Дорога без возврата

…Можно ли было этого избежать? Лето после шестого курса, после всего этого кошмара, проходило относительно спокойно. Как-то, дождливым летним днём — что при местном климате не редкость — Оливер был дома один. Родителей опять вызвали в больницу. А у отца к тому же сегодня дежурство. Мистер и миссис Вуд — настоящие профессионалы, без них не обойтись. Сын двух колдомедиков, Оливер всё понимал, и с детства привык часто оставаться один. Точнее, с верной домовухой Тикли. Она еще его отца нянчила. Тикли хорошо справлялась со своими обязанностями, и в качестве развлечения детей — что Вуда-старшего, что Вуда-младшего — любила их щекотать, за что и получила своё имя*. Впрочем, всё своё свободное время родители отдавали сыну, и Оливер никогда не считал себя нелюбимым или брошенным. Погода была нелетная — ладно бы дождь, но ветер, что всё усиливался и постоянно менял направление, не дал бы даже взлететь. Но Оливеру не привыкать находить себе занятие. Обычно он ходил гулять — один или с соседскими ребятами, летал, выделывая различные фигуры в небе и исследуя окрестности. Но из-за погоды этого, конечно, не будет. Потому остается только дом. Он переделал уже всё, что только можно было по дому и саду — разумеется, так, чтобы Тикли не видела, иначе опять будет от горя пытаться отпилить себе руку чем-нибудь из подручных средств (ложкой, например), сопровождая всё это жалобными воплями: «Позор! Тикли не справляется! Тикли заставляет хозяина работать!» Но Оливер не мог усидеть на месте. Впрочем, в саду работать домовухе всё равно почти не давали. Миссис Вуд полагала, что работа с землей — совершенно особая магия. В конце концов, маг должен хорошо работать не только своей волшебной палочкой, а еще и руками, и самое главное — головой. Но странно: Оливер всё переделал, испытал некоторые древние заклинания, отжался лишние двадцать раз, а тоска, поселившаяся в нём с начала каникул, всё никак не уходила. Он старался скрыть её и мысленно злился на себя. В самом деле, ну что это с ним творится? И началось это, пожалуй, с того момента, когда они расстались на всё лето с Перси. Странно, но почему в прошлые года такого не было? Наверное, потому, что в прошлом, позапрошлом и всех остальных годах они оба знали, что за лето обязательно встретятся. Как минимум две недели летних каникул либо Оливер проводил в Норе, либо Перси — в доме Вудов. Последнее, впрочем, чаще — не хотелось стеснять и без того стесненную семью Уизли, а в доме Вудов Перси всегда были рады. Сдержанно рады, конечно. Но, зная своих родителей, Оливер даже шутил, что, если бы была возможность, они бы его усыновили. Друга часто ставили ему в пример: Перси, мол, и то, и другое умеет, но Оливер видел, каким трудом достается всё это ему и не завидовал. Наоборот, уважал. А теперь они этим летом не встретятся. Перси теперь — в Египте со всей своей семьей. Они выиграли путевку в лотерею, насколько было известно. Повезло так повезло. «Ну, наконец-то траты на лотерейные билеты окупились», — полушутя-полусерьезно говорил Перси. А когда Уизли вернутся, Оливера здесь уже не будет. Его родители договорились об отпуске и они всей семьей отправятся в Испанию. Перси писал ему часто, чуть ли не каждый день. В свойственной ему манере он описывал красоты Египта и всякие интересные места, вещи, события. А между строк — сожаление о том, что друга нет рядом и в полной мере всё увиденное не разделить ни с кем: «Ты бы видел: …», «Тебе бы понравилось…». Но в остальное время — когда была вот такая вот погода, когда он не читал новое письмо и не писал на него ответ — Оливер чувствовал себя неприкаянным. Всё было не то и не так. И в этот день — тоже. Он успешно скрывал своё состояние от других, мысленно злился на себя, но ничего не мог поделать.  — Хозяину Оливеру грустно? — спросила его неслышно вошедшая Тикли.  — С чего ты взяла? — удивленно обернулся парень. И откуда она всё знает?  — Молодой хозяин совсем как его отец, — ответила домовуха. — Кажется веселым, а глаза выдают. Тикли всё видит. Оливер только усмехнулся. Надо же, всё она видит!  — Это из-за того, что нелетная погода? — продолжила тем временем Тикли.  — И это тоже, — уклончиво ответил он. Тикли подошла к нему поближе и склонила голову набок. Посмотрела так пару секунд, и вновь выпрямилась.  — Хозяин Оливер хорошо умеет выбирать друзей. Мистер Персиваль, например, — ни с того ни с сего заговорила вдруг снова она. Именно «Персиваль», не «Перси». Тикли наотрез отказывалась называть «мистера Уизли» таким коротким и неправильным, по её мнению, именем. Перси так и не смог убедить упрямую домовуху, что это и есть его полное имя**. — Мистер Персиваль добрый и благородный, как лорд. Всегда хорошо говорил с Тикли. Даже не ругался, когда она чуть не испортила его мантию. Да, теперь и Оливер вспомнил тот случай, что был летом после второго курса. Перси не то что не ругался на домовуху, он почему-то решил, что отец Оливера будет её сурово наказывать, и бросился её защищать. Точнее, не «почему-то», как потом выяснилось, а из-за слегка преувеличенных рассказов своего отца. — Его эльфы, наверное, очень счастливы — почти как Тикли со своими хозяевами.  — У него их нет. Нет эльфов, — глядя куда-то вдаль, произнес Оливер.  — Молодой хозяин изволит шутить, — недоверчиво нахмурилась Тикли.  — Нет, изволит говорить правду. Не веришь? — хитро улыбнулся парень. — Можешь спросить у своего господина.  — Тикли не может не верить своим хозяевам, — вздохнула домовуха. — Даже если они говорят странные для неё вещи. А молодой хозяин улыбается, — заметила она, — когда думает о нём. Оливер замер.  — Хозяин Оливер скучает по нему? — осторожно и тихо спросила Тикли. Неужели всё дело в этом? В этом причина тягучей, непреходящей тоски? Всё это странно и непонятно. В этом сложно признаться даже самому себе.  — Да. Очень. И возможно, Оливеру только показалось, но домовуха грустно и понимающе кивнула. Хотя…конечно же, показалось. Как понять, что ты переступил черту? Летние дни тянулись долго. Каждый был похож на предыдущий. Мистер и миссис Вуд постоянно находились в клинике, ведь перед отпуском нужно было переделать много дел и по возможности разобраться со всеми своими пациентами…и документами. Оливер вёл себя по-прежнему, искренне улыбался родителям, запрятав всё ещё не прошедшую тоску куда поглубже, и летал, если погода позволяла. Прошло не больше недели, а Оливеру казалось, что все три месяца. То, что эта странная тоска так и не прошла даже после её осознания, не могло его не настораживать. В самом деле, он порой скучал по другим своим друзьям и приятелям, но не настолько же! Конечно, они не были его лучшими друзьями — это звание по праву и в единственном экземпляре принадлежало тому, о ком он всё не мог перестать думать. Да и все они, вместе взятые, даже в подметки Перси не сильно годились. Чего стоит только высказывание Брендона — соседского парня, а в Хогвартсе — пуффендуйца-ровесника, что, мол, зря Оливер слишком много внимания уделяет квиддичу? Как такое вообще можно было сказать? Перси бы никогда себе такого не позволил. Даже когда они ссорились. Впрочем… а когда они последний раз ссорились? Кажется, на третьем курсе. Да, точно. Подумать только! Как давно это было — и как безвозвратно ушло то светлое время, без василисков и философских камней, без какого-то непонятного поведения Дамблдора и без Тёмных Сил, зачастивших в самое безопасное место магической Британии. Время, когда о Гарри Поттере все они знали лишь понаслышке. Как бы там ни было, Перси всегда оставался его лучшим другом. Понимающий, верный, правильный. Он знал, какую ценность представляет для Оливера само слово «квиддич», и что игра для него — больше чем игра. Порой, конечно, он иронизировал по этому поводу, но без цели задеть, обидеть, или, упаси Мерлин — учить жизни. Пусть он сам был в квиддиче не более чем зрителем, такая целеустремленность не могла не вызывать у него уважения. А Оливер не мог не отвечать ему взаимностью. Вот и теперь, начав думать о своих приятелях, Оливер незаметно для самого себя опять перешел на мысли о Перси. Никогда и ни по кому еще он не скучал так, как по нему. И это было более чем странно. Даже занимаясь спортом — в частности, опять же, отжимаясь — он нет-нет да возвращался к мыслям о своём лучшем друге. Где он теперь? Чем занят? Хорошо ли себя чувствует? Думает ли о нём? От последней мысли Оливер даже упражнения делать перестал. И, поразмыслив пару секунд, не нашёл ничего лучше, как хорошенько треснуть себя по лбу. Пусть от этого он на время потерял счет упражнениям, зато эти дурацкие мысли перестали его атаковать. На целых десять минут. А потом — принялись с новой силой. Нет, по друзьям так не тоскуют — справедливо решил Оливер. Даже по самым лучшим. Но что всё это значит и что делать — не знал. И если бы только дневными заботами всё ограничивалось! Ночью странные, вновь потерявшие чёткость сны не давали покоя. Всё было покрыто сизой дымкой, и в памяти не могло задержаться абсолютно ничего. Лишь запомнились уже знакомые синие глаза, светящиеся невероятным счастьем, и поцелуи, которыми он осыпал чьё-то лицо. Спустя некоторое время, в Испании, ему стало легче. Перемена мест, новые впечатления и яркое солнце сделали своё дело. Взмывая на метле высоко в небо и ныряя глубоко в волны южного моря, он, казалось, совсем забыл о том, что терзало его так недавно. Веселость стала искренней, улыбки — более частыми, а тоску больше не было необходимости скрывать по причине её долгожданной пропажи. Оливер не знал, были ли у родителей какие-то подозрения на его счет раньше — что, конечно, вряд ли — но даже если бы и были, то уже давно улетучились, как не подтвердившиеся. Подобно морскому ветру, уносящему с собой всё ненужное, время и расстояние стерли всё непонятное и странное из его головы. Разве что иногда — настолько редко, что почти ни разу — Оливер ночью доставал из глубокого внутреннего кармана несколько крохотных листков и увеличивал до своего истинного размера. Все они были исписаны аккуратным, ровным почерком и в конце каждого стояли знакомые инициалы «P.W.». Оливеру не было нужды перечитывать письма — он помнил их чуть ли не наизусть. И он не мог толком объяснить себе, зачем взял их с собой так далеко. Лишь одно он знал наверняка: как бы хорошо ему здесь ни было, с ними всё становилось чуточку лучше. Просто держать их в своих руках и знать, что где-то, точнее, в Англии, а если ещё точнее — в Норе, есть тот, кто это написал, было вполне достаточно для счастья. Но — тихого, странного счастья, о котором и сказать никому нельзя. Был, правда, и небольшой побочный эффект. Иногда ему до нетерпения хотелось вдруг всё и всех бросить, аппарировать — или лететь, что есть сил — прямиком в Англию, в Нору, на крайний случай — в соседнюю магловскую деревню, и, невзирая на все препятствия, отыскать там автора этих строк и крепко-крепко обнять. Что ж, возможно, не всё ещё выветрилось морским соленым ветром. Впрочем, он также знал: все побочные эффекты пропадут, если написать ответ. Что он и сделает. Не сможет не сделать. Увы! Иногда понять, какой шаг — последний, можно только после падения. Лишь однажды потом ему приснился странный сон. До этого он все прошлые ночи спал, как убитый. Сон кардинально отличался от всех предыдущих. Он был странным уже хотя бы потому, что на этот раз сам Оливер был лишь свидетелем, сторонним наблюдателем, незримым и неслышимым, а не главным героем. Ясно, как днем, он увидел пред собой египетские пирамиды. Группа людей, стоявших и разговаривавших чуть поодаль, договорились о чем-то и разбрелись в разные стороны. Один из них — высокий юноша — подошел к пирамиде, причем к той, на которую сразу обратил внимание Оливер. Оглянувшись, парень зашел внутрь. Там было темно, но — недолго.  — Люмос, — произнес знакомый голос. Свет озарил древние знаки на стенах и самого гостя, с восхищением осматривающего их. С удивлением Оливер узнал в нём Перси. А впрочем — что тут удивительного? Когда это Перси упускал возможность узнать что-то новое? Не спеша продвигался молодой Уизли вглубь пирамиды, стараясь запечатлеть в памяти всё изображенное на стенах и иногда осторожно касаясь некоторых символов рукой. Иногда — подносил палочку поближе, стараясь разглядеть получше и — кто знает — может, и разгадать. Вот, еще дальше, он заметил несколько иероглифов, обведенных овальной рамкой — так, говорят, обозначали имена правителей… Как вдруг раздался грохот, и резко потемнело, хоть и не до конца. Перси развернулся, и его взгляду предстала…закрытая дверь. С той стороны раздался весёлый смех:  — Шалость удалась!  — Ещё как удалась!  — Пусть посидит, подумает! Это же его любимое занятие, как-никак.  — Заодно будет знать, как мешать нам! В два шага преодолев расстояния до выхода, Перси коснулся камня, закрывающего выход, и тут же отдернул покрасневшую руку. Направил палочку на камень другой рукой — и, едва сдержав вскрик, уронил её. С той стороны вновь раздался смех — пусть приглушенный, но всё равно бьющий по ушам своей искренней радостью. Никогда еще Оливеру не хотелось открутить близнецам головы, как теперь. А сейчас ему оставалось только наблюдать за всем со стороны, крепко сжимая кулаки, не в силах вмешаться.  — Агуаменти, — тихо произносит Перси, направив палочку на левую руку. Затем повторяет то же самое с правой. Покраснение тут же спадает. К счастью, шутники не ставили своей целью нанести серьезные повреждения — только отпугнуть. Это ведь безобидная шалость, так? Судя по удаляющимся звукам снаружи, близнецы вдоволь насмеялись и ушли. Перси оглядывается по сторонам, но не за что уцепиться глазу, не видно другого выхода. Дыхание его становится прерывистым, и рука сама тянется ослабить воротник. Он проходит дальше, всё больше и больше вглубь гробницы, но шаги его становятся всё менее уверенными и всё больше опирается он на стену. Наконец он, слегка пошатнувшись, останавливается. Тяжело дыша, опускает голову и прислоняется к стене, упираясь руками в колени. Никогда еще прежде Оливер не испытывал так явно боль во сне. Тем более — чужую. Тем более — когда ничем нельзя помочь. И от бессилия было ещё больнее. Перси, постояв так какое-то время, кладет руку на пульс. Дыхание его постепенно выравнивается. Сердце Оливера сжимается так, что, кажется, никогда не разожмется.  — Ну уж нет, — вдруг слышит он. — Такой радости я им не доставлю. Перси сжимает кулаки и поднимает голову. В глазах его — непоколебимая решимость. «Узнаю тебя, Перси Уизли» — думает Оливер. Гордость смешивается в нём с постепенно нарастающим гневом. Хочется тут же оказаться в Норе, разобрать её до основания, или вовсе разрушить — Бомбардой или даже руками. Всё, всё, кроме личных вещей того, кто сейчас перед ним, всё до основания, потому что так нельзя, так нельзя, так нельзя!.. Мысли стучат в висках и заполняют собой всё сознание Оливера во сне. «За что тебе это, Перси?»  — Надо выбираться, — размышляет тем временем вслух Перси. — Времени у меня немного. Иначе…я останусь здесь. «Что бы я не сделал, чтобы защитить тебя?! От любого заклинания, от слизеринцев, от всего и всех…даже от семьи. От своей семьи, если б понадобилось. Но ты там, а я здесь, и ты один, и тебе плохо, а мне от этого больнее, чем от пяти переломов одновременно…» Перси проводит рукой по иероглифам, переходя от одной стены к другой. Одни знаки пропускает сразу, на других задерживается, пытаясь разобрать, и некоторые — судя по всему, разбирает. Останавливается. Хмурится. Капли пота от напряжения выступают на виске.  — Я обязан найти выход, — шепчет он. — Так просто я не сдамся. Работай, мозг, работай! «Ты справишься, я знаю. Ты — самый умный, самый стойкий человек, с которым я знаком — разве может быть иначе?» Оливер и сам не знает, вслух или про себя говорит он всё это. В любом случае, никто его не слышит. …Знак за знаком, шаг за шагом. Вспышка озарения расцветает на лице Перси. — А что, если попробовать?.. «Мне плевать, что про тебя могут говорить. И всегда было плевать. Я знаю тебя, ты знаешь меня — со всеми недостатками и заскоками, и всегда так было. И мне не нужен никто другой» …Перси неожиданно ускоряется. Оказавшись на перепутье, он пару секунд колеблется и выбирает правый коридор. «Ненавижу всё это, ненавижу! Если бы я мог… Вот ты — казалось бы, только руку протяни, но нет, я не могу ничего сделать. И голос мой ты тоже не услышишь. Обнять бы тебя, прижать к себе, чтобы больше никакая сволочь не могла тебе навредить — если только через мой труп!» …Путь дальше оказывается затрудненным. Сведений, по крайней мере, ясных, о том, куда идти дальше, нет. Перси слегка растерян, но не разрешает себе падать духом.  — Если сдамся, лучше не станет, — говорит он сам себе. — Более того, я больше не увижу… И замолкает, подобно человеку, чуть не разболтавшему государственную тайну. Оливер лишь крепче сжимает кулаки. «Всё, что у меня есть — твоё, Перси. Всё, что у меня когда-либо будет — тоже, если потребуется. Ничего не пожалею, ни секунды не буду раздумывать!..» …Пройдя еще несколько шагов, Перси замечает слегка выпирающий из стены камень. Осторожно кладет на него руку, и яркий свет врывается в прежде полутемный коридор… «Потому что ради того, кого любишь, ничего не жалко» И Оливер просыпается. Он не знает, правда или нет увиденное, но сердце колотится по-настоящему, и кулаки явно были сжаты сильнее сильного, и дыхание прерывистое не во сне, а наяву. Где-то мерно тикают часы. Оливер поворачивает голову направо. За окном видна розовая полоса разгорающейся зари. И приходит понимание: все слова, что были сказаны им во сне — тоже правда. Правая рука сама собой ложится на грудь, где уже медленнее, но с большой силой бьется сердце. «Я люблю его» Но легче от этого осознания не становится.