Дорога без возврата

Раз ничего уже исправить нельзя, придется жить с этим. Любовь — это слово всё объясняло. И тоску, и потребность быть рядом, и желание защитить, и восхищение, и принятие со всеми недостатками — хотя, скорее, особенностями — и многое другое. Теперь, когда три простых слова всё поставили на свои места, Оливер чувствовал себя свободнее, так как на многие вопросы нашелся ответ. Но также он прекрасно понимал: никто не должен не то что знать, а даже догадываться о том, какие именно чувства он испытывает по отношению к своему лучшему другу. Их нужно немедленно запрятать как можно дальше. Так будет лучше для всех, в первую очередь, для него самого. Нет нужды пояснять, насколько эти чувства неправильны. Влюбленность в человека своего пола для магов, во многом сохранивших древние обычаи — нечто странное и почти немыслимое. И в этом был свой резон. Всем по-настоящему древним родам хорошо известно — магия, не переданная наследникам с кровью, грозится сжечь человека изнутри до срока. Не дураки всё же были древние, осуждавшие бессемейных людей. Магия, что течёт в жилах избранных (проклятых?), может исцелить и спасти от многих бед, но и убить она может легко. Она как обоюдоострый меч, яд и лекарство одновременно. К тому же… Слыхано ли это — вот так, ни с того, ни с сего, влюбляться в лучших друзей? Это противоречит самой идее дружбы, в конце концов! Нет, конечно, в расчет не берутся те пары, которые, прежде чем упасть друг другу в объятия, какое-то время общались и встречались просто как хорошие товарищи. Тут пример был перед глазами, а именно — его собственные родители. Что ж, год, два такого общения еще вполне объяснимо. Но не без малого семь лет! Память Оливера не могла подбросить ему ни одной знакомой пары, что дружили бы с самого детства, а потом, что называется, «додружились» до брачных клятв. Учились вместе — да, были знакомы с детства — да, родители были друзьями — да, но всё это не то. А те, кто были вместе с самого детства, обычно прикипали друг к другу, становились роднее родных. Но в родных разве влюбляются? Нормальные люди — нет. Но Оливер и тут отличился. Он довольно редко нарушал правила, но здесь оторвался, что называется, по полной. Всей своей неправильной душой и неправильным сердцем привязался он к лучшему другу. Дружбу с Перси, проверенную годами, он ценил слишком высоко, чтобы так запросто её потерять. Тем более что Перси — не единственный, кого он может потерять. Или опозорить. За несколько дней до наступления осени семья Вуд благополучно вернулась домой. Отдохнувшие, загоревшие, счастливые, и абсолютно беззаботные, пусть и на время. И одной Магии известно, как старался Оливер, чтобы скрыть то, как сильно всё переменилось в нём за это время. Не обмануть — счастье его тоже было искренним, а именно скрыть, запрятать поглубже. Так, чтобы даже Тикли не заметила. Лишний отрешенный или грустный взгляд вдаль, несвойственная ему лишняя задумчивость или что-нибудь в этом духе легко вызовет беспокойство родителей. Они будут пытаться разузнать, не будут находить себе места — с тринадцати лет они особенно сильно интересовались, нет ли у сына кого на примете, а тут тем более заинтересуются. Пусть они оба — особенно отец — всегда оборачивали подобные вопросы в шутку, а Оливер отшучивался в ответ, что-то настораживало в подобной заинтересованности, за которой — если только Оливеру не показалось — скрывалось серьезное беспокойство. Как-то мать обмолвилась о некой фамильной особенности, но что это за особенность и как она связана с наличием или отсутствием у Оливера девушки, никто из семьи не объяснил. Единственное, что удалось узнать — нужно дождаться восемнадцатилетия (почему-то) для более подробной информации, если всё как-то не выяснится само к этому времени. Оливер своих родителей любил и уважал, и сердце его сжималось от того, что ему приходится быть не до конца искренним перед ними. Гриффиндорцу до мозга костей, ему было нелегко. Но так будет лучше для всех. Ведь если правда выйдет наружу… Это станет для них ударом. Такого они не заслужили. Ночью, когда Оливер скорее почувствовал нежели вычислил логически, что родители уже спят, он, подчиняясь порыву, осторожно выбрался из постели и как можно тише вышел из комнаты. Этой ночью он не мог уснуть — слишком многое нужно было обдумать. Скоро вновь возвращаться в Хогвартс, теперь уже — в заключительный раз, и нужно определиться, как вести себя и что вообще делать в сложившейся…ситуации. Обычно, когда ему нужно было что-нибудь обдумать, он забирался на крышу дома или на одно из деревьев в саду. Но сейчас — особенный случай. И Оливер направился в гостиную.  — Люмос, — шепотом произнес парень. В тот же миг на одной из стен сравнительно небольшой, но уютной комнаты под светом, исходящим из палочки, становятся видны множество ветвей, гибких и не очень, с листьями и цветами разной формы. То был гобелен рода. В соответствии с фамилией, гобелен представлял собой раскидистое дерево в перевернутом виде. На белом фоне стены ветки благородного черного цвета смотрелись особенно ярко. Они занимали собой всю стену — и это еще в доме хранился не полный вариант родословной — изгибались и уходили вниз или вбок, а листья с цветами украшали их и придавали жизненный вид и ощущение вечного лета. Среди листьев черными аккуратными буквами были прописаны имена членов рода, а женские имена также обозначались цветком поблизости. Если коснуться гобелена рукой, листья приходили в движение, будто на ветру — только что не шелестели. В самом верху гобелена листья были все сплошь тёмно-зеленого цвета — как только кто-нибудь из рода умирал, листья, окружающие его имя, сначала чернели в знак скорби, а затем становились тёмно-зелеными. Цветы тоже сначала чернели, а потом приобретали золотистый оттенок. Никогда еще ни листья, ни цветы, ни тем более целые ветки не чернели и не опадали, исчезая со стены. Даже после смерти семья, судя по гобелену, помнила и ценила всех. Ценила всех… Пожалуй, это было главным негласным правилом рода Вуд. Вуды всегда держались особняком, заботились о сохранении своих традиций, хоть и не погружались в архаизм и в большинстве своем во время многих внутримагических конфликтов сохраняли нейтралитет. Оливер провел рукой по одной из высоких веток. Листья пришли в движение, и лепестки сине-золотистого цветка затрепетали тоже. Под ними, как он знал — имя его двоюродной прабабки. Черно-красная тонкая ветвь вела от неё к другому имени, написанному серыми буквами и окруженному листьями другой формы и с прожилками. Так на гобелене обозначались маглы. На другой ветке черно-красная тонкая ветвь соединяла одно мужское имя, принадлежащее роду, с женским, где буквы были цвета охры. Это означало принадлежность к маглорожденным. Чуть в стороне почти целая ветвь — два брата и правее — их двоюродная сестра — были отмечены слегка поникшими темно-зелеными листьями и начинающим терять лепестки золотистым цветком. Оступившиеся, увлекшиеся Темными искусствами, погубившие других и себя, они, несмотря ни на что, продолжали оставаться частью семьи. Пусть та война, унесшая много жизней маглов и магов, и отгремела давным-давно. Гобелен объединял всех Вудов, даже тех, кто находился по разные стороны фронта. Среди ветвистых семейных узоров нет-нет да встречались одинокие, короткие ветки рано умерших — в том числе и на двух кровопролитных войнах этого века — или же по другим причинам не обзаведшиеся семьей. Как минимум одна такая тонкая ветвь на поколение. Смотреть на них было всегда немного грустно. Гобелен был особой гордостью семьи — в частности, деда Оливера. Пусть считающие себя чистокровнейшими и благороднейшими воротят нос от таких, как они — не считающих позором общение и даже брак с «недостойными». Когда-то от них воротили нос Гонты — и где они теперь? Зато их род будет жить долго и достойно, и братьям не придется жениться на сестрах для его сохранения. Это семейное древо было — и будет — главным доказательством того, что Вуды не изменяют своим принципам. Семья остается семьей. Во-первых, на нем не было отмечено ни одного сквиба. Во-вторых, гобелен был чист, без следов повреждений, каких-либо разрывов или прожженных участков. А дерево не обманешь, и не заставишь магией показать то, чего нет или скрыть то, что есть. И в назначенные одной судьбой дни будут темнеть листья и цветы, появляться новые ветви — чёрные или чёрно-красные, высвечиваться имена разных цветов, и новые ветви будут обрастать светло-зелеными листьями. Впрочем, тем, кто живет честно, нечего скрывать. Без труда Оливер нашел себя среди светло-зеленых листьев в нижней части гобелена, где места по-прежнему было достаточно еще на три поколения. Рядом с его именем — две короткие черные веточки без листьев. Его нерожденные братья. Да, его семья принимала всех, кто хотел быть её частью и не отказывалась ни от кого и уж тем более не забывала. Но его ли это случай? Оливер обвел взглядом гобелен еще раз — и решение пришло. Ответственность за семью, благодарность, любовь к тем, кто заботился о нём в детстве, натолкнули на нужную, единственно правильную мысль. «Я не подведу вас и не опозорю. Лучше сгореть изнутри! Но отдалиться от Перси я тоже не смогу. Остается только молчать. Будет сложно — но когда я боялся сложностей?» Впрочем, возможно, всё не так уж плохо, вдруг подумал парень. Сам ведь знает — по опыту других — как быстротечна подростковая влюбленность. Всё пройдет, обязательно пройдет, и от так называемой «любви» и следа не останется. Будет только крепкая дружба и уважение, как и раньше. Как и должно быть. Нужно только подождать месяц, от силы — три, в крайнем случае, до зимних каникул. Перетерпеть, не выдать себя ни словом, ни жестом, ни даже слишком долгим взглядом. А значит, остаётся просто жить дальше. Заниматься привычными делами, тренироваться с командой до победы, готовиться к выпускным экзаменам, и конечно, улыбаться, как ни в чём не бывало. Всё пройдет, пройдёт и это, не так ли? Просто быть рядом уже достаточно для меня. Мы вместе, и это главное. Когда в положенный день семья Вудов оказалась в седьмой раз на платформе 9 ¾, Оливер думал, что ему будет трудно увидеть Перси снова. Голос может дрогнуть, голова — затуманиться, и всё пойдет прахом. Но земля не ушла из-под ног, в горле не пересохло и ноги не стали ватными, когда стоявший чуть поодаль от своей семьи Перси развернулся и направился ему навстречу. Ничего такого не произошло и тогда, когда Перси, слегка улыбнувшись, протянул руку в знак приветствия. И тогда, когда Оливер, не раздумывая, ответил ему тем же. Они встретились так, будто расстались вчера. Всё было легко и просто. И на душе у Оливера стало так же легко и тепло, как после хорошего полёта. На душе у него было правильно. Когда Перси рядом, всё всегда становилось правильным. Видимо, такова особенность его магии — одним своим присутствием всё приводить в порядок. Пусть не во всём мире, и даже не в стране, но в душе одного человека по имени Оливер точно. Помахав рукой своим родителям, они вместе садятся в вагон для старост — и, по умолчанию, в одно купе. …Их общая надежда на спокойный год разбивается вдребезги, когда поезд внезапно останавливается и вокруг резко становится темно и холодно. Длинные тени скользят вдоль окон поезда. Перси и Оливер — особенно первый — слишком хорошо учились, чтобы не знать, что происходит.  — Дементоры, — шепотом произносит Перси. В темноте его, скорее всего, побледневшее лицо кажется совсем белым. Но одно дело знать, а другое — осознать происходящее. Осознать, что эти твари так близко, а сделать ничего нельзя. Они просто-напросто не смогут справиться с дементором, если он появится у них в купе. Их не учили бороться с ними — это и не каждый взрослый маг сможет. Кто же знал?.. И теперь пути назад нет. «Наверное, именно так чувствуют себя авроры, бросающиеся в безнадежный бой», — думает Оливер. Он переводит взгляд на Перси, который, в свою очередь, тоже смотрит ему в глаза. Страх и оцепенение сменяется решимостью у обоих. «Но они всё равно сражаются до последнего. Потому что у них есть ради чего бороться. Как бы банально это ни звучало.» И Оливер находит в себе силы усмехнуться. Остается только ждать и надеяться. В том числе и на то, что дементоры не тронут дорогих им обоим людей. И вопреки всему — не опускать головы и не падать духом. Дементор в коридоре и приближается к их купе. Они не могут — да и не захотели бы — этого видеть, но ясно чувствуют. Как и то, что после нескольких секунд, показавшихся годами, он проходит мимо, даже не останавливаясь. Еще несколько секунд — и из окна становится видна яркая вспышка света, должно быть, из другого вагона. Кто-то всё же смог применить нужное заклинание. Тени уносятся прочь. Становится чуть светлей, но поезд всё ещё стоит на месте. Вдруг из коридора вновь слышится шорох. Дверь купе медленно открывается. Оливер вновь становится напряжен и неосознанно подается вперед, прикрывая собой Перси, сидящего ближе к окну…  — Ребят, вы живы там? — в дверном проеме стоит белый как мел староста Слизерина. Один из немногих слизеринцев, относящихся к категории «нормальных людей» по классификации Оливера.  — Всё в порядке, — с облегчением выдыхает Оливер, махнув рукой. Дальше в горле у него пересыхает.  — Да, всё хорошо. Спасибо, Рой, — тут же слышит он голос Перси, вновь спокойный и уверенный. — Иди к себе, а я проверю остальных. Всё-таки это моя обязанность. Оливер уже давно не удивлялся тому, как быстро Перси может собраться в любой непредвиденной ситуации — и внутренне, и тем более внешне. Ни у кого не должно даже мысли возникать, будто старосту может что-то испугать. Пусть даже бояться за себя и родных — самая естественная в мире вещь. Рой неуверенно посмотрел на невозмутимого Перси, как будто хотел что-то спросить, но, по всей видимости, не решился. Выглянул в коридор, огляделся и только потом ушел.  — Я тоже пойду, — произносит Оливер, не глядя на Перси. Ему и не нужно видеть его лицо, чтобы знать, как удивлен тот услышанным. — Команду нужно проверить. Перси, собираясь что-то возразить, резко вскидывает вверх правую руку. Оливер тут же оборачивается, так как чувствует, будто его левая рука вдруг пришла в движение независимо от него самого. Миг — и слова замирают у обоих в горле. Несколько долгих секунд они ошарашено смотрели на свои руки — правую и левую соответственно — крепко сжимающие друг друга. Всё это время они, оказывается, держались за руки и даже не почувствовали этого. Нервный смешок Перси разряжает тишину, так неловко повисшую в купе. Оливер не сразу, но присоединяется к нему. Нервозность постепенно покидает их голоса, смех вскоре становится искренним, и обстановка окончательно перестает быть тревожной.  — Что ж, вместе так вместе, — слегка усмехается Перси.  — А ты как думал? Не у одного тебя обязанности есть, — подмигивает ему Оливер. Как ни в чем ни бывало. Перси — и тем более кому-либо ещё — совсем необязательно знать, что стойкое к нагрузкам сердце квиддичиста только что пропустило как минимум два удара. «Говорят, в минуту опасности люди неосознанно хватаются за самое ценное, — непрошенная мысль появляется в его голове. — Кто за голову, кто за сердце…» Казалось бы, руки они давно уже разжали, но и минутами позднее, вместе проходя по вагонам и заглядывая почти в каждое купе — чтобы убедиться, что никто не пострадал — Оливер всё еще чувствовал тепло другой ладони в своей. И вопреки всему, на душе тоже становилось теплее. Вот только знать о причине подъема духа кому-либо совсем необязательно.