Ну что, страны, в бесконечность и далее?!

Сегодня в зале для брифинга собралась куча народу. Но не рейнджеров, как это бывало обычно. Почти все выжившие бывшие воплощения, за исключением Штатов, сидели по своим местам и нервничали. Сильно нервничали… прям капец как, аж поджилки сжимались. Никто из них не знал, как обратиться к мадам Президенту Галактического Альянса, которая должна была в любую секунду явиться на разговор с ними, а… стоило ли вообще? Разговор-то ожидался не из приятных. И подумаешь, что они уже общались с ней однажды, кто ж знает, вдруг они резко стали ей противны со столькими «загнившими скелетами в своих шкафах», то есть — войнами. «Точно… ей неприятно будет наше общество. Долг вынудил ее прийти сюда…» — Да, нервозность среди бывших стран росла прямо пропорционально затянувшемуся ожиданию. Первым тишины не выдержал самый острый на язык субъект, то есть — сам Великий: — Народ, чего притихли, как на похоронах? Пока все, вроде бы еще живые, казнить нас не собираются… Скажите уже кто-нибудь что-нибудь. Если мы так, тихой сапой будем перед главой галактики сидеть, то она точно подумает что тут урки собрались угрюмые или что мы впрямь виноваты в давних грешках. Ванька, хоть ты не молчи! На нервы действует, чес слово! — — А?.. Гилушка?.. — Встрепенулся сын Киевской Руси, до этого пребывавший в своих тяжких думках. — А чего сказать-то? Мысли все поразбежались… — — Найдешь чего. Хотя бы извинись, что настроение у меня, у Великого не очень. — — Сам скажешь, не маленький. Людвиг, что делать, о чем говорить? Как? Может ты? Нет? — — Прости, Иван, у меня еще меньше мыслей. Говори сам. — Печально донеслось с места Людвига. — А вы? Франя? Феля? К нам же дама придет, а вы оба с дамами быстро общий язык находите. Если сами не будете говорить, хоть подскажите — что сказать? — Но Италия оперативно убрался за спину Людвига, с глаз долой, а Франция же прижал к груди платок и замотал головой от несогласия. — Тогда ты, Артур. У тебя точно были какие-то записи. Давай их сюда! — — Прости, Россия, но мои записи тебе точно не подойдут. Все ответы и события в них даются со стороны Британской Империи, то есть — меня. — Мрачно усмехнулся Туманный Альбион. — «Так тебе! Отговорил меня, вас выгораживать, вертись теперь сам!» — Но мне нужны хоть какие-то заготовки! Как отвечать?! Что говорить-то?! — Чуть ли не в панике запричитал русский. — Ответишь сам, не маленький. — Гилберт снова усмехнулся. Хоть и грустно ему было и противно от такой подставы, но он все же решил вернуть Ивану его слова. — Ги-ил! Сейчас я в несознанку уйду, как ты! Приласкаю тебя, заразу новым трофеем и тоже забью на всех и молчать буду! Людвиг, ты ж мне брат? Выручай! Набросай мне инструкции! — — Тебе не нужны никакие мои инструкции. И заготовки тебе не помогут. Отвечай, как все делаешь — от своего сердца. Пусть ты будешь сбиваться, и нервничать, но зато — твои слова будут от души. Мне этого не достичь, к сожалению. И половине присутствующих — тоже. Понял? — — Понял… Только скажи Гилу, чтобы меня не задирал и не перебивал. — — Хорошо. Гилберт? Дай Ивану слово. — — Как скажешь, Запад. Обещ… — Звук открывающихся металлический звуконепроницаемых дверей заставил Великого затихнуть на полуслове. И не только его. Все бывшие воплощения тут же прекратили переглядки и шепотки и, проводив взглядом прошедших на свои места двух самых главных особ Альянса, уставились на Ваньку, как на негласного лидера их сборища. Ну, кроме Артура, он вовсю перечитывал свои записи. «Зараза, даже глянуть не дал! Отдувайся теперь…» — Иван нехотя поднялся с места, помедлил немного, почесал затылок и обратился к важной даме, как сумел. — День добрый, товарищ… Нет, не товарищ… Мадемуазель? Фрау? Мэм? — и уже начал своим семафорить растерянным взглядом: — «Подскажите, не помню!» — Мисс! — Буркнул Артур, искоса смотря на него. — Синьора! — высунулся из-за Людвига грустный Феличиано. — Мадам. — Оказался всех толковей Мэттью. — Зовите её Мадам Президент. — — Аха… спасибо, Мэттью Уильямс, сэр. — Кивнул ему искренне благодарный и такой помощи Ванька. — Мэм, тоже можно, — благосклонно кивнула со своего места инопланетная женщина. Внимательно посмотрев на юного рейнджера справа от себя, она чуть кивнула и ему. И вновь обратила взгляд на взволновавшегося и поникшего Ивана: — Ничего, я понимаю вам с непривычки трудно, ничего страшного. Но вы очень вежливы, это похвально. — Иван машинально чуть поклонился: — Вам спасибо и извините. Я почему-то волнуюсь, аха… А мои друзья почему-то грустные все… — он чуть отвел взгляд и продолжил: — Вернее я знаю, почему волнуюсь и почему грустные… Мы ведь за этим и собрались… И вы пришли, спасибо вам большое — решать наши судьбы? — По залу пронеслась волна еле слышных шебуршаний и тяжких вздохов, а с места Феличиано так вообще послышался приглушенный жалобный всхлип. Тут разве что полнейший остолоп не понял бы, что бывшие воплощения все на нервах в ожидании возможного худшего исхода, и по этой же причине все они, за исключением России, предпочли пока помалкивать. Но уж кто-кто, а мадам Президент была весьма мудрой женщиной и сразу смекнула, что нервы бедных людей и так напряжены до предела и ни к чему сейчас корчить из себя строгую гордую правительницу всея галактики. «Наверняка они подобных «кадров» ещё в своём времени натерпелись, не одно столетие ведь прожили…» — Президент окинула взглядом сидящих за столом воплощений — все они понурили головы, стараясь избегать прямого взгляда. Нет, не такими они были в их первую встречу, особенно тот милый паренек — Италия… и Франция и… Ай, да все они тогда были другими, открытыми, приветливыми, а теперь… Сидят все напряженные, будто уже приговорённые к ссылке. Значит — не верят они ей. Значит — обжигались они, и не раз… — «Пожалеть бы их, а не мучить тяжелыми разговорами, но… Долг…» Против долга не попрешь — это мадам Президент прекрасно уяснила в свой самый первый срок правления. И именно на долге перед всем Альянсом держалась вся ее последующая жизнь. Так что, как бы она не сочувствовала бывшим воплощениям, разобраться с их вопросом было нужно здесь и сейчас: — Понимаю, что вы нервничаете и понимаю, что вам трудно, но можно вас попросить? Нам предстоит очень важная и без сомнения очень сложная беседа и я хочу попросить вас быть со мной предельно честными. Со своей стороны я обещаю выслушать каждого из вас и не делать поспешных выводов на поводу у эмоций. Можете ли вы мне поклясться в честности в предстоящем разговоре? — — Поклясться? — Ванька тоже оглядел товарищей, снова почесал затылок, да и махнул рукой, присаживаясь на свое место. — Эх-ма, чему быть, того не миновать. Обещаем не лгать, да, братцы-сестры? — В ответ ему кто нерешительно кивнул, кто обреченно пробормотал «клянусь»… Храбрее всех оказался Экс-Пруссия, видимо вспомнивший что он как бы… Великий! — Клянусь, чего уж там, своей рыцарской честью. Мне не привыкать платить по счёту. — — Отлично. Благодарю вас за понимание. — Кивнула и ему глава галактики, а затем задала свой первый вопрос: — Тогда с вашего позволения — мы начнем. В тех данных по войнам, ставших стараниями Зурга достоянием общественности, подробно описывала «Вторая Мировая» и некоторые военные столкновения конца так называемого «двадцатого века», а так же были упоминания «Первой Мировой» войны… И, я так полагаю, она явно была не самой первой. Так? — И снова в зале повисла тишина. Кто как не воплощения государств могли знать, что глава галактики была права на все сто процентов. Первым опять заговорил Ванька, раз уж названный братик Людвиг доверил ему говорить от своего лица: — Да вы правы… и до «Первой Мировой» было полно войн. Просто эта война почти всю планету задела… Напрямую или косвенно в ней участвовало очень много наших. А про «Вторую Мировую» вообще молчу… Вы же видели те данные… В ней участвовало… Артурчик… То есть, сэр Керкленд, напомните-ка, пожалуйста, будьте добры. — — В ней участвовало шестьдесят четыре государства из семидесяти трех существовавших на тот момент. И в счет шли только официально признанные государства. Втянутых в войну воплощений было намного больше. В общем, воевало около восьмидесяти процентов населения Земного шара. Боевые действия велись на территории трёх континентов и в водах четырёх океанов. Это единственный конфликт, в котором было применено… ядерное оружие… — На последних словах голос Туманного Альбиона заметно дрогнул, а сам он резко поник и уставился в свои записи, стараясь не смотреть в сторону Японии. — Спасибо, Артур. Такие вот дела… А ведь до нее куча других войн была. Много, очень много, всего и не упомнишь. Я с малолетства помню, как нас с сестрами гоняли все, кому не лень. Мы ж маленькие были, когда к нам пришла беда с востока. Прибыл один воинственный народ — монголы, со своим воплощением во главе. Золотая Орда, которого звать было Улус. Он… — Как бы Россия не старался сохранять хоть какое-то спокойствие перед столь важной собеседницей, но от жутких воспоминаний его пронзила нервная дрожь, да и глаза чуть заблестели. — Он… т-тот лих-ходей… мать н-нашу… Киев-вскую Русь на наших глазах убил, и в цеп-пи меня зак-ковал, чтоб я не убег-х и не сопрот-тивлялся и… — Тут Иван чуть вздохнул и не поднимая глаз, зябко повел плечами. Голос его всё так же был грустен, но почти исчезли запинки и тяжелые вздохи: видно парень взял себя в руки, хоть и далось это ему с трудом. — Более двести лет он д-держал наши с сестрами земли и наших людей в раб-бстве. Требовал дань, заставлял наших людей участвовать в его в-войнах-пох-ходах на Литву, Польшу и Венгрию… Он же поощрял раз-здоры между моими княз-зьями, так что они жгли поселения и б-били своих же братьев-славян. К-как же это было больно… Это все равно, что отцу или матери см-мотреть как их родные дети убив-вают друг друга… Но мы были слаб-бы, и как бы нам с сестрами не было больно, мы терп-пели… А потом мое терпение кончилось! — Иван изменился столь разительно, что и президенту и Небуле даже показалось, что перед ними совершенно другой человек — он перестал дрожать, заикаться, а блестевшие в глазах слезы сменило пламя праведного гнева на мучителя. — К тому времени у Улуса, у самого началось «внутреннее разделение», когда тебя на части рвет множество жадных до богатств и земель людей. Не хочу вспоминать всего, что случилось… Не уверен, что смогу рассказать это спокойно, да и вас не хочу шокировать слишком сильно, ведь вам надо еще других выслушать… Скажу лишь, что финальное сражение произошло не между нашими армиями, а нами — воплощениями — лично. Мы с Улусом сошлись один на один. Мы бились насмерть, не зная пощады, и… Я победил. Я хотел выжить. Я обещал матери перед ее смертью, что выживу, и я — ВЫЖИЛ. И признаюсь вам честно, как и обещал — это единственный грех на моей памяти, который я совершил своими руками, а не с подачи правителей, и о котором я не сожалею. Тогда я дрался за свою жизнь и свободу, как загнанный в угол зверек. Было у меня и у сестер полно и других войн. Мы, бывало, и между собой конфликтовали, и гоняли нас все, кому было не лень. А потом уж и я всех начал гонять, как силушки поднабрался и подрос. В общем, хв-ватило и на м-меня и на моих сестрен-нок горюш-шка… — Ванька вздохнул, вновь разительно изменившись с доведенного до белого каления воина на простого уставшего от тяжкой жизни человека. — П-простите, если мой рас-с-сказ шокиров-вал вас. Я ж хотел честно ответить на ваш вопрос… Дернуло меня пуститься в воспоминания… Простите. — Нелегко выдержать подобные откровения, особенно если ты главный поборник мира во всей галактике и вдобавок очень чувствительная в душе дама. Президенту галактики стоило невероятных усилий сдержаться, как она и обещала, хоть в душе бушевал настоящий ураган шока и возмущения. Небула тоже оставался внешне спокойным. Ему-то, в отличие от президента, было известно о некоторых особенностях бывших воплощений… Канада проболтался. Рассказал своему глубокоуважаемому начальнику о единстве воплощений со своими народами. «Поведать бы это мадам Президенту, что это не их вина…» — Мелькнуло у Небулы запоздалое раскаяние и он почти уже вступился за своих необычных сородичей, но… На защиту братика встала старшая сестра — Украина: — Прошу прощения, но я должна вам рассказать кое-что важное, касаемо всех нас. То сражение Вани с Улусом один на один — было не его виной. Мы — воплощения, всегда были зависимы от других людей, от их чувств, эмоций, мечтаний и страхов. Как Золотая Орда терроризировал Ваню, так и его граждане слишком долго терроризировали Ваниных людей. Это не только моему брату надоело терпеть рабство, но в первую очередь — его людям. Людям надоело бояться за свои жизни, надоело платить неподъемную дань, надоело терять своих близких… Ванин народ слишком долго терпел, слишком устал… Вот и мой брат устал… Напомню, душа любого из нас — воплощений, тесно переплеталась с тысячами тысяч наших людей. Мы чувствовали каждого. Я была не исключением… Помню, одно время, мои люди невзлюбили людей моего брата и его самого, как страну. И… я тоже. Я не знала, что творилось со мной… Это было похоже на помешательство, я ведь до этого очень любила моего брата… всегда любила… — Девушка не договорила. Слишком уж чувствительной Ольге больно было вспоминать все их с любимым братиком размолвки. До слез больно и стыдно. Это хорошо, что теперь все закончилось, и никто не заставит её ненавидеть родного брата, зудя в голове тысячами голосов, что россияне — враги и оккупанты… И братик теперь всегда может быть рядом! Поддержит её, обнимет… как сейчас. Прижал к себе и шарфиком их драгоценным мокрое от слез лицо прикрыл. И Наташа тоже рядом, подбежала с другой стороны и тоже успокаивает. Как хорошо, что их былая жизнь в прошлом… Искренние, не наигранные эмоции горячо любящих друг друга брата и сестер не могли не затронуть всех присутствующих. Англия и то взгляд потупил, с горечью вспоминая собственных братьев, с коими он так и не смог стать по-настоящему близким, а Кику безропотно дал Яо приобнять себя за плечи. И даже закоренелому вояке Небуле стало немного неудобно, что он сидит как бесчувственный чурбан, что уж говорить о сердобольной мадам Президенте. Она уже хотела сама успокоить разнервничавшуюся девушку, но высказаться ей не дали. Байльшмидт старший, он же Великий, оперативно принял покаянную эстафету на себя: — Да уж, такие дела… Все мы, воплощения, этим страдали. Ненавидели ни в чем неповинных соседей-стран или, наоборот, тянулись к ним неосознанно. Но чаще всего — ненавидели. Как я… Я ж с самого детства много кого терпеть не мог. Польша там, Литва… Даже другой мой брат — Австрия, я вечно с ними цапался. Но больше всего я терпеть не мог — Россию. Да, Ваньку… Ивана Брагинского. Я его невзлюбил с самой первой встречи. Он был весь такой мелкий и запуганный, постоянно всех пугающийся и в то же время постоянно искавший себе друзей. Вечно в лохмотьях, вечно голодный… Жалкое зрелище. Зато гонять его по лесам было сплошным удовольствием, а уж когда дошло до настоящей войны, я был вне себя от восторга. Помню, как щас, встретились мы оба на льду замерзшего озёра — мои рыцари в железных доспехах против его оборванцев в лёгких кольчугах. Но что меня поразило тогда, так это то, что тогда еще мелкий Ванька сам вышел ко мне на встречу и имел наглость отговаривать меня от битвы! Само собой я его не послушал и ринулся в атаку… Ну, а дальше случился полный неджанчик — лёд озёра треснул и я провалился прямиком в ледяную воду. Очнулся я уже на берегу. Оказывается этот трусишка и размазня нырнул следом и спас меня! Вы представляете? Спас врага! Рискуя собой! Идиотизм — именно так я тогда и подумал, и с того случая обрёл к России ещё большую антипатию. А время шло… Сколько за свою жизнь я войн провёл, в скольких поучаствовал. На меня нападали, я нападал, иль был второстепенным участником… Если обо всех моих похождениях рассказывать, остальным времени не хватит, так что перейду к основному. Время шло, а аппетиты моего народа и правителей все росли и росли, и в итоге дошло до той самой кровопролитной «Второй Мировой войны». К тому времени появился у нас не в меру чокнутый, но очень убедительный и красноречивый начальник. Он прямо мастерски промыл мозги моему народу и народу Людвига, все болтал и болтал простым людишкам о необходимости перекроить мир… как он заявлял — «К лучшему, во имя чистоты всего человеческого рода», потом у нас нашлись страны-единомышленники с такими же ненасытными начальничками, ну, а после понеслось по нарастающей… Не буду описывать ту войну, ведь данные у вас на руках, но в нас с братом как будто черти вселились. Скажу лишь, что само существование ненавистных славян и других так называемых — «сорных народов», не давало покоя ни моему народу, ни мне самому и в итоге мы напали на Россию, нарушив свою же договоренность о ненападении. Нашей целью было не просто захватить территорию и ресурсы Ивана. В первую очередь мы хотели извести его самого и его народ прочь с лица земли, но… Русский со своими гражданами оказались слишком настырными и живучими… Они все дрались и дрались не на жизнь, а на смерть и в итоге победили… Ну, а дальше как водится — агрессоры, то есть мы, были призваны к ответу и в тысяча девятьсот сорок седьмом году государства Пруссии не стало. Мои земли были поделены между Польшей, Литвой и Россией, а почти все граждане были сосланы на часть территорий брата. Хочу упомянуть, что Ванька выбрал себе не особо большой кусочек моих земель, но зато с моей столицей… Я не уверен до конца, но возможно именно поэтому я смог возродиться в качестве его области. Без народа, без статуса государства, я стал меняться. Не так чтоб прямо сразу, но стал. Куда-то постепенно делись мои ненависть и злоба на Россию и его… да и моих теперь уже граждан. Как будто пелена с глаз и души стала спадать. Исчезла и мания завоеваний. Все больше хотелось просто жить и наслаждаться своей второй жизнью. А потом, когда меня уже полностью отпустило остаточное влияние народа, мы с русским вообще побратались. С тех пор мы почти родня. И знаете, потом я даже был рад, что мы с братом проиграли тогда. Кто знает, в каких бы мы превратились бы монстров, если б выиграли, и что бы было с миром в итоге… — Очередная порция откровений заставила и президента и Небулу накрепко задуматься над нелегкой судьбой бедолаг. Это даже не рабство получалось, а самое настоящее помутнение рассудка. И вот как осуждать тех, кто не отдавал себе отчета даже в собственной жизни? А откровения из уст Экс-Пруссии все продолжали и продолжали сыпаться на головы двух влиятельнейших персон Альянса: — Впрочем, мы все так жили — вечно ходили по острию лезвия, ненавидя друг друга под действием антипатии наших народов и просто стараясь выжить среди всех этих политический игрищ. И редко когда войны средь нас велись один на один. Особенно в Европе. Нас же — стран и воплощений на таком маленьком клочке земли как грязи было и все всегда старались урвать кусок побольше. Чуть где начиналась война, туда стягивалось практически все внимание. Но и это было не самое страшное. Бывало, даже сам наш народ воевал сам с собой, принося нам немыслимые мучения… — Гил резко замолчал от подкатившей к самому горлу горечи. Сколько лет уже прошло с того времени, а он до сих пор отчетливо помнил последние дни своего несчастного покойного младшего братишки — Священной Римской Империи. То зрелище было ужасно. Бедняжка сильно страдал… Его состояние было сравнимо с раковой опухолью на последней стадии, когда больное, испещренное метастазами место схватывает череда болевых приступов и даже сама смерть не кажется такой уж страшной. И ведь мальчик в итоге умер… Отмучился бедолага, когда шестого августа тысяча восемьсот шестого года последний правитель Священной Римской империи — Франц Второй, объявил о сложении с себя титула и полномочий императора Священной Римской империи, и одновременно освободил имперские княжества, сословия, чины и должностных лиц имперских учреждений от обязанностей, наложенных на них имперской конституцией. Тогда Пруссия был безутешен в своем горе. Он так и не смог смириться с потерей обожаемого младшего брата… Но, не время было предаваться горьким воспоминаниям. Не здесь, не сейчас, и не при президенте и кое-каком эмоциональном субъекте. — «Не стоит сей высокопоставленной фрау знать об этом, да и Италия слезами умоется, если я напомню ему об этом…» Что ж, думаю, пора бы мне передать право речи остальным своим сородичам, а то все я да я и говорю… Эй, Франция, Англия, поведайте уж о своем извечном противостоянии. Вы ж, пожалуй, еще более непримиримыми противниками, чем мы с Ванькой были. Вспомнить хоть вашу «Столетнюю Войну». — — Oh, Гилберт, mon ami, что ж ты так сразу про нее вспомнил? — Франциск осуждающе качнул головой и вздохнул. — Впрочем, именно она может быть прекрасным примером того, сколь могут не переносить друг друга два разных народа. Мы с mon cher Артуром с самого рождения живем бок о бок. Наши территории разделял лишь небольшой пролив… Он находится между южным побережьем моего дорогого соседа Англии и моим северным побережьем. Пролив Ла-Манш — так его называл весь мир, но Арти из вредности его всегда по-своему называл… Английский канал, вроде? Mon cher, так? — Артур что-то недовольно буркнул со своего места. Впрочем, Франциску хватило и такого ответа, и он продолжил разглагольствовать об их тяжкой соседской жизни. — Вот… Все, что угодно, лишь бы со мной не соглашаться. Вот и с нашими войнами было так же. Большинство их по разным мелочам и глупости случались — либо из-за любовных перипетий, либо дележ наследства или территории, либо из-за того что косо посмотрели, не нравятся, не то сказали или сделали… А итог был всегда один — война. Хоть она была мне совсем не по душе. Во время наших первых стычек Артурчик совсем еще малюткой был — крохотный такой, в два раза меньше меня… пухлощекий! Так забавно бровки хмурил, едва завидя меня иль моих людей на горизонте. Кричал на меня, ручонками размахивал… Как бы сказал наш дражайший Япония — КАВАЙ… — Вспомнив своего дорогого недотрогу еще тем ершистым и задиристым пупсом в капюшончике, Франциск залился легким румянцем. Тот вреднючка очаровал его с первого взгляда… Жаль только у судьбы и их народов с начальниками всегда были другие планы насчет этих двоих и тот малыш оказался довольно уперт и воинственен и сам мог о себе позаботиться, иначе бы все было по-другому. — «Вырастил бы я его нормальным человеком. Утонченным, как я сам… Эх, Артюа…» — Эй! Франция! Не отвлекайся мне тут на всякие глупости, по делу говори или молчи! — Прервал Артур сладкие грезы заклятого приятеля. — Oh, пардон, mon cher, просто вспомнилось… — Франциск чуть тряхнул головой, словно отгоняя последние крохи чудного видения. — Вернемся к разговору о наших с Англией войнах… Вроде бы, всего за одно тысячелетие их было около тридцати восьми. Но именно — «Столетняя Война» была самой затяжной. Она продолжалась сто шестнадцать лет, с небольшими перерывами. Строго говоря, это была скорее серия военных конфликтов. Поводом к ним являлись притязания на правление мною и моим престолом королевской династии Плантагенетов — правителей Англии. И еще они стремились вернуть территории на континенте, ранее принадлежавшие английским королям. Так как Плантагенеты были связаны узами родства с французской династией Капетингов, у английских королей были немалые шансы заполучить управление надо мной. Не правда ли, Артюа и его правители были теми еще хитрецами? — — А сам-то! — Не остался в долгу Артур. — У тебя тоже были свои планы. Ты же стремился вытеснить моих людей из Гиени, которая была закреплена за мною Парижским договором тысяча двести пятьдесят девятого года? — — Oui, mon cher… И я был не без греха, но ты первым начал. Вернее, твой король — Эдуард Третий, бывший по материнской линии внуком моего короля. И та война, начавшись с обыденного династического конфликта, впоследствии приобрела национальный оттенок, не так ли? Помнится, твои люди пронеслись по моим землям подобно урагану и только эпидемия чумы смогла хоть ненадолго прекратить разгул твоих людей на моих землях. И то продлилось это затишье недолго… Почти сразу после той эпидемии твоя тридцатитысячная армия под командованием сына Эдуарда Третьего, так называемого — Чёрного принца, начав вторжение из Гаскони. Даже передышки мне не дал, mon cher. Так жестоко! — — На войне, как на войне… — Фыркнул бритт без каких-либо сожалений в голосе. — Зато мои люди не стали штурмовать твои города, ни Париж, ни Реймс. Мы просто показали бессилие и слабость твоего короля и его неспособности защитить страну и граждан. Мы даже предложили тебе мирный договор, по которому обязались не посягать далее на твой — французский трон и Нормандию. Он же положил начало девятилетнему перемирию в Столетней войне. — — Мир… — Франция тяжко вздохнул. Хоть и не хотел он выяснять отношения, когда под боком была глава аж целой галактики, но душа требовала выплеска… — Мир этот обошелся мне дорогой ценой — я лишился трети своих территорий. — — Зато твой новый король — Карл Пятый реорганизовал армию и провёл экономические реформы. В итоге ты же наверстал упущенное и вытеснил меня прочь со своих территорий. — — Но ты же потом вернулся, неугомонный мой. Захватил большую часть моей многострадальной Нормандии, а потом за пять лет подчинил себе примерно половину моих территории… опять… Но пиком вашего, mon cher, вероломства был договор в Труа. Привезли моего невменяемого Карла Шестого в подвластный бургундцам город Труа, заставили подписать документ, значение которого он вряд ли понимал до конца. Но тот договор в Труа был для меня фатальным… Он фактически объединял наши с Англией короны, а я вдобавок утрачивал свою независимость и становился частью объединённого англо-французского королевства. Ужаснейшие воспоминания, Артюр… Как так можно было? — Франциск извлек из кармана все еще не высохший с их общего покаяния платочек и картинно приложил его ко лбу. — А лучше было продолжить ту войну? — Искренне удивился Артур реакции Франциска. А… искренне ли? — Я просто надеялся поскорее прекратить ту дурацкую войну и оставить тебя в руках моего более способного короля, чем твои чудики. — — Но небо оказалось хитрее тебя. Не потому ли твой Генрих пятый, обманом заставивший подписать слабоумного человека подсунутую ему бумагу, странным образом скончался в возрасте всего тридцати шести лет, не успев короноваться короной Франции? — — А тебе-то что это дало? Продолжение войны? Мы продолжили почем зря лупить друг друга… Хорош итог, нечего сказать. И пусть ты в итоге победил и окончательно выпроводил меня прочь, оставив мне на континенте лишь городок Кале с небольшими прилегающими территориями, но какой ценой. Ты даже ту свою… — Вовремя Артур прикусил язык, поняв своим пиратским чутьем, что еще немного и простым «прости» тут не отделаешься… На святое ведь позарился. Вернее — на святую. На саму Жанну д’Арк — великую французскую героиню и… даже возлюбленную самого воплощения своей родной страны, ради которого отважная девушка положила свою жизнь. — Короче, закончилась война. Выгнал меня Франция со своих территорий. И хочу упомянуть, что хоть никакого мирного договора, закрепляющего итоги войны, мы тогда так и не подписали, но у нас долго еще не было стычек. Я потом погряз в полосе анархии и междоусобиц между враждующими домами Ланкастеров и Йорков, да и моя казна была опустошена военными расходами. Не на что было воевать. Вот и вся история. — Насыщенный историческими событиями и откровениями рассказ двух в прошлом непримиримых врагов, а ныне простых людей, все ещё живущих под тяжестью вины за давние грехи, тронул чувствительную душу президента Альянса. Это ж столько лет предаваться безумию властей и народа… Участь, которой и врагу не пожелаешь. И президенту уже не хотелось бередить прошлое воплощений и их тяжкие воспоминания, но… Завершить беседу было нужно, а потом еще доложить об её итогах переполошившимся сенаторам. В повисшей тишине послышалось шуршание — это мадам Президент протянула главе рейнджеров записку с просьбой о совете: «Коммандер Небула, я не вижу дальнейшего смысла в том, чтобы продолжать держать этих людей в напряжении. Полагаю, в данном случае будет разумней всего показать им своё понимание их безысходного положения и продолжить нашу беседу уже не в столь напряженной обстановке. Что вы на это думаете?» Ответом ей стал краткий кивок коммандера. Ему тоже осточертело всеобщее напряжение и упадническое настроение воплощений. Тем более, он с самого начала был на их стороне. Сам ведь всю жизнь был и есть служивым человеком, тоже в своём роде подневольным. А кому как не военному знать что — «Приказы — НЕ обсуждаются! Никогда!», ведь сам же всегда требовал неукоснительно исполнения этого правила с подчиненных. А среди воплощений уже начало нарастать напряжение. Серьёзно, они ж тут важным особам свои тёмные делишки поведали, и те теперь сидят и думают о чем-то… Не иначе погонят их сейчас поганой метлой прочь от себя, так и не выслушав остальных. Но все обошлось. — Спасибо, уважаемые «гости из прошлого» и бывшие воплощения за вашу откровенность. Теперь мне многое стало ясно. Я-то подумала поначалу, что это вы сами все творили, а это у вас получалось из-за ваших народов и начальства, и это было неконтролируемо… — Мадам президент сокрушенно покачала головой. — Но теперь я вижу, вы от этого влияния освободились. Вы ведь все об этом сожалеете, прощения других друга просили… — Все воплощения тут же встрепенулись и в изумлении уставились на важную особу, чуть смутившуюся от их реакции. — Да, вы не ослышались. Простите, что подслушала случайно ваши извинения перед друг другом, но тогда я поняла, что вы раскаиваетесь от всего сердца. И простите, что подозревала вас, и в начале нашей беседы держала вас в напряжении. Мне самой предстоит дать отчёт о нашей беседе сенаторам. Надеюсь, теперь мы сможем поговорить нормально, без нервов? И да, я по-прежнему надеюсь на вашу честность, и обещаю своё содействие в вопросах урегулирования этого неприятного дела. — — Ве-е… то есть, нас не осудят и не прогонят?.. — Донесся до собравшихся робкий тихий голосок трусишки Иты. — Ни меня, ни Людвига, ни остальных, да? — — А за что судить-то? — Искренне удивился Небула подобным опасениям. — За то, что вы исполняли свое… простите… треклятое предназначение? Я считаю — глупо перекладывать ответственность на подневольное лицо, если оно исполняло приказ. Взять, к примеру, моих рейнджеров. Если командующий офицер отдал приказ, а рядовые в точности исполнили его, но в итоге их действия повлекли за собой серьезные последствия, в итоге будет виноват офицер. Ребятки же просто выполняли приказ, а кто как следует не подготовился? Кто не просчитал все возможные исходы? Старший по званию и командир группы. Вот то-то и оно. Так и вас в данном случае просто не за что судить. Вот если вы уже тут что-то натворите, то тут уж и будете отвечать. И, кроме того, срок давности тоже никто не отменял. — По залу прокатилась череда облегченных вздохов и несколько приглушенных шепотков благодарности, обращенных к высшим силам. Получить вместо осуждения и презрения немного сочувствия и понимания — о большем в данный момент бывшие страны и мечтать не могли. Им даже было безразлично, что кто-то подслушал их раскаяния друг перед другом. Ну, кроме Артура. Он-то немного напрягся. «Значит, президент Альянса может быть в курсе моего плана… Чёрт! Я и так просрал её доверие ко мне, как к археологу, а теперь вовсе в ее глазах прожженным лгуном буду! Что же делать?! Действовать на опережение?.. Дальше давить на жалость?.. А… почему бы и нет?» Всего несколько секунд — столько понадобилось острому уму предприимчивого британца, чтобы переиначить изначальный план под текущее настроение главы Альянса. Мало кто из воплощений мог похвастаться талантом читать настроение правителей, своих, либо же чужих. Особенно правителей женщин. Но Керкленд как раз был этим редким образчиком, имевшим под конец былой жизни богатый опыт общения со своими королевами. И если уж президент Альянса настолько прониклась стенаниями о безысходности государств… грех было бы не воспользоваться сим даром и не поиграть роль благородной жертвы не только ради первоначального отвлечения праведного гнева президента от Америки и его ядерного оружия, но и ради сохранения своего рабочего места. Но это все потом, а то ж Гилберт снова всем внимание президента завладел. Про семилетнюю войну вспомнил и опять о безысходности их — воплощений, тяжкой доли заливать начал… — «Не иначе, Людвига выгораживает. Да и правильно! Это мне только на руку!» — Эй, Артур! — Прервал размышления Керкленда оклик Великого. — Дай-ка свою профессиональную сводку по тому конфликту, а то я малость подзабыл детали. — — Семилетняя война… Длилась с тысяча семьсот пятьдесят шестого по тысяча семьсот шестьдесят третий год. Это был один из самых крупнейших конфликтов так называемого Нового времени. Семилетняя война шла и Европе, и за океаном. В частности в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, в Индии и на Филиппинах. В ней приняли участие все европейские великие державы того времени, а также большинство средних и мелких государств Европы. И даже некоторые малоразвитые дикие племена Северной Америки, тоже. Один мой руководитель — Уинстон Черчилль назвал ту войну «настоящей первой мировой войной». — Без запинки отчеканил археолог въевшиеся в его мозг данные. — Спасибо за историческую сводку, Артур, дальше я сам. — Махнул ему Гил. — Все-таки основное противостояние в Европе велось между мной и моим родственничком Австрией из-за Силезии, одной из богатейших австрийских провинций. Мне удалось отнять её у брата в ходе войны «за Австрийское Наследство». Тогда у меня пришёл к власти весьма многообещающий правитель — Фридрих Второй, и под его управлением я задал братцу жару. А то до этого в Европе своеобразная Австро-Французская гегемония была. Да, Франциск? — — Oui, Гилберт, так и было. После того, как мне удалось прогнать mon cher Англию с континента, за главных в Европе остались мы с Австрией. Но стычки с Артюром продолжились уже в другом месте… — — Да… — Перебил его Артур. — Мы оба в то время осваивали другой континент — Северную Америку. По-сути, война началась ещё и из-за этого. Наше колониальное соперничество на землях Альфреда и Мэттью привело к пограничным стычкам между моими с Франциском колонистами, а летом тысяча семьсот пятьдесят пятого года столкновения переросли в открытый вооружённый конфликт, в котором начали участвовать и местные индейские племена, жившие там еще до появления Мэттью и Альфреда. Ну, а раз начался такой замес, в следующем году мое правительство объявило войну Франции. Само собой, воевать в одиночестве было бы безумием и сразу после войны мне пришлось заключить союзный договор с Пруссией. Его правитель сразу же согласился на предложение моего. — — Еще бы не согласился. Мой Фридрих тогда как на иголках был, все ожидал от Австрии и ее правительницы попытку вернуть земли Силезии назад. Да и я тоже. Ко мне же эта дикая Венгрия как-то пробиралась по ночам, будила своим жутким шипением — «Верни Силезию… Верни!». Я чуть Богу душу не отдал в первый раз, как она приперлась. — Великий вздохнул с какой-то странной грустью, но тут же фыркнул и обратился к президенту. — Простите за отступление, мадам. Венгрия — это женушка Австрии. У них долгое время союз был… Ну, так вот… Фридрих и я, считая войну с Австрией неизбежной и осознавая ограниченность своих ресурсов, сделали ставку на экономическую и ресурсную поддержку Англии, как и на его традиционное влияние на Россию. Хотелось удержать Ваньку от участия в предстоящей войне и избежать войны на два фронта. Но все пошло наперекосяк. Мы явно переоценили влияние Англии на Россию. Ванька всегда был себе на уме и не боялся никого… после Золотой Орды. А еще мы недооценили возмущение, вызванное договором с англичанами во Франции. В итоге нам пришлось воевать с коалицией из трёх сильнейших континентальных держав и их союзников. Если вспомнить, веселуха была ещё та… У Англии-то, как потом выяснилось, нормальной сухопутной армии не было. Всех, кого можно увез на другой континент. Так что, кроме субсидий, он мне мало чем помог. — — А чего ты хотел? — Нехотя отозвался британец. — Что мне будет нужна эта Европа? Вся изрытая, на сто раз переделенная. То ли дело — Новый Свет. — — Да. Мы все помним твою страсть к новым землям… — Усмехнулся альбинос. — Так вот, заключение нашего с Англией договора, подтолкнуло жаждущего реванша Австрию пойти на сближение со своим старым неприятелем — Францией, для которого все союзники Англии автоматически становились врагами. — — Гилберт, ты видно забыл, что не только это было причиной нашего с тобой ухудшения отношений. Не хотел выносить это на общее обсуждение, но твой Фридрих поступил весьма неучтиво по отношению к моей маркизе Помпадур. Нагрубил ее посланцу, месье Вольтеру, имя ее использовал не самым лучшим образом… — Франциск не стал уточнять, что тогда Фридрих дал имя — Помпадур, одной из своих собак. Не стоило мадам Президенту знать о подобном хамстве. — А ведь я помогал тебе в первой Силезийской войне. — — Да ладно тебе. Вы ж со своими правителями видели во мне всего лишь орудие сокрушения австрийской мощи. Знали о моих натянутых отношениях с братцем, и поддерживали меня только ради этого. Фридрих просто понял вашу французскую хитрость… Простите, мадам Президент, я опять отвлекся. Перебивают тут всякие… Так вот, в итоге, между Францией и Австрией был подписан оборонительный союз, к которому потом присоединился и Россия. Ванька посчитал мое усиление угрозой его западным границам. — — Не только, Гилушка. — Отозвался со своего места Ваня, сидевший до этого вместе с сестрами в обнимку тихо, аки три мышки. — Я волновался за Прибалтику и опасался за северные территории Европы. Ну и еще Австрия был не таким уж и снобом… И музыка у него была красивая. И Венгрия меня просила помочь им, когда чаем со штруделем угостила. А как не помочь, коли просят? — — Ксе. Интересно, что хоть ты и твои правители порвали все дипломатические отношения со мной и Фридрихом, но в течение всей войны не порвали тех же отношений с Англией. — — А чего мне было с Артурчиком порывать? — Округлил глаза Ваня. — Чай не против него меня позвали воевать и не от него защиты просили. Так, Артурчик? — — Точнее некуда. — Согласился с русским Туманный Альбион. — Сказать честно, Гилберт, мне этот союз был нужен, чтобы обезопасить себя от угрозы французского нападения на Ганновер — наследственное владение английского короля на континенте. — — Все с тобой ясно… — Махнул рукой Гил и уже машинально извинился перед президентом. — Простите, опять отвлекли. В общем, Фридрих и я первыми начали военные действия. Вторглись в союзную с Австрией Саксонию и оккупировали. Военных сил у саксонцев было немного — примерно в средний армейский корпус, так что мне даже напрягаться не пришлось. Нам эта территория была нужна как база для вторжения в австрийские Богемию и Моравию. И все было бы прекрасно, но это подстегнуло моих противников к действиям. У нас с Людвигом есть такое своеобразное выражение — «бегство вперёд», или — Flucht nach vorne. Вот и все последующее как нельзя кстати подходило под это выражение. Я надеялся победить Австрию до настоящего присоединения Франции и России к той войне. Не буду описывать всего, а то мне и дня не хватит на рассказ, но продвигался я быстро и в какой-то момент и я и Фридрих потеряли осторожность и проиграли. А тут еще Франциск зашевелился. Ударил со всех сил по Гановеру, разогнал там всех. — — Гилберт, ты мне льстишь… — Залился румянцем главный любитель вина. — Цыц! Не перебивай Великого! Тем более, что потом я сам тебе прописал по первое число, когда ты, осмелев, слишком близко подошел к Эйзенаху, угрожая мне вторжением. Но потом зашевелился и Ванька. Летом тысяча семьсот пятьдесят седьмого его люди прибыли в Курляндию. Ему сразу начало везти, этому русскому — взял город Мемель, разогнал моих людей при Гросс-Егерсдорфе. Но потом он с чего-то свалил. Вань, вспомни хоть — чего там с тобой случилось? — — Командующий тех войск — Апраксин, боялся, что мою заболевшую императрицу Лизку… Елизавету, со дня на день может сменить на престоле Пётр Третий, вот и смалодушествовал, боясь за свою шкуру… Но Лизавета Петровна выздоровела, а малодушного воеводу сняли с должности и арестовали. — — Ксе… Точно. А так ему и надо. Он мне сразу показался скользким типом. Короче, дал мне русский от себя передышку. Потом Швеция, он же — Бервальд, тоже на меня попер, но в отличие от Ваньки, без особых успехов. Быстро спекся, старик-северянин… Потом Ванька снова вернулся. — — Агась! С другим главнокомандующим. Генерал-аншеф Виллим Виллимович Фермор… — Ваня покачал головой. — Он — не очень хороший человек был. В начале тысяча семьсот пятьдесят восьмого года мы быстренько заняли почти все восточную часть Гилушки, Кёнигсберг захватили и направились к Бранденбургу. Гилушка со своим Фридрихом тут же попытались меня остановить и четырнадцатого августа, у деревни Цорндорф, мы очень сильно подрались… Много людей потеряли… Нормальное сражение в итоге распалось на множество отдельных стычек. Резня началась… А все этот новый воевода. Трус! В критический момент боя оставил меня с людьми и потом появился лишь к развязке, в то время как я с моими «детьми» дрался до полного изнеможения. Хорошо хоть, твой Фридрих на следующий день увел войска в Саксонию. Прекратил резню. Ну, а мои войска отошли к Висле… Тьфу, аж вспоминать тошно трусость того Фермора, чтоб его… — — Вот вам яркий пример, как один человек гробил тысячи жизней, своей тупостью. Что там дальше-то было? — Задумался Великий, припоминая. — Точно, стычки с Франциском. Мне удалось аж трижды за год накостылять ему, но дорогой ценой. Слишком многих людей убитыми или умершими от полученных в сражениях ран я потерял. — — Агась. А тем временем у меня того труса Фермора сменил генерал-аншеф Салтыков. И слава Богу. Не люблю я трусов, бросающих людей в опасности. Вот с новым-то воеводой я Гилушке показал. В сражении при Пальциге, мы наголову разбили двадцативосьмитысячный корпус прусского генерала Веделя и заняли город Франкфурт-на-Одере. Там мы дождались остальных союзников и вместе начали Кунерсдорфское сражение против Гилушки. После победы там нам оставалось лишь нанести последний удар — взять Берлин и принудить Пруссию к капитуляции, но… Мы поссорились… И воеводы наши, как бы… тоже… Вместо наступления на Берлин мы увели свои войска прочь, обвиняя друг друга в нарушении союзнических обязательств. Не понимаю — что на нас тогда нашло? — — «Чудо Бранденбургского дома», Ванька. Так назвал его мой Фридрих. Но легче мне от того чуда не стало. Фридрих даже обратился к правителям Англии с инициативой созыва мирного конгресса. Керкленд с чего-то ее поддержал… — — Да я просто к тому времени достиг всего, что мне было нужно. — Вновь снизошел до остальных Великобритания. — Я победил французский флот в Киберонском заливе и много еще чего успел, пока ты отвлекал основную армию Франциска. Вот и все. А что? На войне, как на войне… — — Знаем, знаем… — Хмыкнул Гил, прежде чем продолжить остаток рассказа. — Двадцать пятого ноября тысяча семьсот пятьдесят девятого года, представителям России, Австрии и Франции было передано приглашение на мирный конгресс. Франциск сразу согласился, однако дело кончилось ничем из-за непримиримой позиции, но Ванька с Родерихом хотели идти до конца и война продолжилась. Много мне пришлось пережить в то время. Все эти стычки… осточертели даже мне. Потом я потерял Саксонию. Потом, в течение одной битвы я потерял более сорока процентов всей армии… Ай! — Гил с силой помотал белобрысой головой. — «Надоело… Надо закругляться!» Короче, активные наступательные действия отныне были мне недоступны. А та война продлилась ещё целых три долгих года. Никто в Европе уже не верил, что мне удастся избежать поражения. Война велась на истощение. И вот когда Фридрих хотел снова попросить мира, умерла его непримиримая противница — Ванькина. Именно она заявила о своей решимости продолжать войну до победного конца. И двадцать пятого декабря тысяча семьсот шестьдесят первого года на российский престол взошёл Пётр Третий. Помню, как я офигел, когда он спас меня от поражения, заключив с Фридрихом Петербургский мир. Он даже предоставил мне корпус под началом графа Чернышёва, для войны против австрийцев, своих недавних союзников, и отказался от всех занятых русскими войсками территорий. Вот хохма! Ванькин правитель отдал все противнику лишь из-за фанатизма перед моим правителем! Мне ж это было только на руку! С Ванькиными людьми я быстро пошел на поправку. В одной из битв, корпус Чернышёва одним своим видом австрийцев разогнал. Они просто стояли, а люди Родериха со страху отступили. Не знали, что русские войска были в составе прусской армии на положении наблюдателей, и сбежали. В общем, спас меня Ванька, хоть и не хотел. А что-с поделаешь, если правитель приказал дурью маяться и давнему врагу помогать? Да, Вань? — — Угу… — Нехотя кивнул головой сын Киевской Руси. — Политика того «блаженного» потом вызвала возмущение в моем высшем обществе. Петру Третьему так и не могли простить пренебрежение российскими государственными интересами. Ни люди, ни я сам не смог простить… Пётр был отстранён от власти и вскоре умер при «невыясненных» обстоятельствах. Свергнувшая его Екатерина Вторая, его жена, расторгла союзный договор с Пруссией. Она же отозвала корпус Чернышёва на родину, но войну вновь не объявила. И на этом спасибо. Мне к тому времени тоже уже осточертела та война. — — А кому она не… извиняюсь… осточертела? — Вздохнул Франциск, поглядывая на младшего братишку с болью во взгляде. — Я вот больше потерял, чем обрел. У меня, в битве при Квебеке, самое ценное на тот момент отобрали… Гил, заканчивай поскорей свой рассказ. — — Как скажешь. Вслед за Россией мирный договор со мной подписал и Франция, а затем и Австрия. Так, в начале тысяча семьсот шестьдесят третьего года Семилетняя война завершилась. Она полностью истощила все воюющие стороны… У меня, к примеру, мужского населения почти что не осталось. — — И эта война… Такой исход стоил таких усилий? — Не сдержалась глава галактики, пребывая в очередном шоке от откровений красноглазого парня. — Ну, как вам сказать… Перед началом войны никто же не думает о последствиях, все хотят оттяпать себе кусочек побольше и пожирнее. А вообще, последствия той войны принесли мне в итоге больше пользы, чем вреда. Пусть армия моя была в жутко плачевном состоянии и в казне было хоть шаром покати, главное моё приобретение тут сидит, среди нас. Спустя некоторое время после той войны, я смог исполнить свою самую большую мечту — объединить разрозненные немецкие земли в одно государство под моей опекой — так появился Германия, мой младший брат. — Гилберт встал с места и, подойдя к младшему братишке сзади, положил руки ему на плечи и окликнул притихшего русского. — Ванька, заканчивай уже грустить. Тот твой полудурок… кхем… Фанат Фридриха, хорошее ж дело сделал. Проиграй я в той войне, Людвига бы не было. — И тут же пояснил удивленному брату. — Такие вот дела, Запад. Этот русский не последнюю роль в твоей жизни сыграл. Не он бы — и ты не появился бы, и даже может меня б тогда не стало. Так что поблагодари благодетеля. — — Ja… Спасибо… — Людвиг покраснел и опустил взгляд — ни дать, ни взять, молодая стеснительная фройляйн на выданье, смущенная всеобщим вниманием… Все же только на него пялились. — Да что — я? Я — ничего… — С какого-то перепугу засмущался и сын Киевской Руси. — Раз так все получилось, я только рад… Это ж значит, что ты в самом деле и мой братик, а не только Гилушки… Аха… — чтоб хоть как-то скрыть смущение вперемешку с эйфорией от их важной гости, славянин втянул голову в плечи, скрыв за шарфиком алеющие щечки. Остальные воплощения отреагировали спокойней. Переглянулись между собой удивлённо и затихли. И только Ита, уцепившись за руку драгоценного немца мёртвой хваткой, не сводил с Брагинского полного уважения взгляда. — Ве-е… А знаете, я никогда не думал, что война может принести что-то хорошее… — Не сдержался он, ибо его впечатлительной душе тоже захотелось поделиться наболевшим со столь проникшейся их драмой мадам. Вон как тяжко вздыхает, не иначе их жалеет… — Для меня война всегда была чем-то приносящим боль… Ведь даже если государство побеждало, даже если приобретало новые земли, деньги, славу… И ему приходилось не легко. Мой дедушка — Великая Римская Империя, для нас — Древний Рим, всегда был для меня живым примером, что и для самых удачливых и сильных войны не проходят просто так. Дедушка рассказывал мне, что ему всегда нравилась война, нравились драки. Он вечно хвастался, что практически каждый день гонял кого-то, завоевывал… Веселился… Но… я-то видел, какие жуткие шрамы покрывали его тело. Со временем их становилось ещё больше и больше… и больше… А деда становился все грустнее и задумчивее, и он все меньше хвастался своими победами. А потом он… ушёл… — Италии стоило огромных усилий не разрываться во все горло от сдавившей грудь боли. Перед его глазами вновь, как наяву, предстало последнее в жизни общение с любимым дедулей. — Он всегда был со мной ласков, всегда добр… Но в тот последний с ним день, он был ещё более ласковым. Помню, как я только проснулся с утра, а дедушка сразу меня тискать стал, накормил вкусно и все гладил по голове… гладил… А потом… потом… потом сказал мне, чтобы я помнил одну важную вещь. Сказал, что безумие, когда один народ ставит себя превыше других. Безумие — предаваться алчности и гордыне, надеясь на свои силы. Все это ведёт народ к краху… К великому падению. Сказал это дедушка, и ушёл… И больше я его не видел… А потом меня завоевали… Простите, уважаемая донна, что-то мне… грустно… простите… — Все же не смог Феличиано сдержать душевной боли, и слёзы хлынули из его карих глаз прямо на рубашку спешно обнявшего его Людвига. Столь краткое и немногословное, но столь искреннее исповедание никого из присутствующих не оставило равнодушным. Даже извечному себялюбцу Керкленду захотелось вдруг хоть как-то успокоить итальяшку, облегчить его горе… Но его язвительность и раздражительность и в этот раз оказались сильней сострадания, и в итоге он не нашёл идеи лучше, чем отвлечь всех на другого субъекта: — Я так понимаю, все европейцы уже высказались? Тогда, пора бы передать слово остальным нашим собратьям. Сэр Ван Яо, вам слово. — — Айя… А что я могу сказать, ару?.. — Встрепенулся старейший из всех воплощений, да и призадумался, вслух припоминая дела давным-давно минувших дней. — Перевидал я за свою долгую жизнь всякого. Более четырех тысяч лет прожил, ару. Видел и простые войны за территорию, видел и войны, закончившиеся для отдельных еще зарождающихся народов либо полным исчезновением, либо смешением его остатков с другими народами… Да я и сам изначально не совсем страной был, а воплощением народа, причем, довольно неспокойного и падкого на стычки с самим собой. Восстания, междоусобицы… мои люди не давали мне ни покоя, ни продуху. — Яо болезненно поморщился, а на удивленный взгляд президента продолжил вспоминать. — Попробую вкратце объяснить вам на нескольких примерах. Возьмем, для начала, непростой для меня период — «Троецарствие». Насколько я помню, он длился с двести двадцатого по двести восьмидесятый год новой эры. Тогда я был фактически разделен на три «самопровозглашенных государства» — Вэй, У и Шу. Это произошло в начале третьего века новой эры. Глава царства Вэй — Цао Цао господствовал на севере, в бассейне реки Хуанхэ. Другой — Лю Бэй, глава царства Шу объявил себя правителем юго-западной части страны. Третий — глава царства У Сунь Цюань стал правителем юго-восточной части Китая, со столицей в Нанкине. Так у меня возник феномен Троецарствия. Словами не передать, сколько мучений причинили мне эти три грядущихся между собой династии. Меня будто бы разрывало на части, ару. Живьем! Все тело ломило, я каждый день боялся лечь спать и не проснуться… Или попасть в плен одному из этих правителей. Они же меня все похищать пробовали, ару, как только узнали о моем существовании. Каждый из этих правителей. Считали меня ключом к управлению всеми землями. И не прогадали… После смерти Цао Цао в двести двадцатом году, его сын Цао Пэй низложил последнего императора династии Хань, провозгласил себя императором и стал править моими землями, как император династии Вэй. Но, мало кому было известно, что он не достиг бы своей цели, если бы не захватил меня, ару. К тому времени я уже весь истомился от каждодневных болей и страха гибели, что приносили мне политические дрязги и был готов на любой исход, лишь бы междоусобица внутри меня закончилась. Скрепя сердце, и воспользовавшись своей способностью чувствовать свои земли и людей, я начал инструктировать Цао Пэй, как действовать и что предпринять против конкурентов… Все что угодно, лишь бы войне внутри меня пришёл конец. Но не все было так просто. С конца двести тридцатых годов, я заметил, сколь напряженными стали отношения между уже ставшим имперским кланом Цао и ранее подконтрольным ему кланом Сыма. И так случилось, что я сам угодил в руки к главе клана Сыма. Мне уже давно было безразлично — кто будет править мною, поэтому я стал помогать и ему и вскоре потомки Цао Цао утратили власть, перешедшую к могущественному клану полководца Сыма Янь. В двести шестьдесят пятом году он основал на моих землях новую династию — Цзинь, которой в двести восьмидесятом году удалось подчинить себе царства Шу и У, закончив наконец-то ту глупую междоусобицу, ару… правда, лишь на несколько десятилетий… Я едва успел перевести дух, как началась новая война внутри меня — «Война восьми князей», истязавшая меня с двести девяносто первого по триста шестой год. … — Казавшийся до сего момента собранным и спокойным Яо все же не сдержался и прикрыл лицо руками. В его груди нещадно клокотало от гнева и обиды на собственных детей… — Несколько десятилетий… Всего — несколько десятилетий мира и покоя и снова страдания… Эта очередная глупая склока между жаждущими власти князьками из одной же династии… по сути — кровными родственниками, вконец опустошили меня, как страну, на корню подкосив все созданное тяжелым трудом хозяйство северных земель. Я и мои люди настолько обессилили из-за этого, что впоследствии не смогли отстоять часть северных владений от вторгшихся на них варваров хунну и других северных степных племен… — Яо резко замолчал и, отняв руки от лица, откинулся на спинку стула. Ему было не по себе и от столь эмоциональной исповеди и от пристальных взглядов двух самых влиятельных особ Альянса. Вон как уставились, аж в душу заглядывали, видимо, ждали чего-то большего… — Само собой, я не праведник, и я тоже гонял другие народы и пытался захватить их земли, но больше всего боли и страданий я причинил и получил сам… Но это все же было намного лучше, чем поднимать руку на своих родных. Я, как самый старейший из воплощений всегда считал азиатские народы своей семьёй. Я ведь помню их всех ещё малышами, ару… Тайвань, Вьетнам, Гонконг, близнецы Кореи и… присутствующий тут Япония — я всех считал моей семьёй, и самым большим страхом для меня всегда было ожидание возможной стычки с моими дорогими младшими братьями и сестрами. Уж лучше было бы перенести несколько таких вот смут, чем причинить боль тем, кого я ещё младенцами помню. Кого сам качал на руках, о ком заботился, кого учил всему, чьим успехам радовался, как своим, и кого всегда любил… — Глубокий тяжкий вздох прервал речь готового сорваться в слёзы китайца. Сложно удержаться от рыданий, очень сложно, когда перед глазами всплывают все те крохи, с коих поначалу пылинки сдувал, нянчился, а в итоге… ничем помочь не смог в последний для всех стран день… Кое-как подавив эмоции, Яо все же смог взять себя в руки и хоть как-то завершить исповедь. — Я бы мог еще многое поведать вам, ару. Жизнь моя была слишком длинной, но… понимаю, время у нас ограниченно, да и мои истории будут не из веселых. Скажу лишь, что я бы ни за какие богатства не захотел бы вернуться к той жизни. Я ведь всегда любил просто честно трудиться, делать что-нибудь своими руками, наслаждаться самим процессом создания вещи, совершенствоваться, и… Не буду таить греха, ару, но перед самым концом докосмической эры я всерьез занимался производством и торговлей. Конечно, начальники мои что-то там мутили насчет внешней политики, но я любил просто трудиться. Скажите же, собратья, — обратился он к остальным воплощениям, — что ближе к упразднению я вечно пытался продать что-нибудь и вам и остальным вашим. Что угодно — от простых продуктов и всяких там фруктов, лекарств и разных мелочей, до уникальных вещей, вроде произведений искусства, дорогого фарфора и элитного чая. — Остальные активно закивали в ответ. Яо не покривил душой насчет своего смелого заявления. Трудоголик и торговец до мозга костей, готовый ради благополучия и богатства трудиться, как проклятый — именно таким он и был в глазах сородичей под конец их жизни в качестве воплощений. Небольшая поддержка от остальных придала Яо хоть какой-то уверенности в себе и даже от сердца немного отлегло. Не все было так плохо — недоумение во взгляде главы галактики сменилось на сочувствие, да и самый любимый братик все ещё рядом. Сидит, темноволосую головушку понурив, думает о чем-то… Невдомек было Китаю, что япоша тоже весь в воспоминания ушёл. Тоже переживал насчёт былого. Собрав в кулак всю силу своей японской воли, Кику резко встал с места. Яо тут же умолк и вылупился на брата круглыми от изумления глазами. Взгляды всех остальных тоже устремились на слишком решительного самурая. «Теперь назад пути нет… Я — должен высказаться!» — Кику мысленно сжал кулаки, вздохнул поглубже и… решился: — Глубокоуважаемые мадам Президент…доно, и коммандер Небула-доно. Я заранее приношу вам мои глубочайшие извинения, если вдруг от волнения начну говорить сумбурно. Я… я тоже долго прожил… Более двух тысяч лет и… и должен вам признаться, все это время мне, как и Яо-сану приходилось балансировать на тонкой грани внутренних гражданских и внешних завоевательных войн. И только подходил конец одному из этих испытаний, на его место приходило следующее. Ярким тому примером может послужить период Сэнгоку, так же известный как — «Эпоха воюющих провинций», и последовавшая под его конец Имчжинская война. Период Сэнгоку начался из-за потери власти сёгунами династии Асикага. Это привело к децентрализации государственной власти, послужившей началом для «смуты годов Онин», длившейся с тысяча четыреста шестьдесят седьмого по тысяча четыреста семьдесят седьмой годы. Сам же период Сэнгоку завершился намного позднее. Среди моих историков не было единого мнения относительно хронологических рамок периода Сэнгоку. Некоторые считали концом этой эпохи изгнание последнего сёгуна из династии Асикага из Киото по повелению Ода Нобунаги в тысяча пятьсот семьдесят третьем году. Другие сходились во мнении, что период Сэнгоку закончился в тысяча пятьсот девяностом году, когда после осады огромной армией Тоётоми Хидэёси пал замок Одавара — столица княжества Ходзё. Но лично для меня внутренние распри закончились лишь с установлением сёгуната Токугава в тысяча шестьсот третьем году. Тогда у меня снова появилась централизованная власть, которую я так сильно ждал. Если можно, я бы не хотел занимать много времени пересказом тех событий… Есть кое-что иное, о чем я бы хотел вам рассказать, да и Яо-сан прав, мне сложно говорить, но я, как главный свидетель тех времен, мог бы предоставить вам подробные данные о том периоде в письменном виде… Если позволите… — Кику низко поклонился самым влиятельным представителям Альянса, смиренно ожидая их решения. — Я не против, если для вас так будет удобнее, — кивнула в ответ президент галактики, профессиональным чутьем понимая, что Японию гложет нечто иное. — И, прошу вас, присядьте. — — Д… да… Благодарю вас… — Кику плюхнулся на место, мысленно благодаря главу галактики за понимание и предложение присесть, а то у него от нервов колики в животе начались. Но расслабляться было ещё рано, и Кику, не дав себе и пары секунд успокоиться, снова пустился в повествование: — Так вот, уважаемая мадам Президент-доно… К большому сожалению, я в те времена не разделял чувств Яо-сана по поводу нашей «Азиатской семьи», считая, что раз уж мы появились, как воплощения наших людей, то должны радеть лишь об их благополучии. И из этих двух зол — предаваться безумию под влиянием истребляющих друг друга собственных людей, или же своими руками причинять боль своим соседям, я всегда… избирал второе. Потому, когда почти под конец периода Сэнгоку, мой тогдашний правитель — Тоётоми Хидэёси, смог на некоторое время прекратить смуту и объединить воюющие провинции, и затем вознамерился покорить Китай, я был только рад. Сам Хидэёси объяснил мне это своим желанием убрать с моих территорий потенциально опасных самураев — моё особое военное сословие, направив их на штурм мнимого внешнего врага и снизить риск возможных внутренних бунтов из-за их переизбытка. Я к тому времени уже совсем измотался от внутренних конфликтов и потому охотно поддержал Хидэёси. В те времена и Китай страдал от раздоров между различными политическими фракциями при дворе своего правителя. Тем же страдали и Северная и Южный Кореи — ближайшие соседи Яо-сана, через чьи территории мы с Хидэёси хотели провести наши войска для нападения на Китай. Хидэёси обратился к корейской династии Чосон, чтобы получить помощь, а также разрешение на проход японской армии через территорию Кореи. Однако, после долгих совещаний, просьба была отклонена по причине опасений корейцев относительно опустошений их страны со стороны моих людей. Хидэёси, получив отказ, начал формировать войска и в тысяча пятьсот девяносто втором году началось мое вторжение в Корею. «Я соберу могучую армию и вторгнусь в великую Мин» — заявлял тогда Хидэёси, а я лишь всячески его поддерживал. Корейская сухопутная армия того времени была слаба. Её численность перед началом японских вторжений не превышала пятидесяти тысяч солдат. И хоть, корейский флот наоборот был силён, будучи закалённым в боях с пиратами и управлялся искусными полководцами, такими как Ли Сунсин, и на вооружении корейского флота было новейшее оружие того времени — бронированные «корабли-черепахи», корейские войска мучили типично феодальные болезни — внутренние распри и интриги, жертвами которых стало много талантливых полководцев. Потому, корейская династия Чосон оказалась практически не готова к войне со мной. Весной тысяча пятьсот девяносто второго года мои войска, разделенные на три группы, отплыли к берегам Кореи. Первая группа легко захватила крепости Пусан и Тоннэ. Вторая группа начала наступление с южного побережья и двинулась на север. А Третья группа высадилась в устье реки Нактонган и направилась к перевалу Чорён, где в ожесточённом бою разгромила высланное навстречу захватчикам конное войско прославленного своими победами полководца Син Ипа. Поняв, что войско разгромлено, Син Ип покончил жизнь самоубийством. Вслед за успехами моих людей на континенте, в Корею прибыла ещё одна — основная группа моих воинов, численностью в восемьдесят тысяч человек. Из-за плохой подготовки корейской армии мои люди очень быстро продвигались по стране. Уже через двадцать дней мною был занят Сеул, корейские войска потерпели поражение у реки Имджинган и правящий двор Кореи бежал на север, в город Ыйджу, на берегу реки Амноккан, откуда государь Сонджо послал императору Китая мольбу о помощи. Правители Яо не сразу решили оказать помощь Корее. Они никак не могли поверить, что на разгром Кореи мне потребовалось всего несколько месяцев и думали, что это может быть провокацией в интересах очередных затевателей интриг. Но, всё-таки, в итоге, войска Яо-сана пришли на помощь корейцам. — — Естественно, пришли, ару! Я-то, в отличие от моих узколобых правителей, знал, что мои родные просто так на помощь бы не позвали, ару! — Не сдержался Яо, правда тут же виновато поник и, пробормотав извинения, притих. — Да. Яо со своими людьми прибыл на помощь. В феврале тысяча пятьсот девяносто третьего года китайцы перебросили в Корею большое войско под командованием тиду Ли Жусуна, сына прославленного победами над монголами и чжурчжэнями Нинъюаньского бо Ли Чэнляна. Соединившись с остатками корейских войск в Ыйджу, Ли Жусун разгромил в битве за Пхеньян войска моего военачальника — Кониси Юкинага, и начал продвижение в сторону Сеула. Поскольку к тому времени мои люди ушли далеко вглубь континента и потому были полностью отрезаны от поддержки с моря, и из-за того, что мои войска подвергались постоянным атакам со стороны партизан, было принято решение о прекращении боевых действий. В середине того же года я согласился на переговоры. Процесс переговоров продолжался целых три года. Мои генералы, как и генералы Яо-сана, для которых война на чужой земле никакой выгоды не несла, согласились перехитрить своих правителей и заключить за их спинами мир. Тоётоми Хидэёси получил сообщение, что китайская армия капитулировала, а минский император был проинформирован о тотальном поражении японских войск. Это был довольно хитроумный план. Жаль я до сих пор не знаю — кто же его придумал? И мне даже жаль, что тот план сорвался… — Кику даже вздохнул от сожаления. — А как мне было жаль, что мой лучший план сорвался… — Вздохнул вслед за ним и Яо. — Знаешь, братишка, я ж тогда всю голову сломал, лишь бы придумать способ прекратить ту войну между нами — братьями, ару… зная, как упрямы могут быть наши правители. И дернуло же моего императора послать к твоему начальнику людей, чтоб те зачитали настоящий текст его грамоты… Организаторы переговоров были избиты твоим главой лично. Послы были напуганы и бежали на родину. Плохо… Очень плохо, ару… И снова началась война… — — Да… Разъяренный Хидэёси решил отомстить и отдал распоряжение о начале нового похода. Насколько я помню, корейцы слишком расслабились, а правящая элита поступила весьма неразумно — опасаясь Ли Сунсина, ставшего народным героем, обвинили в нарушении приказа, разжаловали в матросы и посадили в тюрьму. Тогда-то, узнав о том, что адмирал Ли находится в тюрьме, мой начальник и начал новое вторжение в Корею. Новым командующим морских сил Кореи стал адмирал Вон Гюн. В течение непродолжительного срока, во время которого Вон Гюн находился во главе флота, боеспособность его снизилась, и в битве при Чхильчоннян моему флоту удалось уничтожить почти весь корейский флот. Сам Вон Гюн был убит в сражении. Вместе с ним погиб талантливый сподвижник адмирала Ли Сунсина — адмирал Ли Окки. После этого корейскому королю не оставалось другого выхода, кроме как призвать Ли Сунсина из тюрьмы и назначить его командовать флотом… точнее, тем, что от него осталось. Ли Сунсин собрал остатки флота южных провинций — всего тринадцать кораблей. С их помощью он сотворил настоящее чудо — «чудо при Мённян», одержав разгромную победу над моим огромным флотом численностью в триста тридцать три корабля, имея в своём распоряжении лишь тринадцать кораблей. Тогда я был потрясен до глубины души. Насколько же должен был быть талантлив и умен человек, сумевший совершить подобное! — Вспоминая о великом человеке, Кику, до этого чуть ли не через силу выдавливавший из себя каждое слово, изменился так разительно, что даже Яо усомнился на миг — а его ли это братишка? Вон как от детского восторга глаза сияют. Но то действительно был Япония. Старый самурай в его душе всегда восхищался умелыми воинами, пусть и не из числа его граждан. — Для своей победы Ли Сунсин удачно использовал условия навигации у корейских берегов. Он как мастер своего дела и истинный сын своей родины, знал все мельчайшие особенности берегов своей страны — прибрежные течения, время и высоту приливов и отливов. Большая часть моих кораблей была завлечена в узкий пролив и разбита силой течения на прибрежных скалах. Корейцам осталось только добить мой потерявший боеспособность флот. Так, благодаря таланту одного человека, и внезапной кончине Тоётоми Хидэёси, дальнейшее продолжение войны стало для меня бессмысленным и к концу тысяча пятьсот девяносто восьмого года моя экспедиционная армия была срочно эвакуирована на родину. Ли Сунсин, соединив свой флот с флотом Яо-сана, под командованием адмирала Чэнь Линя, атаковал мой отступающий флот и одержал над ним крупную победу в бухте Норянчжин. Жаль только, что в конце боя Ли Сунсин был смертельно ранен шальной пулей. Очень жаль… Пусть он и был врагом, но я бы очень хотел встретиться с ним лично или хотя бы написать письмо. Очень жаль… — — Не горюй, Япония. — Яо спешно приобнял одной рукой поникшего братишку. — Вспомни лучше, как твой мудрый старший братик, то есть — я, вас с Кореями ловко помирил. Помнишь? У тебя к власти пришел сёгун Иэясу Токугава. Он поручил вопросы переговоров роду Со, властителям острова Цусима. Помню, как я, улучшив момент, посоветовал главному из них искусно сыграть на корейском восприятии твоих людей как «варваров». Я был готов на что угодно, лишь бы помирить своих родных и мне это удалось, ару! Он легко повелся на мое предложение и объяснил корейским правителям причины войны недоразвитостью собственного народа и его культуры. Князь Со даже договорился о регулярных миссиях корейских художников в Японию и восстановлении торговли. Корейцы же, чувствуя себя победителями над японской армией и японской культурой, согласились на эти условия. С тех пор на протяжении двухсот пятидесяти лет корейские миссии посещали Японские острова около двадцати семи раз. Для корейской стороны это были «культуртрегерские мирные рейды», которые утверждали материальное и духовное превосходство корейцев над японскими соседями. Но японский сёгунат, не без моих косвенных вмешательств, использовал эти миссии для укрепления собственного авторитета, говоря японскому населению, что власть сёгунов якобы простирается даже на Корею, жители которой прибывают поклониться им. Разумеется, я старался действовать тайно и как можно более незаметно, ару. Я же слишком хорошо знал — насколько гордыми и упрямыми могут быть мои младшенькие. Я только сейчас в этом и сознался. Надеюсь, ты простишь мне это вмешательство, братик? Я же старался тебе и обоим корейским воплощениям во благо, Кику. Простишь, ару? Я ни в коем случае не хотел унижать тебя перед остальными, но если бы не это… мы все поняли что война между родными людьми — это плохо. Но те кто правил нами… Простишь ли ты меня за такую дерзость, ару? Братик… Братик? — Кику ничего не ответил Яо. Слишком сложно ему было осознать, что даже став его врагом, его старший брат и учитель по-прежнему переживал за него и помогал по мере сил… и от этого вина за все содеянное им брату зло еще сильней сдавила сердце. Яо же, поняв, что с Кику что-то не так, не на шутку всполошился. Мало ли, вдруг его любящий самостоятельность братишка сейчас разобидится и уйдет в самоизоляцию, как однажды — аж на двести лет, и ни с кем говорить не будет. — Кику… То есть — Япония… То есть — сэр Хонда… Братик, ты чего? Не обижайся на мою хитрость, ару. Я же просто переживал, что родные между собой сражаются. Ару… Да и я… я же тоже свои интересы преследовал. Корейская кампания моих людей стала очень успешной внешнеполитической операцией. Хотя потом у меня упадок экономики случился и понабежали всякие там кочевники маньчжуры… уничтожившие династию Мин и основавшие новую династию Цин… Главное, что потом мы все получили передышку. Это ли не хорошо, ару? — — Не в этом дело, Яо-сан… — Покачал головой Япония, не в силах взглянуть на прильнувшего к нему брата. — Просто… мне вспомнилась и другие войны… Первая и вторая «Японо-Китайские»… — — Айя! Чего ты о них вспомнил? Все же хорошо закончилось, ару! — Еще больше переполошился Китай, и тут же принялся втирать больно заинтересовавшимся президенту и Небуле о не такой уж и большой важности этих — «Совершенно незначительных конфликтов. Простых братских потасовок между мной и младшим братом, ару…». Хотя на деле потасовки были ой какие серьезные и много крови попортили несчастному Китаю. К примеру, во время первой Японо-Китайской войны, при взятии на Ляодунском полуострове крепости Люйшунь и прилегающего к ней города, японцы захватили огромные запасы военного снаряжения и боеприпасов, а так же судоремонтный док и арсенал. Все их трофеи оценивались в шестьдесят миллионов иен. Кроме того, ворвавшиеся в Люйшунь японские солдаты в течение нескольких дней истребили около двух тысяч человек. Они убивали всех — и военных и мирное население города, не щадя даже женщин и детей. Этим японские захватчики хотели навести ужас на противника и парализовать его волю. И у них получилось. Рана появившаяся на теле Яо в знак массовой гибели его граждан кровоточила до самого конца войны. А уж как болезненен был сам конец войны… И сам Кику и правители его умышленно затягивали все переговоры о мире, и предъявляли невероятные и оскорбительные требования, к примеру — выплату семьсот пятидесяти миллионов лянов серебра контрибуции и передачи японским войскам Тяньцзиня, Дагу и Шаньхайгуаня. Когда же ответственный за мирные переговоры — Ли Хунчжан отклонил эти требования, на него было организовано покушение. Раненый посол на десять дней выбыл из переговорного процесса, а Япония успел за это время захватить архипелаг Пэнху. Подобная демонстрация собственной силы со стороны некогда любимого младшего братика, а ныне — безжалостного завоевателя, окончательно сломила Яо и он был согласен на любые условия. Так, в Симоносеки представители Японии и Китая подписали унизительный для Китая — Симоносекский договор, по которому японцам передавались острова Пэнху, а так же Тайвань и Ляодунский полуостров. Вторая Японо-китайская война была чуть более удачной для Китая, но не менее болезненной. Началась та война до Второй мировой войны и продолжалась до самого её окончания. С тысяча девятьсот тридцать седьмого по тысяча девятьсот сорок первый годы Китай и его граждане отчаянно сражались за свои жизни. Яо был абсолютно не готов к ведению большой войны. К ее началу он как обычно страдал от внутренних распрей между недавно образовавшимся коммунистическим движением и правившей у него на тот момент партией — Гоминьданом, образованной после свержения династии Цин, и придерживавшейся консервативной националистической идеологии. Кроме того, его оружие и оборудование оставляли желать лучшего, нормально обученные армейские резервы отсутствовали, да и его промышленность не была подготовлена. И пусть по численности китайские вооружённые силы превосходили японские, однако существенно уступали по технической оснащённости, по выучке, по моральному состоянию, а главное — по своей организации. Коммунисты и националисты, номинально выступая единым фронтом в борьбе против японцев, плохо координировали свои действия и часто оказывались втянутыми в междоусобную борьбу… Короче — полный попадос! И кто знает, смог бы Яо продержаться… смог бы он выжить, в конце концов, если бы не одно обстоятельство — их обособленные средневековые азиатские стычки ушли в лету еще со времен «Опиумной войны». Теперь повсюду была куча народа. Собратья воплощения лезли изо всех щелей… вернее, со всех краев света и Китай остался не одинок в своей беде. Имея очень малочисленные ВВС с плохо обученными экипажами и устаревшей техникой, Китай частенько прибегал к помощи СССР и США, которая выражалась в поставках авиационной техники и материалов, отправке специалистов-добровольцев для участия в военных действиях и обучении китайских лётчиков. А еще в попытке оказать давление на японскую армию в Китае, США, Великобритания и Нидерланды установили эмбарго на торговлю нефтью и сталью с Японией. Утрата импорта нефти сделала для Японии невозможным продолжение войны в Китае. Тогда Япония и его правители выбрали насильственное решение вопроса поставок, что ознаменовалось нападением японского императорского флота на Пёрл-Харбор седьмого декабря тысяча девятьсот сорок первого года. Это стало фатальной ошибкой для Кику. Разобиженный на него Альфред со всем своим народом заодно, решил любой ценой проучить этого — «Заносчивого старикашку, которому давно пора показать его место!». И ведь показал… Первое и, к превеликому счастью для всех людей, единственное использование атомного оружия в истории человечества — Япония еще долго страдал от невыносимых болей и кошмаров, в которых пред его глазами вновь и вновь проносились страшные видения пылающих городов и заживо гниющих людей… В общем, лишь военная помощь и боевые действия вооружённых сил западных Союзников, а также вооруженных сил СССР спасли Китай от полного разгрома. — А в общем-то, братик мой мне не сильно досаждал, ару. А в конце двадцатого, и начале двадцать первого века мы вообще душа в душу жили. Кику ударился в науку, стал разную технику производить, машины… Почти как я стал. Ару… — Все продолжал заговаривать зубы главе Альянса болтливый китаец, лишь бы своего любимчика выгородить… Да только зря суетился. И Небула, и мадам Президент уже ж давно решили, что не виновны эти ребята, хоть и творили всякую жуть. Виновны те, кто был у них во власти. — Да, сэр Ван Яо, я понимаю, что те ваши с сэром Хондой жизни остались в далёком прошлом. Как и жизни остальных ваших сородичей. Можете не волноваться на этот счёт. — Обратился к переволновавшемуся за братишку китайцу Небула. — Сейчас это бы признали варварством и вообще. Но что поделать, если были и такие люди, которые не желали мира и имели власть, в отличие от тех же мирных жителей, которые вроде бы что-то решали, а на самом деле — ничего и не решали. Я понимаю вас. Сам ведь по сути — военный. У нас же, если планета сама в порядке и у нее нет причин не мочь отстоять свое и прогнать врага — так она и побеждает. Или если слаба, то она может позвать на помощь и ей помогут. Для того и создан был Альянс. А если на самой планете бардак, правительство воротит что хочет, и от переговоров отказывается… и на нее потом нападают. В общем все плохо. Тут мы бессильны… Если только население планеты само не возопиет о помощи, в обход правительства, иначе мы не имеем права вмешаться… — — Да, так и есть… — Вторила ему мадам Президент. — Сказать по правде… И у нас в Альянсе не все так безоблачно, как хотелось бы. Бывало и у нас на какой-нибудь мирной спокойной планете начиналось подобное. Ярким тому примером может послужить один случай… Есть в Альянсе одна планета — Батиос, полностью покрытая водой и живут на ней существа, неспособные дышать воздухом. И однажды у них к власти пришёл один министр — Гуларис, глава совета Батиоса, оказавшийся в последствии лидером одной радикально настроенной группировки против всех так называемых — «воздуходышащих», то есть нас. Дошло до того, что они запустили на нашу планету Столицу ракету, с помощью которой они хотели превратить весь кислород атмосферы планеты в воду. Хвала святой Венере, их план не удался. Рейнджеру — Баззу Лайтер удалось ввести новый маршрут для ракеты, и планета была спасена. — По залу снова пришлась волна шепотков. — Фига се! Это ж сродни оружию массового поражения… — Выразил общее мнение Гилберт, к превеликому неудовольствию Туманного Альбиона, обматюгавшего про себя длинный прусский язык самой наиотборневшей матросской бранью. Но еще больше Артур всполошился, когда Небула проявил к словам прусса слишком большое внимание. — Да, сэр Байльшмидт, вы правы — именно оружие массового поражения, губительное сразу для целой планеты. Кстати насчет подобного оружия… Хотелось бы уточнить кое-что. В доставшихся нам данных есть только само упоминание использования атомных бомб и описаны последствия их применения, но нет ни слова о причинах их использования. Если та война была для вас такой обыденностью, зачем же были нужны столь радикальные меры… Кхм… В общем, хотелось бы узнать о том случае хотя бы от вас, раз уж сэр Джонс не почтил нас своим присутствием. — «Все! Кранты!..» — У Артура сердце так и ушло в пятки. Эх, а он так хотел избежать разговора на эту тему… изначальный его план как раз состоял в этом — отвлечь все внимание на себя, чтобы затем, если дойдёт до темы ядерного оружия, любым способом выгородить своего оболтуса. А значит, пришло время действовать… — «Все равно меня погонят с должности…» Эм-м… Насчёт этого… — Но высказаться Артуру не дали. Кику непроизвольно охнул, да так громко, что все уставились на него. — Прошу прощения… — Смутился скромный самурай. — Просто… у меня при этом воспоминании начинает щемить в груди и старые шрамы болят. Простите… — и тут же, увидев краем глаза еле сдерживаемую панику Артура, спохватился: — Но вы не подумайте ничего плохого. Я давно уже простил тот случай и не желаю тому воплощению зла, да и на то были иные причины, а не просто демонстрация силы. Я понимаю, что сам был виноват тогда. Под конец Второй мировой войны уже и Людвиг-сан и Феличиано-кун сдались, один лишь я упорствовал и продолжал сражаться как и требовал мой долг чести, вот и… пришлось использовать крайние меры. Та война ведь завершилась почти сразу после использования того оружия, так что и в этом были свои хорошие стороны. Но сразу после войны и потом мне и в мыслях не приходило когда-то отомстить этому воплощению. Более того — я как и полагалось кодексу самурая признал его победителем, а себя побеждённым. Но поскольку меня не убили и не дали мне совершить самоубийство… в конце-концов я принял и это. Более того — я даже старался быть с ним вежливым и пытался подружиться. И я надеюсь, что я произвел на это воплощение очень хорошее впечатление. Конечно я не всегда понимал европейцев и пытался сохранить свою культуру, хоть тогда и считался побеждённым, а значит — бесправным. Но то воплощение не настаивало, чтобы я как положено был его слугой. Скорее деловым партнёром. Другом… Он стал доверять мне! Это для меня было невероятно, понимаете? Поэтому я очень старался быть полезным во всём. И очень надеюсь что мы до сих пор — друзья. Что же насчёт того оружия… Никто ведь не знал, что те бомбы причинят такой вред. О радиации тогда никто ещё толком не знал… Прошу прощения…  Едва Кику замолк, как со своего места отозвался Артур: — У меня тоже есть что поведать на этот счет. Хочу сразу сказать вам, что те ядерные бомбы разрабатывались у Альфреда, но — совместно с моими учеными. И наши правители вместе принимали решение сбросить их… Даже не мы. Мы оба во время принятия того решения были вне наших территорий. К сожалению, у меня нет никаких доказательств моих слов. И свидетелей тоже нет… И числились мы, в наших же войсках, под другими именами… И… — — Да ладно, Артурушка. Есть у вас свидетель~! — Привлек к себе внимание довольный донельзя Ваня. — Я ж помню, как я к Яо в тот день шёл, обсудить с ним его скорый переход на коммунистическую форму правления и случайно стал свидетелем, как вы с Альфредом вместе промывали голову некоторым родственникам Яо. Стращали их, что социализм — страшная вещь. Что у коммунистических стран крыша едет… Что они становятся изгоями, как я. А Вьетнам с Северной Кореей не стали вас слушать и сбежали. Федька твой тогда за ними рванул, переубеждать. Я тоже за ним пошёл. Обидно, знаете ли, когда тобой девушек стращают. А он им путь перегораживал, чуть ли не кричал, что они — дурехи, раз его не слушают… — Брагинский глубоко вздохнул и резко выдохнул. Не стоило сейчас рассказывать, что охламон Альфред девушек за руки хватал, кричал на них и пугал экономической и гуманитарной блокадой, если его не послушаются. И Ваньку это непутевое отродье Британских островов тоже ругал и им же девчонок запугивал, что они в «советский гарем» уйдут, к этому «одичавшему гризли», который только и знает что слабых девушек мучить. Помнится, Россиюшка тогда чуть не стукнул Штатам по лбу за клевету, но не успел. — В общем, я вмешался, хотел объяснить что он не прав, а… Федя как заорал — «Они что — дебилы?! Нафиг они это сделали?!» и сбежал в панике… Потом уже я узнал, что именно в тот день был подписан документ о бомбардировке Японии. И хоть потом победу над Японией приписали ему, он весь понурый ходил, шарахался ото всех. Такие вот дела… — Всё-таки сдал Иван Федьку и Артурушку. Не нарочно, а чтобы сказать что Альфред сам был в ужасе от этого решения его правительства, но… сдал ведь. Впрочем, это англоговорящим братцам только на пользу пошло. Небула с мадам Президентом вмиг поняли, что не все ещё потеряно в этом парне… Раз он был в ужасе — это ж все меняло. Значит, совесть у него ещё осталась… значит, он сожалел о решении своего правительства. Да и Япония снова разговорился, снова заступаться за американца стал: — Да. Соглашусь с Иваном-саном. Альфред-сан потом, уже после завершения войны приехал ко мне и посетил те два разрушенные города. И он был весьма шокирован тем, что натворило его оружие. Оно ведь, помимо простых разрушений, принесло радиационное заражение… У меня была актриса, из числа моих людей — Мидори Нака… она пережила атомную бомбардировку Хиросимы, и была признана первой в мире жертвой радиационного облучения, официально умершей от лучевой болезни. До этого никто не знал о последствиях использования атомной энергии, и даже не велось исследований в этом направлении. Мои медики думали, что люди умирают от дизентерии, и именно болезнь Мидори и её популярность среди простых людей позволили людям узнать правду о возникшей новой болезни — радиационного заражения. Вплоть до кончины Мидори никто не придавал значения загадочным смертям людей, выживших в момент взрыва и умерших при неизвестных тогда моей науке обстоятельствах. Смерть Мидори стала стимулом для ускорения исследований в области ядерной физики и медицины. После этого у меня официально появились люди, называемые — хибакуша или — «люди, затронутые взрывом». Так стали называть людей, так или иначе связанных со взрывами в Хиросиме и Нагасаки. Они и их дети были жертвами бесчеловечной дискриминации, связанной с заболеваниями от радиационного излучения. Таких людей считали проклятыми и всячески их избегали… Но я нисколько не сержусь на Альфреда-сана и никогда не желал ему зла. Более того я всегда старался быть с ним вежливым. Просто из-за моего консервативного характера я немного не поспевал за европейцами и возможно где-то их не понимал… Во время войны всем воплощениям голову затуманивало. А я после войны просто старался не вспоминать той бомбардировки. Тем более, что Америка-сан не позволил мне умереть от своей же руки и не дал мне погибнуть от голода и болезни. А потом и вовсе начал помогать мне с реформами в моем правительстве. Еще в тысяча девятьсот сорок седьмом году ко мне прибыла его экономическая миссия. В результате переговоров мои правящие круги получили американские кредиты на весьма выгодных условиях. Еще со мной стали делиться многими достижениями научно-технической революции на Западе. В широких масштабах применялось государственно-монополистическое регулирование и программирование, способствовавшее росту производства… Наши партнерские отношения росли и крепли и вскоре не только я перенимал что-то у Америки-сана. Он тоже, сам того по началу не подозревая, начал что-то заимствовать для себя… и переделывать, тоже. Порой, даже слишком рьяно переделывать. Однажды его люди практически купили права на одно аниме, только чтобы показывать его у себя для детей, вырезав напрочь некоторые сцены. Но это аниме не было предназначено для детей, поэтому… мне пришлось мягко указать ему на эту ошибку. Поэтому я не особо любил, когда экспортировали мои творения в Америку. Но это не значит, что Альфред мне не нравился, как деловой партнёр и с ним было неприятно работать, нет! — Спохватился Кику и испуганно посмотрел на Артура. — Он был очень толковым партнером, у него были очень интересные задумки и насколько я им восхищался — настолько кажется, что он восхищался и мной. И хоть мне… неловко об этом говорить… — тут японец потупился и его щеки тронул легкий румянец, — мне было очень приятны его похвалы… — — Если ты об играх, особенно самых первых — консольных, то знай — мои дети играли в них только благодаря тому, что Альфред их к себе экспортировал! Хотя тут не обошлось без одного пронырливого китайца… — Иван с усмешкой перевел взгляд на внезапно засмущавшегося Яо. — А уж твои аниме мои дети засмотрели до дырок, когда у меня рухнул железный занавес! — выдал Иван, с удовольствием наблюдая за всем этим. «Какой он всё-таки интересный, этот Россия. Да все они — интересные кадры. Помнить что было, но не держать зла друг на друга…» — Призадумался Небула, по доброму усмехаясь себе в усы от одного воспоминания, как же сильно этот светловолосый бугай переживал за бывшего злейшего врага… братом называл, в бой ради него рвался… Зайцем на крейсер к Лайтеру пробрался. Да уж, непосредственный Ваня нравился ему все больше и больше. — «Есть ли кто, на кого он вообще держит обиду? А остальные?» Уважаемые воплощения, позвольте задать вам вопрос. — — Да. Конечно. Задавайте. — Отозвались со своих мест бывшие страны. — Скажите честно, вот если бы вам обязательно сказали отослать кого-нибудь из ваших сородичей прочь… Кого-нибудь одного, кого бы вы выбрали? Того, к кому у вас есть претензии? Наверняка того, кто вас больше всего обижал и принёс наибольший вред? Можете не отвечать, если вам сложно. — Первым, как это ни странно, среагировал тихоня Кику, видимо посчитав, что это завуалированный вопрос лично к нему насчёт ядерной бомбежки: — У меня нет никаких претензий ни к кому из присутствующих. Особенно Альфреда не трогайте, он хоть и не слишком вежлив, шумен и часто думает о себе, но без него — совсем скучно, и… он мой друг… стал им ещё с прибытия ко мне его «чёрных кораблей»… это будет неправильно из-за давно прошедшего кризиса, прогонять его. Я… я уж лучше сам уеду… — — Айя! Не пущу! Ару! — Вцепился Яо в братика мёртвой хваткой. — Что бы ты не вытворял в прошлом, как же я без тебя останусь?! Ты ж мой любимый младший братишка! Да как можно отказаться от родного?! От дитятка, которого я вырастил?! Я с тобой уеду, ару! — — А я Артюра не пущу. — Подал голос Франциск, подмигнув удивленному англичанину. — Кто ж его — такого буку кроме меня терпеть-то будет? — — Я тоже никого не хочу прогонять. — Решительно ответил Ваня. — Как говорила наша матушка — «Негоже это — обиды в сердце носить». Людвига и Гилберта точно не трогайте… И Олю. Не виноваты они, это всё правительство… Кику после той войны вообще свою армию распустил. Франциска — не надо, он повар очень хороший. Да и к кому ещё я и остальные можем пойти за советом — как одеться покрасивей и что вкусного поесть? Альфреда тоже оставьте — он хоть и… говорит что взрослый и пытается им быть и порой выходит такое — на голову не оденешь, но… кто ещё ему поможет кроме нас? Артура — тоже не надо. К кому ещё можно будет обратиться, если что-то мы сами забудем. Он очень умен в плане сохранения важной информации. — — А м-меня? — испуганный Ита выглянул из-под руки Людвига. — Ве-е… — — Матвей! — позвал Иван бывшего тихоню. — Наташа! Ну что нам с ним делать? Обнять бы, он такой маленький и хрупкий. Дите совсем… А вы бы как с ним поступили? — и Иван отрицательно покачал головой, улыбаясь чему-то своему. — У меня ни к кому нет претензий. Не хочу больше воевать и ни с кем ссориться. Хочу… чтобы все дружили и был мир. Не надо никого выгонять, прошу. — — Даже Альфреда? После того, что он сделал в начале девяностых? — Задал новый вопрос Небула, внимательно смотря на парня. — Даже его, — кивнул Иван, подтверждая свои слова. — Если так случится что он всё же никак не победит свою неприязнь ко мне — это не страшно. Вселенная большая, я просто сделаю так чтобы поменьше с ним можно было встречаться. Это разумно, да. И я так понимаю что это возможно. — Сын Киевской Руси неизменно и как обычно кивнул в подтверждение своим словам. — Мы вот с сестрами как раз на другую планету скоро переедем. Будем на Джо Эд картоху растить и капустку со свеколкой и подсолнухи. Мно~о~ого~о подсо~олнухов! — «Всё-таки они решили держаться друг за друга. Похвальное решение!» — Меньшего мадам Президент уже не ожидала, а раз так, то хватит уже с несчастных бывших стран допроса: — Что ж, уважаемые «Гости из прошлого», думаю, можно уже завершить нашу нелёгкую беседу. Прежде всего, благодарю вас за вашу откровенность. Я очень рада, что Зург оказался не прав, показывая всех вас плохими людьми. К сожалению, данные по второй мировой войне уже стали всенародно известны… Не без стараний того же императора Зла, и… Я-то теперь понимаю, что те войны — не лично ваша вина, но… люди бывают разные, возможно могут возникнуть конфликты, сами понимаете — эта информация теперь должна будет храниться, как историческая, в библиотеках… никуда не денешься… Прошу прощения. Но я обещаю вам всестороннюю поддержку и готова лично убедить остальных сенаторов, что с вас снимается вся ответственность за произошедшее в те времена. И я лично подпишу документы о вашей общей амнистии, во избежание возможного их оспаривания. К сожалению, я не могу обещать того же в отношении простых людей. Над реакцией простого населения я, увы, не властна… — Не договорила высокопоставленная мадам свою речь. Не смогла она обнадежить тревожно взирающих на неё людей, не имея за своими словами четких гарантий. На помощь ей как обычно пришёл Небула: — Возможно, не все так плохо. Есть у меня одна мысль, мадам Президент. Уважаемые бывшие воплощения, вы кем во время войн числились? Наверняка ведь не простыми гражданскими, а частью ваших армий, так? — И на кивки воплощений, довольно усмехнулся. — Так чего проще вместо — «Третий Рейх, он же — Германия, напал на Советский Союз», написать в данных — «Адольф Гитлер приказал напасть на Советский Союз». У нас и самые простые граждане и их дети знают, что необдуманные решения глав планет, особенно не входящих в Альянс, могут приносить поистине ужасающие результаты для всего населения той планеты. Вот и ваше житье в те дикие времена, под властью развязывающих войны самодуров, можно сравнить с подобными случаями, когда не вы и даже не ваши люди решали — воевать или нет? — а некоторые конкретные личности. Так мы сможем минимизировать вашу ответственность за произошедшие войны в глазах людей, и заодно напомнить — насколько опасно авторитарная власть в руках отдельно взятого индивидума. Разумеется, по началу нам — рейнджерам, придётся понаблюдать за вами первое время, но в основном ради того, чтобы потом показать людям беспочвенность их тревог. Надеюсь, вас устроит такое решение? — Разумеется, все воплощения были вполне довольны таким исходом их разговора. Это ж не те страхи, что они накрутили себе перед их началом. Славяне от радости снова обнялись. Франциск облегченно вздохнул и тоже приобнял младшего братишку, но не так сильно и одной рукой. Ита тоже обниматься полез, как и Яо… прижались к своим самым дорогим людям — фиг отцепишь. Гил бы тоже был не против, но… Великие на людях не обнимаются! Как и английские недотроги, сидящие в гордом одиночестве подальше ото всех. На этом основная честь разговора по сути и была закончена. Ну, Небула еще разок принес извинения за недосмотр на таможне планеты Столицы, пообещав, что теперь его рейнджеры будут работать лучше, и успокоил всех насчет Америки, особенно его опекуна, а то тот совсем уже извелся от волнения. Англии даже было позволено навестить свое непутевое детище, но только ближе к вечеру и под присмотром Лайтера и Канады. А пока же все были препровождены в гостевое крыло для отдыха, ну и для ожидания отправки назад на планету.

***

И да, пара слов о том, как провел день Альфред… Сегодня ему не было никакого спуска. Строгий учитель нагружал его все новой и новой информацией, пока его не известили об окончании общения президента с остальными воплощениями. Альф к тому моменту чувствовал себя перегруженным знаниями. Еще бы, столько серьезной информации за один раз! Как-то непривычно, знаете ли. Настолько, что уставшему янки его же голова напоминала воздушный шарик, к которому только приставь еще какой-нибудь пункт устава или абзац из другого учебника — и она взорвется как тот же шарик от иголочки. — Да, коммандер, вас понял. Сэр Керкленд зайдет вечером? Буду ждать его у Альфреда, сэр. — Ответил Базз начальнику и, закрыв коммуникатор, обернулся к Альфреду. А тот уже совсем-совсем спекся — распластался безвольно за столом, уткнувшись носом в один из раскрытых учебников, и… снова молил о пощаде: — Ба-аз… Я больше не могу… Голова гудит… Давай сделаем перерывчик. У меня щас голова взорвется. Честно-честно! — Базз скептически посмотрел на своего ученика и задумался. Конечно, отдохнуть бы не мешало, последние полчаса Альфред отвечал несколько отстраненно и было видно, что внимание его угасает, но как же учёба?.. «Но перерыв сделать надо, тем более время к обеду… Он наверняка проголодался» — и Базз кивнул сам себе: — Что ж, давай сделаем перерыв, я согласен. — Oh yeah! Перерыв! — Мгновенно оживился мученик науки, аж подскочив на месте. Открытая в ноуте программа с каким-то текстовым файлом была оперативно закрыта, а указатель мыши защелкал по папкам в поисках хоть чего-то интересного — фильмов, игр… не важно. — Альфред! Я так понимаю — ты голоден? — Покачав головой, сощурился строгий рейнджер. — И тебе нужно сперва поесть, так? — — Д… да… Поесть бы. — Тут же поумерил свой пыл импульсивный пацан, но лазать в содержимом чужого ноута не перестал, тем более что у него весомые доводы нашлись. — Но пока эту еду принесут, я ж могу глянуть хоть ч-то-то интересное? Yes! Видеофайл! — Заинтересовавшее парня содержимое ноута тут же было открыто. Альф ожидал, что начнется хоть какой-нибудь фильм, но… не учел дурашка, что ноут принадлежал Баззу и из видеофайлов на нем были сплошные… видеоуроки. — No-o-o-o… — Раздался на всю комнату горестный стон, и видео было закрыто. Янки в очередной раз убедился в том, что — жизнь полный отстой и полна обломов. — Точно! Посмотри вот это! — обрадовался Базз, не без некоторого ехидства наблюдая, как к его ученику приходит понимание, что с таким учителем не до развлечений. — Между прочим, это будут спрашивать у тебя уже на втором курсе! А на третьем — будете сдавать экзамен по этому предмету! Так что — самое время! Ты же не хочешь отстать от своего брата? — Альф в ответ обиженно засопел. Мало того, что с развлечениями обломался, так теперь еще напоминают, что он — неудачник, которого в погоне за мечтой стать героем даже размазня Мэтт обскакал… Обидно, между прочим, хоть плачь. Но плакать америкос не стал. Он давно уже понял, что разгадали его хитрость с нюнями, и прибедняться, как с Англией, уже не получится. — Я посмотрю, но позже. И от Мэтта отставать я не хочу, но… но что, если меня все-таки осудят? Пусть и условно… Неужели меня все равно примут потом… к тебе… в рейнджеры?.. Просто, знаешь, Базз…. Судимость… — Альфред зябко повел плечами. Ему даже думать не хотелось о подобном исходе. Это же — клеймо на всю жизнь! Почему же тогда Базз так спокоен? Учит его, как будто и не произошло ничего, и не его ученику со дня на день нужно будет идти на суд. Или, не все так просто, как кажется и есть надежда на нормальную жизнь даже и с судимостью? Было бы не плохо, но лучше было бы обойтись без подобного жизненного урока. Альфред с силой помотал головой, отгоняя навязчивое видение его — только что вышедшего из кутузки и даже не успевшего переодеть тюремную робу на обычный гражданский прикид. — Прости, Базз… снова мысли… глупые… Хочется отвлечься от них. Может… может ты расскажешь что-нибудь интересное, пока мы ждем обеда? А потом я и видео твое посмотрю. Хорошо? — Предпринял последнюю попытку Альфи, уже совсем отчаявшись получить хоть какое-то развлечение. Даже всхлипнул, бедолага, но уже искренне. — Хороший вопрос, Альфред! — воодушевился Базз, но заметив, что парень вновь упал духом, он лишь подошел и ободряюще похлопал парня по плечу. — Давай так, ты постарайся успокоиться, я спрошу медсестру или кого ещё о твоём обеде, поешь, а затем я расскажу тебе одну историю… — Тут Базз глубоко вздохнул и отвел глаза, что-то вспоминая. — История сама по себе немного… некрасивая… и она о моём бывшем друге. Ты говорил, что он рассказывал ее тебе еще до плена. Хвастался, какой он бедный-несчастный и его вышвырнули из Альянса? И как он потерял руку из-за того что кто-то заставил его пойти на смерть, но он выжил, так? — — Угу… — Парень снова всхлипнул. У него итак настроение было убитое напрочь, а напоминание его самого большого в жизни косяка окончательно добило его. — Тот синий жаловался… наплел всякой чуши про тебя, а я и поверил… идиот. Прости, Базз… прости, что поверил кому попало… Я не думал, что он плохой, он ведь… он спас меня тогда. Спас… А потом утащил к тому рогатому… прости… — — Ничего, всё в порядке. Все мы ошибаемся… — с грустной улыбкой Базз погладил парня по голове. — Главное — чтобы эти ошибки не стоили чьей-то жизни. А все остальные… всегда есть возможность их исправить, даже когда кажется, что ничего исправить нельзя. Никогда не теряй надежду, понял? — И слегка качнув Альфреда туда-сюда. Базз улыбнулся: — Давай, успокаивайся, прошу. А то врач мне сделает выговор, что я вместо того, чтобы тебя подбадривать — вгоняю в тоску и депрессию. Куда это годится? В черную дыру эти выговоры!.. Но не хочу, чтобы ты грустил… Обещаешь? А то я вот буду беспокоиться и не смогу отойти за твоим обедом. А тебе надо поесть… — — Угу… — Альф в очередной раз всхлипнул и кивнул головой. — Постараюсь не грустить. Только… Базз, расскажешь мне потом правдивую версию той истории? Если можно… Я никому не разболтаю. Честно! — — Конечно, — Базз с готовностью посмотрел на парня и, внезапно поддавшись какому-то внутреннему зову, слегка приобнял его на мгновение. Ну как на мгновение, Альфред, почувствовав что его жалеют, неосознанно вцепился в своего учителя. Как жаль что эти объятия не могли продолжаться вечность, но кое-как оторвавшись от парня, Базз заметил что Альфреду уже легче. — «Надо же. Всё-таки недолюбили его… Эх, сэр Керкленд… И мне это предстоит расхлёбывать. Что ж, если ты и посылаешь испытания, о, святая Венера, то тебе видней, зачем нам всё это». Выйдя в коридор Базз увидел, что неподалеку стоит медсестра и пара медбратьев с тележками. — Вы как раз вовремя! Вы к нам? — Улыбнулся им рейнджер. — Не только, сэр. Но уже собирались зайти. — — Благодарю, а то мой парень совсем оголодал. Вам помочь? — — Да. В карте по его уходу сказано не тревожить его лишний раз, особенно присутствием посторонних. Бедняга… столько вытерпел… Пожалуй, вам лучше отнести ему еду самому, и… подготовьте его морально к вечернему осмотру врача. — — О, спасибо за предупреждение, мисс… Хотите убедиться, что он в порядке? — Базз сделал приглашающий жест свободной рукой, в другой он держал понос с едой. — Нет? Тогда простите, он очень голодный, не хочу заставлять его ждать. Спасибо за обед! — И чуть склонившись медперсоналу, он вошел в приоткрытую дверь. — А вот и я, Альфред. Держи, приятного тебе аппетита. — Дважды Джонсу повторять не пришлось. Он, даже будучи в расстроенных чувствах, остался обжоркой, и схомячил все за рекордное время. Это ж была не та гадость, которую каждый день притаскивали ему жуки Зурга, а нормальная пища, поданная ему его же другом и учителем… а теперь еще и спасителем. Как же разительно и как же быстро изменилось отношение Альфреда к этому человеку. Поначалу обычный соперник, тот, кого надо обойти любой ценой, стал тем, к кому Альфред стал тянуться всей душой… хотя янки продолжал сам в себе отрицать это и вспоминать о глупом соперничестве. Но плен у императора Зла и уже нежданное спасение многое перевернули в душе американца с ног на голову, и на многое открыли глаза. — Вкусно? — Базз не преминул дать насытившемуся ученику пару салфеток и критически осмотреть его лицо, вдруг он что-то пропустил. — Передать твои благодарности больничному повару? Ладно… все-все, понял, рассказывать историю? Ты ведь очень хотел её услышать, верно? — — Угу… — Альф спешно перехватил салфетки и сам вытер и лицо и руки, а то совсем он разнюнился, прям как маленький… стыдоба! Перед Англией он же так себя давно не вел, так почему же перед Баззом расслабился?.. Но одно лишь нежданное прикосновение к его взъерошенным волосам, и все мысли вмиг улетучились. Странно, ведь сам Альф не терпел лишних прикосновений к своей голове, так почему же?.. — Базз. Расскажи мне обо всем. И о том случае и… о себе тоже… Я ж ничего о тебе толком не знаю, и об этом мире. Пожалуйста, расскажи. — — Ну, что с тобой поделаешь. Расскажу… — И понеслась давняя история о дружбе и предательстве. События давно ушедших дней всплывали из глубин памяти на поверхность, сводя рейнджеру сердце щемящей тоской. Как так случилось, что его лучший друг предал всех? Как он мог проморгать момент, когда Ворп пошел не по той дороге?.. Базз и сам не знал, и до сих пор не мог простить сам себя за произошедшее. Хорошо, что хоть с Америкой… Альфредом — его новым учеником, история не повторилась. Вот он — рядом! Сидит, голубыми глазищами хлопает, ловя каждое слово препода с раскрытым от удивления ртом. А суд скоро… очень скоро… Как Альфи выдержит его? Оправдают ли парня? Этого Базз тоже не знал. Но в одном он был уверен наверняка — он точно не оставит этого чудного егозливого парнишку. Он никогда никого не оставлял, не бросал нуждающихся в нем. Это… его однажды оставили…

***

А в это же самое время в отдаленном квадранте, на небезызвестной планете Z тот самый предатель в очередной раз вкушал горькие плоды своего предательства. Бывший главный шпион Зурга, в очередной раз оказавшийся в опале из-за всего лишь одной промашки, коротал все эти дни, сидя в недавней камере Америки. Зургу, видите ли, это показалось забавным — запихать едва живого раненного подчиненного в камеру сбежавшего воплощения. И как Ворп там не сдох, в таком-то состоянии, с наспех обработанной кровоточащей раной на спине? Ответ прост — мозговики вернули должок за расшифровку данных о войнах, снабжая бывшую правую руку их повелителя хоть какими-то медикаментами. — Да-а, не густо… Спасибо хоть за это, белковая масса в жестянках… — Сидящий на краю жёстких металлических нар, шпион хмуро покосился на лежащие подле него пару упаковок бинтов и маленький тюбик какой-то мази. И этим он должен был как-то обработать свою спину. Та ещё задачка, между прочим, с едва работающим протезом, у которого из функций остались лишь самые основные — сгибаться в локте и сцеплять вместе металлические пальцы. Но это было так, фигня, по сравнению с первыми двумя днями вообще без одной руки. Ворп рану свою обрабатывал своеобразно — предварительно раздевшись по пояс, он выдавливал на комок из бинта побольше обеззараживающей мази, прикладывал его на ощупь своей единственной рукой к ноющей ране, и ложился на спину… Даркмэттер проделал этот нехитрый трюк и сейчас, добавив под комочек отрезок бинта, чтобы потом, так же лежа, завязать его концы на груди, ибо надеяться на барахлящий протез и завязывать бинт стоя было не безопасно. В данный момент медикаменты и перевязочные средства были для него слишком большой роскошью. А вдруг протез резко разогнется во время перевязки, и бинт порвется и комочек с мазью на пол шмякнется… зря испорчен будет. Такая растрата была недопустима! Только не перед отправкой на каторжные работы в одной из самых глубоких и опасных шахт по добыче нестабильных взрывоопасных кристаллов. Чуть полежав на спине, пока мазь привычно не защипала больное место, Ворп осторожно взял выступающие из-под него концы бинта и завязал их на накачанной груди. Потом он встал аккуратно, чтоб повязка ненароком не сместилась с раны, положил на нары ещё кусочек бинта, снова лег и завязал концы… Получилась повязка — крест на крест. И только после этого он смог обмотаться бинтом нормально. Покончив с сим нелёгким делом, он оделся, и снова присел на нары, рассуждая — как он докатился до жизни такой? Когда его жизнь пошла под откос? Сразу же после своего предательства и перехода к Зургу? Нет, раньше. Намного раньше… Давние деньки юности, дружба с Баззом, поступление в академию Звездной Команды, и учёба там… Именно тогда Ворп совершил первую свою ошибку. Казалось бы — что такого в том, чтобы подзаработать немного деньжат на стороне, потом взять щедрую подачку от оценившего его таланты агента Зурга, а потом еще и сбыть тайком немного рейнджерского экспериментального оборудования… для изучения врагом. Привычный лязгающий звук металлических ног по полу отвлёк арестанта от его дум. «За мной…» — Ворп не ошибся в своей догадке. Отряд из четырёх шершней явился сюда именно за ним. Дверь камеры отводилась, двое шершней зашли внутрь и, взяв шпиона под руки, повели его куда было нужно. Двое других шершней пошли следом, наставив свое оружие прямиком Ворпу в спину, чтоб тот и не думал сбежать. Обычная процедура препровождения провинившегося… За долгое время службы у императора зла, Ворп не раз и не два попадал под подобные разносы, но привыкнуть к этому свободолюбивый «бродячий кот» так и не смог, как и к тому, насколько же он ошибся, польстившись на щедрые посулы жестокого хозяина. В юности все казалось иначе. Сказка о красивой жизни в роскоши с кучей бабла, которым можно сорить направо и налево, на деле оказалась не столь радужной. Но что сделано, то сделано. Даркмэттер сам выбрал этот путь и винить в этом он мог лишь себя.