or
Singularity?
Порой бывают такие сны, после которых не хочется просыпаться. И, едва ощущая приближение нового дня, ты упорно цепляешься за последние уносящиеся с первыми лучами солнца ниточки эфемерного мира, крепко-крепко зажмурив глаза, в надежде удержать растворяющиеся в предрассветной мгле такие родные сердцу образы, которые, быть может, ты больше не увидишь никогда. Так же было и с поцелуем Чимина. Мне казалось, что стоит мне раскрыть глаза, как все вокруг меня обрушится, порастет коростой, почернеет от копоти и заалеет от осыпающейся трухой ржавчины. Вновь вернутся сомнения, ложь и обман. А с ними и боль — такая привычная, неудержимая, что, кажется, будто она была со мной всегда. С первых дней моего рождения, просочившись сквозь лёгкие с первым неуверенным вдохом… Однако, все это не может продолжаться вечно. Каким бы чудным и прекрасным ни был сон, он так или иначе закончится, стираясь из памяти с первыми лучами рассвета. Однажды, так или иначе, мне все же придётся открыть свои глаза. Нехотя отстранившись от Чимина, я смущённо потупила взор, не зная что сказать. Впервые за все это время Пак Чимин признался мне в искренности своих чувств. Открыл сердце, подобно старому антикварному замку с давно утраченным ключом. И все же, этот ничем не примечательный ключик давно покоился в моих карманах, неустанно притворяясь обветшалым хламом. Тяжело кашлянув, Чимин устало повалился обратно на койку, безмолвно взирая в мою сторону. Было невозможно понять о чем он думал в этот момент. Его взгляд всегда оставался для меня загадкой. Поистине бескрайний чёрный омут. — Тебе что-нибудь принести? — немного приободрившись, с улыбкой произнесла я. — Хочешь, я раздобуду тебе кофе или шоколадку? — Я с удовольствием сейчас глотнул бы двойного виски со льдом, — вымученно хмыкнул тот, прикрывая глаза. — Однако, боюсь, доктор Кан не оценит моего душевного порыва. — Я слышала, что если пациент начинает шутить, то дела его идут в гору, — попыталась приободрить я Пака. — Чушь, — он тут же отмахнулся от моей мысли, как от назойливой мухи. — Мне бы сейчас действительно не помешал бы хороший виски. Пропустив его тираду мимо ушей, я вновь осмотрелась вокруг. — Ребята уже навещали тебя? — Они не придут, — резче, чем следовало, ответил Чимин. — Я не хочу об этом говорить. — Но как же стаканчик с кофе и мятный леденец? — продолжала выпытывать я, натыкаясь на ледяное безразличие. — Это не твоё дело, — холодно бросил Пак, вперив в меня усталый колючий взгляд. — Тебе сказали всего одну глупую фразу, и ты уже собачкой запрыгала вокруг меня, изо всех сил изображая любезность. Тебе самой не противно от этого? Его слова болезненными шипами въелись в самое сердце. Неужели чудесный сон внезапно обернулся ночным кошмаром? — Что ты имеешь в виду? — как можно небрежнее обронила я, прикидываясь настоящей дурочкой. Впрочем, я и была дурочкой. Влюблённой, наивной дурочкой. — Я. Тебя. Люблю, — по словам произнёс Пак, с ненавистным шипением присуждая каждому слову ледяное презрение. — Ты ведь это хотела услышать? — Ты лжёшь. Я отчаянно цеплялась за остатки надежды, стараясь не верить в услышанное. Я не хотела это понимать. Не хотела осознавать всю горечь и иронию происходящего. Я вновь попалась на его уловки, безжалостно позволяя втаптывать себя в грязь. — Что бы подумал о тебе Тэхен, наблюдай он за тем, как ты позволяешь мне тебя целовать? — ухмыльнулся Чимин. Он всегда бил по самому больному, не щадя никого, получая невообразимое удовольствие от собственной актёрской игры и чужих страданий. — Он не такой как ты. Он все поймёт. — Неужели? — хмыкнул Пак. — Какой добряк. Прямо филантроп чувств и всепрощающая мать Тереза. Тебе самой-то не надоело лгать Тэхену? — Это уже не твоё дело! — в сердцах бросила я, до боли сжимая кулаки. — Вот как? — изогнул поцарапанную бровь больной. — А ещё пару минут назад было очень даже моё. Признайся, ты не можешь забыть меня и отчаянно ищешь повода быть со мной. Готова стонать под упругим телом Кима, воображая на его месте меня… — Это неправда! — …Раздвигать ноги и прогибаться, как последняя шлюшка, в надежде получить наслаждение, рисуя образы другого… — Замолчи! — И что бы ты ни делала, куда бы ни смотрела — всюду ты видишь лишь мое лицо, слышишь лишь мой голос, любишь лишь меня одного… — Заткнись! Заткнись! Заткнись! — Что тут происходит? Голос доктора заставил мой помутнившийся разум мигом отрезветь. И я постепенно, будто в замедленной съёмке, начала осознавать происходящее. Я нахожусь в палате тяжело больного пациента, позволяя себе не только повышать на него голос, но и проявлять явные признаки агрессии, позабыв про этичность, не говоря уже о правилах нормы поведения в больнице. Со стороны это, должно быть, выглядело ужасно. Но что было ужаснее, так это Пак Чимин, находящийся в данный момент без сознания. — Доктор Кан, — виновато опустив голову, пролепетала я. — Я… — Это вам, девушка, больница, а не публичный дом! — строго произнёс доктор, изучая показатели жизни на мониторе. — Если вам так приспичило покричать, то делайте это в любом другом месте, но только не в стенах больницы. Пациентам нужен покой, а не драматический кружок с вашим участием. — Простите меня, доктор. Это больше не повторится, — с видом побитой собаки молвила я. — Уж будьте так любезны, — чопорно ответил врач, взглядом указывая мне на выход. Без лишних слов я покинула палату, не забывая отвесить доктору низкий поклон. Уже спешным шагом передвигаясь по коридору, я лихорадочно перебирала в голове все моменты происходящего. Что из произошедшего было реальным — поцелуй и признание Чимина или же его издевательства и презрительная ухмылка? А может быть, все разом? Сомнениям подвергалась и моя расшатавшаяся за все это время психика — жуткая авария, бессонная ночь и встреча, которой хотелось избежать и в то же время ни за что не пропустить. А что если все произошедшее в палате — всего лишь галлюцинации, и Пак Чимин так и не проснулся, находясь в коме? Что если он больше никогда не проснется? Содрогнувшись от одной лишь мысли, я дрожащей от усталости и напряжения рукой достала из кармана телефон. Десятки пропущенных звонков от Тэхена и столько же СМС с одним и тем же текстом: «Перезвони мне. Я волнуюсь». Прекратив мучить Тэ ожиданием, я набрала его номер, спустя несколько коротких гудков слыша его встревоженный хриплый голос. Похоже, он не спал всю ночь, не находя себе места. Быть может, пил, сохраняя остатки здравого смысла. Без лишних прикрас я пересказала Тэхену происходящее прошлой ночи. Он слушал внимательно, старался не перебивать и наверняка кусал нижнюю губу, мысленно отправляя меня и мою жаждущую приключений задницу на воображаемый эшафот. Однако, в конце рассказа, все же согласился с моим выбором. На моем месте он поступил бы так же. Но, узнай он в машине Чимина, стал ли бы он на самом деле ему помогать? Заметно успокоившись, он велел мне оставаться на месте и никуда не уходить, пообещав в скором времени забрать меня из злополучной больницы. Повесив трубку, я устало опустилась в одно из кресел больничного фойе. Думать о чём-либо совершенно не хотелось. В голове будто поселился абсолютный вакуум, мигом превратив меня в безвольную куклу. Казалось, потяни меня за ниточку — и моя рука тут же описала бы дугу. Прямо как у марионетки, которую ловко использует за-ради потехи умелый кукловод. Пожалуй, был у меня на примете один такой… — Не ожидал тебя здесь увидеть, — чей-то до боли знакомый, с волнительной хрипотцой голос окликнул меня, выводя из состояния эмоциональной комы. Подняв голову, я тут же уткнулась взглядом в пронзительный взор карих, по-лисьи прищуренных глаз. Не веря своим глазам, я улыбнулась, подтверждая свою догадку. Он все же навещал Чимина, оставив на его столе чашку кофе и мятный, излюбленного вкуса Мин Юнги леденец. Без лишних слов, в своей особой манере, Юнги придвинул ближайшее кресло поближе ко мне и, усевшись в нем поудобнее, коротко хмыкнул, явно намереваясь что-нибудь сказать. Его рука была по-прежнему перебинтована. Местами на гипсе можно было различить пожелания скорейшего выздоровления и автографы ребят из местной школы. Однако, Юнги этот гипс был ненавистен большего всего на свете. И хоть по его лицу нельзя было сказать наверняка, уж я-то знала что на самом деле таится в душе у Мина. Баскетбол был его самой желанной, самой яркой мечтой. Быть только в лучших командах, выступать лишь в высшей лиге. Быть чемпионом несмотря ни на что. И все же, в данный момент мы понимали друг друга лучше, чем кто-либо другой. Пак Чимин стал нашим камнем преткновения, равно забирая то, что мы так отчаянно любили, по-прежнему оставаясь тем, кому мы не в силах отплатить той же самой монетой. Каждого из нас связывали особые узы с ним, и от них некуда было деться. Все равно, что бежать от себя — рано или поздно ты поймешь, что это бесполезно. Мы оба понимали это, в глубине души осознавая всю абсурдность ситуации. Осознавали и продолжали игнорировать. — Как твоя рука? — первой нарушила затянувшуюся тишину я. — Уже лучше, — хмыкнул Мин, шевеля пальцами. — Доктор сказал, что кости срастаются как надо, но в большой спорт мне пока ещё рано. — Мне очень жаль, — потупив взор, молвила я. — Ты не виновата в этом, — качнул головой Юнги, грустно улыбаясь. — Хотя, в кое-чём все же есть и твоя вина. Я поняла что он имел в виду. Но в очередной раз притворилась дурочкой, пытаясь тут же перевести тему. Однако, Юнги был далеко не робкого десятка. — Это ведь ты спасла Чимина прошлой ночью? — Его вопрос звучал скорее утвердительно, автоматически становясь риторическим. — Ты рисковала ради него жизнью, отчаянно сражаясь с бушующим пламенем, в последние секунды покидая взрывающийся роскошный автомобиль. — Не было такого, — укоризненно покачав головой, с улыбкой произнесла я. — Так говорят, — уклончиво ответил Юнги, — в лучших традициях высокобюджетных дорам. Я бы даже поверил во взрывающийся вертолет на фоне пожара. С тобой вечно случаются какие-то истории. — Да уж, — вздохнула я, вспоминая слова матери. «Непутёвая» было скорее клеймом, нежели собственным оправданием. — И все же, несмотря на это, я восторгаюсь твоей смелостью, — внезапно подытожил Юнги. — Ты поступила правильно. Будь на твоем месте, я поступил бы иначе. — Мы ведь оба знаем, что это не так, — укоризненно покачав головой, с улыбкой произнесла я. — Возможно, — не стал отрицать тот. — И тем не менее, что ты теперь намереваешься делать? Вопрос был простым, и все же ответом на него было непростое решение. Здравый разум твердил мне бежать от Пака со всех ног, пользуясь его беспомощностью. Сердце же неустанно твердило одно: он нуждается в моей помощи и заботе. Каким бы ужасным человеком он ни был, добро внутри него однажды всё же должно победить зло. Лишь я одна смогу ему в этом помочь. — Глупая, — будто прочитав мои мысли, молвил Юнги. — Инстинкт самосохранения тебе явно отшибло вместе с мозгами ещё очень давно. Примерно с того самого дня, когда ты повстречала прекраснейшего и неповторимого Пак Чимина. — Я не могу его бросить, — качала головой из стороны в сторону я, оправдываясь больше перед собой, нежели перед Юнги. — Я нужна ему. — Я однажды уже подал тебе руку помощи, и ты прекрасно знаешь что из этого вышло, — с укором произнес Мин, слегка пошевелив искалеченной рукой. — Больше я не намерен тебе помогать. И вмешиваться между тобой и Чимином тоже не буду. Но неужели ты и вправду не видишь того что происходит? Он никогда не любил тебя и никогда не полюбит. Он играет на твоих чувствах, заставляя поверить в любовь, которой никогда не существовало. Неужели в тебе не осталось ни капли гордости? А как же Тэхен? Как долго ты будешь водить его за нос? — Я… я не знаю… — обреченно вздохнула я, роняя предательски катящиеся по щекам слезы. — Я правда не знаю, Юнги. Я очень хочу его забыть. Но не могу. Не могу отпустить. И от осознания этого становится лишь больнее. Я не могу его бросить. Не могу позволить страдать, как я. — Глупая, — вновь повторился Юнги, даже не скрывая печали в собственном голосе. Неспешно встав с кресла, он сочувствствующе положил мне руку на плечо, отчего стало совсем грустно и невыносимо больно. Постояв так немного, он молча ушёл, не сказав ни слова — то ли потому что знал, что его слова, пускай и напутствующие, уже ничем мне не помогут, то ли не знал что еще можно сказать, кроме банального слова «прощай». Уйти по-английски было его лучшим верным решением. Оставив позади все то, что он давно намеревался сказать, Юнги скрылся в переплетении больничных коридоров, подобно замковому призраку. Здесь, наряду с больными, он не казался таким уж бледным, быстро принимаемым за своего пожилыми дамами в очереди. Мудрый не по годам, он скрывался за тонкой, слабой оболочкой, нещадно прокуривая собственные лёгкие, с хриплым смехом вещая о своей будущей несокрушимой карьере баскетболиста с привкусом ментоловой мечтательности на тонких устах. Он сделал свой выбор и ни о чем не жалел. Пора было и мне сделать свой.