Ну что, страны, в бесконечность и далее?!

Все мы помним, что пока Америка развлекался на планете Торговый Мир и «красил» хари местным обывателям, кое-какие бывшие воплощения тоже не теряли времени даром на устроенной для них же пресс-конференции. Это неимоверно важное мероприятие было решено провести прямо в сенаторском дворце. Для этих целей устроители пресс-конференции даже решили переоборудовать один из залов для заседаний сенаторов, заменив трибуну для выступлений на большой стол и мягкие кресла, чтобы гостям было бы удобно. А все репортеры должны были расположиться на креслах, расположенных вдоль стен. И вставать с места разрешалось лишь для того, чтобы выйти вперед и озвучить свой вопрос. Так же на этом мероприятии запретили использование фотовспышек, ведь согласитесь, говорить о чем-то и вдруг получить ослепляющий блеск прямо в глаза — очень неприятно. А чтобы никому из служителей СМИ не вздумалось нарушать правила, на охрану мероприятия поставили охрану из нескольких рейнджеров, в числе которых был один из бывший воплощений — Канада. Он и пара рейнджеров чуть постарше званием как раз сопровождали Россию и остальных «новоприбывших гостей из прошлого» из кабинета президента галактики к залу для пресс-конференции. А Элиаса оставили на попечение медвежонка, который сразу очень понравился мальчику. Настолько что малыш даже не заметил ухода дядюшек и тетушек. — Жаль Елисейку нам не дали взять с собой… — Оля вздохнула. Ей совсем не хотелось даже на миг расставаться с малышом Элиасом. Впрочем, как и остальным славянам. — Не стоит волноваться. Кумадзиро хорошо присмотрит за ним. — Поспешил успокоить ее Мэттью.- Он ведь был со мной практически с рождения и детей он очень любит. Да и Элиасу он очень понравился. И… мы пришли. Тут и будет ваша пресс-конференция. — — Батюшки, батюшки, батюшки… Как я волнуюсь… — Шепотом запричитал Иван, теребя в руках кончик своего шарфа, когда они остановились у нужных дверей, а обе его сестры прижались к братику от волнения. — Слушай, а они точно на нас не набросятся? — Спросил Гилберт канадца, недоверчиво глядя краем глаза на дверь. — А то они вон как за нами охотились все эти дни. Наверняка мечтали кусочек Великого урвать на память. — — Что вы, уважаемый Гилберт. Этого не случится, пока мы — рейнджеры, следим за порядком. И если кто из них посмеет нарушить правила, мы немедленно удалим нарушителя с мероприятия. — — Это хорошо, а то ж кое-кто из-за них без обуви остался. — Ваня жалостливо посмотрел на азиатского приятеля. — Не напоминай… — Яо чуть слышно всхлипнул, но не столько от воспоминаний, сколько от жалости к утерянной обувке. Китаец всегда был очень бережливым, а ту обувку можно ведь было еще носить и носить. Тут дверь распахнулась, открывая звездам сегодняшнего мероприятия вид на просторный светлый зал. Стены зала, вернее их нижняя часть были выкрашены в золотистый цвет, а верхняя часть стен состояла из полупрозрачных панелей, сквозь которые виднелись очертания окружающих дворец зданий. А еще на стенах висели гербы планет. Собственно на них и загляделся любознательный русский, из-за этого не сразу заметив сидящего за большим столом Керкленда, который что-то говорил собравшимся. — Эй, русский, вернись на землю. — Экс-Пруссия слегка пихнул свое государство локтем и указал в сторону Артура. — Вон, какую пафосную речь заливает. Прям оратор. — Англичанин сказал еще пару слов и под аплодисменты зрителей опустился на стул. — Уважаемые гости, пройдите, пожалуйста, на свои места. — Мэттью указал в сторону стола, на котором красовались таблички с флагами новых гостей. А возле одного места было сразу два флага — Калининградской области и… Прусский тоже! А еще место Пруссии было почти центральным, прям как у царя. — Во! Вот это я понимаю — уважение! — Польщенный прусс уселся на свое место с видом царя, к которому проявили должное почтение… то есть вел себя почти как обычно. Остальные тоже заняли свои места — Ивану досталось место слева от его области, место Ольги было рядом с братиком, так же слева, а справа от нее, у самого края стола, восседал Артур. А вот Наталье, к ее неудовольствию, досталось место между Гилбертом и Яо. И началось… Вопросы посыпались как из рога изобилия, правда были они скучные и однотипные, наподобие — Какое у вас любимое занятие, кем бы вы хотели работать, и тому подобная стандартная муть. Бывшие страны спокойно отвечали, мечтая, чтобы сей допрос поскорее закончился. В общем, все как обычно. Хорошо хоть вопросы не повторялись, ведь был лимит — два вопроса с одного журналиста или репортера, да и они подготовились и пришли с длинным списком возможных вопросов и вычеркивали уже заданные. Но тут к бывшим воплощениям вышел ещё один репортер — высокий светловолосый загорелый мужчина, одетый в шикарный костюм пурпурного цвета. То, что это был не совсем обычный репортер, Брагинскому стало понятно сразу. Уж больно самоуверенно он держался… Прямо как Америка! Да и улыбался он во весь рот, сверкая белоснежными зубами… Нет, точно как Америка. И прямо как Америка сей незнакомец немедля перешел к действиям: — День добрый, уважаемые гости из прошлого! Я — Брент Старкиссер, ведущий новостей с главного канала галактики! Позвольте задать вам один весьма интересующий меня вопрос! — — Да, конечно… — Тихо ответил Иван. — Прошу извинить меня, если он покажется вам недопустимым или сложным, но моим зрителям, и… что уж греха таить, мне тоже хочется узнать об этом больше. Ходит слух, что вам всем уже по несколько сотен лет. А некоторым даже больше тысячи. Так? — — Да. — Кивнул Ваня. — Мне как раз больше тысячи лет. И всем остальным тоже. — Толпа оживленно зашумела. Они все слышали о том, что эти необычные люди долгожители, но чтобы человек, пусть и особенный прожил больше тысячи лет… Такое просто не укладывалось у них в головах. Никак. Ни капли. Но всех добил ответ китайца. — А я — самый старший из них! — Гордо заявил Ван Яо, вклинившись в разговор вместо Ивана. — Мне — около четырёх тысяч лет! — А вот теперь толпа упала. В переносном смысле, разумеется. Но челюсти они уронили в самом прямом смысле. Ещё бы, такие долгожители среди человеческого рода — чудеса, да и только! Первым от шока отошёл тот самый репортер, что задал каверзный вопрос насчёт возраста: — А, прошу прощения, как вам нравится в нашем времени? Хорошо ли вы привыкаете к новой жизни? И особенно к столь большому количеству всевозможных рас? Ведь мы знаем, что в те былые времена земляне не общались с другими планетами. Наверное, это сложно для вас? — Воплощения удивленно переглянулись между собой. О чем собственно говорил этот парень? Сложно привыкать? Да нисколечки! Надо бы сказать об этом. Тем более что этот вопрос привлек еще больше внимания, чем предыдущий — вон как все уставились на них. — Может быть кому и сложно привыкнуть, но не мне. Я вполне себе быстро привык к такому обилию внеземных видов. И у меня уже есть очень хороший друг, как раз с другой планеты. — Поспешил похвастаться Гилберт, да с такой гордостью, будто бы он один из всей компании смог такое — завести инопланетного друга. — И у нас тоже! — Решил не отставать от своей области русский, только в отличие от гордого прусса он не хвастался, а от всего сердца делился своей радостью. — Мне вообще сразу понравилось, что кругом так много разных… разных… интересных… особенных существ. Это же, как в живописи — чем больше оттенков красок, тем более живописная картина получается! И самым моим первым желанием было поскорее научиться понимать всех-всех, кто был вокруг меня. Мы ведь сначала лишь людей понимали. А когда я смог понять и остальных… — Вспомнив недавнее исполнение своей мечты, Ваня аж просиял от счастья. — Я столько друзей нашел, столько интересного узнал! Да мы с сестренками вообще уже решили на другую планету переехать. И мы уже крепко-накрепко подружились с нашими будущими соседями. Да сестренки? — Не особо общительная Наталья лишь кивнула в ответ. Зато Оля нашлась, что сказать за них обеих: — Да. Поначалу мы обе немного растерялись, в отличие от нашего брата, но потом быстро привыкли к такому разнообразию. Они ведь так на нас похожи. Мы тоже любим спокойно трудиться, делать любимую работу. Трудиться ради всеобщего блага… — На этих словах Мунчаперы, смотревшие пресс-конференцию у себя дома по телевизору, не смогли сдержать довольных улыбок. — Умнички вы мои! Вас мне сама святая Венера послала… — Мамаша Мунчапер вытерла слезу умиления. — Да. Был у нас один ребенок, а теперь много! Четверо… Нет, пятеро! — Вторил ей довольный папаша Мунчапер, посчитав помимо трех славян еще и прусса. — Эй, про мальчика того, которого их заводила красноглазый принес, не забудь. — Встрял дед. — А я и не забыл. — Невозмутимо ответил отец семейства. — Но он нам по возрасту уже как внук приходится. — — Хех. Точно. А мне — правнук! — Дед довольно ухмыльнулся и хотел сказать еще что-то, но передумал. — Ладно, народ, давайте смотреть дальше, а то друг Ванин сейчас говорить будет. Послушать хочу. — Да, после украинки пришла очередь китайца высказываться, и он не преминул воспользоваться этим шансом для небольшой саморекламы: — Я тоже быстро втянулся в новую жизнь. Ару. Мои люди, и я тоже, быстро находили общий язык со всеми, ару. Главным для нас была работа. Неважно где, и среди кого, главное не сидеть без дела. Ару. Я кстати уже нашел себе занятие — товары собираю на продажу. Как и тогда, в том времени. И работаю я с очень умным талантливым человеком — нашим изобретателем и очень интересным шустрым роботом, которого по характеру от человека не отличить. Он занимается продажами готовой продукции. Так что я времени даром не теряю. Ару. И мы уже подумываем расширить наш бизнес… — и тут Яо, довольного тем, что он все-таки смог сделать себе и приятелям какую-никакую рекламу, понесло. Настолько, что он чуть не начал перечислять весь ассортимент их товаров. В это же время, скромный Кику, смотревший вместе с Людвигом пресс-конференцию по телевизору, не знал — куда деваться от стыда за брата-торгаша, рекламирующего труды рук своих направо и налево? Хорошо хоть Китай решил, что не годится занимать саморекламой много времени и вскоре замолк. Настало очередь следующего репортера задавать вопросы, но почему-то никто не торопился. После заковыристых вопросов Старкисера они боялись, что их вопросы будут… чересчур заурядными. Но нашелся кое-кто, кто не стал рассусоливать. — Здравствуйте и моё почтение всем воплощениям! Иван Брагинский! — вперёд вышел чуть худощавый и голубоглазый парень, да так, что некоторые репортеры недовольно насупились, парень ловко использовал создавшуюся заминку и буквально пролез без очереди: — Наша газета очень хочет узнать о вас как о воплощении, о том каким вы были государством. Если позволите, то вот мой первый вопрос: как бы вы могли охарактеризовать ваш народ? Чем он отличался от других или может быть был похож на других? И если другие гости не возражают, то ответьте, пожалуйста. И второй вопрос — расскажите о ваших городах. На ваш взгляд самых красивых. Чем они были знамениты, какая у них была легенда или история. Так же другие могут ответить и на этот вопрос, по желанию. — Дэн, а это был он, вопросительно обвел глазами своих спасителей и улыбнулся Ивану, кивнул Ольге и чуть склонился перед Натальей. — Чем отличался мой народ? — Ваня задумался, чуть подняв взгляд к небу. Что ж, Дэн задал очень сложный вопрос, на который так просто не ответить. Слишком уж многогранен и непредсказуем он был даже самому себе. А уж что говорить на этот счет другим? В этом русский терялся еще больше. — Упрямый он! — Вдруг ни с того ни с сего вклинился Гил вместо Вани, за что и получил укоряющий взгляд от старшей сестрицы Брагинского и тычок под ребро от младшей сестрицы. — Упрямый? — Ваня удивленно посмотрел на потирающую бок область и вдруг лучезарно улыбнулся. — Агась. Упрямый! Как и ты, Калининградушка! — И, обернувшись к ошарашенным таким заявлением служителям СМИ, пояснил лично для них. — Да, мой народ был упрямый. И жутко непрошибаемый. Но это как раз и было хорошо. Что бы ни случалось, какая бы трудность не приходила бы в мою страну, мои люди — истинные русские — всегда боролись до конца. И их ничто не могло сломить — голод ли, болезнь какая, вторжение. Даже самые сложные и долгие войны мы выигрывали… — На этих словах сидящий неподалеку Артур жутко заволновался и попытался жестом подать знак Ивану, что — НЕ НАДО!!! Не стоит говорить об этом! Но бывшее воплощение России совсем не замечало намеков… А может быть — не понимало? Как знать. Во всяком случае, Ваня продолжал развивать мысль насчет упрямства, помогавшего ему выживать наперекор всему и вся: — Я бы мог много примеров вам привести. Начиная с Куликовской битвы и заканчивая Второй Ми… — Тут чересчур откровенный славянин почувствовал едва ощутимый толчок и злобный шепот Гилберта: — Ты что, зараза славянская, сдать всех решил?! Ты еще скажи, что мы с братом войной на тебя поперли! Давай! Может быть нас попрут отовсюду, как кровожадных монстров! — «Ой! А вот об этом я и не подумал…» — Пришло к Ване запоздалое раскаяние. А может быть и не такое запоздалое? По крайней мере всегда можно перевести разговор в другое русло: — Ах, что же я о неприятном? Давайте я лучше расскажу о душе нашей славянской. Мы ведь, несмотря на нашу упертость очень дружелюбные были. Даже совсем к чужим. Даже к незнакомцам. Всегда встречали их с миром, всегда старались подружиться. И помочь тоже всегда старались. А еще я помню себя и Гилберта маленьких. Я ж ведь сразу с ним подружиться захотел. А мой народ с его народом. Только он вредный был~… И да, он тоже упрямый. В этом мы похожи. Может быть, поэтому мы теперь и не разлей вода. Да, Гилушка? — Ванька приобнял одной рукой прифигевшего от сих откровений прусса и продолжил искать сходства с остальными народами. — И… сказать по правде, я много могу рассказывать на этот счет. У меня на территориях кроме восточных славян — основной составляющей моего народа, жило еще множество других народов со своими культурой, бытом и религиями. И все они были моими детьми… Моими гражданами. — Ванька довольно улыбнулся во весь рот, мол — «Знайте, какой я! Всех приму. Как родных, если с миром придете!» — и продолжил говорить дальше. — А еще мои, — тут он чуть осекся и продолжил, — наши с сестренками люди очень любили делать что-нибудь своими руками. И так красиво получалось — всем на загляденье! Особенно наши народные промыслы: резьба по дереву, керамика, художественная роспись, игрушки и поделки всевозможные из природных материалов, доступных любому. Наши люди даже из простых ниток могли создать шедевр. Взять, к примеру, мои русские кружева — Вологодские, Вятские, Елецкие, Михайловские, Белевские. Они были воздушные, словно паутинка и такие до невозможности красивые! И такие там затейливые узоры были… Или был у меня город — Оренбург. Там платки делали из козьего пуха. Это вообще был один из моих своеобразных национальных символов. Помню я платок одной мастерицы — Настасьи Яковлевны Шепковой: пять аршин в длину и пять в ширину, и при этом он не только в золотое кольцо прошёл, но и уместился в скорлупу гусиного яйца. Представляете? А еще были матрешки. Еще один мой своеобразный символ. Это такая игрушка из дерева в виде расписной куклы, внутри которой находятся подобные ей куклы меньшего размера. Они имели «яйцеподобную» форму с плоским донцем и состояли из двух частей — верхней и нижней. И так забавно получалось с нею. Вроде бы одна игрушка на полке стоит, а снимаешь верх и достаешь матрешку поменьше. У нее тоже снимаешь верх и достаешь следующую. И так до самой маленькой. Еще у нас были талантливые резчики по камню, кости, ювелиры. И даже из березовой коры — бересты, мои люди могли сделать шедевр. Жалко, что я вам описать эту красоту не могу. Как и роспись описать. Хохломскую роспись. Гжельскую… Городецкую. Эту красоту надо было видеть… — Иван вздохнул и замолчал. Действительно, все о чем он рассказывал, было просто невозможно описать словами, прям как в сказке говорилось на этот счет — «Ни словом сказать, ни пером описать…» — Да, жаль… Вы красиво рассказываете… — вздохнул Дэн. Что ни говори, а рассказ этого бугая — Ивана Брагинского, сильно затронул его душу. Впрочем, это не удивительно, ведь если верить самому Ивану… Как он его, Дэна, назвал тогда? Свой? Пожалуй, так и есть. Иначе как объяснить его желание увидеть те чудеса, о которых только что толковал Россия. — Вот бы увидеть это. Хотя бы на картинках. — Услышав это, Иван побледнел, да так что даже Гилберт это заметил: — Эй, русский! Да что с тобой? Сядь, успокойся, ты же бледный как… — — Глина… Мне срочно нужна глина. И гончарный круг. Краски! — тут Иван встрепенулся и, словно бы очнувшись, засыпал репортеров вопросами: — Где у вас делают посуду? На заводах есть материалы? А сама глина? Из чего у вас делают посуду? И как? — — У нас автоматика… — переглянулись акулы пера и диктофона. — Заливают в формы пластик или фарфор и на конвейер. — — Фарфор? — Иван шумно выдохнул, — значит, глина всё же осталась, слава Богу… — но тут же вновь стал причитать: — Это же невозможно, Гилберт, сестренки! Надо же что-то делать с этим! Эх, если бы у меня был гончарный круг и хотя бы немного глины… Рисовать я не особо умею, мне проще сделать руками… Вот Яо умеет, но он наверняка будет всё на свой, восточный манер переиначивать. Трудно объяснить словами. — И разведя руками, Иван понурился и обхватил голову. — Братик, не убивайся ты так, — попыталась утешить его Оля, обняв его сбоку. Но Иван ли грустно вздохнул: — Мне жаль этих людей, сестра. Я знаю что сейчас все народы смешались так что концов не найдешь, и в каждом из них какая только кровь не течёт, но… мне вдруг стало страшно, ведь всё что мы создавали веками… всё погибло и вряд ли кто-то из них возьмётся… — Иван растерянно водивший глазами по репортёрам, вдруг вновь встрепенулся и выскользнул из Олиных объятий: — Эврика, друзья мои! — — И чего же ты там нашел? — Гилберт привыкший к таким резким переменам в настроении русского даже чутка успокоился, уж если сам Иван уже в таком воодушевлении то значит не всё ещё пропало. — Что он говорит, ару? Неужели еще не всё потеряно, ару? — подал голос Яо, до этого тоже явно начавший переживать. До китайца, хоть и охочего показать своё умение и разрекламировать свои товары, над которыми он корпел прошлой ночью, тоже дошло, что в этом времени он сам лишь в торговле и силен. А ведь Яо ещё помимо торговли тоже увлекался своими ремёслами и любил рисовать… — «Айя! кому я передам свои боевые искусства?! Я ведь последний из своего народа! И Япония — тоже!» А Иван уже встал с места, подошёл к Артуру и делился с ним своими опасениями: — Артур! Будь другом — помоги! — — Чего тебе? — спокойному англичанину вдруг стало резко не по себе — ведь неизвестно чего этот русский учудит здесь, при всём народе. Но Иван всё смотрел на него чуть ли не с мольбой в глазах, а тут ещё репортёры, учуяв, что сейчас произойдёт что-то явно интересное, нацелили на них фотоаппараты и телеобъективы, чтобы поймать сенсацию года, если не века. Незапланированная заминка у журналистов грозила перерасти в несанкционированный бардак, и это дело надо было как-то пресечь. Поэтому Артур мысленно хотел помянуть нечистого, но… вздохнул и спросил ещё раз, уже поспокойней: — Так что же хочет от меня великий Россия? — — Я не понимаю, как ты можешь быть спокойным! Артур, ты слышал это? Они не знают моего народного рукоделия! Не видели игрушки из разных областей! — — Глиняные нелепицы-свистульки? Эти детские игрушки? — тут Артур сам усмехнулся, настолько удачной казалась его шутка и укол в сторону характера самого России, но тот даже не заметил этого, настолько он был взбудоражен. — Да даже если и игрушки, Артур! Это же невероятно — не знать своего этноса! Тебе как археологу должна быть понятна горечь утраченного! Ты же не такой уж и черствый, Артур! А представь, что они не только моих обычаев, но и твоих с Федей не знают! Да уклад жизни у них сейчас в основном американский, а ты спроси у кого-нибудь, остались ли люди, которые едят на завтрак овсянку, яйцо с беконом, бутерброд с мармеладом и чай с молоком? Супы на обед если и едят здесь, то только домашние и не работающие люди и дети — обязательно, обедают здесь на бегу, как я заметил. А разве здесь люди в ровно в пять пьют у себя дома у камина с огнём чай в тишине и спокойствии? И здесь практически никто не курит, Артур! О трубках я даже не заикаюсь! Равно как и вежливой чопорности, которая была присуща только твоим детям! Неужели ты не хочешь вернуть хоть частичку своего утраченного богатства? Скажи, Артур, разве ты бы не хотел показать этим людям величие Букингемского дворца или мрачность Тауэра или рассказать о том какая была Темза? Поведать историю королей и королев? А рассказать о тех, кто жил в разных временах? Как жили? На что надеялись? Чем занимались? — всё допытывался Иван у Артура. — Мы ведь по сути — последние из своих народов. И раз уж случилась такое несчастье и человечество потеряло… забыло о своих предках. — тут Иван вздохнул, и посмотрел на Артура который казалось бы ушёл куда-то в себя так глубоко, что его совсем не слушал: — Единство всех народов — это очень хорошо, я сам так хотел, помнишь? Но ты не думаешь что надо бы им напомнить о том, что были такие народы? Как американцы… англичане… русские… украинцы, белорусы, немцы, японцы, китайцы… И наверняка людям бы было интересно хотя бы в миниатюре посмотреть на Федины достопримечательности и твоё шитьё-бытьё! Ты ведь тоже рукодельничаешь, а? — и Иван довольно улыбнулся, продолжая заглядывать в лицо своему бывшему врагу. Простодушный русский вовсе не со зла или своей вредности сдал англичанина, а лишь из благих побуждений — он тоже хотел чтобы все остальные страны показали нынешним людям что из себя представляли их дети. — Да, пожалуй ты прав… — Пробормотал англичанин, к своему собственному превеликому неудовольствию соглашаясь хоть и с бывшим, но очень уж давним неприятелем. О чем там говорил этот прилипчивый русский? Показать его — Великобритании, культурное богатство? А что, это идея. Странно, как это сам Артур не додумался до этого… Видимо настолько увлекся будничной работой, что и забыл совсем, что сам он не обычный человек. По крайней мере, не был им изначально. И осознание этой давно забытой истины вновь всколыхнуло в честолюбивой душе Керкленда ту забытую гордость за свой народ, свою культуру… Короче — за себя любимого и прекрасного. И за его и народа его тоже умения. А ведь Англия многое мог бы рассказать и показать. И не он один. А уж какие у Артура получались картины, вышитые им на досуге, в дождливые дни да у камина… Тут бы даже Иван с его сестренками позавидовал. — Предлагаю… — тут Иван будто бы запнулся, но на самом деле — решался: — посоперничать. Не так как тогда. А именно — в рукоделии. Федьке конечно не до вышивания, у него сейчас другой интерес. Да и Матвейка нашел себе занятие. Я даже сомневаюсь насчёт Людвига и Кику, но… мы пока все свободны, — тут Иван обернулся на остальных, — а тебе это в работу пойдёт. Сестренки! Гилберт? Согласны? Всё равно руки занять нечем, целый день сидим и ничего не делаем. Яо? Ты вроде бы работаешь. Прости, я совсем забыл. — — Иван, все в порядке, ару. Все равно я уже все материалы израсходовал. И пока товар не продадим, я вполне могу заняться чем-то еще. Ару. — Преспокойно ответил Яо, а где-то далеко Кику, следивший за пресс-конференцией по телевизору, поперхнулся зелеными чаем. Шутка ли, его учитель, повернутый в последнее время лишь на подработке, и совсем недавно учудивший рекламную компанию прямо на этой же пресс-конференции, решил посвятить некоторое время восстановлению культурного наследия прошлого. Видимо желание показать свое культурное наследие у китайца, было посильнее его желания подзаработать. — Ты в своем уме? — Сдавленно прошипел Артур Ивану, тихо и почти на ухо, привстав для этого на цыпочки, чтоб не услышали папарацци. — Что ты мне предлагаешь? Я уже хотел заняться восстановлением объектов прошлого, вот только у меня по исследованиям дел невпроворот. Раскопки распланированы почти на год вперед, и… — англичанин хотел сказать еще что-то, привести доводы — почему он не сможет участвовать в подобном ребячестве, но краем глаза заметил, что после громких слов Ивана все камеры нацелены лишь на него и все ожидают его решения. — Жа-а-ль… — так же тихо ответил чуть погрустневший Иван, он и не думал что и Артур занят теперь с головой, ему казалось, что Артура теперь все любят и обожают, а серьёзной работы у англичанина совсем нет. — А мне хотелось, чтобы и о тебе не забывали. А то начни я баловаться чем-нибудь своим — все только обо мне и говорить будут. Приятно, не спорю, — улыбка скользнула по лицу Ивана и пропала, — но не я же тут один такой… уникальный. Мне только с Яо и соперничать теперь. — Иван задумчиво развернулся, чтобы вернуться на свое место. — Второй вопрос… Может пусть остальные пока на первый ответят? А я подумаю. Да, Артур. Если подскажешь, где найти глину — буду благодарен. Наверняка здесь есть какие-то магазины с рукоделием, но мне нужно много, очень много глины. Пока что любая подойдёт. Мне кажется проще накопать самому речной. Посмотрю, что я помню. — — Эй, я ведь не сказал, что отказываюсь. — Поспешил ответить Ивану Артур, все так же полушепотом. — Послушай, я пока очень занят, но я планирую кое-что. Если мне удастся воплотить мою задумку, то вскоре я смогу заняться восстановлением объектов прошлого всерьез. Не мое это — по пещерам лазать… — англичанина всего передернуло от недавнего приключения в заледеневшей пещерке, но он быстро взял себя в руки, ведь пресса никуда еще не делась и все ждут его подзатянувшегося ответа. — Аха! — Иван обернулся и его лицо озарила довольная улыбка, но оглядевшись так же тихо и таясь от журналистов как школьник с товарищем от стайки девчонок, слегка приобнял того за плечо и прошептал ему почти на ухо: — Значит ты не против? Я тогда подожду тебя, Артур! Сколько надо — подожду! — — Хорошо, хорошо, а теперь сядь, пожалуйста, на место. И… Про войны ни слова… — Успокоив русского и спровадив его на место, Англия устало вздохнул. А ведь еще нужно было что-то ответить журналюгам, ожидающим от него решения по поводу недавней пылкой речи Брагинского. А тут еще один из них напрямую озвучил свой вопрос: — Так что насчет предложения господина России показать гражданам Альянса давно забытые ремесла? Мистер Керкленд, вы предпримите что-нибудь по этому поводу? — «Вот ведь… Россия, ты и правда — нечисть… похлеще всяких гоблинов. В такую заварушку меня втянул!» — Мысленно взвыл «припертый к стенке» Керкленд, не зная, что и ответить. Можно было бы сказать правду, что он-то хотел заняться этим, но не судьба, а все, кому он предлагал — отказались. Да и подневольным человеком он был и не мог так просто принять столь важное решение лишь по своему желанию. Осталось лишь посетовать, что всем историкам кроме него, да и начальникам их, похоже, тоже было абсолютно пофигу на все это. Но вслух ведь этого, опять же, не скажешь. Иначе чего доброго попрут вон. Ябеды-то точно никому на работе не нужны. Вот и вышло, что пришлось англичанину заговаривать зубы репортерам, в попытке хоть как-то снять с себя ответственность за безразличие других: — Ну, как вам сказать… Я бы и не против… Знаете, мне всё здесь нравится, и я нашёл дом, где мне очень хорошо живётся, обустроил его, как хотел… Но чего-то всё-таки мне не хватает. И когда Иван Брагинский сказал о предметах быта и ремеслах, то до меня дошло что мне не хватает тех милых и дорогих сердцу вещиц и мелочей которые окружали меня, когда я жил в своём собственном доме в Лондоне. Мне бы самому хотелось бы снова их увидеть, потрогать… Я бы и сам мог бы сделать парочку, будь у меня возможность… — Керкленд едва сдержал тяжкий вздох, кляня про себя всех, кто недавно отклонил его запрос по реставрации реликвий прошлого. — «Жаль только коллегам моим и власть имеющим абсолютно накласть на это… Особенно последним. График мне составили — не продохнуть. Чтоб их!» Не зная — что бы еще сказать? — Керкленд замолчал, мысленно моля небо, чтоб хоть что-то или кто-то отвлек от него внимание журналистов. И мольбы его были услышаны. Поняв, что это еще одна возможность протолкнуть свой товар, Китай перешел от размышлений к действиям: — А кстати, я мог бы показать вам всю красоту моих этнических рисунков. Ару. Мы с напарниками по бизнесу как раз собирались выпустить партию товара, расписанную в стиле моих тогдашних фарфоровых изделий. Понимаю, что это не то же самое, но все-таки. Ару. Думаю, и остальные смогли бы составить мне компанию в этом начинании. Что скажете, ару? — Яо торжествующе посмотрел на остальных своих товарищей. Судя по тому, как одобрительно зашумела толпа журналистов, хитроумный азиат догадался, что продажи взметнутся ввысь с реактивной скоростью и уже предвкушал нехилые барыши. — Аха! Я согла~асен! — оживился Иван, и обратился к Яо: — Ты меня очень выручишь, Яо! Думаю, что сумею показать тебе узоры росписей. — — Телефоны в хохломе? — Артур лишь усмехнулся. — Иван, ты повторяешься. — — А разве это так плохо? Тем более, я видел их с британским и американским флагами. Чем плохо? Артур, соглашайся. Сестренки, подумаем? — И Брагинский вновь посмотрел на своих сородичей. — Мы — за! — Поддержали брата обе сестры. — Великий я тоже за. А еще я оставлю на некоторых свой автограф. Будет лимитированная серия. — Снизошел до странной задумки китайца и русского Великий Пруссия, решив, что миру не помешает иметь парочку раритетов. В это время следившие за пресс-конференцией власть имеющие «мотали на ус», что неплохо бы все-таки одобрить затею Керкленда и дать ему в помощь нужных людей и спонсировать это дело, а то вон в какой ажиотаж все пришли… После рассказа России о своем народе и его увлечениях, разговорились и остальные, даже молчаливая Беларусь. Девушки рассказали о трудолюбии своего народа, о национальной кухне, и о своем рукоделии. Обе сестры с удовольствием поведали о плетении из лозы, упомянули кузнечное дело, рассказали и о вышивании, ткачестве, резьбе по дереву, ну и обо всем остальном. Особо подробно Ольга рассказала про Опошнянскую керамику и Петриковскую роспись. Первым являлись — народные гончарные художественные изделия с глиняной подглазурной росписью, которые делали ее «дети» жившие в городе Опошня Полтавской области. Рассказала, что возник это промысел когда близ города обнаружились большие запасы высококачественных глин. Тогда большинство населения Опошни занялось производством декоративных кувшинов для вина, фляг, бочонков на ножках, мисок и другой посуды. Потом там приноровились делать и свистульки в виде фигурок животных, печную облицовочную плитку и даже фигурные сосуды в виде животных. А еще Оля похвасталась, что за Опошнянскую посуду платили вдвое и даже втрое больше, чем за любую другую посуду. А Ваня не удержавшись, что его сестра так увлеченно рассказывает об этом, подтвердил, что изделия опошнянских мастеров можно было встретить даже в самых его отдаленных губерниях, куда их доставляли в обмен на соль и рыбу. Про второе — Петриковскую роспись, Оля рассказала, что ее придумали, украшая побеленную стену дома цветастым рисунком. И что изготовление первоначальной краски было проще некуда. Это был яичный желток, размешанный с соком. Конечно она упомянула, что эта краска была не долговечна и раз в год или к праздникам приходилось все перекрашивать и перерисовывать. И рассказала, что ее «дети» так полюбили «соревноваться» — кто лучше украсит свой дом, что стали придумывать, как сделать узор еще более красивым и эксклюзивным. Так, из любви простого народа к прекрасному, возник этот вид народного искусства — Петриковская роспись. Скромная и немного замкнутая Наталья же особо и не хвасталась, а больше дополняла рассказы старшей сестры, но и она рассказала про пару своих промыслов. Она не выделяла особенных направлений или разновидностей, а просто рассказала, в общих чертах. И начала она с соломоплетения — одного из древнейших ремесел в Беларуси. Рассказала, как ее люди научились из соломенных жгутов плести разнообразные короба, посуду для хранения продуктов, шкатулки, игрушки, шляпы и многое другое. Рассказала, что различные фигуры из соломки были для людей не просто игрушками, а символами-защитниками. Конь — герой многих поверий, всегда сопровождал мужчину и был ему и другом и советчиком, и защитником; коза — являлась символом урожая и плодовитости; кукла — Мать-Прародительница, была защитницей женщин, птицы представляли собой души предков, охраняющие и помогающие живущим на Земле. Еще она рассказала про подвесных соломенных «пауков», которых изготавливали ко дню зимнего солнцестояния. Паук с паутиной символизировал Создателя и его творение — Вселенную. «Паука» вывешивали на самом почетном месте дома — в красном углу, над столом, и что там он медленно вращался в струях теплого воздуха, восходящего от пищи, и отбрасывал тени. А в день весеннего равноденствия «паука», прослужившего всю зиму, обязательно сжигали. Затем младшая сестра России немного рассказала про валяльный промысел, что он, как и соломоплетение, издавна играл важную роль в быту белорусов. Что из валяной шерсти изготавливали сукно и войлок, валенки и шапки. И что из сукна потом шили верхнюю одежду, головные уборы, штаны и прочее, а войлок шел на изготовление конской упряжи: седелок, седел, хомутов. В конце она упомянула про валяные войлочные шапки — магерки — один из основных головных уборов белорусских крестьян, и что летом белорусы носили широкополую войлочную шляпу — «брыль» или «капялюш». А на последок обе славяночки поведали любопытным журналюгам о кое-чем, что было немаловажной частью простого быта у обоих сестер… Рушник — и для украинки и для белоруски это был символ согласия, любви, красоты, счастливой судьбы, надежды и защиты от злых сил. И у той и у другой сестры каждое жилье украшали рушники, вышитые руками хозяйки, или еще такие, которые достались ей в наследство от матери и бабушки. Рушники не только украшали жилье, их также вешали над дверями и окнами, чтобы никакое зло не проникло в дом. Хорошо украшенный рушник висел на колышке возле крыльца, им вытирали руки и посуду, накрывали кадку с тестом, испеченные паляницы, с ним ходили доить корову, начинали обжинки — рушник сопровождал человека везде. На рушнике принимали новорожденного, подносили гостям хлеб-соль, украшали красный угол в хате. Рассказали сестры и об особенностях именно своих «рушников». Ольга рассказала, что на рушниках, которые ткали и вышивали на Киевщине и Черниговщине, преобладал растительный узор красного, синего и черного цветов, а для Западной Украины был характерен геометрический узор с яркими красками. Беларусь же не стала описывать, чем именно отличались рушники из разных мест ее земель, ибо слишком многообразна была фантазия ее народа. Но она рассказала про основное отличие ее рушников от сестринских. И что они, как правило, имели белое поле, на котором преимущественно по концам располагался тканый или вышитый геометрический узор красного цвета, часто с небольшим добавлением черного или желтого. Пояснила она и что означали рисунки. Ромбы символизировали благополучие, солнце. Красный цвет был символом огня и жизни, черный был символом земли и почвы, васильковый цвет означал небо, а белый цвет — здоровье и свободу. После славянок настала очередь Экс-Пруссии и Китая. И тут понеслось… Едва получив возможность высказаться, Яо… Ох, Китай, Китай… Он опять устроил саморекламу, и все рассказывал о талантливости своего народа, и о том, что они умели и делали. Все-все рассказал. Начиная с самой древности и до последних дней до-космической эры. Только про всеядность свою не упомянул, решив, что не зачем жителям будущего, живущим в благополучии, знать о всех перенесенных им и его народом тяготах, приучивших их есть все что движется. А так он хвалился, пожалуй, похлеще Пруссии. Но больше всего Яо нахваливал свои — шелк и фарфор. И ведь было за что. Обе эти вещи являлись его гордостью и долгое время были основой его торговли. Начал Яо с фарфора. Как-никак именно он — Китай, являлся его родиной. Рассказал он, что в первом веке нашей эры, в городе провинции Цзянси появились мастерские по производству фарфора, и что этот город потом стал известным под именем Цзиндэчжень, как столица китайского фарфора, ведь исторически именно эта местность и была родиной фарфора и местом его постоянного развития и совершенствования. А далее пошло по нарастающей… Китай уже было не удержать: — Мои дети, приезжая торговать в другие страны, всем говорили, что они делают такой тонкий фарфор, что сквозь него практически солнце просвечивало. Ару. И действительно, даже со слов иноземцев весь мой фарфор был — «Ослепителен, как снег. Тонок, как лист бумаги. Прочен, как металл». Но само начало производства фарфора в промышленных масштабах началось примерно в шестых седьмых веках, когда вовсю совершенствовалась технология его изготовления. Мои люди, умело подбирая компоненты, стали получать изделия, отличающиеся белизной и тонкостью черепка, ару. Например, известный фарфор Цзюнци провинции Хэнань, отличающийся красноватым блеском, переливами синего, фиолетового и белого цветов, является лучшим фарфором династии Сун, ару. Кстати, в период, с десятого по двенадцатый века, были сделаны еще большие успехи в изготовлении изделий из фарфора. Например, фарфор марки «Яобянь», обладал очень высоким качеством. Он мог по ценности и изысканности соперничать с золотом и нефритом. Ару. А еще были известны изделия мастерских Дэхуа и Лунцюань. Изделия Дэхуа, как правило, покрывались лишь белой глазурью, зачастую украшались гравировкой и рельефным рисунком. А в мастерских Лунцюань, создавались изделия, покрытые нежно-голубой или светло-зеленой глазурью, получившей в Европе название «селадон». В этот период, хотя и довольно редко, встречались росписи на сосудах, сделанные зеленой, коричневой или желтой эмалью, а также монохромные, покрытые красной глазурью сосуды. Еще у меня был известный синий фарфор Цинцы, изготовленный в фарфоровой печи «Лунциняо», в провинции Чжэцзян, ару. О нем люди говорили, что — «Его синева подобна нефриту, чистота — зеркалу, а звук, который он издает при прикосновении, подобен звучанию Цина». Цин, кстати, древний ударный музыкальный инструмент в виде изогнутой пластины, сделанной из нефрита, камня или меди. Изделия из синего фарфора со времен сунской династии широко покупались в странах Восточной Азии, Европы, Америки и арабских странах. Ару. Необыкновенного искусства достигли и мои мастера художественной росписи по фарфору. Их краскам свойственны прочность и чистота. Рисунки по фарфору, особенно те, в которых была воссоздана моя природа, и особенно флора, очень жизненны. Ару. Среди художников по фарфору были блестящие мастера рисовать розы, пионы, лотосы, хризантемы, орхидеи, ветви цветущей сливы или вишни, стебли бамбука. Лучшее, что создавали мастера из Цзиндэчжэня, приобреталось императорским двором или шло на экспорт. Ару. — Репортеры слушали историю китайца буквально разинув рты. Им всем еще сильнее захотелось увидеть все, о чем говорили «гости из прошлого» своими глазами. А власть имеющие окончательно решили позволить Керкленду создать рабочую группу по восстановлению реликвий прошлого. А Яо, рассказывая историю фарфора, умолчал о том — как и из чего? — делали именно его фарфор. Хитрый азиат-торговец быстро смекнул, что вполне может изготавливать свой знаменитый «голубой» фарфор на продажу и тут. А что? Технологию его он помнил досконально, как и все, что когда-либо делал своими руками, хотя с той поры много времени прошло. И этот способ и тут остался большим и тщательно хранимым секретом Китая для всего остального мира. Как и в то, стародавнее время. Одной из составляющих этого большого секрета было особое сырье, из которого и производился фарфор. Провинция Цзянси оказалась сокровищницей фарфорового камня — горной породы, состоящей из кварца и слюды. Фарфоровую массу делали из брикетированного порошка фарфорового камня и каолина, особой глины, придававшей белизну изделию. А еще нужна была особая печь, как те, которые китайские гончары строили в начале новой эры — способные создавать нужную температуру. А для особого матового блеска нужна была глазурь из нескольких слоев разной прозрачности… В общем, зажал Китай давно утерянную технологию. А чтобы никто не стал расспрашивать — «Как же все-таки производили ЕГО фарфор?», он поскорее перешел на рассказ о шелке. — Шелк — уникальный материал, очень прочный и приятный на ощупь, поддерживающий комфортную температуру. Ару. Долгое время он был основой моего экспорта в другие страны, вместе с фарфором и чаем. Мои люди даже придумали особую систему торговых путей, соединившую мои земли со странами Азии и Европы, ару. Неслучайно позднее ее назвали — «Великим шелковым путем». Шелк — продукт жизнедеятельности тутового шелкопряда, свивающего вокруг себя прочный кокон. Ару. Но кто же первым догадался расплести этот кокон и свить нить, а затем выткать ткань? — Тут Ван Яо задумался. Этого даже он сам не помнил, слишком уж давно придумали шелк. Пожалуй, даже раньше, чем появился сам Китай. Но его народ сложил немало легенд на этот счет и Яо поведал журналистам одну из них: — Существующие легенды о происхождении шелка — лишь красивые предания старины. Ару. Согласно археологическим данным нашей до космической эры, свойства шелкопряда и секрет изготовления шелка были известны уже пять тысяч лет тому назад. Так, во время археологических раскопок в различных районах на моей территории в культурных слоях третьего тысячелетия до нашей эры находили фрагменты коконов шелкопряда, ару. Наиболее известная легенда связывает появление шелководства с Лэй-цзу, старшей женой мифического императора Хуан-ди. А гласит легенда, что однажды молодая женщина пила чай в саду, под тутовым деревом. И когда подул ветер, в чашку случайно упало несколько коконов шелкопряда. Она стала их вынимать, но коконы, намокнув в горячей воде, стали разматываться в длинную нить. Тогда Лэй-цзу стала срывать остальные коконы, висевшие на дереве и разматывать их. Из полученных нитей она выткала ткань и сшила одежду своему супругу. А Хуан-ди, узнав об этом открытии, приказал усовершенствовать методы разведения шелкопрядов и производства шелка. Так появилось шелководство и шелкоткачество. Ару. Благодаря своему открытию Лэй-цзу также стали именовать Силин-чи — Владычицей шелкового червя и она стала считаться богиней-покровительницей шелководства. С этих времен у меня была традиция: весной императрица открывала сезон шелководства, который продолжался шесть месяцев. И хочу заметить — издревле шелководство считалось женским занятием, ару. И первые шелковые ткани были весьма редки и дорогостоящи, поэтому их носили только правители и члены их семьи. Но с расширением производства шелк постепенно стал доступен двору, а затем и более широким слоям населения. Так же шелк широко применялся в хозяйстве. Помимо использования в качестве ткани для одежды и вышивки, из него изготовляли струны для музыкальных инструментов, тетивы для луков, делали лески рыбной ловли и даже бумагу. Ару. А во времена правления династии Хань, правившей с двести девятого года до новой эры по двести двадцатый год новой эры, шелк стал своего рода универсальным денежным эквивалентом: крестьяне платили налоги зерном и шелком, чиновникам государство также платило шелком. Ценность шелка рассчитывалась исходя из его длины, и была приравнена к золоту. Шелк стал, фактически, валютой, использовавшейся при расчетах с другими странами. Ару. — Выложив репортерам все, что хотел сказать, Китай с чувством исполненного долга наконец-то прервал свою речь. — Спасибо за столь познавательный рассказ. — Поблагодарил его Дэн и перешел к странно помалкивающему Экс-Пруссии, теребящему в руках записку Англии, что — «О войнах ни слова!» Да уж, задал Артур Гилберту задачку. О чем пруссу еще рассказывать, как не о войнах? Он ведь, как и его народ, с рождения воином был. Рыцарем! А тут… Ну и чем ему похвастать? Хорошо хоть что все-таки нашлось, что рассказать, а то этот парень с микрофоном уже рядом стоит и ждет. — Так охота узнать что-нибудь обо мне? — Слегка усмехнулся Гил, видя настойчивость парнишки. — Если можно, то да. — Ответил тот. — Ну, что ж. Расскажу немного. — Смилостивился Великий над Дэном, решив-таки поведать немного о себе. — Знайте, что я и мои люди не разменивались на дерево, глину или что-то ещё. Мои земли, и особенно самые крупные города, располагались у берегов Балтийского залива. Это помогло моим людям вплотную заняться торговлей. Мы снабжали другие страны древесиной, смолой, хмелем, салом, копченостями, янтарем и солью. Еще мы в большом количестве поставляли шкуры животных: оленя, косули, медведя, а еще товары русского производства. — — То есть вашим основным занятием была торговля? — Задал пруссу уточняющий вопрос Дэн. В ответ на это Англия, да и остальные как-то странно усмехнулись. Торговля… Наивный несведущий репортер. Знал бы он, да и остальные его коллеги тоже, что не торговля была основным занятием Пруссии, НЕ торговля. Война — вот было его основное занятие в те годы. Или, как точно подметил однажды один из граждан Бонфуа — Оноре Габриэль Рикетти, граф де Мирабо: — «Война — национальный промысел Пруссии!» Но говорить о войнах было нельзя, поэтому прусс ответил неопределённо: — В основном… Вроде, да. Хотя было ещё кое-что. Я уже сказал, что мои люди не особо разменивались на дерево, глину и им подобные материалы. Нет, мы обрабатывали и их, но настоящие шедевры мы творили из металла и драгоценных камней. И в частности — янтаря. — — Янтарь? — Переспросил парень, словно никогда не слышал о нем. Хотя так оно и было, о таких древностях уже давно все позабыли, все ведь ломанулись в космос за диковинками с других планет, а о своем родном забыли. — Да. Это древняя окаменевшая смола, но притом очень ценная. Сейчас покажу… — Экс-Пруссия пошарил в карманах, достал оттуда небольшой золотистый камешек с каким-то насекомым внутри и положил его на стол для всеобщего обозрения. — Вот это и есть самый настоящий янтарь. У берегов Балтийского моря были самые настоящие залежи этого добра. — — Как интересно! — Ден присмотрелся к сверкающему камешку, с трудом сдерживаясь, чтобы не взять его в руки и рассмотреть как следует. Того же мнения придерживались и другие его коллеги, ведь не каждый день увидишь реликвию из прошлого, тем более, что в их времени об янтаре все давно уже позабыли. Гилберт, видя их заинтересованность, чуть снисходительно хмыкнул. — Можете рассмотреть его поближе, если так интересно, а я пока расскажу о нем поподробнее. —  Получив разрешение, журналюги пустили камешек по рукам, а Гил, рассевшись на стуле с самым царственным видом, пустился в рассказ: — Мои люди сразу поняли ценность янтаря и стали добывать и обрабатывать его. До конца шестнадцатого века большая часть янтаря использовалась для изготовления чёток и различных сосудов. А основными центрами по обработке янтаря были города Брюгес — основанный в одна тысяча триста втором году, и Любек — основанный в тысяча триста шестидесятом году. Потом им стали украшать ручки столовых приборов и начали изготавливать и гораздо более сложные предметы — рельефы, фигурки и многое другое. Обработка янтаря стала разрастаться. Да, и чуть не забыл. Ещё и в Померании был цех по обработке, основанный в пятнадцатом веке, и в Данциге тоже был цех, основанный примерно в это же время. Помню, как в тысяча пятьсот тридцать третьем году один мой герцог и гроссмейстер Тевтонского ордена — Альберхт Гогенцоллерн, принявший лютеранство, передал право монопольно торговать балтийским янтарём Паулю Яски из Данцига, который начал развивать торговлю янтарём по всей Северной Европе, включая такие города, как Кёнигсберг, Аугсбург, Бреслау, Любек, Антверпен и прочие, за исключением своего родного города. Иногда Яски продавал янтарь в цеха города Данцига, но взаимоотношения с ними у него не были дружественными. В шестнадцатом веке были основаны и другие цеха — в Кослине и Кольберге в Померании и в Эльбинге, но на передний план выдвинулся город Кёнигсберг, имевший развитые ювелирные традиции и пользовавшийся покровительством двора. Из-за высокой конкуренции с этим городом в середине восьмидесятых годов шестнадцатого века был создан «Союз янтарных цехов», объединивший города Кольберг, Столп, Данциг и Эльбинг, с центром в Данциге. В Кёнигсберге впервые широко стали изготавливать предметы из янтаря нецерковного назначения, например, сосуды с крышками. Это были закрытые сосуды на тонких ножках с основанием из янтаря, украшенные круглыми янтарными «шишечками», подобные серебряным изделиям из Антверпена. Кстати, семья Яски имела крепкие деловые связи в Антверпене и сохраняла монополию торговли янтарём в районе Балтики с середины шестнадцатого века до середины семнадцатого века. А уж дальше обработка янтаря разрослась настолько, что всего и не расскажешь. Да и вам наврядли что-то дадут названия моих городов. — — Занимательная история. Благодарю вас, — Дэн вернул прошедший за время рассказа по рукам всех репортеров камушек хозяину. Гил тут же заныкал его обратно в карман. Вот так бывшие воплощения и ответили на первый вопрос репортера Дэна — хвалились и хвастались как могли, рассказывая о своих народах только лучшее. Но когда нужно было отвечать на второй вопрос, бывшие страны немного растерялись. Они хотели как минимум рассказать о своих столицах, но… Пока Китай трындел о талантах самого многочисленного народа, Артур тайком передал остальным записки в которых просил ни в коем случае не рассказывать о войнах и им подобных ужасах. А как извините рассказывать о городах, если их история почти насквозь пропитана войнами, стычками, заговорами властолюбцев и им подобными. Взять хотя бы Великий Новгород, не самый последний город для России. Как рассказать о нем, если он столько войн повидал? Вот Ване и пришлось изворачиваться и думать — что же в конце концов рассказать? Тем более, что и у Москвы история появления была не лучше. Но рассказать об истории этих городов очень хотелось, хоть что-то… Жаль, что Иван был слишком мал в то время, чтобы упомнить все. Точно в таких же раздумьях были и обе его сёстры. И чтобы поддержать их и помочь собраться с мыслями, Иван решил пересказать историю Новгорода со слов своей матери. — Для начала я хотел бы рассказать о городе — Великий Новгород. О том, как он появился. Только я не был свидетелем тех событий. Это было слишком давно, даже для меня. Эту историю мне мама рассказывала. — Ваня обвел взглядом любопытных журналистов и начал свой рассказ: — Очень давно жили два брата. Звали их — Словен и Рус. И решили они со своими приближенными найти новое отечество. Они пошли на север, и дошли до озера, которое назвали Мойско. Из озера вытекала река. Гадание предсказало им, что именно тут следует остановиться им на жительство. Вот так у истока реки они и поселились. Позже озеро было переименовано в честь дочери Словена в Ильмень, а реку по имени Словена назвали — Волхов. Именем меньшего сына Словена был назван Волховец. А основанному ими городу дали название Словенск. Затем один из братьев — Рус, поселился у соляного колодца и основал город по имени Русса. Одной из рек близ города он дал имя жены — Порусья, а другой реке имя сестры — Полисть. Много лет жили они, распространив свои владения до ледовитого океана. Затем Приильменский край постигла беда — моровая язва. Жители разбежались. Опустели и Словенск и Русса. Прошли годы. Много, много лет. Услышали славяне про землю предков своих, лежащую в запустении, и отправились туда. Снова заселили они берега Ильменя, поставили новый город, но не на прежнем месте, а на новом, выше старого, и назвали его Великий Новгород. Более тысячи лет тому назад на берегу Волхова среди дубовых рощ возник Великий Новгород — краса и слава русской вольницы. Его построили древние славяне, которые жили общинным строем, сообща обрабатывали землю, охотились, ловили рыбу, занимались промыслами и торговлей. Словене выбирали на вече своих старейшин, которые справедливо и мудро правили ими по законам вечевой республики. —  Завершив рассказ, Брагинский едва сдержался, чтобы не вздохнуть. Как же сильно ему пришлось сократить сей рассказ… ужас просто! И это было даже обидно. Приходилось умалчивать о своей же истории, как преступнику какому о его незаконных похождениях. Хотя с другой стороны не так уж и плохо, что жители этого времени не узнают обо всем ужасе тех диких времён. «Получилось! И сестренки успокоились. Видимо тоже решили рассказать все приблизительно…» — Иван покосился на сидящую рядом старшую сестру и ролушепотом спросил. — Оля, ты как? Сможешь рассказать о своём городе? — — Я пока ещё думаю… — Так же тихо шепнула братику сестренка. — Вот как? — Ваня гланул в сторону Натальи. Девушка сидела тихо, стараясь не показывать саоих эмоций и напряженно думала. Тогда русский принял решение. — Хорошо, я пока расскажу про Москву. Отвлеку их внимание. — — Спасибо Ваня… — — Прошу минутку внимания. — Раздался Ванин голос, прервав задержавшуюся тишину. — Если вы не против, то я расскажу историю возникновения еще одного из своих городов. Про Москву, город некогда бывший моей столицей. — Толпа репортеров одобрительно зашумела, и Ваня начал новый рассказ: — К сожалению я сам не был свидетелем его появления, но расскажу все, что смогу. Вернее все, что рассказали мне мои тогдашние люди. Согласно их приданию, в году тысяча сто пятьдесят восьмом, князь один — Юрий Долгорукий выехал из Киева во Владимир. По пути встретилось им болото и посреди него Юрий увидел «огромного чудного зверя». Было у зверя того три головы и шерсть пестрая многих цветов… Явившись людям, чудесный зверь затем растаял, исчез, словно туман утренний. И спросил Юрий мудреца одного о значении видения, и тот сказал, что в этих местах «встанет град превелик треуголен, и распространится вокруг него царство великое. А пестрота шкуры звериной значит, что сойдутся сюда люди всех племен и народов». Князь поехал дальше и увидел городок небольшой, бывший во владении боярина местного — Кучки. Юрий решил остановиться в этом городе, но Кучка не почтил великого князя подобающей честию. Сначала он отказался впустить Юрия с дружиной в город под предлогом нехватки места в хоромах, которые по словам боярина были недавно частично разобраны и теперь строились заново, а затем и вовсе отказался подчиняться князю, говоря, что все беглые из владимиро-суздальских вотчин сбегаются к нему, и он скоро станет вровень с Юрием. Тогда князь, заподозрил Кучку в сговоре с новгородцами, и… — Ваня не договорил, слишком уж мрачным было продолжение истории. «Повелел того боярина схватить и смерти предать». — Так рассказывалось в легенде. А ещё в ней было вероломное нападение на сына Юрия детьми боярина Кучки, его убийство и расплата убийц, казненных и спущенных в озеро в берестяных коробах. М-да, такое не особо расскажешь всему честному народу. Но нужно было как-то завершить историю. — В общем, боярин Кучка хотел быть как князь и мог в скорости пойти на него, чтобы свергнуть. А Юрий схватил изменника, а на месте того городка возвел огромный город, ставший впоследствии моей столицей. А насчет боярина того, Кучки… Жил бы он и жил, вроде ж никто его не трогает, не притеснял, почему б ему было не подружиться с Александром-новгородцем, князем земель славянских? Так нет, власти ему хотелось, вот и лишился всего. — Буквально на ходу придумал поучительный конец Россия, умолчав основную и самую мрачную часть истории. — А ты молодец, русский. Вон как ловко цензуришь кровавые истории, — чуть слышно шепнул Гил, дабы немного подколоть своё государство. Но сделал он это не от вредности, а от обиды, что похоже лишь он один не сможет рассказать о своей столице ничегошеньки, ведь его Кёнигсберг уже давно стал Калининградом, да и сам он после этого был не государством, а областью. И затем добавил уже громче, чтоб все слышали. — А расскажи еще о другой своей столице. И о чудачестве одного твоего правителя. Как он шел, шел и тут… БАЦ! Болото! Идеальное место для города! — — И ничуть это было не чудачество! — Возмутился Ваня на подколку друга. — Зато какой на месте болота возвели город — всем на заглядение! — И, увидев, с каким интересом на него уставились работники СМИ, пустился рассказывать: — Как сейчас помню… Шестнадцатого мая одна тысяча семьсот третьего года, мой правитель — Петр Первый, он же Петр Великий, осматривал… — Ваня вовремя осекся, чуть не сказав «отвоёванные у шведов в ходе Северной войны земли», а вслух сказал. — Мои новые северо-западные земли, на берегу морского залива. Прогуливаясь по острову Ени-саари, который потом переименовали в Заячий остров, Петр вдруг остановился, вырезал два дерна, положил их крестом и сказал: «Здесь быть городу»! Место, на котором он принял историческое решение, Петр приказал отметить каменной плитой с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703 года мая 16 основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем». В это время в небе появился орел и начал парить над царем. Он следовал за Петром повсюду, а затем исчез. После закладки города Петр Первый приказал установить деревянные ворота, которые должны были служить въездом в крепость. Когда ворота были возведены, орел появился вновь и опустился на перекладину ворот. А когда Петр в первый раз прошел под воротами, орел сел на его плечо, и с тех пор постоянно был рядом с императором. Кстати, насчет названия этого города, Многие наивно полагали, что город Санкт-Петербург был назван в честь своего великого основателя Петра первого, и считали это своеобразным бахвальством, однако это было не так. В основе этого обычного заблуждения, было простое незнание фактов и совпадение имен. Петр Алексеевич Романов родился двадцать девятого июня тысяча семьсот шестьдесят второго года в Петров день. Еще задолго до основания города Петр первый мечтал назвать крепость в честь своего небесного покровителя. Причем, крепость эта должна была стать ключевой, стоящей у морских ворот России, так как святому Петру по христианским преданиям отводилась роль привратника и ключаря небесного. Мечта Петра осуществилась, Санкт-Петербургская крепость выросла на невских берегах и дала имя городу. Правда, потом, в двадцатом веке Санкт-Петербург аж трижды менял имя. Сначала на Петербург, потом на Петроград, а потом и Ленинград. И крепость тоже имя сменила, ее начали называть Петропавловской. Вот такая история этого «города на болоте». — «Слава Богу, хоть про Питер не пришлось почти ничего умалчивать!» — Добавил Брагинский про себя и улыбнулся. — Ш-ш-ш, русский, чего лыбишься? — Вновь съязвил Гил. — Да так, вспомнил кое-что с зайцами связанное… — Шепнул в ответ Ваня и улыбнулся еще шире. — О нет. Только не снова та история про Арсения. Ты мне ею по ушам каждый раз ездил возле того памятника дурацкого. — Закатил красные глаза альбинос. — Снова, Гилушка. Снова. Тем более что сестренки все еще думают… — Ваня чуть поднял руку, обращаясь к ожидающему следующей истории Дэну. — Прошу прощения, можно мне еще пару минут внимания? — И после кивка репортера продолжил. — Просто вспомнилось мне кое-что про Петербург. Хотелось бы поведать вам об этом. Вспомнилось, как Петр Первый со мною вместе пришел смотреть, как скоро крепость строится, а мужики не особо усердствовали и сделали совсем немного. Ну он давай на них серчать и ругаться. А мне их жалко стало, я и сказать ничего не мог… вроде и правильно государь осерчал, но мужиков тоже жаль было, попало бы им… И тут, откуда ни возьмись, к нам выбежал заяц. Вначале его никто не заметил, но когда тот кинулся под ноги Петру, и ошалело кося глазами, пригнулся между этими странными «деревьями», Пётр замолчал. Я помнится, оторопел, мужики тоже… Ну, а через пару секунд государь начал смеяться. Потом нагнулся, ухватил убегающего паникёра за серую шкурку с белыми клоками шерсти и поднял над собой — «Заяц! Ты смотри-ка, ух шальной дурачина! Заступаться вздумал? Экий ты шутник длинноухий! Ладно, уговорил, прощаю своих работников!». Мужики тут же на землю брякнулись, забормотали: «Благослови тебя великий государь! Ввек не забудем твоей доброты! Сделаем в срок крепость, достроим! Обещаем! Бога за тебя молить будем!». А Петр всё ошалевшего зайца рассматривал — «И куда ж мне тебя взять? Сварить вроде как неудобно… Ванька! Держи! Присмотришь за благодетелем, морквой одарить не забудь!» и отдал мне дрожащего зайца в руки. Я ему ответил что-то, а сам зайчишку за пазуху спрятал, а то дрожал весь… Арсений, так я назвал зайца, быстро привык ко мне и потом ластился как кошка. А весной я его обратно отпустил, на волю. — «Все-таки рассказал…» — Гил едва сдержался, чтобы не сфейспалмить при всех, так его достала эта миленькая история. Каждый раз Ванька, приезжая с ним в Питер, тащил его к тому памятнику и рассказывал. Зато репортерам, и особенно Дэну рассказ очень понравился. Самое то для прессы в отличие от мрачных, и потому не прозвучавших историй возникновения двух других столиц России. Увидев, что их братику удалось-таки рассказать о своих столицах, сестры Ивана заметно приободрились и решили тоже поведать свои истории, разумеется, не полные. Первой слово взяла старшая сестра Брагинского — Ольга Черненко: — Раз уж мой братик рассказал про свои столицы, то и я про свою расскажу. Только я тоже смогу рассказать лишь со слов мамы. Извините. Так вот, очень давно, у народа одного — полян, «живущих особь и владеющих родами своими на своих местах», были три брата — Кий, Щек и Хорив, а сестра их звалась Лыбедь. Поначалу Кий воссел на житие на горе, где впоследствии возник Боричев взвоз, Щек на второй горе, которая получила название Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по его имени Хоривицей. Затем младшие братья возвели град во имя брата своего старейшего и нарекли имя ему Киев. Был вокруг города лес и бор велик, с охотничьими угодьями. Несведущие люди того времени говорили, что Кий был не княжеского рода, а был простым перевозчиком на Днепре. Но это не так: если бы Кий был перевозчиком, то не ходил бы с войском к Царьграду, а ведь он ратовал многие страны и с константинопольским царем подписал мирный договор и великую честь принимал от него и ото всех. Вот вроде бы и все. — Девушка чуть покраснела и виновато потупила взгляд. — Простите, что так мало и может быть сумбурно. Мала я была в то время и не помню ничего, кроме историй Мамы. А она рано ушла от нас… — Повисла неловкая пауза. Ни Оля не знала, что бы еще добавить, ни репортер Дэн не мог задать мучающих его вопросов, считая, что они могут прозвучать как упрек — «А когда вы росли, разве не интересно было, что произошло тогда? Разве вы у людей не спрашивали? Неужели вашим людям самим было не интересно?», и куча им подобных вопросов. Не стоит винить парнишку во внезапно проснувшемся любопытстве. Еще тогда, в саду центра временного размещения, во время общения со славянским семейством, он почувствовал во всех троих, и особенно в Иване Брагинском что-то родное, будто его жизнь была тесно связанна с ними. И когда славянское трио рассказывало о себе и своих городах, это чувство нахлынуло снова, и Дэну жутко захотелось узнать об этих странных людях как можно больше, словно они были его давно потерянными родственниками и вдруг, после долгой разлуки, нашлись. — Ну, я потом попросил одного летописца собрать данные. Нестором его звали. — Решил вставить словечко Россия, словно прочитав мысли репортера, ну и чтобы прервать тишину. — Он записал все, что смог разузнать и назвал свои труды «Повесть временных лет». Я эти записи сам не раз перечитывал и хранил, но там их так много, что рассказывать — времени не хватит. Я попробую написать их по памяти. — — Не стоит. Они уже у меня. — Чуть слышно хмыкнул Артур и передал под столом Ивану новую записку, в которой было сказано. — «Нашел я эти записи. Отдам позже. Все равно там слишком много войн, чтобы их обнародовать». Получив записку, Ваня пробежался по ней глазами и едва сдержался, чтобы не вскочить с места да не обнять на радостях английского благодетеля, нашедшего дорогие ему и его сестрам записи. А еще Брагинский подумал, что хорошо бы отблагодарить Артурчика попозже. А вот Наталья в свою очередь подумала, что достаточно молчания, надо и о себе немного рассказать. Пусть даже пару слов, а то еще чего доброго забудут про нее: — Хмм… Так и быть расскажу и я о своей столице — Минске. А история сего города проста. Ремесленники и торговцы стали собираться на ярмарку в удобном месте на реке Свислочь. Первоначально расчеты между ними не производились и деньгами там не пользовались, вместо них удобным способом торговли был обмен товарами, называемый — мена. Это слово и стало основой в происхождении названия поселения — Менска. Несколько позже тот торговый город стал называться Минском. Вот такая незатейливая и простая история основания моей столицы. — — Хе. А чего ты другую легенду не рассказала? — Поддел Наташу едкий прусс, все еще обижаясь, что ему не о чем-то и рассказывать. — Так захотелось. — Коротко ответила младшая сестра России, даже неудосужив альбиноса взглядом и вопросительно покосилась на братика, а то он чего-то от счастья прям весь светился и лыбился слишком уж довольно. — «Может дело в той записке? Интересно — что там было написано?» После славян очередь поведать о своих городах перешла к Вану Яо. — Я с превеликим удовольствием расскажу вам о паре своих городов, ару. Столиц у меня за мою долгую жизнь было много. И все они очень древние города. Ару.Но лично мне больше всего нравился Пекин. У него было и хорошее расположение и шикарная архитектура. А еще множество достопримечательностей. Ару. — И Китай пустился в долгий рассказ об одной из своих столиц, не забывая хотя бы вскользь упомянуть и остальные: — Люди начали заселять территорию Пекина очень давно, а само зарождение города произошло примерно в тысяча двадцать седьмом году до нашей новой эры, которую у вас стали звать «до космической». Ару. В этот период теми землями управляла династия Чжоу. Тогда появился небольшой город Цзи, ставший столицей государства Янь. Но однажды в ходе государственного переворота к власти пришла династия Цинь, в результате чего Янь перестало существовать. Ару. — Едва Яо упомянул о государственном перевороте, некоторые репортеры переглянулись и зашушукались, а Артур вновь помянул морскую нечисть… мысленно, разумеется. Китаец слишком уж буквально понял текст записки англичанина — «О войнах не говорить!», решив, что это касается только внешнеполитических стычек с другими государствами. А раз так, то почему он должен молчать о том, что происходило в нем любимом, ведь это было его личное дело, чем там сдуру маялись его дети. — Но выгодное территориальное расположение дало возможность городу занять важное политическое место при династии Цзи. Через город проходили главные торговые пути, через которые купцы везли товары в Монголию, Корею и Маньчжурию. Также здесь находилась крепость, защищающая внутренние районы государства от нападения врагов с севера. Ару. — Тут Артур тихонько застонал от бессилия остановить эмоционального Яо. Китайца, как говорится — понесло, и он продолжал вещать, как ни в чем не бывало. — От этого города люди того времени планировали расширять свои границы. Ару. В девятьсот седьмом году завершилось правление династии Тан, и к власти пришли деспотические завоеватели из Маньчжурии, правившие более трех столетий. За это время успело смениться две династии Ляо и Цзинь, а город оставался столицей провинции. В тысяча двести семьдесят первом году династию Цзинь сверг хан Хубилай, и после этого он перенес столицу в город Юань, переименовав ее в Даду. В тысяча триста шестьдесят седьмом году мои люди отобрали город Даду назад, и к власти пришла династия императоров Мин, которые переименовал Даду в Бейпин, что переводится как — «Спокойный север», и перенесли столицу в Нанкин. Ару. В качестве наместника города поставили сына императора, которого звали Янь. Вот только этот юноша устроил государственный переворот и стал моим правителем, после чего вернул Бэйпину столичный статус и переименовал его в Бэйцзин, что переводится, как — «Столица Севера». С тех пор Пекина не лишали его почётного звания, ару. Исключением был период с тысяча девятьсот двадцать восьмого по тысяча девятьсот сорок девятый годы. Тогда решением правительства Гоминьдана столицей сделали Нанкин, мотивируя, что приказ первого императора династии Мин нужно выполнять. Ару. В результате Бэйцзин на короткое время переименовали в Бэйпин. А еще Пекин был крупнейшим городом мира в периоды с тысяча четыреста двадцать пятого по тысяча шестьсот пятидесятый годы и с тысяча семьсот десятого по тысяча восемьсот двадцать пятый годы. Там были построены — запретный город, резиденция минских и цинских императоров, еще там был построен Храм Неба и другие значительные сооружения. Ару. Главный вход в Запретный город — Врата Небесного Спокойствия — «Ворота Тяньаньмэнь», вообще потом стали моим государственным символом. Много еще чего произошло с этим городом. Ару. К примеру, маньчжуры свергли империю Мин и основали империю Цин. Но как я уже сказал, Пекин оставался столицей на протяжении всего правления этой династии. Как и во времена предыдущей империи, город также называли Цинши, или по-маньчжурски — Гэмун Хэцэн. А в тысяча восемьсот шестидесятом году… — Едва Яо произнес эти слова, как Артуру стало дурно. И не ему одному. Несчастный Франциск почувствовал, как у него слабеют колени, и хочется брякнуться в обморок. Эти двое не зря запаниковали. Знали заразы, что натворили тогда. В том году английские и французские войска вторглись в Пекин и разграбили, а затем и сожгли императорский дворец Юаньминъюань. Как какие-то варвары, честное слово! И сейчас они оба до смерти перепугались, что Китай возьмет и отомстит им, прилюдно рассказав — что тогда произошло! — и их грехи станут известны всей галактике. Вот только Яо был не столь мстителен, как подумали двое бывших колонистов, да и говорить о войнах с другими государствами не желал, а потому упомянул насчет того года лишь то, что… — Тогда случилось несчастье — сгорел наикрасивейший императорский дворец «Юаньминъюань», ахен. Это была тяжкая потеря для меня, ведь он был поистине прекрасен! Ахен! — Яо скользнул по бледному Артуру обиженным взглядом, но тут же напустил на себя беззаботный вид. — Айя! Не буду больше вспоминать о плохом. Расскажу вам, пожалуй, теперь про Шанхай. Ару. Это тоже один из моих любимых городов. Перевести его название можно так — «Над морем». Нет, лучше так: «Поднявшийся из моря», что более поэтично и, в общем, соответствует действительности — город возник на «принесенной» рекой земле, ару. В устье реки Янцзы накопились осадочные породы и море потихоньку стало отступать от берега. Люди сразу потянулись к этому месту, и на берегу стали возникать рыбацкие деревушки. Причем происходить это начало задолго до моего появления. Ару. Да, еще в неолите, на территории Шанхая поселились люди, представляющие неолитические культуры Мацзябан, Сунцзэ, Лянчжу и Мацяо. При династии Чжоу там находилось царство У, позже завоёванное царством Юэ, которое, в свою очередь, было покорено царством Чу. В четвертом и пятом веках новой эры, династией Цзинь были учреждены уезды Сунцзян и Бинхай, и начали образовываться рыбацкие поселения. Затем, в семьсот пятьдесят первом году при династии Тан был основан город Сунцзян. А уже при династии — Южная Сун, в тысяча двести шестьдесят седьмом году, на западном берегу реки Хуанпу, при впадении в неё реки Сунцзян, был построен посёлок, названный Шанхаем. В следующем году Сунцзян из уезда стал округом, а в тысяча двести девяносто первом году уездом стал Шанхай. Ару. А потом в тысяча двести девяносто четвертом году там вообще начали строить храм Конфуция. А строительство храма, между прочим, означало, что у людей были большие планы на тогда еще мелкий уезд Шанхай. Ару. При династии Мин, в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году, для защиты от… — Яо осекся, чуть не сказав — «от ЯПОНСКИХ пиратов», а Япония в тот миг аж холодным потом покрылся (помнил, заразка такой, набеги на брата, помнил!), — …от пиратов была построена крепостная стена Шанхая высотой в десять метров и в пять километров в окружности. А в тысяча шестьсот втором году был построен храм городского божества, психологически подчёркивая растущую значимость города. Ару. Хотя даже после этого до девятнадцатого века Шанхай всё же не был в числе моих важнейших городов, и в отличие от других моих городов в нём мало исторических достопримечательностей, ару. А вот в девятнадцатом веке… — Яо нервно сглотнул, как и вновь напрягшийся Артур, а у Франциска вновь закружилась голова, — роль Шанхая коренным образом изменилась, поскольку стратегическое положение города в устье реки Янцзы делало его идеальным местом для торговли с Западом… Знаете, мои люди не особо любили иностранцев, и настороженно к ним относились. Ахен. Мы так долго балансировали на грани «порты для всех открыты, но лучше не сходите с кораблей, мы за вами следим во все глаза», потому как им тоже нужно было торговать… Ахен… — снова выразительный взгляд на Артура, — и это немного не понравилось людям с запада, ахен. И мы… — Франция все-таки не выдержал и брякнулся в обморок, а Англия покрылся испариной, — немного повздорили… поспорили. Ахен. Потом к нашему спору присоединились еще государства… Что-то мне тут душно… — Яо замолчал и вздохнул. Слишком больно было вспоминать события тех лет… А Япония уже не смотрел на экран, ему тоже стало плоховато. А еще стыдно. Его старший брат ведь сейчас о нем намекнул и о том, что он — Кику Хонда, вытворил во время Японско-Китайской войны… На родного брата попер! О каком уважении к старшим, коим он так кичился в своей культуре, тут вообще может идти речь? Китай будет прав, если сдаст его, рассказав о его грешках, ибо такое невозможно простить. Но Яо по-прежнему не собирался сдавать сородичей. Перетерпев нахлынувшую на него обиду, он подумывал, как бы загладить неосторожные слова насчет спора, а то репортеры пялятся во все глаза. Сказать, что это пошло лишь на пользу городу? А что, это идея: — Но в итоге все закончилось не так уж и плохо. Ару. Когда со спорами было покончено, иностранцы начали строить в Шанхае заводы, положив таким образом начало развитию шанхайской промышленности. Шанхай постепенно становился крупнейшим финансовым центром Дальнего Востока, ару. Он рос, развивался, открывались новые заводы и в итоге под конец «до-космической эры» он стал одним из экономических центров Восточной Азии и моим финансовым и торговым центром. Ару. Так что, как говорит мой друг Иван Брагинский, — Яо улыбнулся приятелю. — Нет худа без добра. Да? — — Агась! — Расплылся в счастливой улыбке Ванька. А перенервничавший Артур шумно выдохнул, достал свой платок, вытер взмокший лоб и обратился к остальным воплощениям: — Тут и правда, немного жарковато… Думаю, нам стоит немного отдохнуть. Прерваться на чашку чая… Что скажете? — — Чай — это хорошо… — Мечтательно протянул Ваня. — Мы с сестренками и Гилушкой будем чай с лимончиком и сахарком… — — А мне — зеленый чай, ахен. — Во взгляде Яо, направленном на англичанина, вновь промелькнула давняя обида. Такой ужас, как «Опиумная война», и последующие за нею унижения до сих пор отдавались в сердце Китая тупой ноющей болью. — Хорошо. — Кивнул Артур, чуть поежившись от взора обиженного китайца, и обратился к прессе. — Прошу немного внимания. Мои сородичи-воплощения выразили желание взять небольшой перерыв и немного отдохнуть. С вашего позволения, мы берем перерыв в пятнадцать минут. — Затем обратился к стоящим неподалеку рейнджерам, среди которых был Канада. — Вы можете сопроводить нас в комнату для отдыха? — — Разумеется, многоуважаемый Керкленд. — Чуть поклонившись, ответил Мэттью. Он вышел вперед, подождал, пока все встанут со своих мест, и вновь слегка поклонившись на французский манер, — будьте добры следовать за мной… — направился к выходу из зала. Все бывшие воплощения немедля последовали за ним. Им и впрямь нужно было немного отдохнуть. Хотя бы самую малость. Да и смочить пересохшее горло горячим чаем тоже было нужно. И к тому же, чай прекрасно успокаивает нервы, так что предложение Англии — попить чаю, оказалось весьма кстати. А то все эти воспоминания о войнах… Их бывшие воплощения хотели бы навеки вычеркнуть из памяти, только не так-то это просто. И кое-кто, пригорюнившийся после слов Яо о спорах за Шанхай, тоже желал если не очистить свою память, то хотя бы решиться на то, чтобы попросить прощения за былые грехи. «Надо будет принести ему свои извинения и подготовить примирительный дар! — Мысленно поклялся себе Кику в тот момент, когда его брат завершил свой рассказ. — Обязательно принесу извинения! Клянусь честью самурая!» А Франциск по прежнему ни на что не реагировал и ни о чем не думал — он все еще был в отключке. Благо его коллеги унесли его в зал отдыха для персонала кафетерия, решив, что переутомился их бедолага на работе… (конец первой части).