Ну что, страны, в бесконечность и далее?!

Людвиг проснулся от неприятного чувства в груди. Внутри все сводило и давило, будто бы какой монстр обвил его своим щупальцем и теперь медленно сдавливал немца в своих тисках. Не в силах больше терпеть это удушье, Людвиг откинул одеяло прочь и сел на постели, в надежде, что хоть так ему станет легче дышать. И ему действительно стало чуть легче. Самую чуточку, но и этого ему хватило, чтобы отдышаться и оглядеться по сторонам. Странное дело, но палата была абсолютно пуста. Кругом не было ничего — ни оборудования, ни какой-либо мебели, ничего. Лишь голые серые стены, да белая постель, на которой и сидел Людвиг. — Что за чертовщина? Я же помню, что тут все было… — Задумчиво пробормотало бывшее воплощение Германии, как вдруг заметил, что в его палате светлеет. Тусклое свечение просачивалось через полупрозрачную дверь палаты, будто солнце пробивающееся в помещение в предрассветный час. Но странное дело, этот свет заставил Людвига застыть в трепете. Подобное он уже видел, и не раз — то был не тёплый солнечный свет, а холодный луч прожектора. — Как от юпитеров… — Поежился Людвиг, в уже не пойми который раз вспомнив времена той проклятой войны. Тогда все было так же. Граждане Брагинского просматривали прифронтовую территорию с помощью мощных фонарей, выискивая ночных налётчиков из числа граждан братьев Байльшмидтов. С большим трудом он поднялся на ноги и направился прямиком к двери. Зачем? На это он сам себе не мог ответить. Тянуло его тот свет, как мотылька открытое пламя, хоть и сводило его нутро от жуткого предчувствия, что ждёт его за дверью сущий ад. Чуйка немца не обманула. За дверью его ждало совсем уже невообразимое: вместо возможного коридора станции перед ним простирался разрушенный войной город. Кругом высились покосившиеся разбомбленные здания, с зияющими, словно глазницы черепов, выстекленными окнами. Дороги так же были разбомблены и испещрены глубокими воронками, какие бывают только после бомбежки. Тут и там виднелся покореженный транспорт. А дополняло всю эту «красоту» неимоверное обилие кровавых пятен и разводов везде, куда только падал взгляд обомлевшего Германии. «Где я? Это… Сталинград, или… или, другой город Ивана? Почему я здесь? А может это… Ад?!» — Пронеслась единственная нормальная мысль в затуманенной животным ужасом блондинистой голове Германии. И словно услышав его мысли, мир вокруг изменился. Гнетущая тишина сменилась пронзительным воем сирены, а когда она затихла, отовсюду стали появляться силуэты людей, по прежнему освещаемые прожекторами. А Людвиг все стоял и смотрел на приближающийся к нему народ. Странное дело, за себя он уже не боялся. Ему было все равно, что с ним сделают те люди, он был готов принять кару, ведь он понял — перед ним были все те невинные люди, зверски убиенные во времена Второй Мировой войны его же — Германии! — гражданами. Но страх на деле никуда не делся, он обрел иную форму. Людвиг как будто ощущал чувства собравшихся перед ним людей… Нет, не людей — призраков прошлого. Призраков всех тех, чьи жизни прервалась по его вине! Хотя нет… не всех. Основные гости с того света только-только подтягивались к общему собранию. Откуда-то издалека стал доносится странный шум. Раскаты, напоминающие Германии многолюдные марши военных по площадям во время устраиваемого Россией парада ко дню победы в той жуткой кровопролитной войне. И как же Людвиг оказался прав, проведя эту параллель. То действительно оказался парад, но не победы, а памяти всех павших. Несметная толпа всех невинно убиенных призраков отступила назад, явно освобождая путь приближающемуся к разбомбленной площади народу, и все как один застыли в молчаливом почтении. А гул шагов сотен… тысяч?.. Нет, миллионов павших воинов приближался и приближался, и вскоре первые из бессмертного полка вступили на площадь. И Людвиг узнал их — те, кто принял его — Германии, вероломный удар на себя, прошли в парадном построении мимо виновника их смерти, гордо подняв головы, чеканя шаг и отдавая воинское приветствие им — мирным людям, лишившимся жизни, несмотря на их защиту. Людвиг не мог пошевелиться от ужаса. У него уже не оставалось сомнений — он в аду! Ему суждено вечно смотреть на убитых им и его детьми людей. Смотреть, не в силах шевельнуться, отвести взгляд… да даже закрыть глаза или просто моргнуть он не мог. Оставалось лишь смотреть и смотреть… А они все шли и шли — «парадные коробки» в построении двадцать на десять человек. Они шли и шли. В обмотках и сапогах, шинелях, «комбезах» и телогрейках, в пилотках, ушанках, «будёновках», касках, бескозырках, фуражках. Уже пожилые матерые вояки, не менее закаленные мужчины и женщины в самом расцвете своей зрелости, совсем еще юные парни и девушки, и… Даже дети! Подростки, едва начавшие жить, но уже отдавшие жизни за Родину. Павшие дети… граждане России и его сестер, и дальних родственников и друзей-товарищей по несчастью… они все шли и шли. Все они — воины, отдавшие свою жизнь ради родной земли, ради близких, ради будущего, ради — мира на земле — шли нескончаемым потоком… Сто двадцать шагов в минуту — несмолкаемые раскаты, они звучали и звучали, отдаваясь в голове Третьего Рейха — их убийцы — словно удары молотом по вискам. А они все шли и шли… «Хватит…» — мысленно взмолился Людвиг, не в силах больше терпеть невыносимый ужас и всепоглощающее чувство вины. — «Хватит… умоляю! Я… я — понял! Я — виноват! Я раскаиваюсь! Простите!» Но призраки не слышали его. Они все шли и шли ровным строем, идеально синхронно чеканя шаг, мимо своих товарищей по несчастью. Шли и шли, как и прежде — нескончаемым потоком, своим жутким действом разрывая разум и душу Германии на куски. Сколько же раз Людвиг уже взмолился, сколько раз попросил пощады — он не знал, как и того — сколько же уже павших солдат прошагало мимо него. А призраки все шли и шли… И в какой-то миг, когда несчастный немец уже не смог терпеть происходящего, будучи уже на краю отключающегося разума, он нашел в себе силы схватиться за голову и возопить из последних сил. — Я — понял! Понял! Я — сожалею! Я — виноват! Хватит! Отпустите! Молю… — Пронеслось над безмолвным миром мертвых, и совсем уже обессилевший Людвиг рухнул на землю, как подкошенный. И люди его услышали. Призрачный полк остановился и все, абсолютно все, уставились лишь на него. Но Людвиг их уже не видел. Он ничего не видел, а просто лежал, распластавшись на холодной окровавленной земле, уткнувшись в нее лицом, и страшась снова услышать «гром небесный» шагов погибших из-за него людей. И не видел он, что из дверей вышел некто, ступающий так мягко, что его шаги были похожи на тихий шелест колыхаемой ветром травы. — Точно понял? — Раздалось у Людвига над головой, и он, превозмогая ломоту во всем теле, приподнял голову и посмотрел в сторону, откуда донесся голос. Перед ним стоял маленький мальчик. Цвета волос, глаз или кожи Людвиг не смог уловить, ибо тело мальчонки как будто светилось золотистым сиянием, но одно немец разглядел точно — дитя было одето в потрепанные обноски. Людвигу, и без того мучающемуся своим прошлым, еще хуже стало от захлестнувшего его с новой силой стыда и сожаления, и он отвернулся, накрепко зажмурив глаза. А ребенок все стоял над ним и смотрел… — Точно понял? Раскаиваешься? — Переспросил малыш. Голос крохи звучал скорей как утверждение собственных слов. И Людвиг кивнул. Едва заметно, через силу, собрав ее последние остатки воедино. — Тогда, отпусти все это. Прости сам себя. Пожалуйста! Ведь Иван тебя уже простил, давно простил. Не мучай ни его, ни себя! Братик Германия… — Молвило дитя, утирая со своей щечки одну единственную слезинку. Затем он положил возле Людвига один маленький василек и ушел сквозь дверь так же едва слышно, как и появился. Некоторое время Людвиг просто лежал, не видя и не слыша ничего вокруг, а в голове все вертелись слова того мальчонки. Так он и лежал, пока не почувствовал, что могильный холод внезапно сменился приятным теплом, будто взошло солнце, согревая измучившегося Германию своими ласковыми лучами. А когда Людвиг рискнул наконец-то открыть глаза, он увидел их! Он был весь завален васильками и подсолнухами, и вокруг все тоже поросло этими цветами. Маленькие синие васильки, и возвышающиеся над ними ярко-желтые подсолнухи — они были повсюду, до самого края горизонта. Не веря своим глазам, Людвиг поспешно зажмурил их и мотнул головой, а когда открыл их вновь… ему в глаза ударил еще более яркий свет. Людвиг вскрикнул от неожиданности и закрыл лицо руками, стараясь сберечь глаза от невыносимо яркого сияния, а в голове пронеслась целая стая сумбурных мыслей: «Что же это? Мой Бог, что же происходит? Жив ли я еще, или уже покинул мир живых? И если я умер, то… куда я попал в итоге? Рай или ад?.. " Внезапно Германия ощутил чье-то прикосновение. Чья-то очень большая и тяжёлая, но в то же время тёплая и мягкая ладонь заботливо погладила его по закрывающим лицо рукам, перебравшись после этого на белобрысую арийскую шевелюру. Что-то знакомое было в сих прикосновениях, что-то родное. Каждое новое касание врачевало истомившуюся душу немца, будто целебный бальзам пролитый на воспаленную рану. И так легко немцу стало, так спокойно, что не осталось никаких сомнений. — «Я попал в рай! Это наверняка, ангел! Но… Почему же он говорит голосом России?» А голос всё продолжал и продолжал бормотать, мягко, но настойчиво прося самого Людвига вернуться к ним, а то — «Гилушка закручинился, не ест ничего, ни пьёт, и Фелечка весь в трауре, вашего похитителя рогатого малюет, аки Вакула черта… Пощади хоть их!» — Россия? Иван? Это… точно ты, или… — Превозмогая резь в глазах бывшее воплощение ФРГ открыл глаза и увидел привычный силуэт в шарфике. — Агась! Я-я-я-я-я~! — Сидящий у его кровати субъект радостно хохотнул и кинулся обниматься. Русский бесцеремонно сграбастал верхнюю часть Людвига в охапку и ну давай тискать. Хорошо хоть не со всей силы, иначе бы — прощайте немецкие ребрышки. Но кто знает этого русского, вдруг ему этого покажется маловато и он-таки усилит объятия. Потому Людвиг и обмяк, как безжизненная тряпка, дабы ненароком не спровоцировать побратима на подобный исход. И только после того, как он оказался на свободе, многострадальный немец смог вздохнуть свободно и оглядеть палату уже привыкшими к яркому свету глазами. — Иван, ты что тут, один? А… где брат? Италия? Все? — Спросил он в итоге. — Они? — Ванька почесал затылок. — Тут такое дело… Гилушка, он возле тебя всю ночь дежурил, а утром я принял пост и он завалился спать. Прямо на соседней кровати. Неужто не увидел? — Он обернулся и махнул рукой за спину. На соседней кровати действительно кто-то лежал, накрывшись белоснежным одеялком чуть ли не с головой. И как Людвиг его не заметил? — Мне, как — разбудить его? Просто, он совсем немного поспал. Всего пару часиков, или чуть больше… — — Тогда не надо. Пусть отдыхает. А где Ита и остальные? — — Тут же — на станции. Позвать? — — Не надо… — Покачал головой Людвиг. — Они начнут шуметь, а брату нужен отдых. — — Точно не надо? Фелечка волнуется. Хотя… — Ванька задумался, припоминая. — Он сейчас занят. Говорю же — малюет портрет вашего похитителя. Хочет ему отослать, как примирительный дар. Супостат тот ведь осерчал на нас на всех. И особенно на Япошу. — — Кику? — Людвиг аж на локтях от удивления приподнялся. — А… как он смог разозлить Фюре… то есть — Императора Зла? Он же не попадал в плен. — — Смог, Людочка, смог. Вернее, не он сам, ему поспособствовали… Один не в меру развратный робот. — Ванька легонько ударил себя по щеке, якобы от смущения, и помотал головой. — Там такая оказия вышла — срам, да и только! Если хочешь, расскажу. И не только об этом. — — Хочу. Рассказывай. — Как всегда кратко ответил Людвиг и снова растянулся на кровати. — Хорошо. Тогда начну с начала. Вчера утром я и Елисейка решили прогуляться по ботаническому саду, когда стали свидетелями сей азиатской оказии… Я нашего крошку себе на шею посадил, чтоб ему было лучше видно все те неземные растения… — И Ванька, заботливо поправляя одеялко названного братика, пустился в свой рассказ о том, как он и Элиас просто гуляли вдвоем, пока мальчик не заметил что-то странное на одном из растений… — Ой! Это же — дядя Кику! Кику-сан, братик дяди Яо! — Воскликнул малыш, показывая рукой на одно дерево, напоминающее большой раскидистый дуб, но с лиловой листвой и ярко-зеленым стволом. — Где? — Иван глянул туда, куда указывал мальчик, но там уже никого не было. И лишь шатающаяся ветка на высоте примерно трех метров, указывала на то, что недавно на ней кто-то сидел. — Япоша сидел там, да? — — Ага! — Кивнул малыш. — Сидел и исчез. Так любопытственно! — И в следующий миг из кустов, словно черт из табакерки, явился сам Ван Яо, буквально засыпая Ваньку с дитем вопросами: — Кто сидел?! Ару! Кику?! Где сидел?! Где он, ару?! Я должен его найти! А то спрятался от меня, ару, заразка такой! А я его уже все утро ищу, пообщаться хотел, ару, а он — сбежал! В ниндзя своих поиграть решил, ару. В его-то годы. Жалуется на возраст, а детство так и не отпустил, Ару. Совсем перестал уважать старшего брата! И это после того, как я его вырастил! Неблагодарный! — — Ай-яй-яй, Яо. Остынь! — В попытке остановить поток раздраженной китайской тарабарщины Иван даже легонько потряс азиата за плечи. — Во-первых — успокойся. Ты так мне Елисейку напугаешь. А во-вторых — ты не думал, что Кику просто хочет побыть один? Просто вспомни, как он любит посидеть один и подумать. Он же этот… как их там?.. Интроверт, вот! Как Артурушка. Дай ему отдохнуть, он потом сам к нам придет. Лучше пока с нами пообщайся. — Уговаривал он «китайскую наседку» как мог, а то ж надо ж было выполнить данное перед спектаклем для Зурга обещание. И Яо, вроде как, стал прислушиваться к голосу славянского разума, но… Откуда ни возьмись выкатил приставучий робот-рейнджер Экс Ар, вереща ничуть не тише, чем сам Яо недавно: — Ах, вот ты где, дорогой мой друг! Товарищ драгоценный! Яо! А я тебя уже обыскался! А чем ты тут занят? Я же тебя ни от чего не отвлекаю, нет? — — Да я тут брата искал. Кику, а то он сбежал. Помоги его найти, ару! У тебя же есть сканер? — Вмиг переключился на робота Яо, напрочь позабыв об увещеваниях Ивана. А то, что давний знакомый хотел что-то еще сказать… Кого это волнует, когда появился реальный шанс загнать оборзевшего братца в угол и поймать его? — Сию минуту, дружище мой дорогой! Сейчас я покажу вам один из своих очень и очень многочисленных талантов робота! — Не в меру спесивый робот отъехал чуть в сторону, затем у него из грудного отсека выдвинулась его привычная приспособа для поисков материальных объектов в виде спутниковой тарелки, и уже через пару ее вращений, Экс Ар засек нужный объект где-то на окраине ботанического сада. — Есть контакт! За мной! — Яо унесся вслед за роботом, Ну, а Иван вместе со своим маленьким всадником поспешили за ними. Все же русскому нужно было сдержать данное обещание. На место поимки Япоши, Брагинский прибыл с небольшим, но опозданием, ведь не шибко-то разгонишься с дитем на плечах. Робот уже умудрился как-то захватить неудавшегося ниндзя в энергетическую сеть, обездвиживающую попавшихся в нее людей, и того вовсю уже обрабатывал дражайший старший братец, распинаясь насчёт его самоотверженности и неблагодарности младшего брата. Сам же Кику просто молчал, выслушивая вывалившийся на него поток китайской тарабарщины с истинно мучениским выражением лица, и мысленно моля вселенную о помощи. И оно пришло — с Экс Аром, этим главным пособником Яо связался сам Небула и как давай наезжать на робота, что тот — «К Зургу черти что приволок! Стандартный ортопедической матрасик всякими непотребствами разрисовал и императору подкинул, а тот в ответ с утра Небуле позвонил и весь мозг проел!». Экс Ар сразу разволновался, сеть свою назад втянул и выслушал начальство обречённо повесив голову. — Экс Ар-сан, это же не то, о чем я думаю? — Спросил робота Кику, когда Небула отключился. — Да как бы… То… — Роботизированный фанат высокорейтинговых аниме совсем поник. Редко когда Небула звал его на ковёр вот так вот, обычно Базза просил разобраться. — Ладно. Пойду я… может, меня не слишком покарают… — И, не говоря больше ни слова, унылый робот поколесил прочь. — Если это то самое, тогда… я пойду с вами. — Неожиданно рьяно сорвался вслед за ним Япоша. Китай тоже хотел припустить следом, но… был перехвачен давним северным соседушкой, в наглую сцапавшим его в объятья. — Ну, а после, я утащил нашего больно заботливого китайца в нашу общую комнату и, оставив Елисейку на сестер, учил квочку азиатскую — уважению к чужой жажде покоя и тишины. — Ванька назидательно поднял палец для пущей важности своих слов. — Усадил его, значит, за стол, сел напротив, и говорю — «Китай. Яо… Товарищ мой, ты старше, не спорю, но и Япошу пойми, он же давно взрослый. Оля, конечно, на правах старшей, тоже меня до сих пор воспитывает, но она знает — мне не нравится, когда на меня давят, и не в плане правительства, а то, что я младше нее и должен ее слушаться. Поэтому она старается не усердствовать, а ты ж Кику бедному прохода не даешь. Вот мои сестры прекрасно знают, что когда мне совсем будет худо — я сам к ним приду, а до этого — пожалуйста, не приставайте. Но иногда я им не могу этого сказать в силу каких-то причин, и они чувствуют и сами приходят. Вот и ты, отпусти уж своего дитятю, дай ему отдохнуть. Он у тебя интроверт, а таким людям надо время чтобы обдумать случившееся. Одним!». А он мне говорит — «это мой ребенок, ару! Первый и любимый, ару! И никто не смеет, ару!..», а я ему — «Яо, он для тебя ребенок, но он уже взрослый человек! Я уж молчу про то, что ему неловко бывает, когда ты над ним словно маленьким младенцем трехмесячным сюсюкаешь, но он терпит и не смеет тебе противоречить потому что… ну-ка, Яо, закончи. Что ему мудрый сенсей говорил в детстве?» — и Иван с нескрываемым удовольствием посмотрел на Людвига. Улыбка у русского была ещё шире чем когда-либо. — Старших надо уважать… — пробормотал Людвиг. — Ару! — закончил Иван и хихикнул: — трудно переубедить его оказалось, оказывается, Яо понимал, что это выглядит странно, но он боялся за Кику и считал, что всегда должен за ним ухаживать и тот в ответ должен с ним быть всегда. Пришлось объяснять про то, что это, конечно, не отменяется, но все же надо потихоньку учиться отпускать свое чадо, потому что в противном случае он никогда так не вырастет. Птички и то птенцов на крыло ставят, а дальше все — свободная жизнь без мамы и папы! — Людвиг вздохнул, он прекрасно понимал это, ведь Его старший брат его просто обожал, но поступил так же как того сейчас требовал Иван от Яо. Но одно дело — отпустить ребенка вовремя, а совсем другое — мешать ему развиваться и чрезмерно опекать его даже когда он взрослый. — И он посопротивлялся конечно, но до него кажется, стало доходить это все… в общем Яо повздыхал, пожаловался что теперь у него будет болеть сердце от тоски, пробормотал «Попробуем, ару» и к Кику вчера не лез. Умница он, верно? Эх, жаль только, что я не знаю — что ж там дальше было? Интересно же! — Ванька хлопнул в ладоши, преобразившись под конец своей речи из мудрого мужчины, поучившего уму-разуму даже их самого старейшего собрата, в обычного любознательного ребенка во взрослом теле. — Интересно, да? Ксе-се-се-се! А про великого, значит, забыли! — Донесся из-за спины знакомый насмешливый голос. — Брат? — Людвиг даже на бок повернулся, лишь бы увидеть своего старшего брата, самолично явившегося в логово злодея, дабы спасти его. — Гилушка! Ужели проснулся? Быстро ты. — Обернулся к своей области Ванька. — Да уж, поспишь тут, если один горлопан децибелы свои не контролирует. — Фыркнул в ответ прусс, буквально вспархивая с кровати и устремляясь к дорогому братику. — Людвиг! Очнулся, наконец! А ну, русский, посторонись, уступи Великому место рядом с братом! — — Уже, уже, Гилушка. Я ж не дурень, понимаю каково это — по роднульке скучать. — РСФСР спешно поднялся с места, уступая оное своему анклаву и улыбнулся, глядючи на то, как старший братец чуть ли не плашмя на младшенького лег, в попытке обнять того покрепче. — Ну, раз такое дело, я, пожалуй, остальным скажу, что Людвиг наш проснулся. Можно ведь? Хотя бы Ите и Япоше? А то ж на них лица нет. — — Да. Буду очень благодарен. — Донеслось откуда-то из недр братских обнимашек Экс-Пруссии, не желающего отпускать своего драгоценного младшенького из рук ни на секунду. Но Людвига это нисколько не смущало и не казалось лишним. За те дни плена, показавшиеся ему чуть ли не годами, он настолько по всем истосковался, что и сам не хотел, чтобы Гилберт его отпустил. А уж как он хотел увидеть остальных… сам побежал бы к ним на встречу, если не был бы так слаб. Как же хорошо, что тот кошмар с пленом закончился, как же хорошо. Ванька буквально порхал по коридору. Проснулся его названный братик, наконец-то. Очнулся после суточного сна! О чем еще можно было мечтать? Одно только омрачало Ванькину радость. Вчера их — бывших воплощений, известили, что на днях к ним должна наведаться сама мадам президент Галактического Альянса. И все бы ничего, но целью её визита был предстоящий разговор о войнах. Оттого всем бывшим государствам было не по себе. И особенно Англии. Всё-таки это из-за него началось. Это он нашёл и утаил те данные. Хотел как лучше, руководствовался лишь благими намерениями, но… Как говорится «этими самыми благими намерениями дорога в ад вымощена». Но не знали бывшие воплощения, что президенту самой было не по себе от всей этой ситуации. Как мудрый опытный лидер, она понимала всю безысходность ситуации несчастных гостей из прошлого и всей душой сопереживала им. Но и оставить это дело она не могла, а все из-за одного неприятного типа, связавшегося вчера же перед важным собранием с несколькими сенаторами. Тот тип разболтал им об истинных сущностях знаменитых «Гостей из прошлого», после чего некоторые из сенаторов отказались от участия в заседании. Но были и те, кто самолично подошел к президенту галактики, дабы немедля обсудить этот вопрос и самим во всем удостовериться. А то ж, позвонил неизвестно кто и саботирует правящий аппарат Альянса, и это при том, что мадам Президент — женщина очень мудрая и рассудительная, не один срок правит без нареканий. А то что те «Гости из прошлого» — убийцы, это же еще проверить надо. А то вон один из них — Франция, вполне себе нормально работает в сенаторском кафетерии, готовит вкусно, всегда приветлив. Или вон — Италия, попавший в плен… веселый, доброжелательный и очень приветливый паренек, всегда встретит всех радушно, как лучших друзей, придумает эксклюзивное одеяние, и еще развлечет интересной беседой. Да и остальные воплощения были мирными, трудолюбивыми людьми, которые за все свое проживания здесь ничего плохого и в помине не делали. А даже если они подобное и совершали… Как-то странно это было. Неправильно — судить кого-то без него самого, без его объяснений и видения ситуации с его стороны. Или, как им сказала мадам Президент — «Правда — она у каждого своя, но истину можно узреть, лишь взглянув на ситуацию со всех сторон». По пути к выходу из лазарета, Иван вдруг наткнулся на самого Лайтера, идущего ему навстречу. — Василий, какими судьбами? — Ванька хотел было накинуться на друга с распростертыми объятиями, но передумал, ибо рейнджер выглядел слишком уж измотанным. И Ваня знал — отчего, потому и подал руку вместо порции обнимашек. — А что ты тут делаешь? Я слышал, что тебя хотят отправить отдыхать, а то ж ты, по словам некоторых, уже давно без выходных работаешь. Говорят, что ты вчера весь день не разгибался, работая над Фединым делом, и что тебя опять в приказном порядке отправляли спать. — — Было дело. Не спорю. Увлекся я вчера… — Ответил Базз и вздохнул, пожимая протянутую руку. — И меня правда хотели отослать на выходные, но я попросил у коммандера Небулы разрешения провести их с Альфредом. Не работать, не допрашивать его, а просто побыть рядом. Меня ведь уже предупредили некоторые из вас, что ему нельзя оставаться одному, если он напуган или расстроен. Вот я и… Да и без этого, не могу я оставить своего ученика одного, после всего пережитого. Он же… Ему так плохо было… Чертов Зург! — Вспомнив все те предоставленные мозговиком данные об Америке, и то каким измученным и слабым был несчастный пленник на момент освобождения, Базз с силой сжал кулаки. — А это часом не Япоша тебе сказал про Федю? — Хитро прищурился русский. — Он. А… откуда?.. — Удивился Базз. — Откуда узнал? — Перебил друга Брагинский. — Так ведь это Кику был для нашего дурешки чем-то вроде мамочки. Даже не Артур. Во как! — — Ясно. Ладно, пойду я. Мне медики сказали, что по показаниям здоровья и количеству оставшегося в крови успокоительного, Альфред может скоро проснуться. Я хочу быть рядом в этот момент. — — Правильно, друже. Так и надо, а то проснется наш мальчик, не поймет спросонья ничего и запаникует. Иль разобидится. Иль взгрустнет. — — Да. — Базз уже хотел пойти дальше, но резко о чем-то вспомнил и полез в нагрудное хранилище. — И спасибо за твой оберег. Держи. — Протянул он Ваньке старинный крестик. — Миссия закончена, та игла уже на месте, возвращаю твою вещь в целости и сохранности. — — Аха! Спасибки! — Крестик тут же был водворен на законное место. — Ладно, Василий, бывай. А я пойду позову всех к Людвигу. Он, кстати, уже проснулся! Счастье-то какое! — — Да? — Обрадовался Базз. — Ох, хвала святой Венере! Тогда я тоже к нему сегодня зайду. Может даже с Альфредом, если ему позволят покинуть палату под моим присмотром. — — Агась~! Ну, побежал я! Малыша Иту порадую! — Ванька махнул другу рукой и устремился дальше. Ну, а рейнджер поспешил на рандеву к ученику, а то Кику Хонда много чего ему рассказал о возможных реакциях Альфреда на пустую палату и одиночество, и проверять сии слова Лайтеру как-то не хотелось.

***

А в это же самое время в одной из палат кое у кого были сильные проблемы с кошмарами. Альфред Ф. Джонс, он же — Америка, тоже проспал целые сутки, но немного по другой причине. Его организм был настолько истощен и измучен долгой голодовкой в купе с сильнейшим нервным срывом и издевательствами Зурга, что он все сутки пролежал в капсуле усиленной терапии, под воздействием успокоительных и прочих лекарств. И перевели его в обычную палату совсем недавно. Буквально — пару часов назад, когда его состояние нормализировалось и все внутренние органы заработали в полную силу. Само собой, сильное успокоительное ему тоже колоть перестали, чтобы он наконец-то пришел в себя. Наверное, поэтому ему, проспавшему все время лечения спокойно, под конец приснился жуткий сон, будто бы никто его не спас, и он стал-таки рабом того страхолюдного рогатого черта… В том сне, Зург восседал на троне. Ну, а подле трона, на ступеньке съежился бедный зашуганный и измученный Альф. Американец весь дрожал от страха и нервного напряжения, ведь его хозяин просто не давал ему сегодня и вздохнуть спокойно. Взял с чего-то и устроил бедному американцу — «Урок манер для рабов». Вопросы задавал наподобие — «как должен вести себя раб в такой-то ситуации иль в такой-то?». Альф честно пытался отвечать на них, и если удавалось дать правильный ответ… Что ж, ему ничего не было. Ну, а если он не знал ответа, оставалось молча съеживаться, чтобы от болевого импульса от ошейника на шее не упасть со ступенек и господина не прогневать. Альф терпел наказания молча, видать привык уже. Но вот в какой-то момент бедный американец сильно закашлялся. Император сразу злобно на него зыркнул, а Альф от ужаса возможного нагоняя в стиле — «Вот тебе невыполнимое задание — делай, пока не исполнишь!», весь в мольбах и извинениях рассыпался: — Простите, помилуйте, мой Император, у меня горло перехватило. Я почти сутки ни капли, ни глотка воды не пил. — Зург недовольно пробормотал: — А почему? — а сам ехидно прищурился, зная ответ. Ну, Альф и ответил ему смиренно: — Император… Я просто вашу волю исполнял. Вы сказали сидеть у трона и ожидать вашего возвращения… И я ждал… Никуда не отлучался… — Император сразу довольный стал, расслабился, махнул Алу рукой и так с ленцой протянул: — Послушный какой раб. Вот тебе награда — даю тебе пол часика на перекус, а потом чтоб вернулся ко мне! — Затем Зург встал и пошел куда-то, а бедняга Альф сразу как подорваный есть и пить побежал. Прибежал мальчик на место, получил свою порцию, начал есть, а из глаз слезы так и полились неостановимым потоком. Безвкусный, похожий на клейстер обед был проглочен очень быстро, ведь нельзя было гневить хозяина опозданием. И Альф побежал назад. Что есть сил несся, но… когда он вернулся в тронный зал, его уже ждал взбешенный хозяин: — Где ты был так долго, раб?! — Америка, как стоял в дверях, так и упал на колени, уткнувшись лбом в пол, лишь бы не видеть жуткого лика разъяренного Зурга. — Простите, император. Я всего лишь сходил поесть, как вы и позволили… Съел свою порцию и тут же вернулся назад… — Промямлил Альф, не поднимая взгляда. — Да, отпустил, но на полчаса, а не на час с лишним! — Прозвучало над головой, как гром среди ясного неба, отчего у американца все нутро свело и захотелось подохнуть, лишь бы не воплотились в жизнь следующие посулы жестокого хозяина. — Раз ты так много времени тратишь на еду, почему бы тебе не избавиться от желудка? Была у меня идейка, как питать живой организм без еды, специальной смесью, как у мозговиков, чтобы жуки обеденный перерыв не брали. И ты будешь первым испытуемым. Тебе удалят весь кишечный тракт и поставят ту приспособу. Посмотрим, как она работает, на тебе, да раб? У тебя же есть регенерация, не приживется приспособа, снова тебе твой желудок приделаем. Отличная идея, аха-ха-ха-ха-ха! Шершни, уведите его в лабораторию! — О сколь силен был ужас Америки в тот миг, когда шершни схватили его под руки и потащили к месту пыток. Все происходившее в плену доселе тут же стало казаться мальчику просто небольшими издевками перед реальным адским мучением. В попытке хоть как-то заполучить себе пощаду, Альфи рыдал и молил хозяина, клялся и божился, что он сделает что угодно, возьмется за любое задание, даже вычистит тронный зал собственным языком, только бы ему дали шанс, но все было тщетно. Шершни подтащили беднягу к дверям лаборатории, та открылась и… Джонс резко открыл глаза и тут же снова их зажмурил. Свет слепил нещадно, и не было никакой возможности разглядеть что-либо. Да и был ли смысл? «Наверное, мне уже сделали ту операцию по удалению желудка…» — Мелькнуло в шальной голове американца. И Алу резко так жаль себя стало, так больно. Все-таки никто его не спас. Никто не забрал бедняжку у того гада, а теперь… теперь его еще и инвалидом сделали. Удалили часть тела, и никогда теперь ему не попробовать еды. И даже если он впредь будет выполнять все приказы императора бесприкословно, и вообще лучшим его рабом станет, не набить ему больше брюшко любимой едой, не почувствовать, как же это классно — натрескаться вкусняшек и ощущать приятную тяжесть в желудке… В том, чего у него больше нет… Не в силах больше терпеть душевную боль, Альфи уткнулся лицом в подушку и тихо заплакал. Он не стенал, не всхлипывал, боясь, что его хозяин может узнать об этом и покарать его еще больше. Он просто тихо лил слезы в подушку, как вдруг… чья-то рука легла ему на плечо и чуть потормошила его. «Неужели…» — Альф замер от ужаса, и даже дышать перестал, когда его воспаленный от слишком долгого страха разум представил стоящего над ним Зурга. — «Это он! Он пришел с проверкой, а я… Плачу! Конец мне! Еще что-нибудь у меня отнимут! Руку или ногу, или… вместо глаз, чтоб не плакал больше никогда, вставят камеры! Пощадите!!!» — Пощадите, великий император! Простите! Я — идиот и ничтожный раб виноват! Допустил себе лить слезы! Виноват! Пощадите! Молю… — Горестные мольбы Америки сменились на сдавленные рыдания, и он, все еще обессиленный после долгого плена, распластался на кровати, еще сильнее уткнувшись в подушку и желая только лишь одного — отмучиться поскорее. Сдохнуть, чтоб получить желанный покой. Напугался не только Альфред. Оба врача — те же гуманоидо-подобные синие пришельцы, что принимали «Гостей из прошлого» в день их регистрации, так и отпрянули прочь с реакции парня на простое прикосновение одного из них, и даже к двери неосознанно попятились. Нет, они знали, что сей пациент очень сложный, и пережил глубокую душевную травму, от Зурга ведь вернулся, но к подобной истерике нельзя быть готовым наверняка. А еще они опасались за самих себя. Джонс ведь был подозреваемым, ожидающим поправки перед судом. Медики не знали — за что? Но зря что ли парня перевели в особую палату, и поставили охранного робота в дозор у самых дверей палаты. И да, они могли приказать роботу помочь им, если дело будет совсем худо и Джонс вздумает брыкаться… Но парень вел себя довольно тихо. Он просто лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку и что-то бормоча от страха. — Ух, как неожиданно. У меня аж крапинки заалели… — Низким и полноватый медик оглядел свою руку, крапинки на которой сменили цвет с изначально желтого на красные, как у его напарника. — Да, плохо дело. — Кивнул товарищу высокий и худой напарник. — Он слишком рано проснулся, а Лайтер еще не пришел. Что делать будем? Попробуем успокаивающий спрей? — — Нельзя. Он и так слишком долго пролежал под успокоительным. Лучше уж попробовать поговорить с ним. Только… стоит ли? — — Да. Ты прав. Видно же, что у парня истерика, и он может попросту нас не услышать или не понять. А если и услышит, если мы скажем, что — мы врачи, он нас не увидит без них, — указал тощий на упавшие на пол очки Альфреда, — и запаникует еще больше. Надеть бы на него очки, только… — Алые пятнышки на теле пришельца стали вдруг почти черными, настолько он испугался. — В такой панике он может и нас приложить… Мы только прикоснемся к нему и… — Оба медика синхронно поежились, отступив к двери еще на шаг. Их долг требовал вмешаться, но осторожность советовала держаться подальше, ибо они были наслышаны о силе этого субъекта уже давно. — Ладно, я все-таки попробую поговорить с ним. — Решился на первое действие пухляш, как наиболее рассудительный и спокойный. — А ты поторопи нашего — главного героя галактики. Хорошо? — На том напарники и порешили. Худощавый вышел связаться с Лайтером, а пухляш попробовал завести беседу с паникующим парнем, пытаясь всячески его отвлечь. Сказал, что они сейчас не у Зурга, а на станции Звездной Команды, в особой палате, и что его тут никто не тронет, и он может отдыхать спокойно. Но пацан, неизвестно отчего, лишь больше задрожал и сильнее вжался лицом в подушку. «Видимо, решил не верить незнакомому голосу. Что ж, прискорбно…» — Медик уже подумывал отступить, но вспомнил еще кое о чем. — Ах, да. Еще к вам скоро придет сам Базз Лайтер. Подождите немного, он прибудет с минуты на минуту. А потом к вам могут пустить и ваших сородичей. — И, о чудо, это сработало. Джонс стал дрожать чуть меньше и даже удосужился чуть повернуть голову в сторону говорившего. И все бы ничего, но… без очков он не смог разглядеть говорившего и снова начал потихоньку паниковать. «Это все глюки. Никого тут нет, а у меня просто глюки от боли… Точно! Так и есть! Они разрезали мне живот на живую, и я не соображаю от боли… Спасите…» — Очередная порция слезоразлива не заставила себя ждать, и парень вновь уткнулся в подушку. «Всё-таки он не увидел меня без очков…» — Вздохнул медик. — «И что теперь делать? Попробовать подойти и надеть их? Но… для этого ещё надо слёзы утереть. А вдруг он начнёт брыкаться? А я не хочу сам попасть в лазарет…» Но, сколько не паникуй, а парня надо было успокоить, и медик-пришелец, весь в черных пятнышках от волнения, стал потихоньку подходить к парню, продолжая успокаивать его. Только Джонс, судя по всему, совсем в несознанку ушел. Лежал, плакал в подушку, весь в своих мыслях, и ноль внимания на реальный мир, как вдруг главная помощь наконец-то подоспела. Уже осведомленный о проснувшемся и запаниковавшем ученике Лайтер в спешке заскочил в палату и направился прямиком к кровати с рыдающим на ней парнишкой. «Альфи… Бедный мой. Сколько же ты пережил, что до сих пор не можешь поверить в избавление…» — Базз пока не стал прикасаться к Альфреду, а то кто знает, как тот себя поведет с перепугу, толком не видя ничего. — «Для начала надо убедить его, что он в безопасности и вернуть их на место» — он поднял очки с пола, и попробовал сам заговорить с парнем. — Альфред, ты слышишь меня? Это я — Базз. — Альфред резко замер. Это ж был первый знакомый голос, что он услышал при пробуждении. Да ещё чей голос — самого Лайтера, того, кто уже спас его несколько раз, а значит и бояться не стоило… Если это, конечно, не было глюком из-за боли. «Да… Скорее всего, мне и Базз чудится…» — Вновь переклинило Америку, и он почти уже пустился в панику, но, голос заговорил с ним вновь: — Альфред, у меня тут твои очки… Те самые, которые ты «Техасом» однажды назвал. Подними голову, я их тебе надену. — — Угу… — Альфред всхлипнул и покорно поднял голову. Глюк это был или не глюк, но чего ему собственно оставалось терять? Не лучше ли рискнуть… — Постой, не шевелись, сначала я вытру тебе глаза… — Продолжал спокойно и даже ласково уговаривать парня знакомый голос. Альф боязливо кивнул, зажмурился и постарался удержать голову в одном положении, хотя ой как это было трудно. Его даже передернуло от нервов, но он вытерпел прикосновение к себе. А дальше последовало еще одно прикосновение, и все тот же голос обратился к нему: — Все. Можешь открыть глаза. Не бойся. — Повинуясь этой просьбе, Альф приоткрыл один глаз, осторожно, почти через силу, и первым что он увидел, было чьё-то плечо в серебристо-зеленом одеянии. Уже давно примелькавшаяся для американца смесь двух разных цветов — что же еще, кроме рейнджерского обмундирования, это могло быть? А раз так… Америка распахнул оба глаза и увидел его — своего друга, своего препода, и своего, теперь уже дважды, спасителя. Он стоял перед кроватью, опустившись на одно колено и тревожно вглядываясь в заплаканное лицо ученика. — Ну как ты, Альфи? — Базз осторожно коснулся плеча ученика. Джонс не ответил на вопрос. Силенок в нем итак было ни на цент, а после дурацкого приступа паники и того меньше осталось, и он снова опустил голову на подушку, чуть повернув её в сторону рейнджера. Не снятые очки съехали на бок, но это не помешало парню увидеть протянутую к его лицу руку в серебристой перчатке. — Может, мне снять очки? Тебе наверняка не удобно так лежать, да? — — Все норм, Базз, просто… — Альф перехватил руку препода своей и прижал её к кровати, — не уходи никуда. Пожалуйста. Не оставляй… — оборвавшись на полуслове, янки громко всхлипнул и продолжил изливать через слёзы скопившийся в его душе страх, уцепившись за руку Лайтера из последних своих сил. — Не брошу, Альфи, не брошу… — Базз положил свою вторую руку Альфреду на плечо, сам едва сдерживаясь, чтобы не пустить слезу. Как же всё-таки крепко досталось парню, даже вон медиков не стесняется, и все плачет и плачет. Хорошо оба врача сами поняли что они тут лишние и поспешно ретировались прочь, оставив Лайтеру лист с указаниями по уходу за сим чрезвычайно сложным пациентом.

***

Кику Хонда уже довольно много времени сидел в своей комнате абсолютно безвылазно, заперевшись там от всего внешнего мира. И дело было совсем не в том, что его достал приставучий старший брат, нет. Проблема с Яо решилась сразу после возвращения Кику от начальника станции. Китайца как будто подменили — он больше не лез с расспросами и общением, не лез и с уроками и советами, а просто… молчал, или общался с кем-то другим. Конечно Яо не забыл о братике и нет нет, но украдкой поглядывал на младшенького. Но подойти к Япоше старший азиат решился только под конец вчерашнего дня, после того, как к Кику в комнату зашёл вернувшийся из лазарета Иван. Хотя последний заявился по важному делу. Кику как сейчас помнил его визит. В тот вечер он как раз сидел за столом, пытаясь завершить кое-какие раскадровки для манги, как его отвлёк какой-то стук. Кику не предал ему значения, но вскоре стук повторился, а в третий раз к стуку добавился голос Россиюшки: — Кику… Япония. Кику… сан, можно я войду? Да? — — Входите, Россия-сан… — Безучастно пробормотало унылое островное государство, отодвигая в сторону почти чистый лист. — Ах-ха! Спасибки~! — Радостно хохотнули из-за двери, и нежданный гость зашёл в комнату. Наблюдательный японец тут же заметил странность в поведении русского бугая. Иван что-то держал в правой руке, прижав её к груди в области сердца. — Кику, ты извини, что мешаю твоему уединению, но я из лазарета. От Гилушки. — — Вы были у Людвига-сана? Как он? — Встрепенулся от волнения Кику. — Он… — Ваня вздохнул, — все еще спит, наш спящий красавец. Но мне Гил показал кое-чего. Смотри… — он опустил правую руку на стол, а когда убрал её, Кику увидел две белоснежные бумажные фигурки. — Вроде бы хорошо получилось. Левый — Гилберта, он весь такой аккуратный. А мой… там крылышко надорвано. Гил ещё сказал, что по твоей легенде надо тысячу таких сделать, тогда желание сбудется. Да? — Русский с робкой надеждой посмотрел на самую восточную страну. — Мне, конечно, с моими-то пальцами, долго их делать придётся, но… Может, попробовать? Вдруг мой названный братик проснется? — — Да. Давайте попробуем… — Неожиданно рьяно воодушевился замкнутый хикикомори, но, взглянув на не слишком-то объемистую кипу чистых листов, вздохнул. — Но моих запасов на всех журавликов не хватит. — — Япония, Япония! А давай я тебе помогу, ару! –Все-таки не выдержал Яо, хоть и старался не мешать брату весь остаток дня. Да хоть и не мешался, но как выяснилось — следил заразка такой непрерывно, выжидая подходящего момента, и вот он настал. — Можешь начинать делать своих журавликов, ару, а я достану тебе бумаги. Много? Я принесу, сколько скажешь. Клянусь своими более чем двумя тысячами иероглифов и всем рисом во вселенной. Не вкушать мне его до сотни лет, если подведу! — В тот миг и Кику и Иван буквально челюсти на пол уронили. Чтоб Китай зарекся есть рис? Так и до коллапса вселенной недалеко, знаете ли. Но все закончилось хорошо. Яо раздобыл бумагу, заслужив себе на радость искреннюю признательность младшего брата, и вселенский Армагеддон так и не случился. После этого Кику попросил всех покинуть его комнату и не беспокоить его до утра, обосновался на полу, подложив под колени сложенное в виде подушки одеяло, помолился, помедитировал и… приступил к своему стародавнему священному таинству. Он самоотверженно делал журавлика за журавликом, складывая каждого с такой невероятной концентрацией, будто бы от этого зависела вся его жизнь, пока не… кончилась вся бумага в его комнате. И только после этого бывшее воплощение Японии позволило себе расслабиться. Перевалившись с уже изрядно затекших колен на бедро, он потер одной рукой уставшие глаза, и всего на мгновенье, на одно мгновенье, закрыв их, так и заснул на полу, свернувшись клубочком в окружении журавликов. Ох, как же один из главных кошатников планеты был сам похож на котеночка… Иван так и застал Кику спящим на полу среди кучи бумажных журавликов. Зашёл на радостях без стука в его комнату, да как гаркнул с порога: — Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! — Япоша так и подскочил на месте, принимая сидячее положение, как та же опрокинутая на бок игрушка неваляшка. — Какое солнце? Где? — Растерянно завертел он головой, выискивая причину своего внезапного пробуждения, которая уже отвлеклась от заспанного обитателя комнаты на «ковёр» из журавликов. — На-а-адо же! Как их мно-ого~! Целая тысяча, да? — Ваня осторожно взял одну из бумажных птичек в руки. — Какой аккуратненький, а. Кику, ты эту тысячу всю ночь делал? — — Две… — — Чего — две? — — Две тысячи… — Кику тоже взял одного журавлика в руки. — Листков была тысяча. Я разделил их все пополам и сделал по тысяче на Людвига-сана и Альфреда-сана. — — Вот оно как? — Ванькины и без того большие глаза, округлились от удивления. — Да. Все же Альфреду-сану тоже нужна поддержка. — Кику положил журавлика на место. — А о чем вы говорили, когда вошли сюда? Простите, я не расслышал… — — Я? — Ванька задумался, припоминая, и тут же расплылся в счастливой лыбе. — Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! — И на недоумение японца, пояснил. — Стих такой. Один мой поэт написал, но не об этом речь. Потом о нем расскажу, честно. Просто наше солнышко ясное, белобрысое, голубоглазое проснулося. Людвиг наш открыл глазоньки, говорил со мною, а сейчас с Гилушкой лясы точит. Счастье-то какое! —  На радостях русскому бугаю совершенно снесло крышу, иначе как объяснить, что он сграбастал Япошу в охапку и поперся с ним прямиком в комнату Италии. По непонятным причинам Варгас-младший почему-то стоял у самых дверей в комнату, сжав в руках котенка, и плаксивым голосом уговаривал сердито лающего на повернутый к стене холст песика Рольфа не рвать его картину, пусть она и — «Жуть какая страшная!». Но все страхи и переживания ушли прочь, едва Ваня с порога произнес самые главные для Иты слова: — А Людвиг-то проснулся! Нас ждет! — В ответ гонцу доброй вести прозвучало лишь удивленное — Ве~? — и бывшее воплощение Итальянской республики унеслось прочь, под аккомпанемент песьего лая едва поспевающего за ним Рольфа. Все остальные воплощения тоже поспешили к очнувшемуся собрату, хоть и не пытались по примеру Италии преодолеть звуковой барьер. Даже угрюмый Керкленд поплелся повидать немца, хоть особо и не хотел вылазить из комнаты. И да, Кику так и проехался до палаты на Ванькиных ручках, как и Яо, и Франциск, имевшие неосторожность попасться в объятия счастливого Россиюшки. И только лишь Мэттью отсутствовал. Хотя, уж у кого, а у него-то были очень и очень важные дела — визит к недавно очнувшемуся брату вместе со своим наставником и глубокоуважаемым начальником. Бывшее воплощение Канады шёл к палате брата, одолеваемый весьма противоречивыми чувствами. С одной стороны, он был неимоверно рад освобождению Америки, и его пробуждению. Сам ведь чуть не запрыгал от радости, когда ему по коммуникатору сообщили, что Альфред наконец-то проснулся и его физическое состояние в полном порядке. Но с другой стороны Мэтту было горько страшно за то, что могло ожидать его бедового братца дальше. Предательство Альянса и уход к Зургу — одно из самых страшных преступлений, в некоторых особо тяжелых случаях каралось чуть ли не пожизненным заключением. А уж кому, как не родному брату было знать, что свободолюбивый янки не перенесет подобной кары. «Альфред и дня взаперти нормально не может прожить, знаю я его. Как он там? Все ли в порядке? Надеюсь, его все-таки не посадят…» — Мэттью краем глаза покосился на идущего рядом начальника. — Зачем коммандер идёт к нему? Надеюсь… он не собирается перевести Альфреда из палаты в камеру… Нет, не думай так!» — Тут же возмутился ярый фанат своего начальника. — «Ты же сам знаешь, коммандер не отошлет в камеру больного, но… Зачем же всё-таки он идёт к Альфреду? Что будет с моим братом? И… что же сказать господину Керкленду?» И, словно услышав безмолвные вопросы своего подопечного, Небула первым прервал долгое молчание: — Рейнджер Уильямс, не напрягайтесь вы так. Успокойтесь. — — Я?.. Д…да… Простите… — Растерявшийся от неожиданности парнишка привычно потупил взгляд, мысленно кляня себя за несобранность. — «Возьми себя в руки, тряпка. На тебя ведь смотрят!» Но долго ему самобичевать себя не дали. Небула уже привык, что на каждое замечание Уильямс реагирует слишком уж остро, поэтому решил хоть немного посвятить тихоню канадца в курс дела Америки: — Мэттью, послушай, сынок. Пока даже я не имею права распространяться насчет дела Альфреда Ф. Джонса, но могу сказать — ничего особо страшного твоему брату не грозит. Ознакомился я с его делом, и могу сказать, что в тюрьму его могут и не посадить. И иду я к нему как раз, чтобы помочь уладить его проблему поскорее. И да, с сэром Керклендом я сам поговорю, так что, не волнуйся ни о чем. — «Ничего страшного не грозит?» — Эхом отозвалось у Мэтта в голове, и в душе сразу так легко стало и спокойно. Если уж сам Небула сказал, что все будет хорошо, то к чему накручивать себя? Тем более что Альфреду самому понадобится поддержка. Это стало ясно, как Божий день, едва открылась дверь в нужную палату. Там, прямо посреди белоснежной комнаты стоял складной столик. Небольшой такой, явно рассчитанный лишь на двух человек, на одой ножке и, судя по сегментам на его крышке, складывающийся наподобие зонтика. И за этим столиком, по обе его стороны, сидели Альфред с Баззом. Джонс, видимо, как раз рассказывал что-то своему учителю. Вернее — жаловался. Бубнил что-то вперемешку со всхлипами, и так самозабвенно, что не сразу заметил нежданных гостей, и не заметил бы вообще, если бы Базз не среагировал первым. — Добрый день, коммандер Небула, сэр! — Лайтер резво поднялся с места и вытянулся по стойке смирно, приветствуя главнокомандующего. — Сэр, я… — Дальнейшие слова рейнджера потонули в жутком грохоте — это Альфред в порыве паники взвился со стула, уронив и его и складной столик. Стол тут же свернулся в трубочку и покатился в угол, а сам виновник шума зыркнул ошалелым взглядом в сторону главы всех рейнджеров и, не имея возможности свалить из палаты… путь-то был перегорожен… нашел убежище за спиной растерянного препода. «Только не он! Только не к нему! Базз, не отдавай меня ему, он меня в тюрьму сдаст! Ты обещал!» — Альф, что было мочи, вцепился в реактивный ранец на спине Лайтера. Прямо как тогда, под конец учений, разве что хватка была слабее, зато колбасило американца от дрожи во сто крат сильнее, это Базз всей спиной ощущал. «Брат… Что же там с тобой творили, что ты в таком ужасе?..» — Глядя на съежившегося за спиной Лайтера брата, на его заплаканное осунувшееся лицо, Мэтт и сам чуть не прослезился. Таким слабым и измученным он Америку еще ни разу не видел. Да даже во время гражданской войны севера и юга и в период «Великой депрессии», Альфред так не страдал. Злился, переживал, сам себя стыдился, но — не боялся. И после нашумевших в свое время терактов «11 сентября», когда из-за полоумных фанатиков погибли его люди, он тоже старался держаться бодрячком, хоть и натерпелся боли. Тогда Джонс тоже не боялся. Он злился. Очень. Настолько, что потом вообще он устроил арабскому миру «карательную чистку»… Воспоминания Канады прервал едва ощутимый толчок в спину — это Небула немного подтолкнул подопечного в сторону Альфреда с Лайтером: — Смелее, рейнджер Уильямс, поддержите вашего брата, а мне нужно кое-что сказать рейнджеру Лайтеру. — — Д…да, сэр! — Получив разрешение на свободу действий, Канада не сомневался ни секунды. Как заботливый любящий брат, он уже давно успел навести у медиков справки насчёт состояния Альфреда, а его талант тактика помог ему обдумать примерный план действий прямо на ходу: «Надо освободить из его хватки капитана Лайтера и отвлечь его чем-нибудь…» — Подойдя к брату, Мэттью застопорился на мгновенье. Ему ли было не знать, что в душе американец был тем ещё дитем, а потому и успокаивать его надо было по особенному. Дать понять, что никуда Базз за пару минут не сбежит. — Альфред, братик мой, как я рад тебя видеть. Можно тебя обнять? Хоть немного? Пожалуйста? — Мэттью как можно ласковей улыбнулся брату и, стараясь не смотреть на того в упор, дабы ненароком не выдать свою решимость даже взглядом. К его радости, Альфред не почуял подвоха и кивнул в ответ, не без опаски косясь на главу рейнджеров. Благо тот решил не задерживаться и тут же вышел. — Спасибо, Альфред. Спасибо. — Мэттью с превеликим облегчением приобнял брата за плечи. О, как долго он ждал этого момента. Но расслабляться и давать волю чувствам, было ещё рано, а потому Мэтт вновь пустился в уговоры. — Как хорошо, что ты с нами, брат. Как я рад. Давай присядем… куда-нибудь… — Мэтт скользнул взглядом по палате в поисках места для посиделок. — На твою кровать. Пошли. — И на усилившуюся хватку американца за реактивный ранец, вздохнул. — Альфред… Не бойся. Никто тебя не оставит. Не веришь? Капитан Лайтер тебе даже свой реактивный ранец оставит, чтоб ты знал, что он не уйдёт. Вы ведь согласны, капитан? — Перевёл он умоляющий взгляд на Лайтера. — Да, конечно! Отличная идея, Мэттью! Альфред, держи ранец крепче. — Обрадовался Лайтер, немедленно уцепившись за спасительную соломинку находчивого сослуживца. Реактивный ранец тут же был отстегнут с его спины одним нажатием нужной кнопки в миникомпьютере. Проделав сей нехитрый трюк по возвращению себе свободы действий, Базз повернулся к ученику. — Держишь, Альфред? Вот умница. Подержи его у себя, я скоро вернусь. И да… Это тебе. Как раз настало время перекуса. — Из нагрудного отсека была извлечена одна из порционных баночек фруктово-овощного сока. Таких баночек у Лайтера было всего шесть — весь дневной рацион Альфреда на сегодня. Америка жадно сглотнул слюну, не сводя глаз с заветной баночки, временно перекочевавшей в руки Мэттью. Штатам зверски хотелось есть, и будь его воля, он бы точно набил бы себе брюхо… чтоб оно порвалось. Но порвалось бы оно в прямом смысле — это медики объяснили Лайтеру популярно, а потому строгому учителю приходилось держать подопечного на полуголодном пайке. Мэттью тоже был осведомлен об этой мере в отношении прожорливого братца, и ему не составило большого труда полностью переманить внимание Альфреда на себя. Оставив ученика на попечение брата, Лайтер поспешил в коридор к начальнику. — Простите за задержку, сэр. Просто Альфред… — Базз резко замолчал, услышав донесшиеся из палаты жалобные причитания Америки насчёт скудного пайка, и, вздохнув продолжил. — Альфред малость не в себе после плена. Он боится. Всего боится, любого шороха, даже медперсонал. — — Я знаю, Базз. Мне уже доложили о его состоянии. И ты все равно настаиваешь на как можно скорейшем рассмотрении его дела? Не думаешь, что стоит повременить с этим, пока он не придет в себя? — — Простите, сэр, но нет. Сэр Керкленд мне уже сказал, что Альфред не может спокойно находиться взаперти. Он слишком любит свободу. А сейчас он испытывает постоянный страх. Думает, что больше никогда не выйдет на волю, и это усугубляет его моральное состояние. Боюсь, если он посидит взаперти ещё немного, он снова уйдёт в себя, как там, у Зурга. Я едва смог расшевелить его. — Рейнджер резко сжал кулаки. Что поделать, если перед глазами вновь всплыл образ стоящего на коленях перед решеткой ученика, и его, полные слез, небесно-голубые глаза, а в груди все вновь заклокотало от гнева на мучителя бедного мальчика. — Да, я понял тебя, Базз. Тогда, у меня для тебя есть новость, и хорошая и плохая одновременно. Хорошая часть в том, что один из судей согласился освободить окно в своём отпуске и рассмотреть дело Альфреда Ф. Джонса вне очереди. А плохая… — Небула невесело усмехнулся. — Согласился как раз твой «любимый» судья. — — Тот самый? Кратеры… — Базз чуть не плюнул с досады, но сдержался. — Тот самый, Базз. Тот самый. Ещё с Академии тебе знакомый. Который не терпит никаких несостыковок и косяков даже в пустяковых делах, и не принимает в расчёт человеческий фактор. — Небула снова хмыкнул себе под нос, видимо вспомнил дела давно минувших дней и, положив Баззу руку на плечо, попробовал успокоить насупившегося подчиненного. — Не все так плохо, Базз. Сам знаешь, что для того судьи важны не обстоятельства, а сухие доказательства. Я ведь изучил твои отчёты по Джонсу, там доказательств его невиновности хватит с лихвой. — — Да, я знаю, но… — Базз устало вздохнул и прикрыл глаза рукой. — Ох, Альфред… Тот перфекционист нам обоим мозг вынесет за время заседания, а ведь Альфред и так любого шороха боится и почти никого к себе не подпускает. Да вы же сами это видели, коммандер… — — Видел. Но, тем не менее, тебе нельзя больше заниматься делом Джонса. — — Но сэр, Альфред ведь!.. — Возмутился было главный герой галактики, но быстро вспомнил с кем говорит. — Простите, сэр, нервы. — — Ничего, Базз. Понимаю. Но и ты пойми, если ты продолжишь заниматься делом Джонса, судья может придраться еще и к этому. Всё-таки ты для Джонса уже не чужой, и тут может встать вопрос твоей объективности в этом деле. Он может даже забраковать всю проделанную тобой работу, и по-своему он будет прав. — — И… что теперь, сэр. Вы же видели, в каком Альфред состоянии. Он… — Базз покосился в сторону палаты ученика и снова вздохнул. Он знал упертость «того самого» судьи с самых первых лет своей службы. И не только он. Все рейнджеры были в курсе его дотошности к самым незначительным мелочам, поэтому любое переданное ему на рассмотрение дело сулило бравым защитникам галактики сущей нервотрепкой. — Видел, поэтому уже предпринял меры. Я уже нашёл толкового адвоката тебе на замену, а ты… — Небула порылся в своём нагрудном хранилище, извлек оттуда папку с какими-то бумагами и протянул её Баззу. — Вот. Тут направление на психиатрическое обследование для Джонса. Своди его к нашему доктору Анимусу, пусть он законстатирует его моральное состояние. Сам знаешь, если с ним все действительно настолько плохо, одного его никто не оставит, да и послабления в содержании… не совсем здоровых подозреваемых никто не отменял. — — Да, сэр! Я понял, сэр! — У Базза сразу отлегло от сердца. И как он мог забыть про столь обыденную процедуру, как обследование у их главного психолога. И если Альфред не притворялся, то даже будучи отстраненным от дела ученика, Лайтер сможет находиться рядом с ним во время допросов в качестве моральной поддержки. — Вот и хорошо, Лайтер. Можешь идти к своему ученику. Я заходить к нему не буду, уж извини. «А то ещё сбежит от меня, лови его потом снова по всей станции…», мне ещё с сэром Керклендом пообщаться надо. — Небула ещё разок похлопал Базза по плечу и отправился по своим делам. Ну, а Баззу следовало поспешить к подопечному, а то жалобные нюни из палаты становились все громче и громче. Странно, но предложение Лайтера сходить к психологу Альфред воспринял более-менее спокойно. Просто вернул владельцу его реактивный ранец и спросил в ответ: — А мне дадут после этого поесть? — и на утвердительный ответ облизнулся, и кивнул, дескать — «Пошли скорее! Я есть хочу!». До кабинета нужного доктора североамериканским близнецам и Лайтеру удалось дойти без проблем, они начались в самом кабинете. Там их уже ждал сам доктор Анимус — очень стройный, зеленокожий пришелец с красной моно-бровью и такого же красного цвета густыми усами. А еще на нем были очень и очень толстые очки. Он преспокойно сидел за своим столом, заполняя какую-то бумагу. И тут, не пойми с чего, Альфред снова запаниковал. Янки не боялся этого щуплого пришельца, просто… не понравилось ему в этом кабинете. А еще Базз отошел… И что с того, что отошел по делу, какую-то папку тому незнакомому пришельцу передал. Странно это! А еще Мэтт тянет куда-то, против воли… уж не к той ли подозрительной кушетке? К той, к которой его, Альфреда, можно пристегнуть, чтоб он не сбежал и… отвезти куда надо! В тюрьму! Или еще куда-то… И Альф попробовал воспротивиться. Именно попробовал, не более того. Слишком слаб он был, чтобы брыкаться, и вот… он уже восседает на подозрительной кушетке! И тот пришелец с чего-то обратился прямо к нему! Сказал: — Если совсем вам плохо будет — я вас отпущу, не бойтесь. Не имею права держать насильно. — «Плохо? Почему мне должно быть плохо? И… кто это вообще такой? Я его не знаю…» — Словно переклинило Ала в тот миг, а все происходившее понеслось будто бы мимо его сознания. Вроде бы, врач что-то спрашивал у него, просил рассказать что-то. Но, не до разговоров Алу было. Он есть хотел, он был напуган, и стыдно ему было, хоть тут же на месте сгорай, а к нему в душу лезли. Хорошо, что Мэтт и Базз никуда не ушли и стояли по обе стороны от кушетки, в качестве моральной поддержки для американца. И понемногу Альфи стал оттаивать. Слово за словом, нехотя, порой даже отвечая не на вопросы самого врача, а на их повторы от брата и Базза, он разговорился и… в какой-то момент его понесло. Сначала через его «плотину из гордыни и недоверия» просочился один «ручеек жалости к себе» затем другой, потом к ним прибавились «потоки откровений страхов», и поток душевных излияний хлынул прямо на врача. — Боюсь, я… Боюсь. Боюсь! Боюсь, что это снова повторится. — Вновь и вновь стенало некогда великое и несравненное воплощение Штатов. — Боюсь, что едва останусь я один, меня снова утащат и запрут. А я боюсь сидеть взаперти… Боюсь сидеть и ждать, когда с тобой сделают что-нибудь плохое… Или никогда не выпустят и… и я до последних дней буду смотреть на решетку… Или… бояться — что если меня не спасли? И это бред вызваный болью и страхом? Я ведь вроде отключился, когда меня пытали. Продолжение ли это моего сна, или… вечное помутнение рассудка из-за нескончаемой боли? Я и этого боюсь… Он ведь… рогатый тот… отдал мне невыполнимый приказ… Сказал — «Умри, выполняй, пока не исполнишь»… А я… я не хочу умирать… Боюсь я! Боюсь… — Доктор Анимус молча выслушал стенания юного паренька, ежесекундно занося какие-то пометки в журнал наблюдений, а когда пациент притих, заговорил с ним снова: — Хорошо. То, что вы не отрекаетесь от проблемы, уже первый шаг к ее решению. Позвольте задать вам еще один вопрос. Что же, по вашему мнению, может быть доказательством, что все хорошо, вы спасены и больше не в плену? — — Доказательство? Я не знаю… Я не… уверен. Я… боюсь. Я… — Альф совсем растерялся от нежданного требования. Он итак едва-едва смог открыть свою душу, поведать страхи, а с него снова что-то требуют. Какие-то доказательства… Поток паники, вновь подступающей к остаткам здравого смысла, устремился вперед, но разогнаться ему не дали. Осторожные прикосновения сразу с двух сторон и последовавшие затем уговоры двух привычных голосов помогли успокоиться и хоть как-то поразмыслить над вопросом психолога. Доказательство его, Альфреда, безопасности — какое оно? Чего такого особенного есть тут, чего не было в плену? И наоборот — что там, у тог негодяя было с лихвой, а тут и в помине нету? «Там я был один!» — Сам собой всплыл ответ на вопрос врача. — Там я был один. — Повторил Альфред уже вслух. — Один во всей камере. Сидел в ней день и ночь. Иногда мимо проходил кто-то… Тараканы… Жуки, то есть, иногда говорили мне что-то. Роботы какие-то заглядывали. Сам… — Альфред содрогнулся от страха и спрятал лицо в ладонях, — тот главный… рогатый… Зург… приходил. Издевался… И все. И никого не было со мной рядом. Я был один… — Дальше Джонс говорить не стал. Он снова погрузился в те жуткие воспоминания, когда он в полном одиночестве сидел в уголке камеры, сжимаясь в ужасе от любого шороха. Но долго барахтаться в том болоте ему не дали все те же двое его близких людей. Своими прикосновениями и уговорами они выудили американца из мутной жижи мрачных мыслей, вернув его в более счастливую реальность. — А здесь ты не один? Или так же себя чувствуешь как там? — Задал еще один вопрос Анимус, когда пациент поуспокоился. Альф что-то неопределенно пискнул и, словив наугад чью-то из прикасавшихся к нему рук, вцепился в нее мертвой хваткой. Это и стало ответом для врача, тут же записавшего реакцию американца в свой журнал. Больше врач досаждать Альфреду с расспросами не стал. Видимо, он уже выяснил что ему было нужно и, не теряя времени, перешел к тесту с кляксами. Да только тест закончился, толком не начавшись. Хватило всего трех-четырех картинок, чтобы понять — во всех них пациент видит своего мучителя и его слуг. А с последней Джонса вообще переклинило. Он уставился на кляксу диким взором и срывающимся от страха голосом произнес: — Тот… рогатый… он… ошейник ко мне несет… — Лицо Штатов вновь было спрятано в ладони, и только своевременная реакция двух представителей моральной поддержки помогла Алу не впасть в панику снова. — Ну, что ж, думаю, этого достаточно для вынесения диагноза. На лицо сильнейшее нервное потрясение и куча связанных с этим психологических и моральных проблем. — Доктор Анимус убрал уже ненужные карточки с кляксами и вернулся к своей писанине в журнале. Потом настала и очередь оставленной ему Лайтером папки, после чего она была положена на край стола со словами. — На этом все, уважаемые господа. Полный диагноз и все рекомендации я записал тут — в личной карте пациента. — — Благодарю вас, доктор Анимус. — Ответил Базз, забирая важную папку. После столь нелегкого для Америки обследования, стало ясно, что оставлять его в одиночестве или с незнакомыми людьми — себе дороже, и может привести к усугублению шаткого морального состояния. Потому Альф был оперативно переведен в двухместную палату, и весь остаток дня Лайтер и Уильямс попеременно находились рядом с ним. А как же быть иначе, как не побыть рядом, если человеку нужна помощь и поддержка. Тем более, не простому человеку, а родному, и столь дорогому их рейнджерским сердцам панишке. Да, даже Лайтеру. И не важно, что они с Альфредом были знакомы немногим больше месяца. Лайтер и за столь краткое время смог всей душой прикипеть к бедовому парнишке. Привязаться как к родному и отдавать парня кому-либо, хоть кому, будь то проклятущий Зург, или же тюрьма, или любая какая сила в галактике, вознамерившаяся присвоить мальчика себе, Лайтер был не намерен. «Ничего не бойся, Альфред, мы еще поборемся! Я — никогда не оставлю тебя и не предам!»

***

У остальных же бывших воплощений день прошел более спокойно. Забившись в палату Людвига, как сельди в бочку, они почти весь день проторчали там. Болтали о всяком, делились новостями, да и просто радовались воссоединению. Кто-то из воплощений уходил ненадолго, как те же славянки или Франциск, но потом вернулся. Кто-то в палате из-за своей братско-товарищеской сплоченности безвылазно весь день просидел. Ну, а кое-кто… не будем говорить кто, продержался совсем немного и свалил с концами, в своей личной манере — по-английски, при первой же возможности. Хотя не об этом речь. Просто что-то странное проскальзывало в поведении сородичей — это Людвиг сразу заметил. Все они как будто скрывали что-то важное от него и Феличиано, примостившегося прямо под боком Людвига, как цыпленочек под крылышком мамочки-наседки. А дружеские посиделки с болтовней «о том, да о сем», все продолжались и продолжались. Разве что после перерыва на ужин контингент участвовавших в нем сородичей Людвига сократился и более не увеличивался. Первым ушел с концами Франциск, за ним исчезли из поля зрения и славянки, потом и Яо оставил упертого братца и свалил с заехавшим за ним роботом. Но даже под самый вечер оба брата немца — и родной и названный, никуда не торопились, как и Кику. Япоша хоть и устал весь день безвылазно находиться подле давнего боевого товарища, но ни разу на это не пожаловался, да и вообще был молчаливей, чем обычно. Все думал и думал о чем-то напряженно… «Странно все это. Слишком странно…» — В очередной раз подумал Людвиг, глянув на унылую мину и без того вечно унылого японца, и, наконец-то решился. Гилберт как раз втирал ему свою очередную байку и потому прервавший его вопрос младшенького: — Гилберт, вы что-то скрываете от меня? — чуток сбил Байльшмидта старшего с толку. — О чем ты, Запад? Что мы можем от тебя скрывать? — Постарался замять неловкий вопрос прусс. — Ну вот, блин… забыл, на чем я остановился. Людвиг, нехорошо старших перебивать, я же говорил тебе. Столько раз говорил. Напомни — на чем я остановился? — Но Германия уже всерьез вознамерился разузнать причины странного поведения товарищей и переключился на чересчур притихшего Ваньку: — Иван, будь другом… Братом, скажи мне — что происходит? — — А что происходит? — Удивленно захлопало пушистыми ресницами тысячелетнее дитя в теле потрепанного бугая-берсерка. — О чем ты, бра-атик? — — Ясно… — Людвиг вздохнул от досады. Он тут, значит, томится от неизвестности и странного предчувствия, а оба его «братца-раздолбая» ушли в несознанку и молчат, как партизаны. — Кику, будь добр, скажи хоть ты — что происходит? Что все вы пытаетесь скрыть от меня? Я же вижу, что что-то не так. — Кику промолчал. Со стороны могло показаться, что он либо не раслышал вопроса, либо сам был не в курсе происходящего. Но Германия слишком хорошо знал этого тихоню-азиата, как и то, что простое молчание со стороны Японии может таить в себе что угодно — и великую радость и безудержный гнев. Или же едва сдерживаемую досаду на себя самого и своё молчание. Как сейчас. Первым сломался Гилберт, как раз и затеявший эту игру в «молчанку». Не смог он выдержать напряженного молчания и пронзающего насквозь пристального взгляда брата: — Не сдаешься, да, братец? Любопытство гложет? — Людвиг молча кивнул в ответ. Он как скала был непоколебим в своём желании узнать скрытое от него. — Что ж, тогда… — Гил горько усмехнулся и поведал причину всеобщего напряжения. Визит самого президента Галактического Альянса по их души — Гил был уверен, что подобная весть снова разнервирует его брата, а там и до очередного нервного срыва недалеко. Но младший немец был удивительно спокоен. Людвиг с пониманием выслушал неприятную новость, а на волнения Гила ответил совсем уже неожиданно: — А знаете, это не так уж и плохо. В том смысле, что лучше сейчас разобраться со всеми отголосками прошлого. Принять их, а не бежать прочь сломя голову, и спокойно распрощаться с ними и отпустить прочь. В той жизни мы все много чего наделали, и содеянного нам ни в жизнь не исправить. Хоть весь остаток нашей новой жизни отдадим, но и малой крохи своих грехов не искупим. Так я думал все это время, и это не давало мне покоя. Да, Иван, — кивнул он Ваньке на бормотания по поводу того, что они ж — «все друг дружке простили и даже побратались, чего прошлое ворошить-то?» — я помню, но отпустить это оказалось намного сложнее. Но теперь уже все в порядке. Мне сон приснился, пока я эти сутки спал… — Людвиг покрепче приобнял одной рукой прижавшегося к нему Феличиано, чтобы хоть как-то скрыть свое напряжение. Вспоминать тот жуткий сон как-то совсем не хотелось, но его финалом поделиться было можно. — В самом его конце я увидел поле. Огромное поле подсолнухов и васильков. Они были повсюду. И меня поразило осознание простой истины — мы теперь новые люди, свободные люди, и наша жизнь она — тоже новая. Не знаю, как это объяснить… Это все так просто, что, пожалуй, только ребенок поймет. Они всегда понимают все лучше взрослых. Но суть в том, что те дела мы ведь не сами делали, а все те люди, что были частью нас. Но сейчас тех людей нет, есть только мы. И мы живем сами по себе, а значит — мы уже не прежние мы, а новые. Другие люди! Понимаете? Это… это… Ах, голова кипит! — — Ве~! Понимаю, Лю-юдвиг! Понимаю! — Ита до сего момента сидевший под боком Людвига молчком, крепко обнял друга за торс и лучезарно улыбнулся. — Агась, и я то-оже~! — Вслед за итальянцем расплылся в счастливой лыбе довольный Россиюшка. Оба они — взрослые снаружи, а дитятки в душе, вмиг поняли суть слов Германии. А недоумевающим с их реакции «старичкам», Ваня пояснил. — Гилушка, это же так просто! Думаете, почему я старался не помнить зла? Да потому что после любой войны и стычки проходило время, и народы ваши ведь менялись, и правители тоже. А ежели люди, заставившие нас воевать, спустя время исчезали, к чему помнить то, что они натворили? Не, помнить-то надо, куда ж без этого, но без злобы, без обиды, а себе в назидание. Правильно я говорю, Фелечка? — — Угу… — Донеслось откуда-то из подмышки Людвига. — Я поэтому тоже ни на кого долго не обижаюсь. — — Может оно-то и правильно, но это для нас, а не для местных. И тем более не для той президентши. — Гил недовольно поморщился. — Откуда ей и сенаторам знать о наших заморочках? Если пораскинуть мозгами, все те темные делишки наших рук дело? Наших. Ну и… — Альбинос махнул рукой. А что еще делать, если попали все, причем конкретно. — Так надо им рассказать! Гилушка, я тебя не узнаю! Где тот бравый крестоносец без страха и упрека? — Взвилось от возмущения некогда самое большое государство. — Мы же с тобой сами по себе знаем, что это трудно — одновременно чувствовать своих людей, быть марионеткой начальства и при этом быть отдельной личностью. И знаем, что из-за таких противоречий крыша едет, а обычный человек, та же мадам Президент, откуда она может знать? Ведь не все события ещё знает о той войне, лишь самую малость. Так что я сдаваться не собираюсь. Попробую поговорить с нею, объяснить все доходчиво. Ты ведь так хотел поступить, братишка Людвиг? — — Да, Иван. Так. — — Во-от! — Ванька назидательно поднял указательный палец. — Значит — вместе с ней на этот счет поговорим! Уж я-то скажу, что все это не наша вина. И я знаю что ты лично меня не ненавидел, но внутри тебя, один человек начал заражать своими идеями остальных, вот у тебя других и началось заражение, сродни гангрене, так? Так. Сам-то ты — ты же не хотел на меня войной идти, будь твоя воля — вообще бы не слушал никого, верно? Верно. Вот так и скажем. Наша главная мадам — женщина не глупая, поймет. И да, Кику, просьба есть. Я тут буду Людочку защищать, а ты… можешь вступиться за Федю, если речь зайдет о ТОМ инциденте? — — Разумеется, Иван-сан. Истинный самурай никогда не бросит товарища в беде одного! — На том бывшие воплощения и порешили — весь завтрашний день держаться друг за друга, оправдывать, защищать, и главное, дать понять главе галактики — что бы там в прошлом не происходило, здесь для них началась новая жизнь. Они простили друг друга, отпустили все обиды и переживания прочь и теперь желают лишь одного — прожить новую жизнь, как новые, свободные люди.