Шкатулка с нитками

Кап. Кап. Кап. Зачем его ноги и руки сковывают цепи? Бессилен, опустошён, сломлен. Аладдин давно потерял счёт дням. Здесь всегда темно. И так сыро. Ему чудится, что холод давно въелся в кожу, проник в кровь. Его стихия — огонь. Духота, жар солнца, раскалённый песок под ногами — вот, где жизнь. Ледяные влажные камни тянут из него душу по капле. Последний уголёк жизни теплится уже где-то очень глубоко. Аладдину остаётся только надеяться, что холод до того никогда не доберётся. Но он слишком слаб, чтобы верить во что-либо вообще. А камни поют: «Трус, трус». Аладдин сначала твердил про себя, что он не трус. Он честный и, конечно, храбрый вор. Простой парень, только и всего. Спасителем, наверное, должен быть кто-то из благородных. Но он не смог отрезать от себя чужеродную судьбу. Не смог и последовать за ней. И Аладдин поверил камням. Сопротивление начало гаснуть вместе с разумом. Он давно в каком-то полузабытьи. Ему кажется, что он ослеп. Иногда раздаются шелестящие шаги, гулом отдающиеся от стен. Аладдин ничего не видит, обессиленно повиснув на обжигающе-холодных цепях. В голове словно пелена тумана. Сквозь эту пелену он иногда чувствует вкус солоноватой воды на губах. Иногда — жалких крошек хлеба. Всё, что у него есть — падающие капли, камни и невидимые шаги. Он всегда наедине со звуком. Остальной мир как будто умер. Словно не было в мире больше ничего, кроме холода, оков, камней и скудных, но громких, слишком громких звуков. Иногда звуки его мучат. Чей-то голос, мужской, с лёгкой хрипотцой, шепчет «Жасмин». Стены эхом подхватывают «Жасмин, Жасмин». Капли падают откуда-то сверху, ударяясь о пол насмешливым всхлипом: «Она не твоя, она не твоя». И чудится ему большая зала, залитая палящим солнечным светом, где есть спелые фрукты в драгоценных вазах, вино в кувшинах; где стены в диковинных узорах мозаики, а весь пол устелен мягкими богато расшитыми коврами. Посреди комнаты, на самом необыкновенном ковре, лежит прекрасная дева с волосами чернее ночи, взором теплее, чем мёд. Коварный маг ядовитыми устами крадёт с её губ поцелуи, гладит кончиками пальцев нежный шёлк девичьей кожи. Он кормит её крупными виноградинами и льёт в уши сладкий нектар красивой лжи. Принцесса податливо льнёт к чернокнижнику, и на губах её, кажется, играет улыбка. Кап-кап-кап. А камни всё поют: «Трус-трус». Капли смеются: «Она не твоя, она не твоя». Аладдин готов иссушить капли, искрошить в песок камни. Но перед глазами снова встает чарующе-страшное видение, и жизнь продолжает медленно затухать в нём. И вдруг в лживой пустоте вновь слышатся шаги. Иные. В них не шелест — дробь. Дробь, что трелью врывается в воздух. Аладдину чудится тёплый ветерок, дальний отголосок жары пустыни. И тонкий невесомый аромат роз. Он видит огонёк, который становится всё больше, и зажмуривает глаза, не в силах смотреть. — Аладдин. Нежнее голоса он не слышал. — Аладдин! «Трус-трус-трус», «ты слабак», «мальчик-никто» — в едином хоре гудят камни, кричат капли. Но по губам льётся что-то тёплое. Аладдин приоткрывает рот и чувствует на языке блаженную сладость вина… Нет, кажется, не вина. Он никогда не пил ничего подобного, понимает Аладдин, медленно приходя в себя. — Абу освободит тебя. «Беги, беги», — иронично звякают цепи. «Тревога, тревога», — скрежещет замок, сопротивляясь отмычке. — Я сломлен, — хрипит Аладдин, едва ворочая языком. — Не можешь спасти Аграбу, спаси хоть себя, — давно он не слышал речи, в которой было бы столько сострадания. Его щеки словно касается мягкое крыло. Её ладонь. — Что Джафар? — Он хочет завтра сделать меня своею женой, — голос Жасмин глух, Аладдин слышит всхлип. «Пока и не его», — торжествующе звякает цепь о пол, слетая с левой руки. Затёкшая кисть вяло ударяется о бедро. — Но я люблю тебя. Крошечный тлеющий уголёк где-то внутри вдруг жарко вспыхивает. Ещё одна цепь слетает, и он падает на колени, чувствуя, как металл впивается в щиколотки. Его кудрей касаются ласковые пальцы. Губы обжигает мимолётный поцелуй, возвращающий к жизни: Аладдин чувствует, как по венам растекается тепло. И вдруг снова слышатся шаги, уже не дробные, спешащие, уходящие. — Стой! — Не волнуйся, я покажу тебе тайный ход. Шаги возвращаются. Звякают последние оковы. Он падает окончательно, утыкаясь лбом в холодный пол. Чья-то маленькая лапка дёргает его за волосы. По шее бьёт мохнатый кончик хвоста. Слышится сердитое бурчание обезьяны и испуганный вздох девушки. «Или я стану спасителем, или потеряю всё. Долго на свободе мне с таким врагом не выжить», — молнией проносится в голове. И он готов сделать всё, чтобы не отдать Жасмин Джафару в лапы. Аладдин садится, скрещивая ноги и вытягивая руки вперед с поднятыми кверху ладонями. Он открывает глаза и часто моргает, пытаясь привыкнуть к свету факела. «И всё-таки в первую очередь я — вор», — думает Аладдин, внутренне ухмыляясь. — Принцесса, я собираюсь спасать свою жизнь, по пути украв вас. — Я нужна не только Джафару и тебе, я нужна Аграбе, Аладдин, — печально отзывается Жасмин. — Послушай, — губы Аладдина трогает тень улыбки, когда Абу запрыгивает на его плечо. — Сначала мы сбежим отсюда, найдём ночлег и еду. Он легко вскакивает на ноги, чувствуя, что нельзя больше оставаться на месте, нужно спешить, и тянет Жасмин к выходу. — А потом наступит лучшее время подумать о том, как избавить Аграбу от этого узурпатора, — легкомысленно-уверенно говорит он. — После хорошей пищи лучше думается и силы прибавляются, знаешь ли. Жасмин хмыкает, реагируя на его неуклюжую шутку. Они идут вместе через мрак коридора, их путь освещает факел. Кругом мрак, но потайной коридор близко. Свобода — близко.