр. — Мэттью тоже вздохнул, слабо улыбнулся и снова стал поглаживать по спине уже почти успокоившегося Кумадзиро. На некоторое время в палате повисла неловкая тишина. Все трое отлично понимали, что им ещё предстоял разговор о происшествии в сенаторском дворце. Наконец, Небула прервал молчание: — Что же всё-таки произошло? — — Не знаю… — Честно ответил Мэтт, щеки которого тут же подвергались румянцем стыда. — Прошу прощения… Месье Брагинский был сам на себя не похож в тот миг. Но утром он был нормальным человеком. Волновался немного и в то же время радовался, как ребенок, особенно при встрече с сенатором Рагрисом. Не понимаю, что могло с ним случиться. Просто не понимаю, сэр. Простите… — — Ничего страшного, я тоже ничего не понимаю. Россия ваш до этого был вполне нормальным… насколько это возможно для личности с таким прошлым. Даже со своими проблемами из прошлой жизни, и понятное дело нервами, больными и плохими мыслями-воспоминаниями, но… так-то — нормальным! Хоть и не без странностей. То суровый и упрямый, как на той постановке для Зурга, то детская непосредственность, когда он ко мне обратился как к обычному гражданину… даже как к приятелю, а потом каялся, что забылся. Хм-м… Да… Очень странный человек так-то… — Небула призадумался ненадолго, явно вспоминая все встречи с Иваном Брагинский, и все перепады настроения этого детины. Россия будто из крайности в крайность кидался, будто это были совсем разные люди. — Ладно. Об этом после. Тебе отдохнуть надо. Но если захочешь мне что-то рассказать, я весь во внимании. Я взял это дело под личный контроль, так что разберемся с этой странной историей. Во всех мелочах разберемся. — — Спасибо, сэр… — И снова в палате повисла тишина. И вроде как надо было либо продолжить разговор ещё хоть о чем-то, либо дать отдохнуть раненому рейнджеры и уйти, но так не хотелось. Поэтому Небула просто сидел и размышлял о чем-то своем, пока… в палату не ворвался вихрастый ураган в очках, горланящий во все луженое горло: — Мэтт! Канада! Ты живой?! Ты как?! Брат!!! — Бедняга Уильямс чуть с кровати не взвился от испуга. Хорошо, что до этого Кума надёжно прижал его собой, а то потревожил бы парень свои раны. Или Джонс навредил бы братцу, сам того не желая, со своей импульсивной попыткой обнять его… Благо, рычание Кумы и обнаженные клыки отпугнули возможную угрозу. — Ты чего?! Я ж — волнуюсь! — Возмутился Альф, но ручонки к брату тянуть перестал. Хотя все так же громко горланил на всю палату, не замечая никого и ничего кроме брата. — Мэтт! Как ты?! Чего молчишь?! Сильно тебя этот чертов комми?! Да?! Ух, он негодяй!!! А?.. — Тут Джонс только-только заметил главу всех рейнджеров. Глазки янки тут же забегали, ноги заметно ослабели, рука словно сама козырнула в знак приветствия, а децибелы убавились где-то вдвое, если не втрое: — Д… добрый день, с… сэр… Простите… Не заметил… Волновался за брата, и… вот… — — Вижу, что волновались, Джонс. — Небула скользнул по несносному юнцу раздосадованным взглядом. Долго же ещё Лайтеру предстояло делать из этого чуда в очках толкового рейнджера. Впрочем, он сам на это подписался. — Можно было и по нормальному зайти, всё-таки тут больница… Ну, да ладно, ситуация такая, прощаю на первый раз. — — Д… да… Благодарю вас… — Только и выдавил остолбеневший от такой милости парнишка. Он-то уже успел нарисовать в своей головушке кару от этого престарелого зануды. Как минимум увеличение срока принудительных работ раза эдак в два, а тут нате вам — пронесло. Некоторое время в палате стояла полная тишина. Чудо для помещения со Штатами в качестве посетителя! Вот что присутствие старших по званию сделало с пацаном. Но даже в компании коммандера его хватило надолго. Злость на обидчика братишки так и рвалась наружу. — Мэтт, ну ты как? Сильно болит рука? Нет? Хорошо… Регенерация ведь поможет. Быстро поправишься… — Альф облегчённо вздохнул, присел на краешек кровати и… тут его понесло. — Я ж не видел трансляции, мне ребята рассказали. Я сразу к тебе понёсся. Вот ведь чертов комми! Псих ненормальный. С виду мирный и спокойный, а как замкнет в голове, только успевай спасаться! И не спорь со мной, брат, — прервал он попытку Мэтта хотя бы просто открыть рот, — я его больше знаю! Как облупленного! Столько времени сдерживал его во время холодной войны. И после нее тоже приглядывал за этим ненормальным. А сколько всего про него рассказали его бывшие пленники из концлагеря под названием СССР! — — Можно поподробнее, Джонс? — Вдруг отозвался Небула, до этого слушавший возмущения янки с немым интересом. — Подробнее? — Удивился Альфред, но лишь на мгновенье. В следующий миг его понесло на рассказы о зверствах РСФСР по отношению к несчастным соседям, в частности — к прибалтам. Ух, он нарасказывал! Все выдал, что слышал от Литвы и остальных. — А еще он самого мелкого… Лит… лот… лет… лат… Точно! Латвию! Самого мелкого прибалта пытался увеличить! Взял его за голову и ноги и давай растягивать! Как резинку! А еще был случай — у Эстании… тьфу… вроде не то… Как его звали, брат? Точно! Эстония! У него взломали сайт, поставили картинку с Россией… он подозревал его… а кого ж еще! Это в духе России — так хвастаться! Так вот, я нашел настоящего хакера, отправился его задерживать, а пока меня не было… Россия стал гоняться за Эстонией с краном в руке. Обиделся видите ли на подозрения! Вот скажите — нормальный он после такого? Нет! У нашего Японии для таких людей было особое название. Янгире — тот, кто с виду нормальный, но на деле полный псих, и никто не знает, когда его перемкнет и от какой мелочи! — — Да, с трубой гоняться за кем-то, это некрасиво, соглашусь… — Небула осуждающе покачал головой. — Но, в то время вы ещё не были людьми. Может, у него как раз было то влияние государства на его личность? Что скажете, Джонс? Мэттью? Из-за чего сэр Брагинский мог так поступить с… Эстонией? — — Не знаю я, из-за чего он на Эстонию с краном попёр. И какие вообще нужны причины, чтобы со стальной трубой кидаться на других. — Буркнул Альф, недовольный попытками Небулы хоть как-то оправдать Россию. — У меня есть пара предположений, сэр… — Робко отозвался Уильямс. — У месье Брагинского были несколько напряжённые отношения с Эстонией. Все из-за инцидента с Бронзовым солдатом, и что в Эстонии оправдывались действия солдат Третьего Рейха и фашизм в целом. В две тысячи втором году до-космической эры, в Эстонии был возведен памятник эстонским солдатам, воевавшим на стороне Гитлера во Вторую мировую войну. Он был назван «памятником СС». Памятник не был официально открыт и был демонтирован вскоре после критики со стороны международного сообщества. В две тысячи четвертом году, тот же памятник был вновь возведен в городе Лихула, однако он был снят эстонским правительством спустя девять дней. Памятник изображал эстонского солдата в немецкой военной форме. Так же у месье Эдуарда существовали законные организации, представляющие ветеранов СС в Эстонии, которые регулярно получали пенсии. Ещё был инцидент с Кохвером. Девятнадцатого августа две тысячи пятнадцатого года, гражданин Эстонии — Кохвер, был осуждён в России по обвинению в шпионаже в пользу Эстонии, и приговорён к пятнадцати годам заключения, с отбыванием наказания в колонии строгого режима, а также к штрафу в сто тысяч рублей. МИД Эстонии резко осудил решение российского суда, заявив, что «похищение Кохвера с территории Эстонской Республики сотрудниками ФСБ и последовавшее противоправное удержание его в России — это грубое нарушение международного права и прав человека». А тут обвинения самого месье Ивана в шпионаже. И ещё отношения с самим Эдуардом не очень… Вот и могло одно наложиться на другое… — — Но это же не повод — кидаться на человека с трубой, брат! — Взвился от обиды янки, а то что за несправедливость! Его брата так отходили, а он этого психа оправдать пытается! — Даже если было обидно, это все равно не нормально! Особенно на глазах других прохожих! Вспомни меня. Я разве гонялся за кем-то из наших с битой в руках? Нет! А этот — гонялся! И влияние государства тут похоже не при чем! Кинулся же он на президента! — Слушая пламенную речь Джонса коммандер Небула нахмурился. Да, он был отчасти согласен с Джонсом о недопустимом поведении Брагинского ТОГДА и сейчас Джонс правильно говорил о недопустимости такого поведения в то время, о том что нормальный человек или даже страна не будет гоняться за другим воплощением, обижаясь, казалось бы ни за что, говорил настойчиво, не давая подумать и поразмыслить почему так, а не иначе, жарко обвиняя Россию в отсутствии вежливости, дипломатии, здравого и холодного рассудка, но сейчас… Сейчас сам сэр Джонс, яростно отрицая влияние народа на воплощение, сам же прекрасно иллюстрировал эту ситуацию. Ссориться с молодым кандидатом в рейнджеры и любимым учеником Лайтера коммандеру не хотелось, но и позволять намеренно нагнетать на УЖЕ человека, а не страну Брагинского всю эту неприязнь, все эти сплетни, домыслы, кривотолки — это надо было прекращать. Шальная комета в голову этому Джонсу, и почему он так распалился? — Сэр Джонс… — попытался утихомирить парня Небула, начал издалека. — Я понимаю, что у вас с сэром Брагинским в то время дружбы уже не было, хотя он рассказывал иное, что раньше вы с ним общались иначе, мирней. Я в курсе про влияние народа и что после той главной войны вы как с цепи сорвались, и не сами лично, а из-за вашего начальства упорно не желающего признавать, что народ Брагинского не только достоин того звания, к которому стремились вы… Я понимаю, обидно, не успели, хотели помочь и ощутить себя нужным, важным для тех, кто нуждался в помощи, но не успели. И хвалят его, а не вас. Но ведь это когда было? И сейчас, как вы говорите, что влияние народа на него не действует… А на вас? Почему вы его сейчас ненавидите? Из-за брата? Всего лишь? Или всё-таки из-за каких-то прошлых обид? Я понимаю, что кроме сэра Керкленда и сэра Уильямса у вас никого нет из ваших родных, но всё-таки? Если влияние вас отпустило бы, то почему вы так старательно топите сэра Брагинского при мне, вспоминаете прошлое из жизни, которое уже, по вашим словам, для него закончилось, и он влиянию своего народа не поддаётся, оно его отпустило? И эти люди… ЯнгерЕ, — Небула сделал ударение на последний слог и вновь посмотрел на парня, — эта их особенность… разве это — навсегда? Насколько я понял — вы все тогда были немного янгере, ведь сегодня вы мирно разговаривали вместе, строили планы, а завтра ваши начальники могли отдать приказ, и вы бы пошли убивать друг друга. Разве это не то самое безумие, о котором вы мне толкуете? Так в чем разница? Подумайте хорошенько, сэр Джонс и ответьте мне сейчас, если сможете — вы уверены, что это тот самый характер сэра Брагинского, а не маска, которую он был вынужден носить в те времена? Это его безумие? И которое, по вашим же словам, уже на него не действует? — Янки поначалу аж дар речи потерял. Это что же, ему кидают обвинения? Он же ни на кого важного в прямом эфире не нападал! А Россия напал, и… его защищают?! Что за несправедливость?! — Это не то же самое — действовать по приказу, или самому на кого-то нападать из-за мелкой обиды. — Всё-таки решил он защититься от несправедливых подозрений. — Вот кого угодно спросите, они подтвердят, что я без приказа сверху ни на кого не бросался, и никого не пытался отметелить битой или ещё чем-то. Италия, к примеру. Меня он не боялся, в гости приезжал, для культурного обмена. А Россию он боялся до дрожи. И Кику, Япония, насколько он замкнутый и странный, но со мной нормально общался. Мы в гости друг к другу приезжали, с ночёвкой оставались, вместе посещали интересные места, а с Россией… он его до самого конца наших жизней в виде стран опасался и старался держаться поодаль. Вот его самого спросите. — — Хорошо, сэр Джонс, я спрошу сэра Хонду об этом, спасибо за подсказку. Но всё-таки… У вас ведь не было такого трудного детства как у сэра Брагинского. Это только в юношестве… я ведь правильно понял, вы разошлись во мнениях с сэром Керклендом? А у него очень тревожные воспоминания о детстве, мне об этом Лайтер упоминал. Кто знает. Во всяком случае попрошу хотя бы в эти дни — воздержитесь от неприятных воспоминаний и эмоциональных упрёков в сторону России. Мы будем во всём этом разбираться. И уж конечно обвинять на основании прошлых его странностей — сами понимаете только из-за того, что он был когда-то с кем-то груб и подозрителен, и суров — это слишком неправильно. Вы меня понимаете? Конечно будет жаль если эта его ненормальность подтвердится… Он мне тоже показался немного странным, то слишком серьёзен, а то будто ребёнок в теле взрослого, но даже… — тут Небула усмехнулся, вспоминая тот театр, который разрешил тогда Брагинскому: — но даже когда нам звонил Зург, чтобы похвастаться вашими якобы успехами, Мэтью, помнишь? — коммандер перевёл взгляд на своего поникшего ученика, и ободряюще улыбнулся: — Ну-ну, что с вами, рейнджер? Всё ведь прошло настолько правильно, что Зург, глядя на то как буйствует Иван, отключился! В первый раз на моей памяти Императору нечего было сказать, и он понял, что его злобную личность затмевают! А ведь Иван именно играл роль деспота, которому все должны подчиняться, только и всего! Конечно, в связи со сложившимися обстоятельствами я бы мог начать подозревать, что он этого не играл и именно это было его настоящим лицом, но если бы человек жил в эти крохотные мгновения — смог ли он извиниться потом настолько искренне за свой дикий нрав? Скажите мне, сэр Джонс? Мне кажется, что не смог, потому что… редко кто может так резко оборвать это состояние, и вновь быстро надеть маску доброго и милого парня — это очень трудно даже профессионалам. При всём при этом он извинялся перед всеми искренне, подходил к каждому, удостоверялся всё ли в порядке, убеждался что никто на него не держит зла или недовольства и всё это без тени какого-либо раздражения… Тогда все были на нервах, а сэр Керкленд и вовсе упал духом, как и сэр Байдшмидт с сэром Хондой, но сэр Брагинский, мягко расспрашивал их, убеждал каждого что всё будет хорошо и он ручается… Мэттью, мальчик мой, напомни за что там ручался сэр Брагинский? — — Месье Иван? Он старался поддержать меня. Убеждал, что мы достаточно усыпили бдительность злодея и Василий… капитан Лайтер скоро вернёт похищенных сородичей. Вот что он говорил. — — Стал бы он врать и изворачиваться перед твоим братом, сэр Джонс? — Небула вздохнул, ему было странно объяснять этому шубутному парню прописные истины. — Может у него и характер конечно… бывает такое, бывает. Что-то суровое и страшное проглядывает, будто лицо скелета сквозь живую плоть, с этим я согласен. Но не всегда же он такой. А вот почему он так поступил именно сейчас — мы будем разбираться. И я надеюсь, что мы разберёмся с этим делом. Сэр Уильямс… Мэтью… Я отлучусь ненадолго, ты уж прости. Поговорите… в конце концов вы ведь волнуетесь за брата, сэр Джонс. А я здесь пока что лишний, — и взглянув на Альфреда со значением, Небула поднялся со стула и вышел из палаты. «Хоть бы до него дошло что не стоит сейчас очернять Россию… Что эти его эмоции только навредят. Психологи да следователи у нас хорошие, разберутся. Но парень не думает абсолютно, что опять роет себе яму. — Коммандер покачал головой и, спросив у проходящей медсестры который час, решил позвонить вначале Кику Хонде, а потом и вовсе побеседовать со всеми сородичами Брагинского. — Баззу я скажу, чтобы парень хотя бы на людях не дулся на Брагинского. Ведь сам же себя подставит… в любом случае. Видимо он думает, что «я же говорил!» ему сделает честь героя, его предупреждали, а он не слушал. А предупреждать можно по-разному». А в это самое время в одном из рейнджерских КПЗ на планете Столице… Бедный Иван Брагинский, он же Россия, никак не мог понять — что же такое произошло, что вместо церемонии награждения в сенаторском дворце, он внезапно оказался взаперти, в тесной тюремной камере? Он же просто задумался немного, моргнул и… оказался тут! А рейнджеры, что заходили к нему в камеру, особенно их старший — серьезный такой, высокий, светловолосый мужчина, лет где-то сорока, почему-то смотрели на него с та-а-а-акой суровостью! За что? Что он сделал? Он так и спросил того офицера. Лучше бы он этого не делал. Бедняге сразу же «под нос» сунули отрывок из трансляции награждения. Реакция сына Киевской Руси… А какая могла быть реакция у человека, который только что шел получать награду за хороший поступок, а тут очнулся в камере и увидел эту жуть? Он застыл на стуле, словно статуя, и на все вопросы и попытки обратиться к нему, бормотал несвязное: — Я… не помню… не помню… Господи… я ничего не помню… Боже мой… что это было?.. Не помню… — Пришлось бравым служителям закона оставить его на некоторое время одного. Все равно он ушел в несознанку и ни о каком допросе речи быть не могло. Разговор с его прусским приятелем был ненамного информативней. Да, Брагинский сильно волновался перед церемонией, да, поцапались они немного из-за прусских шуток, но в целом — он нормальный был! В общем, настроение у ответственных за Ванькино дело рейнджеров было не ахти. Ещё и Лайтер явился вместе с Тангеанской принцессой, и стал прорываться к России, а на слова о том, что это дело поручено не ему, следователь еще не пришел, да и задержанный немного не в себе, стал заливать о необходимости моральной поддержки. Да так он разошелся, что старшему офицеру разом вспомнились все академические легенды об упрямстве этого типа… В целях сохранности собственных нервов, пустили Лайтера к Ивану, а Миру Нову, так и быть, к Гилберту… но только в сопровождении рейнджеров из конвоя. Погруженный в отчаяние, Ванька казалось совсем не заметил вошедших рейнджеров. Он так же сидел за столом для допросов, обхватив голову руками и бормоча что-то про собственное беспамятство. Базз присел с другой стороны стола и тихо окликнул товарища: — Иван… как ты?.. — Парень напротив вздрогнул, всхлипнул и буквально простонал: — Плохо, Василий… Все очень плохо… Меня обвиняют в ужасной вещи… Показали мне, как я безумствую… Но я не помню ничего! Совсем! Помню, как Матвейка наш увел меня за кулисы, а потом… ни-че-го… — — Совсем ничего? — Удивился рейнджер. — Угу… Совсем… Как обрезало… — — Но так ведь не бывает, чтобы… — Тут Базз осекся, будто током пораженный. Кому, как не ему было знать, что такое ещё как бывает. Особенно, если опоить человека чем попало, как недавно его ученика… Внезапная догадка заставила рейнджера немедля обратиться к сослуживцам: — У сэра Брагинского брали анализ крови на присутствие в них психотропных веществ? Да, или еще нет? Это — важно! А вдруг это такой же случай, как с сэром Джонсом? Вдруг его опоили какой-то дрянью. Кто у вас тут старший? Доложите ему, что необходимо взять кровь на анализы и срочно! — Молодые ребята переглянулись, один кивнул товарищу и, козырнув Лайтеру, покинул камеру. А Базз вновь вернулся к задержанному: — Иван, ты… попытайся всё же вспомнить что было. Как день начался, что ел, что пил, куда ходил помимо Дворца Сената… Понятное дело, что тебя пригласили на награждение, но всё же нужно рассказать обо всём. Так надо. Это нужно чтобы понять всю психологическую картину. И, может быть… о своих ощущениях. Ты ничего странного не замечал? Может что-то тебе казалось… неприятным? Нет, не отвечай мне, это надо будет рассказать следователю. Только ему. Я не могу с тобой разговаривать, извини, меня не допустили. — — Да я и не надеялся, что тебя допустят… Понимаю… их… мы же… — Иван робко поднял голову, устремив на рейнджера взгляд полный мольбы и невероятной душевной боли, — д… друзья… да?.. — — Я тебя не брошу. Буду послеживать как идёт дело. И подпинывать тех, кто ленится, — самому Баззу стало не по себе от этого взгляда, он вдруг очень захотел вскочить и обнять этого человека, утешить как мог, но… это было неправильно, что подумают охранники… Всё-таки Иван сейчас считается преступником… И Базза только и хватило на серьёзный кивок и твердое обещание. — Иван, об Альфреде не волнуйся. Он знает, что когда я работаю, то он не в силах просить о том, чтобы провести со мной время. Так что мешает мне во время службы между заданиями заглядывать к тебе? Небула наверняка это одобрит… если ты себя будешь хорошо вести… — Базу вновь стал стыдно, и он опустил глаза — зачем напоминать человеку о том, что его ждёт. — Я постараюсь о тебе не забывать. Буду… подсылать тебе своих ребят… если сам буду занят. Ты только держись, — и Базз всё же слегка дотронулся до плеча Ивана. — Спасибо, друже… Спасибо… Мне очень важно было узнать, что… — Иван всхлипнул и прикрыл лицо руками, чтобы скрыть выступившие в глазах слезы, — что мне хоть кто-то продолжает верить. Я ж… когда государством был… сотни раз переживал подобное… когда все отворачивались от тебя… даже самые близкие… а ты не был во всем виноват… это начальство учудило… Я ведь правда ничего не помню! Я… — снова всхлипнул, — я тут подумал грешным делом… что, если этот мой проступок… он отголосок моей прежней жизни. Со мной ведь бывало… иногда… накатывало что-то… что-то… такое… не могу объяснить… Это, как будто… будто я резко пьянел и не мог контролировать себя… — — Ничего, Иван… — только и смог выдавить Базз, глядя на расстроенного русского. И опять дотронулся до его плеча. — Ничего страшного. Я понимаю. Альфред похоже чудил, ох уж это его свободолюбие… Он думал, что я ему приказываю какие-то глупости и бывало не слушался. А у тебя вон как… Прошу, успокойся. Я понимаю, это тяжело — такое переживать, но мы решим, что можно будет сделать. Ведь ваше влияние может уходить и сглаживаться, это же не всегда так будет. Но нам надо выяснить точно — что это такое было. От этого будет зависеть… где тебя будут держать какое-то время. Но ты не бойся, я тебя в любом случае не оставлю. — — Спасибо, Василий… Спасибо… спасибо… спасибо… — все шептал притихший парень вперемешку со всхлипами, подрагивая от напряжения. Больно и обидно было бедняге, что день, начавшийся так хорошо, превратился в итоге в кошмар. Что он опозорился на всю галактику. Что… возможно не видать ему теперь нормальной жизни. Не видать приюта с юными грифончиками, только-только начавшими привыкать к нормальной жизни. И самое страшное — не видать ему опеки над Елисейкой! Что он может потерять дорогого мальчика навсегда. Что теперь опеку не получат даже его сестрёнки, как родственницы опасного преступника, или просто буйнопомешанного… А что будет с ними? Вдруг Олю прогонят с горячо любимой ею работы? А как себя сейчас чувствует Наташа? Как она перепугана. Что делать-то? Что делать?! «Помогите!» — Иван резко встрепенулся и чуть не вскочил со стула в порыве чувств. Нет, это было слишком страшно — потерять своего драгоценного мальчика, к которому он прилепился всей душой. А как будет больно сестренкам, если из-за него и им придется туго. — Василий! — Иван обратил на друга взгляд полный ещё более сильной мольбы. Не за себя ведь переживал, а за самое дорогое. — Помоги! Не за себя прошу! Я тут посижу, стерплю как-нибудь… Позаботься о моих сестрах! Умоляю! Присмотри, чтоб их не обижали! Это мое помешательство. Мой проступок… Не хочу, чтобы это затронуло моих сестрёнок. Не дай забрать у Наташи тех грифоновых сорванцов. Пусть она хоть на них отвлекается, чтобы не горевать из-за меня. Да и хлопчики ни в чем не виноваты, не надо их опять в камеры. И Оля… она очень любит деток. А Елисейку вообще обожает. Умоляю, заступись за нее, если ей попробуют запретить приближаться к малышам. Вот те крест, что у нее никогда не было ничего подобного… как у меня… Это я один иногда терял голову… сразу после убийства Улуса… Золотой Орды… Это я больной на голову… Сестрёнки не виноваты… Защити… их… — Голос русского утонул в безудержных рыданиях. Что ему собственные муки? Он давно привык к ним. А вот сестрёнки… сердце будто рвалось в клочья, едва он представлял в голове страшные картины с его несчастными сестренками, пострадавшими из-за него. — Иван, прошу, успокойся!.. Конечно я присмотрю за твоими сестрами! Они-то в чем виноваты? — Рейнджер не на шутку был взволнован, уж слишком Иван был эмоционален и обеспокоен судьбой сестёр. — «О себе не говорит, а о сёстрах — помоги, защити, они не виноваты… Ох, натерпелся он — это точно. Как бы его успокоить?» — и Базз вдруг вспомнил и понял, как. — Иван… Иди сюда, успокойся, — и сам встал из-за стола и подошёл к парню. — Ну что ты расстроился весь. Давай я тебя обниму, так ты точно будешь не один. Не бойся. Хоть это и не слишком приветствуется… всё в порядке, спасибо, — кивнул он охранникам, второй уже пришел обратно и с изумлением наблюдал эту картину. — Этого человека не стоит успокаивать как обычно окриками или приказами или силовым методом, он в таком случае либо совсем упадёт духом, и перестанет говорить, либо… — тут Базз вздохнул: — будет сопротивляться ещё больше. Поэтому — не стоит. Лучше попытаться достучаться до него самого, он к такому более отзывчивый. Ты, Вань, не печалься и постарайся сейчас успокоиться. Пусть всё так страшно и непонятно, но хуже уже не будет. По крайней мере — я на это надеюсь. И даже… в тюрьме я не позволю, чтобы тебя обижали. А в больнице — чтобы тебе вредили ещё больше. Обещаю. Ведь нельзя же судить человека в полной мере, если это ему самому противно то, что он творит. Вот задержать и изолировать, и смягчать это — необходимо, пытаться вылечить — согласен. Ведь если человек признаёт свою болезнь — это уже полпути к выздоровлению пройдено, знаешь, как трудно когда безумец не соглашается с тем, что он опасен для общества? Ничего, у нас и безумцы выздоравливали, правда их на серьёзные работы не брали, сам понимаешь, но ведь это же не конец жизни! Так что не беспокойся. И за сестрами пригляжу, в обиду их не дам, они тут не при чём, так что всё будет в порядке… — Базз уже сам не заметил, как обнял парня и успокаивающе гладил того по голове, по плечам и говорил, говорил… Рыдания постепенно затихали, плечи парня перестали трястись. — Ну всё, всё… легче стало? — Посмотрел он на заплаканного русского. — Легче… — кивнул тот. — Спасибо тебе, от всего сердца… спасибо. Мне ведь за сестрёнок боязней всего сейчас. Но раз ты обещал… — Иван глубоко вздохнул и продолжил более спокойным голосом, — я постараюсь не волноваться зазря. Хотя бы за них… — — Обещал и обещаю, — серьёзно кивнул Лайтер. — А Альфреду скажу, что твоя просьба, отказаться не мог. Что им передать? на словах? — — Я… не знаю… Может… что я чувствую себя хорошо и меня тут не обижают. А то в некоторых наших тюрьмах и КПЗ того времени не так хорошо было. Скажи, что я не специально это вытворил. Что я… — Иван ненадолго задумался. Он никак не мог понять, почему так вышло. Почему он так поступил? И почему он ничего не помнил? Неужели, правда сошел с ума? Но, если подумать… это не так уж и плохо. По крайней мере, его совесть была чиста, да и ненормальных наверняка наказывают мягче, чем настоящих преступников. А раз так… — Да… что я явно был не в себе. Как не стыдно это признавать… Не прошла даром моя кровавая история, вечная борьба моего народа за выживание… Я ведь взаправду порой голову терял… Ты это… скажи ответственному за меня, что я успокоился и готов отвечать на его вопросы. Только про нападение ничего рассказать не смогу. Хоть убейте, не смогу. Не помню же ничего. Совсем… — — Хорошо, все передам как сказал. Скажу тогда что ты готов. И твоим охранникам инструкции передам, ты уж извини. Они тебя побаиваются, вдруг опять взбунтуешься. Но мне кажется что нет и ты… А ведь можно сделать так, — вдруг осенило Базза и он радостно посмотрел на Ивана. — Я напишу просьбу чтобы во время проверки на детекторе лжи тебя спросили о том как тебя успокаивать в случае чего. Ты ведь не соврешь, прибор это покажет. Ты ведь сможешь рассказать, что делать в случае чего если ты опять взбунтуешься? Это ведь я такой бесстрашный, все же надеюсь всегда, что ты меня узнаешь и опомнишься, а они… простые служащие рейнджеры. Ни ты их, ни они тебя не знают. И мне бы не хотелось, чтобы между вами произошла драка, не один я, уж прости, опасаюсь, что тебя снова накроет. — Базз покачал головой, он и сам не хотел верить во все это, но чутье рейнджера подсказывало, что случилось однажды, то может случиться и дважды, и трижды, особенно с безумцами. И он не хотел повторений. Но и терять доверие друга пусть даже и однажды сошедшего с ума он не хотел. — Как ты на это смотришь, Иван? — — Сестры… — Был его ответ. — Пусть напомнят про сестер и… Елисейку. Я за ради них паинькой буду. Что угодно вытерплю. — — Хорошо, так и передам. Слыхали, бойцы? Так ему и говорите, если что. — И обернулся к Ивану вновь. — А если их сменят — я передам кому нужно чтобы других предупредили. И ты тоже на полиграфе скажешь, не забудь. — — Хорошо. И… спасибо тебе… что… что не боишься меня… Что не отрекся из-за… этого… всего… И за сестрёнок спасибо. Век буду благодарен тебе, Василий, товарищ мой дорогой! — Иван слабо улыбнулся верному другу. Хоть сердце сжималось от тоски и горя, но поддержка Базза все же его подбодрила. — Как так можно, отказываться от друга, Иван? Даже если бы ты не был знаменит как воплощение и всегда бы был человеком — я бы всё равно с тобой согласился дружить, ведь ты необычный! Ты не так мыслишь, как остальные, всегда радуешься всему, ты будто не взрослеешь никогда, но вместе с тем — у тебя очень зрелый ум и практически нет никакого легкомыслия как у Альфреда. Это очень необычно, я никогда не встречал таких людей как ты. Жаль конечно что у тебя судьба нелёгкой была, но ещё там, на лавочке, я, не зная о тебе ничего… ну кроме того что мне Альфред рассказал, всё равно не видел в тебе никакого зла, недоверия и жестокости. И… я очень удивился поэтому, стал думать — «Как же так? Ведь мне сказали, что ты — Империя Зла, а я вижу перед собой молодого радостного и улыбчивого человека, который очень хорошо поёт…» Ты знаешь… — Базз вдруг отвел глаза, слегка нахмурился, взгляд его стал задумчивым: — Когда я спасал… тех существ, которые сбегали от Зурга и расспрашивал их о нём… они, конечно, много чего жуткого о нём рассказывали. Сам, наверное, понимаешь, что… Не буду говорить. И как-то разбирая свои записи, я вдруг заметил одну вещь, вернее её отсутствие. Для меня это стало словно гром среди ясного дня!.. — рейнджер посмотрел на парня очень внимательно, казалось, он хочет поскорее выложить что-то, о чем вдруг додумался, своё наблюдение. Или может быть тайну? — Я стал расспрашивать о ней тех, кого спасал далее. А так же я наведался к прошлым спасённым — и все они до единого стали подтверждать, что Зург не поёт! Вернее, что-то он очень изредка напевал в минуты хорошего настроения, мимолётно, ну знаешь как то бывает — иногда в голове мелодия крутится и сам не осознаёшь, что ты её напеваешь. Или какой-то мотив популярной песенки, что слышишь по телевизору каждый день. Но чтобы словами, полностью, просто так, когда хочется просто спеть… — и Базз отрицательно покачал головой, смотря Ивану в глаза и словно всё ещё не веря: — И я стал наблюдать за этим, а ведь верно… мирные люди всегда что-то да пели… И… как-то я за этим случайно застукал нашего коммандера… Правда он смутился и сразу же заворчал на меня, да кто бы не смутился на его месте, мне и самому стало неловко, пришлось извиняться… Теперь понимаешь почему я в тот момент удивился? Тогда ты не сильно пожал мою руку, это я был настолько изумлен, в голове просто мешанина была! И в этот момент я всё же решился тебе поверить — ведь ты пел от души, тебе было хорошо и спокойно, ты был очень рад и счастлив!.. Только поэтому я тебе решился поверить. Конечно с оглядкой, но я быстро забыл об этом, ты всегда был очень дружелюбным с нами. И сейчас я просто не понимаю, как так вышло всё это… Но я обязательно это выясню. Обязательно. — — Я тоже не понимаю… И не помню… Всё-таки что-то не так с моей головой. Вот был бы способ заглянуть в мои воспоминания. Мне самому хочется разобраться в произошедшем. — — О, у нас такой способ есть, я пришлю к тебе одного специалиста! — радостно улыбнулся Лайтер. — У неё очень необычные способности, она может читать мысли, вернее, то, что находится в данный момент в голове. Так же она неплохо разбирается в воспоминаниях, но… ей надо всё-таки подготовиться, они у тебя тяжёлые, и… можно к тебе обратиться с просьбой? Ты сможешь её поддержать если что? — — А твои это позволят? — Изумился Ваня. — Я был бы рад, и поддержу и успокою твоего специалиста, но… Нам это разрешат? — — Она неплохо может тебя обездвижить если у тебя опять начнётся. Ну и я всё-таки попрошу Бустера побыть с ней. Извини. — Развел он руками. — Сам понимаешь, пусть он лучше с тобой поборется, у вас вроде силы равны. Так что тут требуется лишь твоё согласие. Хотя мы можем проводить эту процедуру без разрешения, так сказать во внештатной ситуации, и если требуется быстро достать информацию, а преступник молчит. На войне как на войне, Иван. Самому преступнику ничего не будет, процедура совершенно безопасна, а если он хочет остаться в живых — будет сидеть сколько скажут. Тогда уцелеет — ох уж эти разборки между бандитами. Но ты вроде новенький, только что оступился и сам хочешь нам помочь узнать, что с тобой произошло? Ты ведь согласен? — — Конечно, согласен. Куда я денусь? Да я ж и сам хочу узнать, с какого рожна так поступил. Так и скажи всем — Иван Брагинский согласен на все проверки, лишь бы самому понять, что с ним творится, чтоб опосля так не чудить. Это главное из трёх вещей, что я хочу. Ещё безопасность сестрёнок… но тут ты обещал подсобить!.. И третье… — Ванька снова весь поник, — Матвейка… Канада наш… Как он там сейчас? Ему же помогла наша регенерация? Скажи. Не томи! — — Помогла, живой сэр Уильямс, в себя пришел, на службу рвётся. А командир его не пускает и правильно делает, пусть отдохнёт парень. Он тоже очень удивляется что с тобой случилось, почему ты таким стал. Говорит, что ты был в хорошем настроении, всё было нормально… Очень извиняется что так вышло. С ним ещё Альфред сейчас. А про тебя, да про сестёр я передам. — — Значит, жив Матвейка. И на поправку идет. Хорошо-то как!.. — Иван облегчённо вздохнул. — А то… я ж боялся… Тогда, поблагодари его за меня, что он не дал мне взять на душу страшный грех. Я очень-очень благодарен ему. И очень виноват… Перед всеми… — Он снова было поник, но тут же встрепенулся и решительно посмотрел на Лайтера. — Не время хандрить. Надо во всем разобраться. Зови, кого надо, пусть приступают к необходимым мерам, а уж я им охотно подсоблю! — — Прекрасно тебя понимаю, — кивнул Лайтер, — поблагодарю его за отвагу. Скажу, что ты чувствуешь себя виноватым не меньше его. Хорошо, сейчас проверим как там врач и позову тогда специалиста, который в голову к тебе залезет… Точно разрешишь? Тогда надо написать, что ты сейчас в здравом уме и согласен на то, что твои мысли прочтут. Судье это понравится. Ещё один хороший шаг к исправлению. — — Да, давай напишу это твое заявление на разрешение, и начнем поскорее. — Ваня с превеликой готовностью посмотрел на друга, затем и на парней охранников. — Зовите, давайте, своего главного, будем разбираться — почему со мной такая оказия вышла? Раз уж ему поручили мое дело. — Один из ребят тут же поспешил к своему офицеру. Ну, а Иван принялся строчить затребованную Лайтером бумаженцию. А в это самое время в одном из соседних кабинетов… Гилберт во всю недоумевал с недавнего безумства русского, изливая все как на духу своей синекожей посетительнице. Ведь все же было нормально!.. за исключением нескольких негативных реакций на поделки Великого. Но это же такая мелочь! Они так каждый день веселятся. И у сенатора все было превосходно. И вообще… — Так что все было отлично. Один лишь раз Ваньку будто перемкнуло. Сразу после разговора с сенатором. И то совсем ненадолго. Он потом в туалет свалил… Видимо там и обзавелся той трубой… ну, с которой напал на президента. Но после туалета он снова стал нормальным. Черт знает, чё произошло. Крыша у него что ли поехала от волнения? Даже я, Великий, без понятия… — — Действительно странно. Если бы он перенервничал он бы… сказал об этом? Он ведь обычно говорит тебе, если ему не очень хорошо? Или нет? Не знаю, странно такое говорить… мне кажется, взрослые об этом молчат и говорят только в случае крайней нужны, и он тоже так должен делать, но он ведь такой ребёнок… Что ему страшно, ему неуютно, не комфортно, он не хочет находиться в этом месте? Или он отмалчивается? — Мира тоже была в большом недоумении, и ей тоже было непонятно, что же произошло с этим улыбчивым парнем. — Да, говорил он мне. Все уши этим прожужжал, от самого выхода из дома стенал о своем волнении. И даже когда он вспылил перед туалетом, он тоже бурчал по поводу боязни. И когда за Мэттом пошел, тоже бубнел под нос. Черт знает, что случилось. Будто он… не знаю… — Гил сердито дёрнул плечом. — Будто вселилось в него что-то или башка отключилась. Я видел на экране в кафешке трансляцию, и на видеозаписи пересматривал, и готов поклясться — на моей памяти он так с места на народ не кидался. Он предупреждал, словом или аурой своей, или бормотанием… Кол-кол-кол… А тут без здрасьте и готовься — рванул. Идиотизм какой-то! — — Значит словом или делом… — Мира задумалась. — Спасибо, Гилберт, ты сказал очень интересную деталь. Не забудь её, если ещё будут об этом спрашивать, пригодится. Всё-таки это означает, что какие-то меры предупреждения у твоего друга были, можно было почувствовать, что он на взводе и лучше его не трогать. Как жаль, что я не могу тебя допросить! Даже не могу посмотреть твои воспоминания чтобы увидеть твоими глазами что случилось!.. — девушка подняла было руку и потянулась к голове прусса, но убрала обратно, вздохнула. — Запретили нам вами заниматься, тебя другие люди будут допрашивать. Тебя — пока что как свидетеля. Лишь бы Иван сам всё не испортил, лишь бы он дался, лишь бы он был спокоен!.. А то ведь жаль и не понятно с чего это он так… — — Эх, Мира, что-то мне подсказывает, что уж Ванька-то и сам будет не против разобраться во всем. Он ведь так радовался, что хоть тут его будут принимать и дружить с ним, а тут такой позор. Вот увидишь, он щас все выложит и согласится на любые проверки. Может даже и тебя подпустит для досканальной проверки… Точно подпустит. Если не виновен, сам будет просить об этом, а он точно не виновен. — — Хотелось бы в это верить… — вздохнула девушка. — Он ведь ласковый очень, даже меня изумило как он с чужим ребёнком обращался. Да и с обычными незнакомыми людьми. А тут… И что на него нашло? Повспоминай ещё что-нибудь такое из его жизни, но старайся ничего не утаивать. Пусть даже это будет плохое с хорошим концом — говори. Кто знает, может быть какой-то его поступок ему же и жизнь спасёт, вдруг ему дадут меньший срок, легче наказание. Повспоминаешь, Гилберт? — — Эх, все вспоминать… тьма времени уйдет, — вздохнул прусс. — Мы ж больше тыщи лет жили. Одно я знаю наверняка, за все это время, из всех воплощений, когда-либо обижавших его, он убил лишь одного — первого своего захватчика. Остальные же все живы и здоровы. Я и наш Франция — тому пример. Он ведь тоже в одно время сильно насолил Ваньке. И вот как он, который мог и имел право укокошить нас обоих, ничерта не сделал. А потом меня оживил. И он же с какого-то фига ринулся на президента… Где логика? Где здравый смысл? Ан, нету их, и это странно. — — Ты сам мне говорил, что он нелогичный, — слабо улыбнулась девушка. — А всё же — повспоминай. Хотя бы ваши стычки. До и после. Хоть это может быть неудачный пример, но всё же. Ведь во время того как ты ему вредил… и хотел его именно убить, ведь я правильно поняла? Он тебя не тронул ни разу, и не хотел того же самого. Хотя мог… Вот и расскажи. И ведь твой младший брат… остался цел. И сэр Хонда… сэр Варгас… и какие-то из ваших союзников… Но они ведь остались живы и никто не пострадал после? Хотя его союзники — вполне и они явно были сердиты на вашу компанию. Он мог взять своё и уйти, но ты мне в парке сказал, что он стал уговаривать Англию и Америку не трогать никого физически? Война закончилась, все живы, поговорим о возмещении ущерба, так? А ведь мог поддаться искушению и сказать, что ваши союзники заплатили бы тем же… Я ещё удивилась, почему остальные его послушались, ведь Америка считал себя героем, а Англия был у вас… старшим? Ну обычно он всем занимался? — — Да я сам, когда помер и уже вернулся назад, был удивлен, что остался единственным, кого наши победители казнили на горячую голову. Фиг их знает, почему, может действительно этот блаженный славянин вмешался и его послушали… а может хватило лишь одного меня, чтоб охладить праведный гнев англоговорящих братцев. Одно знаю наверняка, они потом на русского взъелись, как на страшнейшую угрозу для человечества. Особенно малой. — — А ты у него об этом не спрашивал? — удивилась Мира. — Или вы об этом не говорили, к слову не пришлось? — — Тогда как-то желания не было, с ним болтать. Я долго ещё не мог смириться с самой мыслью, что я часть русского. Злился, психовал, потом свалил от него подальше. А потом все забылось как-то. В девяностые было полно других проблем. — — Жаль… надо бы выяснить это… — протянула Мира. — Если как ты говоришь, меня спросят в его голове копаться, то я спрошу и проверю. Можно ведь? — ей было всё-таки неловко такое спрашивать, у этих двух была странная дружба и она её почти не понимала, но видела, что парни меж собой, бывшие заклятые враги, а теперь — друзья не разлей вода. И ей было неловко что она иногда вторгается в этот дружный мир, будто она как третий лишний. — Это не меня, это Ваньку надо спрашивать. К нему же в голову залезешь. А я… — Гил невесело хмыкнул: — Я буду только за, если это Ваньке поможет. — Тогда ладно. Великий спокоен хотя бы на этот счет. Я хорошо знаю Ваньку… Ему щас надо будет надо пройти несколько этапов. Сначала ступор, потом отчаяние, ну, а после у него снова заработают мозги и его можно будет допросить о произошедшем. Надеюсь ваши сослуживцы не будут слишком наседать на него, иначе второй этап может нехило подзатянуться. — — Если Базза пустят Ивана утешить — то он его постарается успокоить, я в нём уверена. Ваш Альфред… чем-то даже Базза напоминает, тоже такой оптимистичный парень, — девушка чуть улыбнулась, вспомнив героя. — Только уж прости за сравнение на этом всё сходство кончается. — — Ну да, твой начальник, особенно по сравнению с нашим малым, прям святой какой-то. Не без недостатков, но всё-таки… Будет хорошо, если он Ваньку успокоит. Этот бугай, если его обидеть, становится как дитё малое… Дитё… Точно! Элиас! — Прусса аж холодный пот прошиб. — Бляяя… Что теперь будет?! — Он схватился за голову, но быстро взял себя в руки. — Прости… Просто… славяне хотели усыновить того мальчонку. Но теперь, похоже, все накроется медным тазом… Чё делать? Самому что ли в опекуны метить? Или ваще Людвига припахать. Ванька с сестрами не перенесут, если мальца отберут! — — Ох… неловко конечно вышло. Но мальчиком могут заняться Оля и… Натали? Наташа? Ивану конечно воспитание не доверят, раз такое дело. А девушкам — вполне. Хочешь я узнаю об этом? — Мире очень хотелось помочь славянам хоть как-нибудь. — Узнай… Узнай, буду очень тебе благодарен! Ведь мало ли… вдруг девчонкам ничего не светит, а так хотя бы мы с братом перехватим мальчонку! — Гил шумно выдохнул, чтобы хоть немного успокоиться, а то душа болела и хотелось снова покласть всех матюгами. — Славянам сейчас и так придется не сладко, а если они и мальчика лишатся, это их точно добьет. Я тебе точно говорю. Я их знаю. — — Хорошо, Гилберт, узнаю. И сразу тебе сообщу и его сестрам. Будет обидно, если мальчик останется один, в детском доме. Конечно за ним проследят, друзей по несчастью он там найдет, да и воспитателей таких подбирают чтобы дети не чувствовали себя бессемейными. Но всё же… Узнаю, обязательно, — повторила девушка. — Ты можешь на меня положиться. — — Знаю, что могу. Понял ещё в том разваливающемся особняке… — Гилберт вздохнул и словно выпал из реальности на миг. Ему снова вспомнилась их совместная миссия по спасению документов на дом славян. Какая же эта инопланетная девушка смелая. И умная. И внешностью не обделена. А как она водит крейсер!.. при побеге с планеты Зурга та-а-а-акие кренделя выписывала. Венгрии за ней ни в жизнь бы не угнаться. — Эх, Мира, хорошая ты… — выдохнул он, и тут же, смутившись своих мыслей вслух, поспешил перевести тему. — В смысле… положиться на тебя можно! Ладно, Великий доверяется тебе. И спасибо. Я уже успокоился. Можешь звать своих, пущай допрашивают. Мне, Великому — скрывать нечего! — — Спасибо за комплимент, — улыбнулась девушка, — Ты тоже… очень… смелый, добрый и… — смутившись на миг, она спохватилась: — Да, конечно! Извини… — Мира подошла к дверям и обернулась: — Не знаю, что сказать… но я мысленно с тобой, Гилберт. И надеюсь, что всё будет хорошо. — И сказала подошедшим охранникам: — Он в порядке, пусть следователь проходит. — — А этот драться не станет? А то другой как будто не в себе. — — Нет, он не станет, — покачала головой девушка-рейнджер. — А что с ним? Слишком волнуется? Руки распускает? — — Плачет. Сейчас там Лайтер и двое из наших. — На миг Мира представила, как там в комнате и ей вновь очень стало жалко русского, но она сдержалась. — Тогда всё под контролем. Базз справится, я уверена. — И сказала чуть погромче, уже под закрывающуюся дверь: — Я уверена, он его успокоит! — Это всё что она смогла сделать для Гила. А то — что это за глупые слова, будто влюбилась и они уже встречаются! «Ты очень добрый и смелый!.. " Тьфу, прямо розовые сопли. Сейчас не время думать об этом! — «Жаль, что я не смогла его нормально поблагодарить… Все эти глупые слова… он наверное уже их сто раз от других слышал. Совершенно не то что ему сейчас нужно было…» — Мира резко тряхнула головой, её почему-то вопреки важности всего происходящего беспокоила сама мысль что она не смогла в нужный момент сказать нужных слов этому человеку. Но долго раздумывать ей не дали. «Добрый?.. Я?!» — Нехилый ступор настиг прусского мачо. Его назвали — добрым? Что за черт?! В жизни такого не было, чтоб его так называли, особенно какая-то девушка! Что за телячьи нежности? Он не добрый, он — крутой! Он смелый, сильный, волевой, упорный, умный, в конце концов, а еще ответственный, не то что несуразный Ванька. Он — Великий! Вот! А добренькие крутыми не бывают. Добреньким не до этого. Добренькие вечно за всех волнуются, всем помогают, обо всех заботятся… Прямо как эта синекожая фройляйн с ее командиром! «Тот тоже сейчас оказывает моральную поддержку…» — Экс-Пруссия снова задумался ненадолго. К этой паре рейнджеров подходили все определения добрых людей, но и крутости было через край. — «Русский тоже добрый… к тем, птичьим хулиганам… и к Элиасу… и к Людвигу… и вообще… Прям как я… Выходит, я тоже добряк, да? Родерих от афига дар речи потерял бы, ксе…» Прусс грустно улыбнулся и смахнул не пойми как появившуюся на уголке глаза слезинку. А Бустер тем временем отвечал на взволнованные вопросы своей беспокойной мамы: — Да, Ма, у меня всё в порядке! нет, больше никто не пострадал… кроме того молодого рейнджера. А что я? Я же сказал!.. Да, я понимаю, что ты обо мне волнуешься… Но… Ма! Мне нельзя говорить о том, что с ним произошло, я и сам ничего ещё не знаю… А так… Ну так грустный конечно… Явно винит себя, очень беспокоится… по глазам видно. Да, вроде в себя пришел, сразу забеспокоился, начал плакать… Ну Ма-а… — Бустер в очередной раз закатил глаза и прижал ушки, его мама, когда волновалась — всегда расспрашивала обо всём досконально и неважно что её сын не имел права рассказывать — кого они там брали, что с ним делали, куда везли, о чем говорили и как состояние преступника в целом. Нельзя было, секретная информация. Мало ли что. А тут любимая и дорогая маменька требует с тебя все эти подробности. Бустер как мог старался пресечь утечку информации, чтобы опять ему не влетело от вышестоящих и от командира команды лично. — Да, я понимаю, но и ты пойми… Ой, прости меня вызывают. Да, если смогу — передам. Пока! Да, капитан? Хорошо, сэр, вас понял, уже бегу! Да, есть! — Бустер по-военному вытянулся и отдав честь, побежал к тому самому кабинету, где должны были допрашивать Ивана Брагинского. Лайтер ещё попросил забрать из соседней комнаты Миру. — Мира? Пойдем? — Девушка молча кивнула, ей тоже пришло распоряжение на наручный компьютер — Гилберт оказался прав, ей поручили посмотреть мысли Ивана. И ей было… неловко. Она шла вся в смятении, она понимала что мысли у Ивана, его воспоминания будут не слишком веселые, могут случайно попасться не совсем приглядные куски старых воспоминаний от которых больно и она ДОЛЖНА БЫЛА это всё выдержать пропустить сквозь себя, но… ей было неловко перед самим Иваном. Как будто… она его увидит избитого, больного, опустившегося… или ещё хуже, совсем без одежды… в метафорическом смысле. — А? — Мира помотала головой, она всё ещё пыталась побороть своё стеснение, пыталась настроиться, чтобы увидеть то, что нужно и не сбиться. Но для этого нужна была хорошая концентрация, а она всё ещё витает в облаках. — Прости, я не слышала тебя. Повтори, пожалуйста, что ты сказал? — — Я сказал, меня тебя, наверное, позвали охранять. Но мне почему-то кажется что это не надо. он вроде… очнулся? — — Да. Его успокоили. Но Базз, да и сам Иван беспокоятся что такое опять может случиться. Я тоже беспокоюсь. Воспоминания… я могу случайно задеть за больное. Держись рядом и смотри внимательно, вдруг его опять накроет. Тогда меня выдернешь. Или его удержишь. А я постараюсь быть осторожной. — Девушка передёрнулась, не смотря на всё ей было страшно. Что может быть в голове такого человека, который, не смотря на всю свою боль может улыбаться не смотря ни на что? Что это за человек вообще? — «Обычный человек столько не вытерпит… Но он — не обычный человек… ему бы забыть это всё… а нельзя — его память — это история.» Ей вдруг подумалось что хорошо бы придумать такую машинку, когда можно будет забыть слишком неприятное. Но как это повлияет на самого человека? Будет ли он счастлив? — Да, пойдём, Бустер, — кивнула она. — Я готова. — Наконец-то страх ушёл, и она готова была работать. И они вошли в комнату где сидел Иван и Базз. Иван чуть повернул голову на стук закрывшейся двери и тут же отвёл глаза. Внутри все невыносимо сжало от стыда и горечи. Ещё утром он был нормальным членом общества, почти награжденным героем, а теперь… Сидит в клетке, как дикий зверь, куда есть допуск лишь отважным укротителям. «Перед Бустером стыдно… Господи, что теперь он думает обо мне и о сестренках? А что думают матушка, батюшка и дедуля?! Стыд-то какой! Простите меня, родьненькие! Такую змею на груди пригрели!» — Ненависть к самому себе взвилась, аки пламя костра на Ивана Купала. Что он за человек-то такой? Всем из-за него плохо, все страдают, особенно сестрёнки его, горемычные. — «За какие грехи им такой брат?» Здравствуйте… Приступайте, коли пришли. Я готов… — Тихо, почти шепча, произнес он, и втянул голову в плечи, чтоб они не видели хоть часть его лица. Улыбаться уже не было сил. Но Мира как-то неловко сжалась, она по одному виду Ивана поняла что ещё чуть-чуть и она его и так увидит больным и сломленным. «Да что же это я?! — обругала рейнджер саму себя. — Мне нельзя так с ним! Надо попробовать его успокоить». — Сэр Брагинский… Иван! Можно… с вами поговорить? Вас ведь вроде успокоили, опять плохие мысли? — искоса взгляд на недоумевающего Базза, тот ли покачал головой, мол всё ведь было нормально, честно! — Мира вздохнула и рискнула дотронуться до плеча задержанного. — Иван… мне нужна чистая и ясная голова. Чтобы я не читала ваши мысли «всё плохо, как же быть, я жуткий урод, кто меня простит!» не рылась в ваших плохих воспоминаниях цепляющихся одно за другим. Поэтому… прошу… Можно я вас попробую успокоить? Может быть вы скажете, о чем думаете? Об этой ситуации или о том, что вы сам — чудовище? — — О том, каково теперь моим близким из-за… меня… — Донеслось тихо из шарфа. Иван хотел сказать ещё что-то, извиниться перед Бустером за это, попросить за него прощения перед его радушной семьёй, но… не смог. Лишь вздохнул тяжко и как-то сразу весь обмяк. — Простите… Минутная слабость. Все теперь в порядке. Я смогу ни о чем не думать некоторое время. Жизнь научила, аха… — — Кратеры… — это уже капитан начал нервничать. Вернее, пытался не сорваться. — Иван, я же уже говорил тебе об этом. Я попрошу, чтобы твоих не трогали, даже если они и будут виноваты. Но я говорю тебе — их трогать не будут, а мои ребята им помогут!.. — попытался вновь успокоить его Лайтер, но смолк, стоило только Мире поднять ладонь в останавливающем жесте. — Мы же договорились… — попытался он помягче объяснить своё желание переубедить парня. — Вот ты правду тогда сказал, упрямый как есть! Неужели у вас так плохо обращались с… оступившимися? Конечно я понимаю, что… Да, Мира… Я тебя понял. — — Ну то-то же. — Девушка сурово посмотрела на своего командира. — Его успокоить надо, чтобы он был в нормальном состоянии и смог вспомнить сегодняшний день, а вы, сэр, ему только на психику нагнетаете!.. Спасибо. — И повернулась к Ивану. — Иван… Я правду говорю… мне не нужно это ваше — «я могу не думать». Мне нужно чтобы вы именно думали и вспомнили что вы делали сегодня до мелочей, во всех подробностях. Ну как вам сказать… Понимаете, мне нужно посмотреть вашу голову, ваши мысли и воспоминания… как кино. Но когда человек именно так спокоен, плёнка… мнётся… то есть я хочу сказать что воспоминания будто что-то сдерживает, они получаются неполными. А мне нужно всё-всё зафиксировать как следует, неужели вы не понимаете? — Я очень прошу… Можно… я даже смогу вас обнять, погладить по голове, нет, не для чтения мыслей, а чтобы… вас утешить… Мне помогало отцу на руки забираться. — совсем тихо призналась она. — Когда он меня обнимал и я плакала… И мне казалось что так легче, я ведь не одна… — — А-а-а, Мира! Ну не на-адо та-ак! — вдруг заревел Бустер. — Я и так сдерживаюсь… А ведь мне нужно смотреть во все глаза!.. — Здоровяк вытащил из кармана платок, и попросил — Базз, последи три секунды… я сейчас… — Высморкался, протёр глаза, и доложил уже более спокойно: — Всё, спасибо, я тут. Иван! Всё-таки выскажи Мире, что тебя тревожит. Она сможет тебя утешить. Обнять предлагает, это редкость! Тем более в такой обстановке! А Базз правду говорит, я тут недавно читал законы, надо было освежить память, так там говорилось что родственников предполагаемого осуждаемого не трогают, если только они не были в сговоре и не были с ним рядом в момент преступления и не делали противоправные действия! И то, там рассматривалось насколько это самостоятельное действие или же под воздействием давления, вредных веществ и всякого такого. Но они-то были дома! Значит ничего им не вменят, никакой вины, Иван! — — Правда? — Ванька устремил на красного здоровяка полный надежды взгляд, но тут же снова потупил голову. — И твои тоже? Прости… Они не тронут, я знаю, но не оттолкнут ли… Прости. Это меня сейчас и гложет. Сестренкам и так будет тяжко. Им… поддержку бы… не осуждение… Прости. И им передай, что… виноват… Не смел я о таком заикаться. После содеянного-то… Но вот… не сдержался… — — А мои-то с чего? — удивился Бустер. — Да моя Ма такая сердобольная, она как мне кажется и бандита обратно примет, но при условии, что он перевоспитался, в том плане что больше грабить и убивать никого не хочет, покаялся, а вот как дальше, примут ли и куда ему… И… ты знаешь… Мой брат как-то оступился… Не хотел говорить… ему Зург чего-то там наобещал, а он и повёлся, ага… — толстяк казалось сам на миг стал похожим на Ивана, такой же, не верящий, что его простят, и примут обратно. — Ма его конечно же приняла обратно, всё-таки семья… Отец ворчал, но по-моему больше для порядка, а на самом деле. А только как видишь — я всё ещё в самой лучшей команде… — Бустер попытался улыбнуться, но улыбка вышла грустной. — Базз? Скажи? — — Бустер верно говорит. У него самые лучшие родители, такие добрые, всегда помогут, всегда поддержат… если бы наших преступников брали на поруки обычные граждане, твоя семья была бы первой!.. А только опасно это, сам понимаешь. Хотя смотря кто и за что сидит. Там от много зависит конечно, приглядываем… Но Мама Бустера никогда бы твоих сестёр не бросила, слышишь, Иван? Так что даже не думай. А брата Бустера все простили, тем более он толком натворить не успел. В том смысле, что всерьёз ничего такого не сделал. Твой случай — конечно не совсем-то, но… Они не такие, никогда не осудят, я в этом уверен. — — Видишь, Иван, всё ведь хорошо будет! — ободряюще добавила Мира. — Так что Мунчапперы конечно же им помогут, и они с тобой будут видеться. Базз об этом позаботится. И ты их хотя бы по видеосвязи, да в присутствии кого-нибудь из охранников будешь видеть. — — Да хоть пусть сам начальник будет, если это их утешит, мне-то что, — слегка поморщился Базз. — Главное, чтобы разрешили. Сам-то он тоже человек неплохой, но все эти запреты поначалу… Нельзя, запрещено. Это уж потом, как всё выяснится и немного успокоится… Но сам понимаешь — не каждый день, ты уж извини. И надо бы попытаться это объяснить твоей младшей… Ну записки передавать хоть каждый день можно, конечно цензура, и твои читать будут, но хоть как-то! Еду тоже можно, но у нас и так кормят хорошо в таких местах… Как сможем — поможем. Конечно я понимаю, всё волнение не унять, но они хотя бы будут знать, что ты в самом что ни на есть порядке. И тебя здесь не обижают. Что скажешь, Иван? — — Угу… Я понял. Все будет с ними хорошо… с кровинками моими… — Ваня смахнул с щек набегающие слезы. — Спасибо, вам. Успокоили. Бустер, ты это… передай своим огромное спасибо за то, что они есть, и… Пусть уж простят, меня, непутёвого, бестолкового. Я ж не специально это все… Я сам не знаю, что со мной… — Ваня снова смахнул слезы, вздохнул пару раз поглубже и успокоился. И даже слабо улыбнулся. — Ладно. Не будем тянуть. Надо же узнать — что со мною? Я сейчас закрою глаза и буду вспоминать весь день. Мира, голубушка, скажешь — когда начинать? Агась? — Иван закрыл глаза в ожидании команды. — Простят, конечно простят, Иван… — улыбнувшись, она дотронулась до головы Ивана и легонько погладила того по волосам. — Ох, рискуешь, Мира… — покачал головой Базз, но судя по всему — он не возражал против этого. — Ничуть, сэр. Нам же надо проверить его светлую голову? Можно, Иван? Мне надо проникнуть во внутрь, и вы можете вспоминать. Вы же должны знать как это делается, вдруг вам будет… неприятно, шокирующе. Поэтому я и спрашиваю вашего разрешения. Это не больно, Иван, ты ничего не почувствуешь. Ну, разве что может быть лёгкое покалывание. — — Хорошо. Я готов. — Кивнул Ваня, не открывая глаз. — Это наверняка не так страшно, как… «полная голова вшей, в плену-то у Улуса или осколок от мины Людвига в виске…» — Не смог он сказать это вслух, пришлось ляпнуть первое пришедшее в голову. — Как получить по голове упавшими с крыши сосульками или схлопотать бодун после новогоднего застолья… простите… отвлекся. Приступайте, я готов. — — Ну хорошо. Базз, а никто это протоколировать не будет? — — Ах, да. Иван, подожди пока, одну минуту. Ребята, сбегайте кто-нибудь… Уже? Ждет у входа? Благодарю. — Вошёл следователь с самым обычным лицом, которое не сразу запомнишь. А если встретишь его на улице — пройдешь мимо, не узнаешь. Но что-то было неуловимо знакомым в его рядовой внешности. То ли обычный европеоидный тип лица, но без намёка на какое-либо благородство и богатое наследие, то ли серо-синие почти стальные глаза, которые по знакомому осматривали сегодняшнего преступника. Этот человек вполне мог оказаться всё тем же соседом с этажа по многоэтажному дому и так же встречаться в общественном транспорте каждое утро по пути на работу. По тому, как он уверенно держался, было видно, что свою работу он знает и любит. — Алекс Нильски. — Коротко представился он присутствующим и пожал Лайтеру руку. — Базз Лайтер. — Базз пожал протянутую руку и кивнул в сторону подчиненных. — А это рейнджеры Бустер Мунчаппер и Мира Нова. Мира, Иван, вот ваш следователь, он будет задавать вопросы. А я… пойду. Можете записывать, лучше на диктофон, сэр Брагинский согласился на эту процедуру, так что всё в порядке. — И Базз показал мужчине заявление русского с подписью. — Начальник в курсе, так что приступайте. И да, можете передавать вопросы как напрямую, так и через моего помощника, Миру Нову. Только прошу, Брагинский боится, что он может стать опасным, вы, наверное, в курсе произошедшего. — — Да уж в курсе, — кивнул мужчина. — И поэтому здесь такой здоровый Джо-Эдовец? Ну что ж я вас понял, сяду около входа, а он будет её спасать. Не беспокойтесь за меня, молодые люди, я умею быстро уходить. Думайте о ней. А вы — начинайте. Вспоминайте свой день с момента пробуждения, по возможности пусть кто-нибудь из вас комментирует. Вы — можете говорить ваши действия и что говорят другие, а вы, мисс, после его слов, на всякий случай — как он себя чувствует. Вы ведь и это можете? — — Да, могу. Можно, Иван? — — Если нужно, конечно же можно. Я — давно готов. Я очень-очень-преочень хочу понять — что со мной случилось! — Иван зажмурился посильнее и стал ждать сигнала. — Какой необычный преступник, а! — Изумился следователь. — Что ж, если он так лоялен к нам ко всем и очень хочет сотрудничать, тогда не будем тянуть. Значит так, допрос Брагинского Ивана… хм… необычное имя… — на мгновение задумался он. — Что ж, начнём. Вспоминайте, вот вы проснулись, как это было? Рано или поздно? В спешке или лежали долго может о чём-то думали? — А Мира между тем уже дотронулась до головы Ивана и просунула руку вовнутрь, пытаясь найти его воспоминания. Это было словно на каком-то скоростном шоссе, где мелькало что-то расплывчатое, да так быстро, что она не успевала это увидеть. Но вот Иван заговорил, и она поняла, что он сам услужливо подаёт ей сегодняшний день — картинка развернулась как на большом экране и она как будто стала зрителем или?.. — Утро началось с того что я проспал немного… — донёсся голос Ивана, он был словно повсюду. Но Мира удивилась не этому — она словно бы смотрела на мир глазами самого русского. — Меня разбудила Оля, дала одежду. — Тут вдруг появилась сама украинка, покачала головой: — Ванечка… Встава-ай… — донесся до неё незнакомый язык и тут же Оля тихо засмеялась. Мира было хотела спросить у Ивана, что сказала Оля, но тут ей в ухо шепнули: — «Вань, братик, вставай!..» — Вань, вставай, знову запізнишся! — снова смех. — Який же ти у мене соня! — «Ваня, опять опоздаешь! Какой же ты у меня соня!»  — М-м… Оля… Сейчас встаю! — Мельком удивившись такому сурдопереводу, она продолжила смотреть как его расцеловывают, говорят разные поздравления, и… выпроваживают в душ: — Скоріше йди купатися! А то не отримаєш одягу і не потрапиш на своє нагородження! Давай, без розмов! — «Скорей иди купаться! А то не получишь одежды и не попадёшь на своё награждение! Давай, без разговоров!» — пояснил ей невидимый Иванов голос. Сам Иван быстро побежал в душ, думая о том, что скорей бы награждение! «Как хорошо, что меня здесь приняли! Наконец-то я здесь буду не чужим, аха!» — в ванне он пустил воду и, осторожно вернувшись, воровато огляделся и забрал свой телефон. Уже в душе он нажал на вызовы, посмотреть кто звонил, их было аж пятнадцать пропущенных. А смсок — аж десять штук!.. «Ну вот такой я…» — смутившись, пояснил ей Иван, пока она смотрела на всё это безобразие, которое растекалось в каплях воды, брызгавшей из душа и покрывалось паром из-за жарких поздравлений и горячей воды. — «Надо было всем ответить…» — Сам Иван в очередной раз поблагодарил уже четвертого собеседника за добрые слова, до остальных он не дозвонился. Но не всем успел, позвонил по порядку, самому первому. — Да, Гилберт? Проснулся, а ты? Чего сра~азу — княжеский зад и опоздает? — деланно начал возмущаться он, всё ещё улыбаясь. И машинально крутил краны с водой, делая чуть погорячее. — Стою, моюсь, с тобой болтаю. Да уж не так как в Европах, в Средние века, чай к баням приучаны! И ты тоже вымойся! Чтобы я за тебя не краснел! Оль, это Гилберт! Иду! Да, сейчас буду! Я скоро~о, не ругайся! — А потом вновь обратился к собеседнику: — Феля тоже с тобой? Всё тренировки от младшенького? А чего там Людвиг, я позвоню? Занят? Хм… так же, как и я? Ладно, позвоню. А Кику? У себя? А, может собираться на работу… Ладно, не буду отвлекать. Хорошо, понял, потом — значит потом. А Феличиано? Он-то обычно всегда свободен! Так значит вы вдвоём и балдёжничаете? Ох, хорошо~о вам там, одному рано на работку не надо, а второй и вовсе лентяйничает… А, так ты придёшь-таки! Ну ладненько, позвоню щаз Феле, Ага, ну бывай, встретимся ещё. Дава~ай, морда белобрысая! Спасибо! Да, готов! Пока! — и, нажав отбой, проворчал: — Как юный пионер… Поздравил он меня, ну как же… Ох, Гилберт, ох, Великий, ты как всегда… — Мира прям физически ощущала, что в душе очень жарко, прям парная, но Ивану было нормально в такой обстановке. Парень меж тем набрал ещё кого-то, но этот кто-то не отвечал. «Людвиг не отвечает… Гил сказал, что он занят», — пояснили рядом. Но Иван упорно терзал телефон, который уже казалось ещё чуть-чуть и превратится в лягушку или рыбу, настолько он был мокрым от пара и брызг воды. — Венециано? Доброе утро… — и услышав робкое «Ве~е~… Иван? Что-то случилось? А почему ты так рано звонишь?» — удивился на тихость Феличиано: — Нет, всё нормально! Правда! Я знаю, что Людвиг вас троих гоняет, поэтому позвонил… А я вот чего звоню… — И похвастался что он тоже: ранняя пташка, и у него — награждение, поэтому и встал сам, и тут же выслушал восторженные речи от воодушевлённого Северного Итальянца: — Ох, Венеционо, спа~асибо! Ох, я да я сам тоже этого хочу… Ага, очень рад, только… волнуюсь… Спа~асибо, Венечка, мой хороший! Ты меня успокоил, правда! Постараюсь быть хорошим мальчиком, веселым и открытым! Да, всё как ты учил, агась! Да-а… Чё там Гил ржёт? Ну пусть ржёт, у него бывает… пусть собирается, он обещалси, аха~! — Разговор рисковал затянуться, и как бы Иван ни хотел продолжить беседу под утренний чаёк, спокойно сидя на кухне, ему предстояло вскоре получить свою награду. И поэтому он решил заканчивать разговор с жизнерадостным итальянцем: — Прости Феличка, у тебя самые прекрасные поздравления, ну ты практически догнал Великого… Ага, ему передай, пожалуйста, но мне надо одеваться. А я ещё не готов. Да, до свидания. Да, конечно надо будет договориться, я с радостью! Спасибо и тебе, мой хороший, удачи и тебе! Фух… вот ведь язык без костей… в хорошем смысле. Такой милый паренёк… — Сам Иван отложил телефон и взялся за мочалку. И тут «кино резко свернулось». Мира как будто вынырнула из необычного кинотеатра, глубоко дыша, даже руку убрала, ей всё ещё казалось, что она до сих пор в той парной. Ощущение стало уходить и ей стало полегче. — Всё в порядке? — спросил её следователь. — Да… всё нормально. — Мира потихоньку приходила в себя, но всё же успела заметить виновато-обеспокоенный взгляд Ивана и кивнуть ему, мол, всё в порядке, ничего страшного. — Я объяснюсь. Он проснулся, был сонный, сестра разбудила, так обрадовался, аж внутри потеплело, он очень обрадовался. Солнышко внутри, верно? — ободряюще улыбнулась она Ивану, дотронувшись до груди. — Потом его чуть отругали, знаете, не строго, с улыбкой и он побежал мыться в душ. Потом вернулся осторожно на цыпочках, забрал телефон, посмотрел звонки. Там был Яо Ван, Артур Керкленд, Кику Хонда, Франциск Бонфруа, Гиберт Байльшмидт, Людвиг. Да, он без фамилии. И Феличиано Варгас. Пообщался с Гилбертом, тот его подколол немного насчёт чистоты, но Иван пообещал быть чистым и опрятным. Так же сказал, что встретится с ним. Далее вкратце — как брат, где Кику, вы там с Феличиано отдыхаете после тренировки? Везёт, кому-то на работу не рано, а кто-то и вовсе безработный. На этом моменте Гилберт обещал прийти. Тут где то в этот момент или чуть раньше постучала его сестра, крикнула, чтобы он… — тут Мира запнулась и попробовала произнести это слово без ошибок, на слух: — закруглювати, странное слово, то есть… заканчивал? — Мира уточнила взглядом у Ивана так ли это, так же молча поблагодарила его. — Потом позвонил Людвигу, но тот не ответил, был занят. Набрал сэра Варгаса, тот явно удивился, подумал что случилось что-то, но они стали очень тепло общаться. Ивану было очень приятно… Вкратце — нет, я сам встал, всё нормально, поэтому решил позвонить, спасибо за поздравления, а чего это там Гилберт ржёт? Ну пусть смеется, только пусть не забудет прийти. На этом разговор закончился. В момент разговора очень было сильное ощущения… радости, что рядом друзья, те, кто его любит, уважает, ему было очень приятно. Солнышко в груди стало греть ещё больше. Потом Иван отложил телефон и… меня выкинуло, — с некоторым недоумением Мира посмотрела на Ивана и даже вынула руку из его головы. — Никогда такого не было, а тут… Вы, наверное, смутились? — слегка покраснев, догадалась она. — Угу… Смутился… Простите… Просто потом я мылся, и потом Оля пришла и… — смущенный Ванька втянул голову в шарф, — наряжать меня стала… как маленького… Потом пыталась с ложечки кормить, а то у меня руки от волнения дрожали. Потом пришел Гилушка… подкалывал меня… беззлобно. Сравнивал меня с бывшим Канадой… Так я волновался. Даже на улицу вышел, чтобы хоть там успокоиться. А этот за мной пошел. И там подкалывал… — Ваня встрепенулся и виновато посмотрел на девушку: — Не подумайте чего плохого про Гилушку. Он заботливый. Морсик с собой взял для меня… Он просто человек такой едкий… без зла. Народ такой был, стеснялся проявления добрых чувств и все хорохорился. Вот он и скрывал свое волнение за меня подколками. Я ведь не бояка, просто этот день был такой важный… Я так боялся сделать что-то не так. Боялся выставить себя в дурном свете… — он горестно шмыгнул носом. — Ну, вот… добоялся… — — Хорошо, мы вас поняли. — Следователь хотел что-то ещё добавить, но взгляд на миг изменился: — Не переживайте так. Может это неудачное стечение обстоятельств. Я вас не знаю, но передачу про вас видел. И хочу сказать, вы не похожи на бандита или убийцу, я насмотрелся. У них другие лица, интеллигентность так и прёт. Бывают конечно и хитрые и умные… Но отпечаток бандитизма всегда видно. А вы… у вас лицо доброе. Если вы не виноваты — это выяснится. Продолжим? Так вы значит… Ладно. Не хотите показывать ей сцену в душе, скажите на словах что делали. Думаю, это не столь важно, а если что, — и следователь показал на микрофончик, в котором затаилось записывающее устройство, — мы вам напомним. Продолжайте. Из душа вышли, обмотавшись полотенцем, дальше что? Мира? — и мужчина спросил взглядом девушку: — Вы… как себя чувствуете? Может мы пока словами? — — Нет-нет, всё в порядке. Просто… обычно я смотрю воспоминания будто это кино… Но сейчас — это настолько ярко что… — Мира вздохнула, но всё же дотронулась до головы русского. — Пока что я готова работать. — — Хорошо. Тогда по частям. Не будем перетруждать девушку, вы со мной согласны, сэр? — И Мира стала смотреть очередную «серию» этого нелегкого дня.: оказалось, что всё-таки Иван дозвонился до Людвига уже после того как вышел из душа и Мира с удивлением выслушала немца, ведь судя по голосу, тот был очень рад за него и поздравил искренне. Потом ещё пара звонков, от китайца, от француза, от англичанина-археолога — Иван выслушивал всех, ни от кого не отмахивался, был вежлив и каждому рассказывал всё-всё-всё, так что со временем «внутренний комментатор» тоже затих и изредка подсказывал совсем уж непонятные слова. Оля подбегала, то выдав ему чай с бутербродами, то пыталась сама решить в чем пойти брату — в белой рубашке или в голубой. А так как Ваня был занят ещё и своим делом — то в какой-то момент не понял сестру и попытался забрать примеряемые на глаз рубашки. У голубой сильно измялся рукав, и Оля отдала ему белую, так же решив, что она — лучше сидит. — Сподіваюся, що ця краще сидить. «Надеюсь, что эта лучше сидит». — пробормотала она, покачав головой, но Иван не заметил её укоризненного жеста. Он как раз разговаривал с Наташей, она была как всегда серьёзна, но брата поздравила с такой же теплотой как и старшая, а парень, пытаясь уклоняться от расчёсывания старшей и попыток что-либо ему впихнуть между делом из одежды, аж расцвёл, стал звать её Натусик и «милой сестрёнкой». — Як їй — так Натусик, а як мені… «Как ей — так Натусик, а как мне…» — и старшая сестра вздохнула: — Волосся дай хоч причешу! Нероба! «Волосы дай хоть причешу! Бездельник!» — — Ой, меня тут ругают! — дурашливо прикрылся рукой Ваня, — Наташка, Оля дюже сердита! Лається! «Ругается!» — — Я тобі покажу — лається! Хто одягатися буде? У кого волосся нечесане? Не пойдёшь никуда! «Я тебе покажу — ругается! Кто одеваться будет? У кого волосы нечёсаны?» — сжав губы Оля сердито посмотрела на приклеевшегося к телефону брата и, повернувшись, пошла из комнаты. — Ой, Наташка, ой, Олечка! Ну Оля! — Ваня казалось бы не на шутку кинулся вслед за сестрой, приобнял её и чмокнул в щечку, ну Оля… будь ласкава… Мені це трэба*… — — Ох, тобі трэба … — Оля вздохнула, но вернулась к стулу, на который же сама указала расчёской. — Сидай. Причешу. И не смикайся! Сиди як пришитий! ** —   — Звичайно! Сидячи! «Конечно! Сижу!» — закивал Иван и сел ровно, стараясь не шевелиться. И вновь, явно жалея девушку, кино прервалось. И Иван уже вопросительно посмотрел на Миру. — Да, спасибо. Уже не так трудно, я в порядке, — и девушка стала обстоятельно рассказывать о том, что видела сама, подмечая именно своими глазами: эта сценка ей вначале показалась обычной — сестра рассердилась на брата, что он не делает что требуется, и мало того, что не слушает сестру, но и сам ничего не делает для того чтобы выйти вовремя на встречу! Но потом всё оказалось в порядке — сестра с самого начала сердилась не о настоящему, а прикрикнула… ну потому что торопиться надо, а брат сидит и слушает хоть и хорошие для души и для ушей слова и поздравления от друзей, но торопиться всё равно надо. — Да. Конечно. Читай все, не торопись. Меня это даже успокаивает. — Ванька улыбнулся ласково и снова зажмурился в ожидании. Инопланетная девушка протянула руку и… снова окунулась в воспоминания. Прихорошенный Брагинский кушал поданный сестрой странный красный суп, громко восторгаясь его вкусом. Оля же млела от похвал, но для порядка не забывала поторапливать братца. Вскоре к ним присоединился прусс. Как русский и предупреждал, он с ходу начал сыпать остротами. Но Ванька не злился. Зато волновался. Очень. И в какой-то момент он поцеловал сестрёнку и приласкал спящего малыша Элиаса… Целая волна нежных чувств хлынула на сознание Миры, когда Иван коснулся рукой головы мальчика. Родительская, всепоглощающая любовь захлестнула ее с головой. Тот спящий мальчик был для него в тот момент всем миром, вселенной. — Недолго осталось, Елисейка. Чуть-чуть… Вот стану я сегодня героем, а там нам тебя отдадут, и будем мы жить все вместе — ты, я, сестренки-тетушки и все твои названные пернатые братцы. Одна большая семья будет, аха… — он коснулся губами головы мальчика и… Миру вновь выкинуло из воспоминаний. — Ну как? Что увидели? — Следователь даже подался вперёд, лицо девушки излучало такое счастье что… он немного позавидовал. Не то чтобы он тяготился что у него нет нормальной личной жизни, но даже с одной давней знакомой с которой встречи походили на нелепую случайность ему само семейное счастье не махало издали ручкой. И давным-давно выбирая профессию, он прекрасно понимал — в его случае это либо помощь людям, все эти бесконечные расследования, поиск улик, сопоставление картин преступлений: в детстве он больше всех приключений, погонь и перестрелок обожал все эти психологические ниточки, либо домик в лесу, тихий семейный очаг, пара детей и собака. «Какая собака и дети? Очнись, тебе уже слегка за сорок, а молодым женщинам нужны молодые и надежные. Не те, которые в лучшем случае приходят уставшие и с мутными мозгами в три ночи. Уж лучше пить с такой работой, но…» — Так что вы увидели, Мира? — Неторопливо повторил он, девушке явно надо было прийти в себя, оказывается кого-то и семейное счастье по голове шибает. — Обычная семейная картина? — — Ну почти, — всё ещё улыбаясь, ответила девушка. — Поел, Оля дала странный красный суп, но по разговору я поняла, что это обычное их блюдо из той жизни. Иван, расскажете, что это? Вкус у него был тот же самый? По крайней мере я ничего подозрительного не почувствовала, он был очень рад, что и… «борщ удался», в смысле блюдо хорошо получилось, вкусный вышел и сама сестра — молодец, такая труженица, успела встать рано, приготовить… И сейчас его обнимает, целует, а значит действительно обиделась тогда, но не всерьез. Ах да, в какой-то момент пришел Гилберт, стал язвить: «О, русский завтракать изволят! А где ананасы и рябчики?», но на это Иван лишь рассмеялся и сказал, что ему пока не надо, сейчас доест, да пойдем, — и девушка кратко пересказала их с пруссом словесные подколки. — Как видите — обычный дружеский разговор. Я сама с Гилбертом общалась и хочу сказать… У него это считается нормой, он как Людвиг не может нормально и открыто выражать чувства. Как Иван, например. Заметили, что я больше сейчас открыто стала говорить? И это не моё, это чувства самого Ивана и я вам их пересказываю. Сама я тоже могу нормально общаться, но мы… тангеанцы… немного… — — Слишком закрыты от других и очень сдержаны, я вас понял, — следователь посмотрел на девушку, а ведь действительно, она слишком открытая для своей расы. Другой бы из её семьи ни слова не проронил, даже если бы и был с ним хорошо знаком. А она… общается как со своим, но вежливая. — Да, я вас понял. Помечаю что Людвиг и Гилберт… — — Гилберт. Сам Людвиг тоже… Он более закрытый. Чем-то похож на меня, когда я не была в рейнджерах. — — Постойте, но вы вот только что говорили, что он в его воспоминаниях радовался, по голосу слышалось. Это из-за того что они… друзья? — — Почти. Тогда друзьями не были, слишком… плохие воспоминания. Вы ведь помните тот скандал с их похищением. Видели, что Зург говорил про сэра Варгаса и Людвига? — — Да? Что-то такое помню, но я был занят. Сложное дело, работал не переставая. — — И наверняка спали на работе? Простите. Но иногда мне кажется, что так делают люди вроде вас… — — Вам не кажется, — сухо кивнул он, — обычно когда завал, то работы очень много. А он у меня бывает перманентно, с каждым новым делом. А ведь бывает их по два, по три… Не сойти бы с ума, не смешать бы их… — тут мужчина взялся за переносицу и устало прикрыл глаза. Посидел пару минут, и встряхнувшись, потёр уши. — Извините, бессонная ночь. Вроде бы и всё сделал и сдал, а не спалось. А тут вы. Кажется, мне вновь не спать, это уже превращается в плохую привычку. — И он вновь взмахнул открытой ладонью, будто протягивая руку для приветствия. — Продолжаем? — — Да, конечно. Но я хочу сказать что Людвиг… Да, они с Иваном были не очень друзьями в той жизни в какой-то момент. Война, А потом Людвиг каялся. Мне кажется, он и сейчас чувствует за собой вину… А Иван… — — Уже не чувствует. — Перебил ее Иван. — А я его давно простил, это всё… наше безумие. Простите, это не то, что сейчас. Но когда тобой командует начальник, а люди не согласны — мы чувствуем сопротивление. Потому что люди — это и есть мы. Такая особенность, да. И если большинство верит этому человеку, а он как окажется извращает сами понятия, подаёт истину с двойным смыслом, подменяет понятия… А потом и вовсе убирает смысл истинный, оставляя ложный. А мы всему этому верим, уже большинство моих людей, уже вся страна. Ему было хуже, он по площади меньше чем я в сорок семь раз. А этот человек… что заварил это всё, он вещал в пивной. Скажу, что для немцев пиво — это всё, они тогда без него жить не могли. Хотя оно и считалось хмельным и кто-то приходил домой на бровях. Хм-м… ну лицом вниз, ползком, понимаете? Но оно в голову не особо давало, в целом никаких драк не было, они сами народ спокойный. Вот водка — она коварная, да. Ладно, извините за краткий экскурс в историю, но это чтобы вы понимали. Тот человек, из-за которого мы с Людвигом и Гилбертом поссорились — пришел через пивные к сердцам немцев. Сам Людвиг его поначалу не принимал, хоть и признавал в нём хорошего оратора. Считал, что тот парень не выберется в люди. А он — выбрался. Лучше б его приняли на порисульки. — Иван отвел глаза, говорил он ровно, но было видно, не хочется вспоминать. — И сейчас бы его все ругали, и он бы тогда спился. — И парень осуждающе покачал головой. — Ладно, всё, я заканчиваю. Надеюсь вам понятно про наше тогдашнее безумие? — — Вполне… — Кивнул следователь Алекс. — Спасибо что объяснили. Я ничего тогда не понял, может мимо ушей пропустил, но сейчас — вполне. Спасибо вам. — — Не за что. И да, Людвиг… он тогда говорил очень радостно… мы с ним… — тут Иван чуть усмехнулся, — вернее с он со мной осторожно общался, боялся что я его обвинять буду в том, что он со мной сделал. А я простил его давно, очень хотел, чтобы и он был открытым ну насколько можно. А он — боялся, стеснялся, чувствовал себя виноватым. Поэтому — осторожно, на цыпочках, сквозь страх, сквозь недоверие и вину, но общались. Потом конечно немножко всё это ушло, все эти подозрения. Он сам по себе человек закрытый, да… — тут Иван вновь улыбнулся. — Но тогда — это действительно была радость за меня, он так себя с Феличкой ведёт, всё ж друзья. Так что Мира хотела сказать правильно — сейчас мы с ним очень рады что всё это недопонимание разрешилось. Он попросил у меня прощения, я его простил и прощаю всегда, а Людвиг наконец-то рад со мной пообщаться… без этих надуманностей в его голове. Брат ему говорил, — спохватился Иван, видя, что следователь ещё что-то хочет спросить: — Когда они все успокоились, ближе девяностым, мы стали ровнее общаться, Гилберт ему стал говорить обо мне, что я не такой как все, но я не чудовище и что со мной можно нормально общаться и … сам общался! Я его к себе тогда забрал, поэтому Гилберт и жил всё время со мной. Его столицу переделал под себя — это всё что от Великого осталось. Конечно жаль, не так я хотел. Начальники. Но сами понимаете — оставь я всё как ест даже в те времена. С нашим безумием… — Иван вновь покачал головой. — Не хотелось, а надо было. Следователь кивнул: — Понимаю. Безумие — как вы точно сказали. Но понимаю, жестоко, но ничего не поделаешь. Значит, Людвиг всё-таки порадовался изо всех своих… так сказать эмоциональных возможностей? Однако… — покачал головой мужчина. — Какой он… зажатый… Значит не врали. — — Мне бы очень хотелось… чтобы он оттаял. Я на это надеялся, — вздохнул Иван. — Гилберта я уже этому научил, надеюсь, он научит и своего брата. Ффух, теперь — уж точно — всё. в смысле, Мира, продолжай, а то я о них могу бесконечно говорить. — — Так вот я и хотела же! — Вскинулась девушка. — Потом… с чего меня так сказать и… накрыло? Иван, вы мне не кино показываете, мы меня в себя впускаете, я начинаю вас побаиваться… — девушка внимательно посмотрела на парня. — Разве так можно? Открытость, об этом я и говорю! Он подошел к спящему Элиассу-Елисейке и… Ох, это такое хорошее чувство! Он его любил как славного маленького братишку в этот момент, радовался что он есть, желал ему счастья, ему нравилось смотреть на мальчика и понимать что тот счастлив что живёт с ними, хотелось чтобы он и дальше жил в этой семье, очень хотелось ему подарить счастье, жить с ним, научить всему что сам знает, смотреть как сам парень растёт… радоваться… за него… Иван… я теперь понимаю почему вы за него беспокоитесь. Мальчик ведь вас сам любит, ему в детском доме… будет совсем не то… здесь он как будто дома… — Мира пару раз всхлипнула, на глазах у неё появились слёзы. — Ну-у… жаль конечно мальчика… он я так понимаю тот самый, пропавший? Говорю же что слышал что-то, приходится. Ваши это дело так хорошо раструбили, что я нет-нет да и на тыкался повсюду на объявления, по радио и сейчас объявляют. — Да, пропавший. Великий его в пустом доме нашел. У самих славян забрали бумаги, это было ночью, а мы с Гилбертом тогда разговаривали. И поэтому погнались за похитителями, Гилберт их всех обезвредил. Вырубил в одиночку, представляете? Я тоже без дела не сидела, да случилась неприятность — застряла в стене. Так что он меня в какой-то мере спас! Но мы нашли в пустом доме мальчика! Стали искать кто его потерял, что за мальчик, конечно объявления повсюду до сих пор — это работа Альянса… Но тогда было видно — мальчик был испуган. Откуда он появился в этом доме — не знаю, а сам он ничего не говорил — шок. Даже я пыталась его разговорить, но мальчик молчал. Но когда он попал к славянам — то словно он с ними и появился, шок прошёл сразу же, у него не было боязни чужих, славяне очень к нему привязались с первых минут. Сестры Ивана накормили его, потихоньку расспросили — но он сам сказал, вернее покачал головой — не помнит. А чтобы конкретно расспрашивать — они не решились. Потом была комиссия по делам несовершеннолетних, он вновь в слёзы. Поэтому решили, чтобы Оля с ним поехала в детский дом. Там её приняли на работу, сейчас насколько я знаю, он на испытательном сроке, общается с такими же потеряшками и отказными. Но Элиасса эта семья до сих пор обожает. Любят они его очень. Будто родной он им всем, понимаете? — — Понимаю… и всё же… Вы это чувство мне рассказали… так подробно… Я понимаю — вы девушка, вам бы семью надо завести. Нет-нет, я не хотел вас оскорбить или обидеть. Только у женщин очень сильно развито чувство материнства. Это как инстинкт что ли, те, кто его не знает что это такое — всё равно подсознательно. — — Да не я это, поймите! Это — чувства самого Ивана! Не верите — попробуйте сами. Вас не накроет, вы не эмпат, но сами почувствуете, что он ощущал, я смогу вам это обеспечить. Только… вы же побоитесь. — Мужчина насупился. Ещё никто так его не оскорблял, не подначивал именно этим. Бывало дело — ему в лицо кидали бахвалистое — побоишься! И самые отпетые уголовники, брали его на слабо, но он не боялся. А тут — какая-то тангеанка. — Нет, отчего же. — Следователь встал, и подошёл к ним. — Он вроде не злится… Иван, мне можно? Вы сможете ещё раз это вспомнить? — — Можно. Я не против. В этом ведь ничего постыдного нет. Елисейку не любить просто невозможно! Вам бы самому на него глянуть! — Иван аж на месте подскочил от избытка чувств, так ему хотелось похвастаться своим золотком. Но следователь отчего-то отпрянул к двери… а плечи русского стиснули руки Бустера. Иван с тяжким вздохом осел назад на стул. — Бустер, держи меня покрепче. Сам видишь, я… какой-то… нестабильный… А вы не бойтесь, мил человек, Бустер меня удержит. Он очень сильный! Так обнимет, что сколько не дергайся, а даже я выбраться из его рук не могу. Обними-ка меня, друже, да покрепче! — — Держу, держу! — откликнулся большой охранник. — Крепко держу, ты сегодня какой-то нервный! — неловко пошутил он. — Вижу, — буркнул мужчина всё ещё отстраняясь. — понимаю что вы хотели своим мальчиком похвастаться… но давайте вы все же сядете и я спокойно на это посмотрю. Хорошо? — — Хорошо… Простите… — Ваня безвольно обмяк на стуле, дав Бустеру крепко прижать себя к нему. — Все. Сижу. Тихо-тихо, яки цыпка под наседкиным крылом. А вы полюбуйтесь на золотко мое, Елисеюшку. — — Ничего страшного, Иван. Это ты извини, сам понимаешь. — — Да, спасибо, что понимаете, — следователь все же рискнул подойти после того как парень затих и Мира подозвала мужчину жестом. Вторую руку она держала около головы. — Мы готовы, Ваня, — кивнула она ему. — И я готов. Милости просим… — Иван снова зажмурился, вспоминая свое золотце. Спящий мальчик был похож на ангелочка. Маленький, светловолосый херувимчик тихо посапывал во сне, а Иван шептал ему самые искренние обещания, идущие прямо из глубины души. И оттуда же наружу рвалось нечто теплое, приятное, обволакивая все вокруг, словно облако света. Так искрилась любовь дядюшки, склонившегося над маленьким человечком… дорогим своим сокровищем. — Ох… — прошептал мужчина, смотря на это все, — я… не знал, простите… — — «Ничего страшного», — «улыбнулся» голос подозреваемого. Мужчина догадался по интонациям, что тот сейчас сидит и улыбается, — не всякий может понять меня. Но я привык. И не всякий знает, что я очень люблю детей. Очень-очень. Мне хочется, чтобы у них было прекрасное детство, любящие родители и сами они это чувствовали и понимали. Елисей чувствует. Ведь он такой счастливый здесь, видите? Даже во сне ему здесь тихо и уверенно. Аха, спокойно, успокоение, радость, наставление!.. Когда дети растут в благоприятной обстановке, самому от этого тепло на душе, да? Хороший какой, маленький… Я бы хотел чтобы вы на него посмотрели, порадовались… Аха!.. Ведь правда тепло и мирно как на него посмотришь? Он очень смышлёный для своих лет, очень! Мне бы хотелось, чтобы он нашелся, но я бы был рад, чтобы он остался с нами. Ведь не могут быть у такого милого мальчика плохие родители, сам он не забитый, не испуганный, значит и дома было так же… Ну правда же я мыслю?» Иван что-то ещё говорил и возможно даже спрашивал, но мужчина всё ещё грелся от этого теплого и давно забытого чувства. — Теперь я понимаю… Как будто солнышко выкатилось и греет… — тихо ответил он. — Никогда бы не подумал… что вы, молодой парень, и так искренне и тепло любите детей… Простите. Я был неправ. И вы, Мира, простите, если сможете. — Люблю. Ещё как люблю. Да как их не любить-то? Аха! А вы смотрите, мил человек, мне скрывать нечего… — Перед глазами мужчины поплыли еще воспоминания. Как Россия, ещё не знающий межгалактического языка, смотрит на деток у медицинского центра и мечтает с ними пообщаться. Или как Иван играет в жмурки с детворой на детской площадке у центра временного размещения беженцев. Карапузы всех рас и наружностей с радостным хохотом нарезали вокруг Ивана круги, пока он пытался ухватить в слепую хоть кого-то из них. Или как учил играть их в сифу. И каждый, каждый из этих крох вызывал у Ваньки наплыв нежности. Теплой, приятной, словно дуновение летнего ветерка. Но она померкла, едва сознанию следователя предстала первая встреча Ивана с Элиасом. Вот сердитый Иван приближается к пруссу явно с недобрыми намерениями. Как иначе описать странную мглу, заволакивающую все вокруг, словно туман. Но одно упоминание о ребенке, и туман исчез. Рассеялся от жара, вспыхнувшего в груди славянина. Словно яркое солнце взошло над планетой, прогоняя прочь ночные сумерки: «Какой кроха! Какой милый! Диво-дивное, а не ребенок! Хочу дружить с ним! Быть рядышком! Защищать, заботиться, учить и никому не давать в обиду мое сокровище!» — Теперь вижу… Никогда бы не подумал что обычный молодой человек так обожает детей, потому что… — тут служитель Фемиды запнулся, не зная как подобрать слова, чтобы не обидеть этого человека. — Сам как дите, агась? — Прозвучал в голове следователя голос Ваньки, без единого намека на обиду. — Гилушка тоже меня этим подкалывает. Дите великовозрастное, двухметровый ребенок, медвежонок в мужичьем теле… Это помимо его обычных подколок. Но я не обижаюсь. Я тоже над ним подшучиваю. Или наказываю, а потом мы снова не разлей вода. Аха! Сейчас покажу. Ну-ка… — Снова перед сознанием чтецов мыслей поплыли воспоминания. Вернее, одно, последнее. Та экзекуция на площади, перед сорванным награждением. — Отпусти меня! Душегубец! Люди смотрят! — Верещал альбинос, изо всех сил трепыхаясь на плече русского бугая. — Чегось, Гилушка? В кусты, от людских глаз подальше? Ладушки~! И запомни, Гилушка, мишки не такие неповоротливые, а очень даже резвые! — Иван утащил-таки прусса в кусты, зажал под мышкой верхнюю часть оного, причем вместе с прижатыми к бокам руками, чтоб прусс не мог дать отпор, и… как начал мять свободной рукой бока чуть ниже ребер. Не то, чтобы экс-Пруссия боялся щекотки, но одно, когда тебя чуть-чуть трогают кончиками пальцев, а другое, когда… здоровенный детина своими лапищами скребет тебе по ребрам и жмякает живот. Великий извивался, как уж на сковородке. Он возмущался сквозь хохот, угрожал, просил… умолял, в конце даже застонал. — Своеобразно вы его наказываете… — покачал головой следователь. — Постойте-ка, а потом ваш приятель… верно же? на вас не обижается? Не дуется? — «А с чего ему на меня обижаться? Чай не маленький, знал, что так и будет, а он все равно нарвался! Будто специально, чтоб потом выпросить себе дары от меня…» — Все уже, Гилушка? Великий сдается? — Искренне удивился Ваня в воспоминаниях, и потормошил подозрительно притихшего прусса. Тот что-то сдавленно прошипел, но добавки просить не стал. — Вот то-то же! Ладушки, Гилушка, не злись. С меня вкусняшки! Шашлычков тебе нажарю! — — И торт! — Прохрипел прусс, все еще пыхтящий после щекотки. — Шоколадный! И мороженое на десерт! — — Ох, троглодит ты… ненасытный. Кормишь тебя, кормишь, да не в коня корм. Тощий, мелкий, як дистрофик… Ладно, будут тебе и торт и мороженка. Идем. Матвейка заждался… — Вспоминание резко прервалось. — Простите… Что-то я увлекся. Вам ведь надо разобраться с преступлением, а вы тут смотрите на… это вот все… — Иван виновато потупился: — Гилушке ни слова, что я его показал таким. Лады? — — Да, конечно. Раз вы просите — я не скажу. — Задумчиво согласился мужчина, приходя в себя. И вдруг посмотрел на задержанного будто в первый раз увидел: — Хорошая у вас дружба, редко когда такую встретишь. Мне кажется, его к вам пускать будут так же часто как и ваших сестер. Жаль что такая ситуация, но я рад за вас, что у вас такой друг. Очень рад. — Мужчина замолчал и прошел на свое место. — Пусть пока Мира мне о вас расскажет, сможете? — — Да, конечно! — И девушка принялась перечислять состояние Ивана, которое считала в этом кусочке: радость, беззлобные шутки, некая нежность по отношению к товарищу, почти что отеческие, покровительственный нотки, но с поровну с чувством братской дружбы. Иван кивал, значит, был согласен с расшифровкой своих чувств тангеянки. — Вот, вот, голубушка. Так мы с Гилушкой и живём. Подкалываем друг друга, но беззлобно. А я, на разговоре с сенатором Рагрисом, вдруг с чего-то начал злиться на него… по-настоящему. Ударить захотел… сильно… А ведь Гилушка ничего не сделал. И Матвейка… Мэттью тоже. Он поддержать меня хотел, успокаивал. Рассказывал мне про свое награждение и как он справился с волнением. А я… злиться на него и… на сестрёнку… И вообще на всех… — — Очень все это странно… — согласилась девушка. — А скажи, Иван, ты как обычно злишься? Ведь нашему следователю наверное нужно будет узнать ещё и об этом? Словами? Или пустишь в воспоминания? — — Как злюсь?.. — Ваня растерялся. Как он злится, спрашивают. Да, как все. — Как я злюсь?.. Обычно злюсь… Просто злюсь, как все, если что-то очень не нравится, но я предупреждаю о своих нехороших эмоциях. Смотрю на обидчика и… бормочу под нос — «Кол-кол-кол…», мол — не серди меня, по хорошему прошу! А еще Гилушка говорил, что надо мной в такие моменты будто небо чернеет. Аура какая-то. Мол, тогда-то он и понимает, что от меня надо тикать, или срочно извиняться, или отвлекать. Мира, да ты сама могла заметить это, когда вы с Гилом и Елисейкой возвращались. Помнишь? Если нет, я могу показать… только другой момент, а то вспоминая этот я слишком счастлив. Не смогу сосредоточиться. — — Да, помню, я ещё тогда не совсем поняла что это, но… это было странно. Я даже испугаться не успела. И да… эм-м… Обычно люди либо кричат, либо смотрят сердито. А у вас это странное кол-кол… и аура… — — Надо бы запомнить, таких у меня ещё не было, — усмехнулся мужчина. — А вообще — показывайте, я согласен. Бустер, подержите? Если что? — Здоровяк кивнул. — Ладненько, сейчас покажу! Только… что же показать-то?.. — Ванька задумался ненадолго, кивнул и вспомнил один случай из былой жизни государства. Там он — РСФСР, собирался на встречу с тогда ещё Третьим Рейхом — Людвигом, и совсем не знал — что же ему надеть?! Он стоял посреди комнаты, держа в руках один из возможных нарядов, но ни один не был ему по душе. «Моя обычная форма такая неброская… Шинель, да штаны… Не идти же к нему в рабочем? А парадная слишком вычурная. Людвиг может решить, что я выпендриваюсь. А вдруг из-за этого он решит не дружить со мной? Как все сложно…» Что мне делать? Совершенно нечего надеть…» Внезапно к нему обратился парень в зеленом форменном костюме. Невысокий такой, худощавый, со слегка вьющимися каштановыми волосами, длинной до плеч. Он сказал, что России подойдёт и повседневная форма. Но Брагинский заупирался. Стал канючить, что у Германии и Италии стильные униформы, и он не хочет чувствовать себя неловко, если будет не так одет. Парень в зеленом согласился и даже немного раскритиковал одежду Ивана. Без порицания или усмешки, но русский отреагировал слишком бурно. Резко завел свое: — «Кол-кол-кол-кол-кол!..», — а вокруг сразу потемнело, будто все черным туманом заволокло. Парнишка тот сразу извиняться стал, о пощаде молить… «Переборщил я в тот раз. Напугал бедолагу Литву до чертиков. Но с другой-то стороны, я волновался до жути, переживал, а он влез со своими рассуждениями…» — Послышался в голове следователя явно виноватый голос и затих. — Вижу… — Мужчина передернулся, уж очень впечатлила его эта сцена. — Теперь — понимаю. А этот… Литва. Он у вас тоже в приятелях? Или в слугах? Уж очень на слугу похож… И вы с ним не очень-то… Не по дружески. Обычно если мне говорят что моя одежда не подходит, то мне досадно, я расстраиваюсь. Когда сильно, когда — не очень. Но всегда прошу посоветовать. А если мне не нравится совет других, а выбора нет, то прихожу в чем есть и что нравится мне. Ну что поделать, не у всех есть нужная одежда. А тем более сейчас — никто особо не смотрит за этикетом. Конечно, в джинсах в хороший ресторан на вечерний ужин не придёшь, это считается неприличным, но никто выгонять не станет — ведь заплачено. Человек пришел поесть, он не пьян, адекватен, платежеспособен, а все остальное — не важно. Конечно, есть рестораны которые ни в какую не соглашаются принять к себе странных людей в неподходящей одежде, но кто знает не оскорбят ли они гостя в лохмотьях, тем более в наше многорассовое время? Те, кто не приспосабливается — прогорает. — Мужчина развел руками. — А если в друзья, которые новые… Мне кажется, любой человек поймет, если одежда слишком бедна, но душа у человека хорошая. Понимаю, что тогда, наверное, было важно показать себя… так? А вы волновались… Но можно было свою неброскую форму чуть приукрасить? Или не выходило, не было времени? И получается… вы тогда критику не очень любили? — — Эх, мил человек, не в критике было дело. Это произошло накануне Второй Мировой Войны. Мы в то время все были на взводе. Я ж не хотел воевать. И люди мои тоже. Им и без того тяжко было. Революция, затем голодомор, потом война эта нарисовалась. Вот и сдали у меня нервы… Но Литве я ничего не сделал. Предупредил его, он извинился, и больше мы этот случай не вспоминали. Эх… вспоминаю я сам себя, от стыда провалиться охота… — — А-а… Вот оно как… — протянул следователь. И задумался. — На нервах, значит? Значит, если бы что — вы бы не кинулись просто так. Теперь понимаю. Теперь уже и мне интересно, что же с вами случилось. Как будто вас изменили. Были такие детские сказки, о… о каких-то странных вещах, людях-волшебниках, о колдовании… Но я в это не верю, уж простите. Может оно есть, но я человек рациональный, что вижу, в то и верю и с таким вот сверхестественным, непонятным… — тут он вздохнул и пожал плечами. — Может оно и есть. Но либо я его не вижу, либо… оно может пугается таких людей как я. Может поэтому чудо бывает с теми, кто в него верит. — Следователь сел на свое место и высказался прямо: — Но если бы я верил во все это — я бы сказал, что вас изменили. Уж очень непонятно. Ладно, для того я и здесь что бы в этом разбираться. Может здесь ничего такого и нет. Я знаю свою работу. И я докажу это, уж будьте спокойны. Мира? Я сейчас спрошу его ещё об одном, а потом вы скажете? Хотя если он сказал свои чувства как есть… — — Могу сказать, что это было похоже на: «Почему ты меня пугаешь, я жду о тебя поддержки, помощи, в конце-концов, а ты!..» Сильное возмущение это было. Злость что не помогают, обида что ругают близкое к… телу? Любимую вещь? Да, я уверена. Досада на этого Литву, что бестолковый, неловкий, бесполезный… и… глупый? Нет, не совсем. Это «глупый» было в порыве этого припадка гнева. Он вовсе не глупый. И все остальное — нет. Это я сейчас его эмоции читаю, — объяснила девушка. — Он милый и исполнительный парень. Робкий только. А эмоции… Стыд, очень сильное раскаяние что накричал, что завёлся, что напугал… да и нас тоже… Ничего страшного, Иван, это нужно, чтобы поняли как вы обычно реагируете. Все в порядке, — и рука девушки скользнула из головы и погладила парня по плечу. — Угу… Литва, он хороший. Это я вечно не так на него реагировал, а сейчас… жалею… — Ванька тяжко вздохнул. Не удивительно, что Латвия, как и остальные прибалты, и даже двоюродный брат Польша не приехали к нему в тот — последний день всех стран… Жалко, и до жути обидно на себя самого, остолопа такого, что не смог уговорить их, что не было у них к нему доверия… — «Я виноват! Поделом мне это наказание, угодить в тюрьму или психушку…» Ну вот, вы видели — как я обычно злюсь. Всегда выдаю предупреждение. А тут… рванул с места, ни здрасьте, ни готовься. Да и не помню я ничего. Как не пытаюсь, память дальше рассказа нашего Канады отказывается вспоминать. Вот прям — совсем. Хотите, проверяйте. Я, честное пионерское… извините… российское, ничего вспомнить не могу. — Рейнджеры переглянулись со следователем, ожидая его решения. — М-да… Не слишком-то хорошо… — Задумчиво пробормотал тот. — Всё-таки надо выяснить — что же там произошло. — — Может… я и в этом смогу помочь. Помочь восстановить воспоминания. — Нерешительно предложила девушка. — Иван, попробуешь вспомнить ожидание церемонии ещё раз? Вдруг где-то, на задворках твоего подсознания, я смогу найти причину недавней агрессии. — — Я-то попробую, но… — Иван поежился. — Вдруг я снова выйду из себя? Если так… Бустер, я тебя умоляю, если я взбешусь, ты меня не жалей! Можешь даже своим телом к полу придавить, только не дай мне причинить вред никому из вас. — — Хорошо, Иван, постараюсь тебя сдержать… Только… — тут рейнджер замялся, вновь придал ушки. — Я очень извиняюсь, если я не рассчитаю силу и… Не хочется чтобы тебя отправили в лазарет, ведь кости бывают очень хрупкими. Клянусь, я буду осторожен с тобой! — затараторил джо-эдовец, — Но может тебя надо как-то поласковей успокаивать, по-другому, когда ты в таком состоянии? Что-то сказать? Погладить по голове? — — Сестрёнок моих вспомни, и всего делов. И Елисейку. Я за-ради дорогих мне людей все смогу! Даже в себя назад войти, ежели нечистая вытеснит меня из своего тела или забрать захочет. Знаем, проходили, когда Артурчик показал мне одно забавное кресло. Магическое. А я на него сел и… Креселку — трындец, а я — молодец! Аха! — Ванька как мог пытался держаться молодцом, даже заулыбался, вспоминая многострадальное кресло Басби. — Ох, что-то я увлекся. Ладно, приступайте. И не бойся за мои рёбрышки, Бустер, я — дюже крепкий! И регенерация со мной. Аха… — — Хорошо, Иван, уговорил, — тоже слегка улыбнулся Бустер. — Понял, я что-нибудь скажу. Спасибо за подсказку. А регенерация… Помню, что она у тебя есть, но все равно… неловко… как-то… Хорошо, я готов. — Джо-Эдовский бугай обхватил Ваньку, будто обнимая, но в готовности обездвижить его в… случае чего. Иван зажмурился, Мира вновь погрузила в его голову руку и… воспоминания вновь заполонили сознание девушки. Только они были какие-то «рваные», отрывками. Вот Брагинский со своим анклавом вышли от сенатора, пошли по коридору, Иван вдруг захотел в туалет, Гилберт сострил и… воспоминания скакнули, будто кто-то вырезал оттуда кадр. — Русский, ты чего?! Офанарел?! — Вот уже красноглазый вопит, ошалело уставившись на вытянувшего руку Брагинского. — Шут… ки твои, дибильн… ные, уже в печенке мне… сидят! — Раздался Ванькин голос, но как-то странно. Рывками, словно с испорченной звукозаписи. Резкая смена места действия — с коридора на… туалет. Вернее, раковину у дверей. В зеркале отражались дверки кабинок и растерянное лицо русского. Бедняга мысленно корил себя за недавнюю выходку, обещал извиниться, потом выпил что-то из похожей на бутылку блестящей штуки и… снова все заскакало, как на поврежденном видео. Парень не лестно отозвался о старшей сестре и сам себе залепил оплеуху. Миг, и вот он уже стоит с отломанной из-под раковины трубой. «Зачем?!» — Мелькнуло в голове, но руки словно по своей воле спрятали обломок металла за пазуху пиджака. Потом Иван вышел из туалета, к ожидающим его Гилберту и напарникам Уильямс. Он извинился перед пруссом, они разговорились с канадцем, и пошли к залу награждений. Некоторое время все было спокойно. Иван просто слушал рассказ Мэттью о награждении, но… воспоминания снова начали «глючить». Бедный Россия из последних моральных сил сдерживал агрессию. Все в его голове так и стонало от вороха шальных мыслей: «Что со мной? Почему я снова злюсь? Неужели, я так сильно боюсь, что начинаю злиться? Плохо, если так! Скорее бы все закончилось! Не могу больше! Голова гудит… Не хочу больше! Убежать бы… Нет! Нельзя! Я же не трус! Но и терпеть больше нет сил… Ах, как же… все бесит!!! Нет… Терпи! Подумай, что скажут сестренки. И… что сказала бы…»  Перед сознанием тангеанки мелькнул образ молодой и очень красивой земной женщины. Она ласково улыбалась и тянула руки для объятий… Затем тьма. Немой стон. — «На кого ты меня оставила?..» — и Иван снова «оказался» в коридоре сенаторского дворца. Гилберт что-то говорил Русскому, и Мэттью звал его за собой. Привел Ивана за кулисы сцены для награждения, сказал, что надо подождать и… Снова все померкло. Откуда-то послышался женский голос, напевавший что-то на незнакомом для Миры языке, отчего стало тепло и спокойно на душе. Увы, длилось это не долго. Голос стих, уступив место детским рыданиям. Безутешным, полным горя… «Улус!!!» — Раздалось во тьме, словно мощнейший взрыв посреди пустого полигона испытаний. Горе сменилось ненавистью, всепоглощающей и неистовой. Жажда убийства заполонила кромешную тьму… Не зря Бустер держал Ивана мертвой хваткой. На счастье Миры. Безумие накрыло славянина внезапно. Он рванулся с места, явно намереваясь прибить первую же попавшуюся под руку цель. Звенья наручников только жалобно звякнули — Иван казалось бы не заметил что он был скован. А синекожая девушка явно была к этому не готова. Бедняжка отлетела в сторону, нехило приложившись об пол локтем. Но некогда было разлеживаться или лелеять ушибленную руку. — Убью, тварь! Убью, паскуда! Убью! Убью! Убью!!! — Рычал обезумевший Россия, с трудом передвигая ноги из-за повисшего на нем Мунчапера младшего. Смог же поднять такую тушу на чистой силе ненависти. — Бустер, держи его! Имена! Оля, Натали!.. — приподнявшись, девушка хотела кинуться к Ивану чтобы успокоить его, усыпить пока не поздно, да как успокоишь, когда твой напарник едва его удерживает? — Пытаа-аюсь, Мира!.. — простонал Бустер и прикрикнул на Ивана, нащупав кое-как опору ногами: — Да успокойся же ты! Ох… Оля и Натали… Нет… Наташа, что скажут? Ты должен сидеть смирно, угомонись, прошу! — Бустер едва удерживал Ивана чтобы тот не приблизился к девушке ни на дюйм. Не то чтобы он боялся за нее, он давал время уйти следователю. А следователь… он аж опешил от такого, и хотя инстинкт самосохранения у него был в порядке, и он успел свалить из допросной, но мужчина всё же решился посмотреть через приоткрытое окошечко как джо-эдовец пытается сдвинуть этого улыбчивого парня с места. А у того глаза горят яростью и злостью и безумием. «Кто бы мог подумать что в эти фиалковые и добрые будет страшно смотреть…»  Услышав имена родных сестер, Иван застыл на месте. Но, увы, ненадолго… — Не трожь сестер! Убью-у-у-у-у! — Взвыл он басом погромче сирены боевой тревоги, и попробовал перекинуть тяжелую ношу через себя. — Расчленю и скормлю воронам, чертов Улус! — — А-а, Мира! Он меня сбросит, я не устою! — Возопил большой рейнджер и крикнул в сторону двери, — сеть несите! — Видя, что имена сестёр ни разу не помогают, девушка всё-таки рискнула приблизиться к такому Ивану и пока Бустер пыхтел над его руками, до тронулась до лба и буквально через силу протянула к нему ноющую руку: — А как же Елисей, Иван? Он не оттуда… маленький такой мальчик, глазки голу-убенькие, но-осик курно-осенький… — Мира попыталась пропеть эти слова, слышала ведь тогда ещё как Оля с ним нянчилась. — Я — не Улус, Ваня… Вот мои руки, пощупай. В них нет оружия. Ты слишком устал сегодня. Ложись, отдохни. Поспи. Я посторожу твой сон. Клянусь, он не подойдёт сюда. Тот, с кем ты меня перепутал. — Мира провела своими ладонями по ошарашенному лицу русского и на ворвавшихся охранником мельком и с укором взглянула — парень невидяще смотрел прямо на нее. — Дай руку, Иван, посмотри, пощупай мой пояс, у меня негде прятать оружие. — «Голос… девичий… Я где-то слышал этот голос… И… Елисейка…» — Сознание Ивана словно встрепенулось в нем. Словно человек, запертый в кромешной тьме, увидел вдруг слабый огонек вдалеке. Маленький, робкий, как пламя свечи на ветру… Иван последовал за этим проблеском. За голосом, напомнившим ему о дорогом малыше. О солнышке голубоглазом. Брагинский потянул свои руки вперед. Проверить — правда ли нет оружия у человека перед ним? — но тут же схватился за голову. Он пришел в себя. — Мира… сударыня… что тут… было? Бустер? Ты… держишь меня? Я… я что… буянил? Я снова был безумным?! — Ноги парня подкосились. Если бы не удерживающий его Бустер, он бы точно плюхнулся на пол. — Простите меня… Простите… Я ведь… я не навредил никому? Я… я не прощу себя, если… Никто ведь не пострадал?! Господи! Неужели я все-таки — безумец?! Ничего не помню… ничего… — — Уф… Да так… — Бустер ослабил хватку, но все же Ивана не отпустил. — Ничего страшного не случилось… эм-м… хотя… — тут толстяк грустно вздохнул: — Хотя ты напугал всех нас. Вот уж действительно… с какой-то секунды и так разозлиться, даже без предупреждения… — — Ничего страшного, Иван, — устало улыбнулась Мира. — Видимо тебе не стоит… вспоминать того человека. Заходите, но постойте пока так. Он сейчас безобиден, это не воспоминания. Но если вдруг опять начнется — не мешкайте, — и она обернулась к Ивану, сочувственно гладя его по уставшему лицу, — ты об одном человеке вспомнил. Видимо он тебя слишком сильно обижал. Ты говорил нам о нем. Я следователю скажу об этом… чудовище и расскажу… Я ведь знаю твою историю. А сейчас, Иван, не вспоминай об этом, присядь, отдохни. — — Так что же все-таки случилось? Это ведь так он напал на Мадам Президент? — Мужчина всё же рискнул подойти к нему, тоже глядя не то сочувственно, не то с пониманием. — Не хочу вас расстраивать… детали… Психиатру будет очень интересно. Это что-то из далёкого далека? — — Из детства. Его в маленького в плену держали, — сухо ответила Мира, ей самой было можно все это вспоминать за Ивана, тяжело на душе, ведь то, что она увидела пусть и мельком… Девушка покачала головой, — у него… я так понимаю родителей… — и девушка неуловимо провела большим пальцем по шее. — А его — забрали. Это я видела мельком. Потом — тот самый момент — ярость, безумие, горечь потери, желание… просто смять своего мучителя как обычный лист бумаги, лишить жизни. Из-за всей этой боли, что он ему причинил. Все, дальше — поговорим наедине, не при нем. Ему тяжело сейчас. Да?.. Ванечка? — и Мира подняла на него глаза. Слезы были, но что толку, ей сейчас плакать и вовсе нельзя. Не потому что слабая, и не вовремя, а потому — что надо просто как-то утешить Ивана. — «У него тоже слезы сейчас, зачем нагнетать…» Вань, все хорошо, мы выяснили с чего ты так кидаешься, это очень больно. Тебе надо бы… сейчас — хотя бы полежать, успокоиться, а врачи решат что делать. Не бойся, в больнице тебя никто запирать не будет, и бездвижным и безразличным тебя не сделают — мы за этим следить будем, но… надо подумать, что с этим делать. Ведь… неловко выйдет, если ты вдруг захочешь вспомнить хорошее, а оно само вспоминается плохое? Надо может успокоительные какие-то попробовать принимать, какие-то психологические занятия, попробуют чтобы ты в эти моменты смог переключаться на другое… Или вовсе не вспоминать. Мне тоже жаль, это твое единственное и светлое, но… — Мира медленно покачала головой. — Прости. Но надо работать над этим. Чтобы этот человек больше тебе не причинял боль даже спустя столько лет. Ты согласен? — — Соглас-сен ли? К-конечно же, согласен! Я… — Иван громко всхлипнул и закрыл лицо руками. — Я… т-такой… с-сам на свободу н-не хочу! Н-не х-хочу причинять к-кому-то боль!.. В-вредить!.. Ил-ли… да-а-же… Н-нет! Н-не хочу! З-запирайте меня, где посчит-таете нужным, леч-чите, чем угод-дно, т-только бы мне не становиться мон-нстром! И сестрам моим скажите, что я сам — добров-вольно! — с-согласен на все процедуры и м-меры, лишь бы избав-виться от… эт-того… П-прошу… спас-сите… меня… — голос совсем затих. Лишь тихие всхлипы иногда прерывали безмолвный плач напуганного до смерти человека. — Ну что ты так, Иван! — Мира и вовсе опешила, вроде бы такой крепкий парень, как он тогда сражался в убежище Ворпа, а как у Зурга воевал! И вдруг… — плачет… — Бустер, пусти его, — тихо попросила она, доставая из нагрудного хранилища платок, подарок отца. — Не видишь, сейчас он и вовсе безобиден. Простите, сэр, не могу работать, надо его успокоить. Позже? — — Да, конечно, я вижу, — следователь и сам отошёл чтобы не смущать и шепнул одному из бойцов: — Принесите воды что ли. Ему же положено. — И добавил совсем уж тихо: — И Лайтера позовите. — — Да, сэр! — и охранник умчался на поиски нужного. — У меня тут… Валерьяна… таблетки… — следователь порыскал в карманах и показал упаковку. — Вроде помогают. А что другое и посильней — боюсь, уведет меня, а мне моя голова ясной нужна. По врачам не хожу, сами понимаете. — — Вань, ты такое знаешь? Будешь? — — Берите, это такое древнее лекарство, правда накопительного эффекта положительного действия долго дожидаться. Но если перенервничали — самое то. — Мира молча, посмотрела на упаковку, ей было немного неловко, что она не знала о таком лекарстве. Поэтому она вопросительно взглянула на измученного Ваню: — Иван… ты как? Мы у врача спросим, это все занесем в протокол, чтобы вопросов не было, но… — — Что случилось, Иван? — в комнату вдруг вошёл Базз, оглядел присутствующих, и подошёл к парню, не смотря на предупреждающий окрик охранника. — Сэр, у него был приступ только что! Как тогда у Мадам Президент! — — Уйду, мне не привыкать. Тем более… — и взглянул в заплаканное лицо парня: — Все так плохо? Или тебе больно внутри? В душе? — — Уг-гу… — Иван слабо кивнул и всё-таки плюхнулся на колени. — М-мне страшно… В-вдруг я снова причин-ню… в-вред… х-хоть кому-то… См-могу ли я стать норм-мальным? В-вдруг… нет… Н-не смогу… Буд-ду опасн-ным для вс-сех… Б-боюсь… Снов-ва остан-нусь од-дин… Как тог-гда… Все сбеж-жали… В-все… — Перед глазами замелькали события давно минувших дней. Развал Советского Союза. Все оставили его. Даже сестры ушли. Он один, в пустом доме, брошенный и забытый… — Никто тебя не забудет, Иван, — Базз тоже дотронулся до плеча русского, надо было срочно спасать его, ну не дело когда казалось бы виноватый плачет, раскаивается в содеянном, просит о спасении, а никто даже и пальцем не шевелит. — Мы ведь уже обсуждали — я не забуду, Мира будет приходить, если захочет помогать понять что там у тебя в голове, а то тангеянцы не все такие дружелюбные, таких как она ох как не хватает… Бустер? — — Обязательно! Вести от твоих сестер, птичек, от моих Ма и Па! Вкусная еда! У нас в таких условиях хорошо, но домашнее… оно все же лучше. По себе знаю. — — Мне тут на телефон явно звонили. Я не брал — не положено, но это все твои. Беспокоятся. Бонфруа… Варгас… сэр Керкленд… Людвиг сообщение написал, как думаешь стал ли он при полном безразличии к тебе вылезать из лаборатории? Думаешь, забудут? Даже сэр Ван откликнулся! Я наспех открыл, а там голосовое. И все как-то быстро-быстро… я не разобрал, половина слов — не межгалактический… — Базз покачал головой. — Но интонации очень взволнованные. Позже напишу им всем, с твоего разрешения. — И Базз вновь легонько встряхнул русского за плечо. — И… от сестёр… тоже… Постараюсь их успокоить, наверное, им страшно, что с тобой, где ты, как жить дальше… Я это все на себя возьму, а Бустер мне поможет. — — Сп-пасибо, друж-же. Мн-не сейчас это очень необходимо… — Иван вытер рукой мокрые глаза и хотел подняться на ноги, но… с опаской оглядел присутствующих и завел руки за спину. — Вот. Цепляйте на них наручники, а то не дай Боже, я снова… И ведите меня, куда надо. Чем раньше начнем лечение, тем скорей я перестану быть опасным… Да? — — Конечно… — Баззу очень хотелось подбодрить парня. И хоть он понимал, что Иван стал очень опасным другом, рейнджер рискнул его приобнять слегка. — Не печалься так. Опять волнуешься, аж заикаться стал. Успокаивайся. Обещаю, что прослежу чтобы тебе назначили хороших врачей. Ты ведь сам этого не хочешь, раскаивается, а значит — тебя надо вылечивать в первую очередь, а не тех, кто не хочет исправляться. И постарайся сильно не грустить. А то даже мне не по себе что ты так… плачешь. Все будет хорошо, я обещаю. Ну? Получше? — — Спасибо… — Вновь тихо повторил русский, — Получше… А чт-то заикаюсь … так это п-пройдет. Мира, сударыня… Прос-стите д-дурного дурака что под-днял на вас руку. Н-надеюсь я вас не покалечил, — безропотно позволив сковать себе руки другими наручниками — магнитными, для особо сильных и буйных нарушителей. — А вам, суд-дарю, надо всё же пойти отд-дохнуть. Не дело так себя… гон-нять. У моего знакомого есть чудесное с-средство, а у второго — хорош-ший чай. Пойдите, загляните к ним, хотя бы на пару часов, не пож-жалеете. Не психиатры конечно, но расслабляет. Сил н-наберётесь, много что узнаете не только о чае. Бустер, передай сестрам, я — д-держусь… И твоей маме — она очень добрая. — Тут Иван нашёл в себе силы улыбнуться и одобрительно посмотреть на толстяка-рейнджера: — И спасибо за Миру, удержал. — Выводили Ивана из СИЗО через черный ход, ибо слишком много работников СМИ ожидали его и рейнджеров у парадного входа. Бустер буквально нес многострадального Россию на руках, ведь у него до сих пор ноги были как ватные. Ваню усадили в служебный транспорт, Лайтер с Бустером отправились с ним. Ну, а Миру оставили пообщаться со следователем еще. Девушка ответила на все вопросы, рассказала все, что знала об этом загадочном парне с аметистовыми глазами. Потом они вместе зашли к Гилберту, допросить и его. Увы, тот про детство России не смог поведать ничего нового. А насчёт проведенного с Иваном времени перед награждением… рассказывал все от и до. Ну, кроме шекотушек в кустах. Ну, а следователь записывал все, до мельчайших подробностей. Типичный допрос ведь. Но только до той поры, пока глазастый прусс не заметил, как невольно морщится от боли синекожая девушка-рейнджер. Особенно, когда пошевелит левой рукой. И как ей хочется коснуться локтя. «Травмировала что ли? Уж не по Ванькиной ли вине?» — Байльшмидт-старший вновь скользнул по ней взглядом. По левой руке, которую она явно боялась потревожить. — «Так и есть. Травмировала!» Прошу прощения, уважаемый, — обратился он к мужчине, прервав свой ответ по очередному вопросу, — у меня свой вопрос к нашей охраннице. Что у вас с рукой, Мира Нова? Травмировала? — И на девичью растерянность, ответил сам. — Вижу — травмировала. Можешь не отвечать. Великого не проведешь. Нагляделся он за свою историю и не на такие травмы. — — В нашей профессии и не такое бывает, ничего… — но под обеспокоенным взглядом своего нового знакомого девушка созналась: — Да, из-за… вашего друга. Он рукой махнул, когда от наручников избавлялся, думал что я — тот страшный человек. Хотя мне кажется, он в том состоянии и не понял даже, что он был в наручниках. Случайность конечно, но я стояла рядом. Жуткие воспоминания у него… — и девушка поёжилась. — Я его не виню, но локоть теперь… — и вновь поморщилась. И потянулась пальцами к больному месту, стала осторожно разминать, было больно. И уж совсем не ожидала девушка, что на неё так наедут. — Не трожь локоть, Мира! Вот же ж… — И тут же последовал поток ядреных матов. Благо на смеси русско-немецких языков и не в её сторону: Гил ругал не столько саму тангеанку и Ваньку, сколько ситуацию в целом. — Снова накрыло его, да? И ты оказалась поблизости… Ну конечно. Воспоминания его выуживала для следствия, а его понесло! Хреново… Все хреново! И я щас не про одно пряное растение из славянского огорода! — Обычно бледный альбинос аж раскраснелся от бури эмоций. — Так, допрос — допросом, и служба — службой, но лечиться тоже надо вовремя. Живо идите к медику, боевая фройляйн, или пусть тащат медикаменты сюда, сам все сделаю! Не надо его разминать, я всё-ё вижу! Ты только хуже сделаешь!.. — — Вы посидите пока, я сам сбегаю, я знаю где у них медпункт, это недалеко, — опешивший следователь никак не ожидал услышать так много новых слов, причем явно на двух разных языках. — Скажите только, что принести? Кроме бинтов и льда? — Но Мира так же покачала головой, ведь она привыкла что на Тангее они лечились немножко по-другому. Но здесь таких растений не было. — Всю аптечку тащите, что-нибудь точно подберу. А потом закончим по-быстрому, и в травмпункт. — Гил проводил взглядом вышедшего следователя и снова уставился на Миру. — Не качайте мне тут головой, фройляйн. Помощь надо оказать. Я ведь, — голос парня с требовательного стал обеспокоенным, — не смогу спокойно тут на вопросы отвечать, пока ты рукой маешься. Сначала с Ванькой проблемы, теперь и у тебя. Пожалейте мои нервы. — — Ага, — кивнул мужчина и исчез. Через пять-десять минут он прибежал очень довольный, в руках была аптечка и лёд в формочке — явно «подарок» от кого-то из начальства. — Отдали, как только сказал, что ушиб небольшой. Требовали, чтобы девушка пошла к врачу и желательно к здешнему. Я отмахнулся, думаю, что… что она сама доберётся. — тут мужчина замолк и отдал Гилу всё добытое. — В общем, держите. Я сказал, что к сэру Бальшмидту претензий и вопросов не имею, если вспомню — позвоню. Ну и не уезжайте никуда далеко, сами понимаете, телефон я свой вам оставлю. Но сначала — надо хотя бы забинтовать, — и мужчина вопросительно посмотрел на немца. — Пойдет она к врачу. Пойдет. Прям щас пойдет. Только компресс сделаю, и пойдет. — Бурчал Гилберт, орудуя над рукой Миры. Снял ей перчатку, закатал рукав скафандра и тканевого комбинезона, и начал накладывать компресс, попутно общаясь со следователем. — Вас понял, быть на связи. Далеко не уезжать… Я, в принципе, только на Джо Эд собирался, Младшую Ванькину навестить. Оля-то тут… Сначала к ней, потом к Натахе. Но перво-наперво… — он закрепил повязку эластичным бинтом и встал с места, — отведу эту фройляйн к врачу! — — Тогда не сочтёте ли за труд передать мисс Черненко, что на днях я к ней загляну, — делая пометку, попросил мужчина. И, бросив быстрый взгляд на альбиноса, он отвёл глаза: — Я бы и сейчас пошел, вами… Но ей, наверное, сейчас лучше успокоиться. Только об одном вас лично попрошу, если сможете и ещё не поздно, — пусть этот напиток, который Иван пил, уберет, куда-нибудь с глаз долой. Я вас и ее не подозреваю, но у меня сомнения. Сможете? — — Какой напиток? — Удивился прусс, как вдруг до него дошло. — Вы про морс из термоса? Так Ванька весь его выдул, до капли, и термос вымыл. Я хотел попить, а он чистый. Да и нет в нем ничего такого. Ольга ягоды смолола, и морс при мне приготовила. И ягоды обычные — заморозка из магазина. — Следователь чуть было не чертыхнулся, но сдержался — конечно было бы обидно потерять такую улику, но может действительно в ней ничего нет. По крайней мере надо увидеть эту старшую сестру, а уж потом делать выводы. Ведь бывали же случаи, когда, казалось бы, милые родственнички доводили своих же до больнички, а то и до могилы. — Ну хорошо… Жаль, что термос вымыли, сейчас бы это очень нам пригодилось… — с досадой вздохнул он. — Но всё равно, я отнесу его в лабораторию, вдруг что-то осталось. Потом вам вышлю или передам через сестёр. Понимаете, — вдруг с жаром начал он, — в этом деле любая мелочь может разъяснить с чего он так. Ведь не просто же он так злится, мы же видели! Как обычно — он сам показал и не раз. Но чтоб вот так… — Следователь вздохнул, — я ещё с ним поговорю, но как мне кажется — даже если эта ярость относится именно к тому человеку, который его мучил, то он вряд ли будет так злиться. Вот вы, Гилберт, с ним, когда общались… или скажем так, виделись, ещё особо не подружившись — было дело что кто-то вспоминал этого человека, а он на того так же кидался? — — Не. Такого я не помню. Хотя… Франциск рассказывал, что как-то упомянул при нем монголов, подпортивших его детство. Но Ванька и тогда не кинулся. Напугал француза своей аурой до ужаса, бормотал всякое, но не тронул и пальцем. — — Ага… Спасибо за информацию, я проверю, — следователь ухватился и за это, вновь начал записывать в своём блокноте. — Интересные сведения, спасибо, сэр… Бальшмидт. И… извините… что по имени вас назвал, а не по фамилии. Увлекся. Если вдруг что-нибудь ещё такое вспомните — обязательно позвоните, — и он достал визитку со своим номером и отдал пруссу. — Если очень поздно будет, то можно оставить голосовое или просто сообщение. Я обязательно вам перезвоню в ответ. Но обычно я и так работаю допоздна, сами понимаете. — — Хорошо. Если что вспомню, я весь ваш. — Гилберт взял записку и спрятал ее в карман пиджака. — А… если не секрет — что с Ванькой… Брагинским? Вы его куда? Мне ж надо будет что-то сказать его сестрам. Или за меня это сделает кто-нибудь из рейнджеров? — — Насколько я понимаю в таких делах: сейчас ему назначат экспертизу. Обычно они долго мурыжат каждого, но с вашим другом — увы это произойдет быстро — конечно наручники при моей памяти тоже рвали, но чтобы кроме порванной цепи сами наручи были чуть погнуты!.. — следователь покачал головой. Впервые на моей жизни их так перекосило. А синяков на руках не было, не регенерация, я сам видел. Такое состояние аффекта… Так что, скорей всего — в психиатрическую больницу положат. Но раз сэр Лайтер обещал, что за вашим другом последят, то за ним будут следить просто так, не да заморят, не забудут. Я бы и сам не забывал, а то потом уведут заинтересованные и окажется что из него либо медвежника делали, либо ещё кого. Нет, за такими кадрами специально следят, чтобы не сбежали и не увели, чтобы себе работы не добавлять. — — Ясно… В психушку, как буйного. Эх, Ванька… Ванька… — Гил вздохнул и покачал головой. — Хорошо. Будем надеяться, это просто отголоски его прошлого, и его быстро от этого вылечат. Он сестрам нужен здоровый. Ладно. До свидания. Чую — увидимся мы скоро… — Гил пожал руку следователю и направился к выходу. — Идём, отважная фройляйн. К доктору пора. — Мира вывела прусса через черный ход, ибо служители СМИ все ещё осаждали здание в ожидании эксклюзивных интервью. Гилберт покинул СИЗО в полной растерянности. Он, может, и подозревал, что у его бывшего государства до сих пор не все винтики в голове были на местах, но… чтоб настолько! Он в полном раздумий молчании добрался с Мирой до соседнего здания, в котором располагался медицинский пункт следственного изолятора и по совместительству травмпункт, и юркнули в него через ещё один запасной выход. Гил сдал милую фройляйн врачу, а сам снова засел в тяжких раздумьях. Ванькино внезапное помешательство сильно ударило по будущим планам его сестер. Да что там, оно ударило по всем бывшим воплощениям… в большей или меньшей степени, но ударило. Вот к примеру мечта прусса — податься в рейнджеры и всласть там повоевать с рогатым и прочей шушерой! — сыпалась на части. Какая учеба? Какая служба? Какие личные планы, если у Ванькиного семейства все пошло наперекосяк?! Как девчонки одни, без мужика в доме? Справятся ли с оравой птичьих хулиганов? А вдруг нет? Тогда заберут пернатых. И Элиас… Вдруг его не отдадут сестрам буйнопомешанного? Как тогда быть? Брагинский же ещё больше снятии от горя, а Гил этого жуть как не хотел. Самому взять мальчонку под опеку, что ли… Тогда тем более некогда будет учиться! «Некогда… Надо позаботиться о Ванькиных сестрах. Обо всех его делах. Я же… — Гил грустно усмехнулся, — названный брат этому психу, а Великий своих не бросает!»  Экс-Пруссия был тем ещё гордецом и любителем приключений на свою белобрысую голову. Но как показало время, он был ещё и очень заботливым и ответственным по отношению к дорогим ему людям. Посему, приняв решение — взвалить на себя Ванькину ношу, пока тот лечит головушку, он без колебаний поведал о своих планах вышедшей от врача Мире. «Расстроилась моя фройляйн-репетитор…» — С горечью подметил он, видя, как девушка опустила глаза к полу. — Эх, Мира, я сам не хочу, но понимаешь — надо… Надо. Есть такое слово у братьев, пусть и названных. Но я не отступлюсь. Вот встанут Ванькины сестры на ноги, и сам этот буйный русский дай mein Gott, выздоровеет, и я сразу к вам. А до этого на дому учиться буду. Идёт? — — А разве я тебе что говорю? — удивилась девушка. — Это я из-за твоего друга расстроилась. Ты про него так хорошо рассказывал что я уж было решилась быть пообщительней и как ты там говорил… оторваться? — Мира — грустно посмотрела на Гила и прошептала, подходя поближе: — Очень хотелось познакомиться поближе… А тут… — и девушка вздохнула. — Я подожду. Конечно я подожду, большего теперь сделать я не в силах. Ну кроме помощи тебе и его сестрам. И тебя и его подожду. — И девушка задумалась, понимая, что теперь придётся вновь, как в детстве, быть ответственной и не только за себя, но и за чужих ей людей. Хотя… какие же они чужие? Раз уж захотела дружить с этим белоголовым язвой, то помогай и остальным. Ведь ему тоже будет тяжело, как и ей — и хозяйство ему вести, и быть девушкам заместо брата работником. «Какой он всё-таки хороший. Надежный человек. Друга не бросил, девочкам помочь хочет. Хоть одна из них его не очень-то жалует. А всё равно — он не отказывается, понимает. Хоть и задира. Но… ничего страшного, это от неумения выражать свои чувства. В этом мы с ним похожи…»