Времена года

Цветов дыханье, шелест трав, Полна природа грёз. Спит пастушок, за день устав, И тявкает чуть слышно пёс. Пастушеской волынки звук Разносится гудящий над лугами, И нимф танцующих волшебный круг Весны расцвечен дивными лучами.* Восход солнца заставил небо окраситься в пастельные тона, и горизонт медленно плавился от горячих ласковых лучей. Природа проснулась, и ветер, покачивая ароматные кисти сирени под окном дома, эхом завывал в такт пению птиц, населявших ближайший заброшенный парк, в который много лет не ступала нога случайного прохожего из-за страха столкнуться лицом к лицу с неизвестными животными, о которых ходят легенды. Верил ли Себастьен в те рассказы, что ему удавалось слышать от малочисленных соседей? Конечно, нет, но, несмотря на это, француз за долгие пять лет, что владел домом, так и не решился посетить заветную территорию. Постоянно что-то отвлекало: работа, колоссальная занятость в домашнем хозяйстве, друзья - список можно продолжать до бесконечности, но музыкант хранил в душе надежду, что рано или поздно появится повод оказаться первым из смельчаков. Распахнув настежь окно на просторной веранде, Себ спустился на первый этаж и, заглянув в детскую, обнаружил, что дети ещё спят. Изамбар, аккуратно притворив за собой дверь и стараясь не шуметь, пробрался на кухню и, налив в бокал гранатового вина, пригубил напиток. В висках отчаянно гудело, и боль, не спросив разрешения, переместилась в глазницу, отчего певец стиснул зубы. Приступы мигрени приходили каждый раз не вовремя, и единственным способом её уменьшить была игра на скрипке. Прикосновения к холодной полированной поверхности инструмента, изысканные звуки, разносившиеся по комнате, трепет смычка, зажатого длинными изящными пальцами – Себастьен не мог оставаться равнодушным к подобному увлечению. Память моментально подсказала место, где певец хранил партитуры, и ноги, опережая мысли, сами указали мужчине верное направление. Многочисленные ступени оказались позади, и француз, оказавшись на чердаке и присев на колени возле покрытого толстым слоем пыли сундука, легко поднял тяжелую крышку. Перед его взглядом предстало множество нотных тетрадей. Шестнадцатые, четвертные, скрипичные ключи, паузы, и никаких вокальных партий – именно сейчас Себастьен понял, насколько он устал от обилия общения, в которое он постоянно был погружен. Настало время взять передышку, и сегодня его собеседницей, понимавшей без слов, была скрипка. Бережно смахнув пыль с пожелтевшей бумаги, Изамбар провел ладонью по шершавой поверхности и вздохнул – воспоминания о сольной карьере вновь начали грызть его изнутри, из-за чего мужчина вновь почувствовал отчаяние и горький привкус загубленных надежд. Конечно, он бы не добился такой славы и популярности, но о собственном «я» и потенциале композитора пришлось забыть навсегда. Стук тяжелых капель о черепицу заставил Себа опомниться, мужчина, поднявшись на ноги, закрыл драгоценный тайник. Домочадцы не знали о том, что Изамбар порой наведывался в заброшенную часть дома для того, чтобы, присев возле покрытого паутиной зеркала, записать несколько тактов на очередной нотный лист. Поставить дату, отложить на дно сундука и оставить навсегда. Связка ключей вернулась на законное место в спальне музыканта, и он искренне обрадовался, что это лето он проводит с детьми в одиночестве. Они знали о его секрете, и никогда даже не пытались рассказать об этом Рене, скептически поджимавшей губы на любой намек о том, что Себ занимается чем-то помимо основного коллектива. Изамбар ни в коем случае не осуждал её – ей всего лишь хотелось стабильности для семьи, а музыка отходила на задний план, с чем француз не мог смириться долгие годы. Дверцы шкафа распахнулись от порыва ветра, ворвавшегося в комнату, и тяжелый футляр, в котором находилась скрипка, сам выпал на пол, заставив мужчину вздрогнуть от неожиданности. Погода решила напомнить о том, что за окном весна, и гроза, набрав обороты, с каждой секундой всё больше и больше захватывала природу в свои владения. Вспышки молний ослепляли до такой степени, что Себу пришлось промокнуть платком слезившиеся глаза, гром, прозвучав вдалеке, приблизился вплотную, будто подтолкнув музыканта сделать единственный правильный шаг и взять в руки инструмент, изголодавшийся по теплу мужественных и сильных ладоней. Замок на футляре тоскливо щелкнул, и перед глазами музыканта предстала одна из самых недоступных и равнодушных женщин, что он встречал на своём пути. Себ, прикоснувшись к прохладной древесине, протер смычок и, положив боевую подругу на плечо, дотронулся до непослушных струн. Пальцы, давно не страдавшие от укусов со стороны толстых нитей, пронзило острой болью, из-за чего ни одна из нот незамысловатой мелодии не появилась на свет с должным звучанием. Музыкант вытер пот со лба – несмотря на то, что в помещении было свежо из-за бушующей грозы, он чувствовал себя довольно разгоряченным. Стихия разошлась не на шутку – невесомые белоснежные гардины, до этого мирно покоившиеся возле стен, сорвались с петель и яростно танцевали в собственном ритме. Порывы ветра заставляли оконные стекла разбиться вдребезги, и водопад из осколков хлынул бешеным потоком, заставляя француза поморщиться – пара самых острых, словно лезвие, вонзились ему в запястья, но музыкант не собирался сдаваться. Раскаты грома звучали в такт мощным струям, и Себастьен постоянно сбивался с ритма. Приступ гнева наступил так стремительно, что француз не смог себя контролировать. Небо словно предупредило певца о том, что лучше не горячиться, но, поздно – несколько секунд и изысканный инструмент разлетелся на части, не выдержав удара о кирпичную кладку. Струны лопнули и застонали от дикой боли, и музыканта охватила паника – что он натворил! Изамбар опустился на колени и, забыв о собственных переживаниях, моментально собрал в бежевый кардиган, лежавший до этого в кресле, частицы любимого инструмента, без которого он не представлял своего существования. Себастьен испытывал дикий стыд. Он ругался, обзывая себя бранными словами, которые так и слетали с языка. Черт, до какой степени нужно было довести себя до ручки, чтобы лишить жизни частицу себя? Мужчина поклялся, что проводит скрипку в последний путь с нужными почестями и перед этим обязательно приложит все усилия, чтобы привести её в порядок. Плетеный стул занял свое законное место возле оконной рамы, и Себ, обмакнув кисть в клей, бережно начал реставрацию. Осколки соединились в единый пазл, а струны не желали подчиняться, и музыкант, недолго думая, обвернул их вокруг колков. Гриф, покрывшийся трещинами, не подлежал какой-либо починке, и Себастьен, дотронувшись до изуродованной поверхности, вновь почувствовал, насколько некомфортно ему смотреть на результат собственных действий. Француз не мог принять того, что, порой, даже перед людьми не испытывал подобных эмоций. «Что же, это послужит мне неплохим уроком», - мелькнуло у него в голове, когда белоснежное полотно скрыло под своим покровом покрытый трещинами инструмент. *** Ливень не собирался уступать, и Себастьен, наплевав на каприз природы, вышел на улицу, даже не надев плаща. Одежда моментально намокла, но музыкант не обращал на это внимания. Руки, бережно прижимавшие к груди заветный сверток, сводило судорогой от перенапряжения, но мужчина не чувствовал этого. Ему казалось, что вместе со скрипкой в нём перегорел заветный фитиль, обеспечивавший его жизненным теплом. Мозг отказывался рационально мыслить, и Изамбар опомнился только тогда, когда над его ухом прозвучал очередной раскат. Мужчина оглянулся – за его спиной не было ни дома, ни соседских построек – лишь заросли кустарника и деревья, не пропускавшие ни единого луча солнечного света. Несмотря на обширную крону, вода лилась с небес водопадом, и ноги, скользившие по мокрому настилу из листьев, заставили Себа решиться – он, отложив в сторону тюк, принялся оголять землю, с каждым движением отбрасывая в сторону листву. Пальцы погрузились в грунт, и француз, не останавливаясь ни на долю секунды, рыл могилу не просто для своего инструмента. Сегодня он хоронил себя. Изамбар осознал это, когда в его голове возникла мысль, что он ни за что не вернется в стены своего дома. Лица детей, моментально напомнившие о себе, заставили его зажать перепачканными ладонями рот. Их оставить он не в состоянии, вновь слишком тяжелый выбор оказался на пути - такого расклада музыкант не ждал. Белоснежный сверток скрылся на дне ямы, и комки почвы навсегда спрятали под собой разбитый инструмент. Себастьен прислонился спиной к дереву и, запрокинув голову, тяжело вздохнул – с его едва приоткрытых губ изредка доносились невнятные слова, от которых ему на несколько минут становилось легче. Как только он замолкал, желание остаться в чаще возникало опять, и страх погибнуть заставлял разговаривать вновь. Силы постепенно покидали уставшего бороться музыканта. Он понимал, что не помнит дороги назад и вряд ли сможет найти путь самостоятельно. Встретить случайного путника не представлялось возможным – певец находился на заброшенной территории, и помощи ждать неоткуда. Пелена постепенно встала перед глазами, горло, словно перетянутое стальной проволокой, не дало возможности нормально дышать, и Изамбар перестал бороться. Он лег на влажный настил и, закрыв глаза, сжал в ладони медальон в виде скрипичного ключа, висевший у него на шее. *** - Папа! – голос сына заставил музыканта моментально проснуться. – Очнись! Себ сел на кровати и испуганно посмотрел по сторонам – он находился в собственной спальне, а в распахнутые окна заглядывало солнце. Воздух, свежий после дождя, был наполнен ароматом сирени, цветущей под окном, и Себастьен с удовольствием вдохнул великолепный запах. Француз обнял испуганного ребенка и произнёс: - Не бойся, всё хорошо. Я всего лишь родился заново.