***
В том часовом поясе, где располагался центр временного размещения, было около пяти часов утра. Россия и остальные бывшие воплощения мирно спали, как вдруг… Раздался громкий звуковой сигнал с одного из телефонов. — Какого черта! — Выругался прусс, с неохотой поднимаясь с подушки. — У кого телефон орет?! — — Ка-а-а… — зевнул Ваня, принимая сидячее положение, — …а-ажется это мой. — — Так возьми трубку! — Экс-Пруссия сердито зыркнул на приятеля и спрятал голову под подушкой. — Хорошо. — Ваня взял телефон и, с неохотой покинув теплую постельку, быстренько ушел на кухню, дабы не мешать друзьям спать, попутно приняв вызов. Из трубки раздались плаксивые причитания Италии. — Ита, ты что плачешь? Что-то случилось? — Забеспокоился Россия, как вдруг причитания затихли, уступив место голосу Японии. — Россия-сан, это вы? — — Да, я. — — Хорошо… — Абонент на другом конце трубки вздохнул. — Простите, что мы потревожили вас в столь ранний час. Просто… — Голос затих. — Что? Не томи, говори. — — Просто… — Голос японца слегка дрогнул. — Людвиг-сан очень сильно захотел вас увидеть. Поэтому Феличиано и позвонил вам. — — Так мне приехать к вам? — — Если сможете… — Робко ответил Кику. — Я сожалею, что мы нарушили ваш покой, но Людвигу-сану очень плохо. Он как будто бредит и… зовет вас. — — Да? Хорошо, я приеду! — Иван направился в спальню за одеждой, но на выходе из кухни остановился и спросил. — Мне взять с собой Гила? — — Не стоит. Я вызову вам такси. Еще раз прошу прощения за беспокойство. — Кику отключился, а Иван вернулся в спальню и, по-быстрому одевшись, покинул комнату. Весь путь до дома Людвига, Иван не находил себе места от беспокойства: «Германия. Что с тобой такое, что Япония вдруг позвал меня на помощь, да еще и в пять часов утра?» По прибытии на место бывшее воплощение Российской Федерации встретили взволнованные Япония и Италия. Причем последний схватил за руку только-что вышедшего из такси Россию и потянул в сторону заднего двора, причитая на ходу сквозь слезы: — Ве! Россия! Германии пло-охо! Идем скорее! Идем! — — Ладно… — Иван опешил, но поспешил со всех ног за Феличиано. Обычно крошка итальянец всегда побаивался русского бугая, а тут сам просит о помощи и даже схватил его руку! А это значило, что Людвигу действительно очень плохо. Оказавшись у запасного входа, Брагинский увидел удручающее зрелище: бледный словно привидение Байльшмидт-младший сидел на последней ступеньке крылечка, обхватив голову обеими руками и весь дрожа, как от сильного озноба. И что самое странное — Людвиг шептал под нос что-то на родном языке, при этом повторяя имя России. — Ве! Спаси Германию! — Горестно воскликнул Италия. Ему было невмоготу видеть своего лучшего друга в таком состоянии, и он забежал в дом, обливаясь слезами. — Людвиг… Людвиг… — Окликнул немца Иван, но тот по-прежнему сидел, отрешенно глядя перед собой. Тогда Иван обратился к только что подошедшему Японии. — Кику, может, лучше скорую вызовете? — — Прошу прощения, но мы не можем. Он напился вечером, а ведь спиртное тут под запретом. Да и… — Япония задумался, припоминая. — Альфред-сан как-то сказал, что вы у нас знаток абстинентного синдрома. — — Что?! — Возмутился Иван от такого заявления. — Как он посмел?! — — П… простите… — Испугался Япония, поняв, что сболтнул лишнего. — Ладно. Не боись. Это же не ты сказал, а этот мелкий засранец. — Ваня махнул рукой и направился к Людвигу. — Так у него простой бодун. Сейчас исправим! — — Надеемся на вас… — Кику поклонился Ивану в знак благодарности и зашел в дом. А Иван, подойдя к Людвигу поближе, вновь окликнул его: — Людвиг. Германия… Алкоголик арийский. Ты хотел меня видеть? — — Иван… Как хорошо, что ты пришел… Мне нужно с тобой… поговорить… — Людвиг поднял голову и посмотрел на Ивана. Во взгляде немца было столько боли и отчаяния, что даже пережившему очень многое за свою долгую жизнь России резко стало не по себе. — Людвиг… Что с тобой? — Иван поежился. Он не знал, что же такое должно было произойти чтобы непробиваемый на чувства немец оказался в таком состоянии. Но нужно было что-то делать, а потому он сел рядом с немцем, стараясь говорить как можно более спокойным и ласковым голосом: — Хорошо. Давай поговорим. Я выслушаю все, что ты скажешь, только ты успокойся. Дыши ровно, а когда успокоишься, расскажешь мне все… — — Нет, хватит с меня ожидания! — Резко выпалил Людвиг, злясь на свою нерешительность. — Я и так слишком долго откладывал этот разговор из-за своего треклятого правительства! Сейчас меня никто не держит, никто не говорит что — «нельзя, потом, не стоит, не сейчас»… Сколько можно откладывать?! — Ответом ему было гробовое молчание русского. Ваня никак не мог понять что же такое нашло на Байльшмидта-младшего? И что же такое он хочет сказать ему? Брагинский уже хотел было произнести свой вопрос вслух, но Людвиг опередил его: — Иван, прости меня… — — За что? — — Одна тысяча четыреста восемнадцать дней! — С горечью в голосе произнес Германия, пряча лицо в ладонях. — Те проклятые четыре года! Прости меня… — — Вот ты о чем. — Россия вздохнул. Эти страшные дни. Проклятые дни. Те, что ему хотелось бы навсегда вырезать из своей памяти… Великая Отечественная война началась утром 22 июня 1941 года. Войсковые соединения германской армии атаковали пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря. Атаковали без предупреждения, нарушив все мирные договоренности. — Война! Мои люди! Мои дети! — Этот горестный вопль Брагинского, казалось, был слышен до края земли, когда он проснулся от сильной боли, словно его прижгли каленым железом. И что страшнее всего, страдал не он один. Его сестры, его ненаглядные кровиночки, они тоже мучились от боли и страха, когда чужаки вторглись к ним, выжигая деревни и города, и убивая всех и всякого, кто вставал у них на пути… — Прости… Прости меня… Прости… я давно… так давно хотел сказать это… Прости! — Вывел Ивана из страшных воспоминаний голос Людвига. Немец сидел рядом, все так же закрыв лицо руками и… плакал. Иван не мог поверить своим глазам. Германия, всегда старающийся скрывать от других свои эмоции за показной суровостью и строгостью… плакал?! — Людвиг, ты чего? Успокойся. Я давно простил тебя. — Иван спешно приобнял плачущего немца одной рукой. «Простил…» — Пронеслось в голове у Людвига… Казалось бы, вот он — желанный ответ! Но нет. Немец не мог принять его, ведь такое нельзя простить просто так. — Иван я не могу… Я ведь… Как позорный жалкий трус… Без предупреждения… Столько жертв… Столько боли… Это все моя вина… Зачистки… расстрелы… концлагеря… Мирные жители, даже не военные, а просто… и… дети… — прошептал Людвиг, содрогаясь от каждого своего слова. — Сколько же ты их потерял? Тех, кто даже толком не начал жить… По моей вине… — Германия обхватил голову руками и сдавленно застонал от нахлынувших на него страшных воспоминаний. Вот он со своими людьми едет в одном из танков, неподалёку от места, называемого местными — «Мамаев курган» и тут какой-то мелкий мальчишка, лет от силы тринадцати с окровавленной левой рукой начал бросать по ним гранаты. Его люди начали отстреливаться и ранили наглеца — мальчишка потерял кисть правой руки… Но это не остановило отважного мальчишку. Зажав гранату окровавленными обрубками рук, он бросился под танк, на ходу вырвав зубами чеку… Людвиг, бывший в том самом подорванном танке, еще долго вспоминал отвагу мальца, поражаясь его силе духа. «Ваня Герасимов… Мой тезка… Весь в меня! Жалко… Жалко мальчонку! И таких как он, но… павших не вернуть… А жизнь… она продолжается…» — Россия вздохнул, вслушиваясь в бормотание немца, вслух вспоминающего событие прошлого и покрепче приобнял его. Германия никак не отреагировал на это, а все продолжал бормотать под нос, вспоминая другие отрывки этой страшной войны, развязанной его безумным начальником… Однажды им сдали совсем юную девушку, которая оказалась партизанкой. Причем сдал ее свой, вот только в отличие от этой девочки он был жалкий ничтожный предатель, презренная шавка, решившая выслужиться перед полицаями. Девчушку пытали, зверски пытали, все надеясь получить от нее информацию про ее боевых товарищей. Но ответом врагу было ее молчание презрение и ненависть. Но больше всего Германии запомнилась ее решимость. Решимость бороться до конца! Во время одного из допросов та девушка схватила со стола пистолет и в упор выстрелила в гестаповца. Вбежавший на выстрел офицер был также убит наповал. Девушка попыталась бежать, но фашисты, в том числе и сам Германия, настигли ее. Отважная юная партизанка была зверски замучена, но до последней минуты оставалась стойкой, мужественной, несгибаемой… «Зиночка. Зина Портнова. Настоящая героиня…» — Россия вновь вздохнул. Ему было очень больно слушать о гибели своих детей, тем более тех, кто был предан ему — их отечеству — и отдал свою жизнь ради него. А Германия все продолжал бредить, вспоминая очередное событие прошлого: — А еще нам встретился совсем мелкий пацаненок. Мы заставили его показывать нам путь через лес… В итоге он привел нас к запорошенному снегом болоту. Почти все мои люди из того отряда потонули в болоте. Мы пристрелили мальчугана… Он даже не дрогнул, когда мои наставили на него оружие. Один из моих выживших там людей потом написал в дневнике: «Мы никогда не победим русских, потому что дети у них сражаются, как герои»… — «Тихон Максимович… Бойкий был пацаненок… Смелый… Ему еще бы жить да жить… Будь прокляты все, кто развязывают чертовы войны!» — По щеке России покатилась слеза. Вновь тяжко вздохнув, Иван смахнул слезу и покрепче прижал к себе бредящего немца. И тут на крыльцо вышел Япония. — Россия-сан, как Людвиг-сан? Ему легче? — Спросил он с тревогой поглядывая на сидящих на ступеньке парней. Россия лишь покачал головой. — А могу ли я хоть чем-то вам помочь? — Вновь спросил Кику. — Возможно… — Иван задумался, вспоминая, что можно сделать. Благо решение пришло ему на ум довольно быстро. — Кику, у тебя стопудово должны быть маринованные овощи, да? — — Да… Но к чему вы это? — Удивился японец. — Слей с них рассол в чашку и принеси сюда. Еще принеси воды и аптечку. — — Хорошо. Я принесу вам необходимое. — Японец вновь поклонился в знак благодарности за помощь другу и спешно скрылся в доме. А Россия вновь обратил все свое внимание на немца. — А ведь они сражались, как настоящие воины… — Продолжал бредить Людвиг. — Помню как один совсем юный. Он в одиночку отстреливался от моих людей, а когда кончились патроны… он взорвал их… и себя. — — Марат Казей. Четырнадцать лет ему было. Настоящий герой… — Пробормотал вслух Россия, но тут же пожалел о своих словах и вообще о том, что он рот открыл, ибо немец еще сильнее сжал голову руками и с болью простонал: — Снова дети! Я убивал детей! Какой я после этого солдат?.. Позорище! — — Людвиг… — Ваня не нашел иного решения, кроме как лишь покрепче обнять подавленного немца, утешая его. — Тише, тише. Все уже в прошлом. Здесь мы простые люди. Свободные люди! И тут больше никто и никогда не заставит тебя причинять боль другим. А даже если кто и посмеет опуститься до этого, я обещаю, что мы с Гилом тебя в обиду не дадим! — — Обещаешь?.. — Робко переспросил Людвиг. — Обещаю. — Ответил ему Ваня, подумав про себя: — «Гил был прав. У тебя очень чувствительная и ранимая душа. Бедняга. Как я тебя понимаю. Скрывать истинные чувства под маской — тяжкая ноша для души…» — Иван-сан, я принес то что вы просили. — Прервал размышления русского голос Кику. Он поставил поднос на крыльцо рядом с Иваном и сам опустился на колени: — Что делать дальше? — — Ну, ты можешь… — — Бяф! — Вдруг раздался звонкий лай. Это питомец Германии проскользнул в приоткрытую дверь и принялся вертеться у ног хозяина, виляя хвостом и скуля в попытке обратить на себя его внимание. И это сработало. Людвиг хлопнул себя по колену и щенок, положив лапы на то самое колено, посмотрел на хозяина, ожидая ласки. — Умница пёсик. Успокаивай хозяина, пока я подготовлю ему лекарство. — Оставив немца на попечение верного питомца, Иван занялся смешиванием ингредиентов и вскоре лекарство было готово. — Иван-сан, это что — лекарство?! — Шокированный Кику в ужасе уставился на чашку с ее «адским» содержимым. — Неужели Людвигу-сану придется это пить?.. — — Агась! — Довольный Ванька взял в руки глубокую пиалу с лекарством и подставил ее прямо под нос Людвигу. — А ну-ка Людочка, выпей лекарство дяди Вани. — Людвиг послушно начал пить, но, едва сделав первый глоток, скривился от отвращения и отпрянул от чаши. — Это еще что за выкрутасы? — Возмутился Ваня, вновь подставляя чашу под нос немцу. — Давай пей. Считай, что это твое наказание за те грехи. Выпьешь всю чашу до дна — считай искупил содеянное. — Едва услышав эти слова Германия выхватил чашу и с жадностью, залпом осушил ее, не взирая на противный вкус содержимого. — Вот так, умничка. — Ваня легонько похлопал по спине закашлявшегося с непривычки немца. Все-таки рассол, которым Россиюшка напоил больного, оказался крепковат. — Я… Прощен?.. — Прохрипел Людвиг с надеждой взирая на Ивана. — Прощен. Прощен. Католик ты мой, тевтоном взращённый. А теперь идем в дом, а то мне зябко. — Русский встал с места, одновременно помогая немцу подняться на ноги. — Давай Людвиг, тебе нужно баиньки. — Россия повел Германию в дом. Каждый шаг давался немцу с большим трудом, но Ваня упорно продолжал помогать ему дойти до спальни, осторожно, шаг за шагом… И все это время Япония и Италия молча шли рядом, не находя себе места от беспокойства, хотя лицо японца сохраняло невозмутимый вид, но полный тревоги взгляд выдавал его истинные эмоции. Но вот Иван привел уже почти заснувшего Людвига в его комнату и положил на кровать прямо в одежде, чтобы лишний раз не тревожить его. — Ве… Германия… как он? — Шепотом спросил Феличиано, не сводя взгляда со своего драгоценного друга. — Ему нужно чуток вздремнуть и он будет как новенький. — Иван накрыл Людвига пледом и повернулся к его друзьям. — Вы тоже идите отдыхать. А я еще побуду с ним, вдруг он проснется. — Спровадив остальных, Россия притаранил в комнату Германии офисное кресло, взятое из соседней комнаты, оказавшейся рабочим кабинетом немца, и уселся напротив кровати. Так он и сидел, поглядывая на спящего товарища, пока сам не начал клевать носом и не уснул. Проснувшись утром… утром ли?.. Людвиг почему-то не спешил вставать с кровати. Хотя это было странно, особенно для него самого, ведь обычно он даже в выходные вскакивал с кровати ни свет ни заря, даже без будильника, и разбудив остальных, тащил их на тренировку. Но сегодня немец почувствовал абсолютную апатию ко всему сущему и на это были сразу две причины. Первая: это странная ломота во всем теле, будто он накануне не в лаборатории работал, а таскал кирпичи. А вторая: это тот странный сон, в котором он кается перед Россией за свои злодеяния и в конце пьет из чаши искупления что-то похожее на само адское пламя. И странно, но горло и правда немного першило, как будто Людвиг действительно выпил что-то едкое и терпкое. Он лежал на спине, уставившись в потолок, но тут его охватило странное ощущение, что в комнате есть кто-то еще. Нехотя приподнявшись с кровати, Германия повернул голову и увидел того, кого меньше всего ожидал увидеть. Иван Брагинский, он же Россия, спал прямо возле его кровати, развалившись на его рабочем кресле. Людвиг тут же принял сидячее положение и, желая удостовериться, что перед ним не похмельный глюк, коснулся спящего русского. Удостоверившись, что перед ним действительно не глюк, а само бывшее воплощение Российской Федерации — во плоти, Германия легонько похлопал оного по плечу. Потревоженный Россия заерзал на месте и, широко зевнув, открыл глаза. — Люда, ты уже встал! — Увидев немца трезвым и вполне вменяемым Иван расплылся в широкой улыбке. — Я так рад, что ты в порядке! — — Да… А что ты тут делаешь? — — А ты ничего не помнишь? — Удивился Ваня. — Я помню только странный сон. В нем я говорил с тобой… — Тут немца прошиб холодный пот, ведь именно сейчас, заглянув в наивные аметистовые глаза России, он осознал, что это был не сон. — Это было наяву?.. — Россия лишь кивнул, а улыбка на его лице сменилась грустью… но лишь на миг. В следующий миг Брагинский снова улыбался. Еще не хватало, чтобы Германия запаниковал и та утренняя заварушка с его депрессией повторилась снова. Хотя нет, именно сейчас она бы не повторилась, ведь немец был абсолютно трезв, но рисковать Брагинский не хотел. — Вот как?.. — Шокированный Людвиг опустил голову, спрятав лицо в ладонях. — Людвиг, ты что? О, нет, только не снова! — Взволнованный Иван сел рядом с немцем и слегка приобнял его одной рукой, прямо как утром. Россия не знал, что в душе Германии бушевал целый ураган смешанных чувств. Стыд, горечь и сожаление о той самой большой ошибке в его жизни, переплетались со странным чувством легкости и радости, что он, так долго откладывавший этот миг по причине запрета от треклятого начальства и влияния своего собственного народа, наконец-то смог сказать заветные слова — «Прости меня!» И пусть он сказал их не совсем на трезвую голову, но ведь сказал! А это значило, что он сделал первый шаг. Он смог! А раз он сделал это в первый раз, то сможет и во второй, в этом Людвиг был уверен. Он снова сможет сказать — «Прости меня, Россия». Сказать не из-под палки, как тогда, после подписания капитуляции, лишь бы от него отвязались, а от всей души, за долгие годы осознав все то произошедшее и искренне сожалея о содеянном. Как же он долго этого ждал! — Людвиг, успокаивайся. Не смей снова впадать в депрессию, а то рассержусь. — Иван нахмурился, и вокруг него стала собираться темная аура. — Мне не страшно уже. — Ответил Людвиг. Темная аура России тут же исчезла, а сам он удивленно посмотрел на осмелевшего немца. — А я твоего брата позову, пусть он с тобой возится, — решил использовать главный козырь Россия. Знал же, хитрый жук, что Германия не захочет волновать старшего брата. — Я спокоен. — Тут же ответил Германия, и немного помедлив, словно собираясь с духом, обернулся к России и вновь произнес желанные слова: — Россия, прости меня за ту войну. — — Я же тебя уже простил. — — Нет. — Немец помотал головой. — Я просил прощения в пьяном виде, а это не считается. Поэтому я снова прошу — прости меня. — — Прощаю! — Иван сграбастал немца в охапку и прижал к себе, как родного брата. — Д… да… — Людвиг густо покраснел, шокированный таким открытым проявлением чувств. Так они и сидели, довольный Ванька, обнимающий красного от стыда Людвига, пока до первого не дошло, что с зажатыми немцами так не поступают. — Извини, что я тебя обнял без спросу. Просто мне показалось, что ты бы уже вырвался и ушел, если бы тебе это было неприятно. Или я не прав и ты из вежливости терпел? — Ваня выпустил Людвига и сел ровно, хитро косясь на товарища. — Нет, все в порядке, я просто не привык. — Людвиг уже хотел встать, но поймав на себе взгляд русского спросил. — Что-то не так? — — Везет Феличиано, он хоть и не твой младший братик, а ты хоть с ним и строг, но тоже по голове да погладишь… — Вдруг ни с того ни с чего сказал Иван, все так же подозрительно косясь на Людвига и слегка улыбаясь. — А у меня сестры… За каждой пригляди, с каждой поговори. Они хоть и самостоятельные уже, но… сестры. А так хочется, чтобы и мне самому кто-нибудь уделил внимание. Чтобы он мудрый совет мне мог дать или… Просто побыл бы рядом. Был бы у меня старший брат. Пусть даже названный. — — А Гилберт? Он же был частью тебя. Да и близки вы стали, словно братья. — — Нет. Он как старший брат не годится. Слишком легкомысленный. Вот как младший, он подходит, а я старшего хочу. — И Ваня прислонился к Людвигу, мол — «Давай, пойми, наконец, что я на тебя намекаю! Ну, стань моим побратимом, что тебе жалко, что ли?» — Ну, если тебе будет нужно, ты всегда можешь обратиться ко мне… Я давно уважаю тебя и был бы рад такому брату… — Людвиг не договорил. — Я согла-асен~! — Россия снова приобнял немца одной рукой и расплылся в довольной лыбе. А Германия… так и застыл с открытым ртом, пытаясь осмыслить только что произошедшее и то, на что он сейчас подписался! Причем подписался то случайно, пытаясь как можно вежливей отказать и остаться просто другом. Но, как говорится — «слово не воробей, вылетит — не поймаешь!», а потому Людвиг поправил растрепанные после сна волосы, как обычно зачесав их назад, и вздохнул. — Людвиг. Что вздыхаем? — Забеспокоился Ваня, но тут же снова улыбнулся и добавил: — Братишка? — И вновь Байльшмидт-младший покраснел словно томат. А Ванька принялся напевать слово «братишка», пробуя назвать так Людвига во всех возможных интерпретациях всех малых народов, когда-либо входивших в его — России — состав. Неизвестно сколько бы Россиюшка смущал бы ФРГ, но тут у него зазвонил телефон. Ванька тут же потянулся к карману, дабы принять вызов, а Людвиг, воспользовавшись этим, тихонько свалил от загребущих рук любителя обнимашек. — Иван Брагинский слу-ушает~! — Буквально пропел в трубку Ваня, все еще находясь на седьмом небе от счастья. — Russland! Ты офанарел?! Ты где запропастился?! Я уже все здание облазил и весь двор! — Раздался из трубки разъяренный голос Калининграда. — Я у Людвига был… — В глазах русского блеснула хитрая искорка, когда он добавил. — У братика. — — А, у моего брата, значит… — — На-ашего~! — Нараспев ответил Ваня, жалея, что не увидит физиономии Гила, когда до того дойдет, что он имеет в виду. — То есть?.. — Собеседник замолчал, но буквально через несколько секунд его голос раздался вновь, и судя по всему собеседник был очень зол. — Ванька! Ты опять хряпнул с утра?! Только не говори, что ты выдул пиво Людвига! — — Не-а. Нетушки. Я бы не стал обижать бра-атика~! — — Какого, нафиг братика?! — Раздался голос из трубки, буквально оглушая Брагинского. — На-ашего~! — Вновь пропел Ваня. — Мы с ним побратались. Прямо как я с тобой в девяностых. Помнишь, когда мы напились в день дефолта? Так здорово! Теперь вы оба мои — названные братья! — На другом конце раздался хлопок и связь прервалась… «Наверное, Гил остолбенел от счастья!» — рассудил про себя Ваня, и направился на поиски своего новоиспеченного братика.***
Россия был не далек от истины. Его Калининград, он же Экс-Пруссия стоял посреди комнаты, пытаясь переварить слова Ивана насчет его младшего брата, а телефон валялся рядом на полу. — Гилберт, что случилось, ару? Где Иван? Ару? — Выпытывал у прусса местоположение своего друга Китай. — Он у Германии. И мне надо туда… — Тут раздался стук в дверь и уже ставший привычным голос рейнджера Ра-Мона: — Ребята, я прибыл. Открывайте. — — И я знаю, кто меня туда доставит! — Гил поднял с пола телефон и направился к двери. — «Ой, что будет… Ару… — Подумал Яо, глядя вслед сердитому пруссу, и тут же кинулся следом: — Постой, Гилберт! Мы с сестрами Ивана тоже поедем! —***
Голодные как волки Германия и Россия сидели на крылечке у заднего входа, с нетерпением ожидая обеда, что готовили для них Италия и Япония. Сначала Людвиг хотел помочь им, но был выдворен из кухни по причине недавней болезни, а Иван просто увязался за своим новым «братишкой». Желая скоротать время и просто пообщаться, эти двое болтали о днях минувших, совсем не догадываясь о приближающемся «тайфуне» под именем — злой Гилберт. — А я ведь почти сразу понял, что зря… Зря я тогда сунулся к тебе и твоим сестрам. Одни только ваши партизаны чего стоили… — Продолжал ворошить прошлое Людвиг, вспоминая события той войны. Хорошо хоть теперь он не винил себя, а просто начистоту выкладывал русскому — почему он его уважает. Но Ване от этого было не легче. Он даже начал жалеть, что увязался за Людвигом на задний двор, ведь немца явно понесло «не в ту степь». — Это да. Это мы умеем. Особенно Наташа. — — И ведь женщины и дети сражались не хуже мужчин. Настоящие воины. Пруссия сразу же сказал мне, что мне и моему начальству даже смотреть нельзя было в твою сторону. А уж он то знал, что говорил. Взять, к примеру — Брестскую крепость. Я думал — день и крепость будет у нас в руках. А твои целый месяц держались. А когда сил не осталось и мои ворвались в крепость, последний её защитник написал штыком на стене: «Я умираю, но не сдаюсь». Я никогда до этого не видел такой стойкости. — — Люда, ты меня перехвалишь! — Вдруг ни с того ни с сего засмущался Ваня. Хотя на самом деле он просто не хотел показывать Людвигу грусти по утерянным в той крепости жизням его граждан, и у него это получилось. Людвиг не заметил странной перемены в поведении русского, продолжая вспоминать: — А Александр Покрышкин. Даже я боялся столкнуться с ним в воздушном бою. Сколько он моих самолетов сшиб… Вроде пятьдесят девять. — — Угу. Пятьдесят девять… — Иван едва сдержался, чтобы не вздохнуть. Нет, ему было приятно, что его хвалят, но… эти воспоминания были слишком тяжелы для него. — Но вот кто реально меня удивил, так это — Алексей Маресьев. Остался без обеих ног и все равно вернулся в небо! И сразу после этого три моих самолета сшиб. А еще… — — Ну, все, Russland! Хана тебе! — Вдруг раздался на весь задний двор гневный крик только что прибывшего пруссака. — Калининградушка! — Россия сорвался с места и ломанулся к своей области, радуясь избавлению от экскурса в прошлое. — Как я рад тебя видеть. Дай обниму! — — Я те щас такое «обниму» покажу! И кирка твоя, и палочка волшебная, у моего брата из сада скоммунизженная, не помогут! — Набросился на Ивана Гил. — Сначала в наглую сваливаешь куда-то! А потом еще и заявляешь, что заставил Людвига под твою дудку плясать! Что ты с ним сделал?! — Тут прусс заметил брата и сразу направился к нему. — Людвиг. Ты в порядке? — — Да. Брат в чем дело? — — Это ты скажи мне — в чем дело?! А ну колись Великому — как этот! Да этот… — Прусс осекся в попытке придумать Ивану более подходящее определение. — Этот дите-переросток! Как он тебя на такое подбил?! — И, не дожидаясь ответа, Гил выложил свою версию произошедшего. — Хотя, ты же замкнутый арийский качок, который во время нормального общения двух слов связать не может. Значит, он тебя вынудил… Как именно?! — — Никто меня не вынуждал. Я сам предложил… — Как можно более спокойно ответил Людвиг, стараясь не раззадорить брата еще больше. — Че?.. — Гил недоверчиво посмотрел на младшего брата и вновь обернулся к Ивану. — Слушай сюда, русский. Я не знаю, как ты подбил Людвига на это. Сам бы он никогда бы не решился на такое. Колись давай! — — Он сам, предложил. Пра-авда! — Обиженно протянул Ваня. — Попросил у меня прощения за Великую Отечественную и предложил. — — Прощения? — От последних слов Ивана у Гила сразу весь пыл пропал. Еще бы, ему ли не помнить, что случилось тогда, и кто был главным помощником Германии в его попытке сокрушить Россию. — Да-а… А ты еще накричал на меня не за что. А я ведь и обидеться могу. — Вокруг Ивана стала собираться темная аура. — Ладно! Фиг с вами! Братайтесь, сколько влезет, а я умываю руки… — Махнул рукой прусс, пытаясь замять ссору. Ему совсем не улыбалось, чтобы маленькое облачко темной ауры Ивана переросло в грозовое облако. Да и это странное чувство, что появилось внутри после слов Ивана. Сожаление и вина за все содеянное тогда… — Аха! Спасибо! — Темная аура над головой России тут же исчезла, а сам он широко расставил руки для обнимашек. — Калининградушка, иди ко мне, я тебя обниму! — — Нет уж, обойдусь. — Буркнул Гил и отвернулся, дабы русский не заметил что его — Великого и несравненного — и вдруг гложет совесть. Он ведь так и не извинился за ту войну. Да что там, он даже толком не поблагодарил Ивана за спасение своей жизни, ведь ему было не до этого. Он же так долго талдычил всему миру, что ненавидит Россию, что даже после возрождения в качестве его области все психовал и винил теперь уже свое государство во всех своих бедах. А потом, когда его ненависть, взращенная в нем его же народом и начальством, поутихла… все как-то уже само забылось. Но как оказалось, те сожаления и вина так никуда не делись, а лишь дремали… до этого момента. — А я настаиваю~! — Тут русский хитро прищурился и направился к младшему брату своей непутевой области. — Ну, раз ты не хочешь, то я Людвига обниму! — — Не трожь моего брата! — Гил молнией метнулся к опешившему Людвигу и закрыл его собой. — На-ашего~! — Пропел Ваня и остановился примерно в шаге от братьев немцев. — А, черт с тобой. Нашего. Доволен?! — Гил с вызовом посмотрел в глаза Ивану и тут же отвел взгляд. Ну не мог он сейчас смотреть в глаза русскому, слишком много он ему гадостей натворил и… слишком долго откладывал этот момент. Но нужно было что-то делать, иначе как бы это выглядело? Младший брат нашел в себе силы попросить прощения у России, причем не как государство у государства, лишь бы начальнички отвязались, а как обычный свободный человек у такого же человека, а он — Великий! — и вдруг не смог? Тяжко вздохнув, Байльшмидт старший посмотрел на Брагинского, затем на младшего брата и… решился! — Запомни этот миг, брат! Сейчас Великий совершит немыслимое! — С театральным пафосом произнес Гилберт, обращаясь к недоумевающему Людвигу, а затем вновь обернулся к Ивану и заговорил уже не так уверенно, с непривычки подбирая слова с большим трудом. — Иван. Я это… прости и меня тоже за ту войну… И вообще за все, что я причинил тебе. И спасибо, что спас мне жизнь… дважды… — — Не-а! — Ваня помотал головой. — Чт… Что еще за не-а?.. — Гил аж поперхнулся от возмущения. — Великий попросил прощения, а ты ответил — Не-а?! — — Не-а, в смысле — не два, а три раза я тебя спасал. Водолазик мой подледный~! — На радостях Россия сграбастал в охапку сразу обоих немцев. — И я давно тебя простил. Еще когда возвращал тебя в наш мир. — Тут Россия чуть ослабил объятья. — Немчики мои… родненькие, что вы как неживые? Обмякли и не движетесь. Лучше бы обняли меня в ответ. — — Ну что, брат, обнимем Россиюшку? — Гил как-то странно ухмыльнулся. — Я не против. — Так же странно ухмыльнулся его младший брат, и… Иван оказался зажат в крепких тисках обоих братьев немцев. — Вот это по-нашему! По-братски! — Прохрипел Ваня, в свою очередь сильнее сдавливая «братишек», как вдруг… — Людвиг-сан… — Отвлек их удивленный голос Японии. Все трое обернулись и увидели ошарашенного японца, который к тому же густо покраснел от двусмысленности того зрелища, коему он стал свидетелем. Ну, не принято в Японии мужикам вот так обжиматься, даже родне, если только они не… — Что такое, Кику? — Спокойно спросил Людвиг. — Я лишь хотел позвать вас за стол. Обед готов… — Кику поспешил скрыться в доме, зажимая нос рукой, чтобы не запачкать пол. Все-таки тонны манги и аниме с подобными сюжетами, что он представил себе при виде обнимающейся троицы, не прошли для его психики даром. — Ладно. Пойдем, поедим. Только у нас, наверное, еды маловато. Мы ведь не ожидали, что ты придешь. — Сказал Людвиг брату, высвобождаясь из их с Иваном объятий. — А я думаю, что еды будет предостаточно. — Гил подмигнул Ивану и тот, все поняв, довольно ухмыльнулся. Раз уж тут его сестры, то еды будет навалом! Так оно и было. Стол буквально ломился от кучи нарезанных наспех салатиков и бутербродов, а в духовке к тому же что-то запекалось. — Когда они успели?.. — Людвиг обвел изумленным взглядом ту кучу яств, что приготовили им сестры Ивана с китайцем в придачу. — Это ты еще не видел, как они нас с Ванькой встречали, когда мы приходили без приглашения. — Вспомнилось Гилу гостеприимство славянских сестричек, когда они в кратчайшие сроки накрывали богатый стол, да и еще бутылочку «беленькой» ставили. Гил подождал, пока Людвиг занял место за столом и, наклонившись, прошептал: — Хотя узнаешь еще, у тебя же все это еще впереди. Добро пожаловать в славянскую семью, брат. — Кто-то однажды сказал, что — время лечит. Это не совсем так. Время не лечит полностью, оно лишь притупляет боль. И уж тем более оно не может излечить душевные раны, если их причина не искоренена, а продолжает спать внутри тебя. Дремать, словно почти погасший вулкан, готовый проснуться от одного толчка. Можно сколько угодно надеяться, что время излечит, но все это будет тщетно. Лучший способ победить бередящее душу прошлое — это не бояться встретиться с ним лицом к лицу. Бывшее воплощение ФРГ — Людвиг Байльшмидт — смог это сделать и теперь, окончательно примирившись с Россией, он вздохнул свободно, ведь ничто не может сравниться с той внутренней свободой, которую дает человеку чистая совесть.