Хищники

Steelheart — She's Gone

Отношение к роскоши и удобствам у Себастьяна Морана весьма посредственное. Скажем так — ему будет одинаково комфортно как в шикарно обставленном доме в Монако, так и в убогой лачуге в сердце Афганистана. Выросший в весьма тепличных условиях, Себастьян привык к ним и особо не жаловал, а воинское дело, полевые условия и, зачастую, ночлег в самых неподходящих для сна местах, и вовсе закрепили в нём равнодушие к какой-либо богеме. Джим был другим, и терпеть не мог оставаться в обшарпанных квартирках и бедных районах, но ему, волей-неволей, приходилось действовать разными методами — хочешь быть крёстным отцом преступного мира, значит, измажься в самой гадкой дряни. Джиму ничего это не стоило, но Себастьян знал — если бы можно было не опускаться на социальное дно, то его бы там никогда и не видели. Моран догадывался, что причина такого отношения — как и у него самого — крылась в детстве, но с расспросами — боже упаси трогать такие скользкие темы! — он не донимал, как и сам не стремился распространяться насчёт откровенно дерьмовых отношений с папашей. Хватало того, что ёбаный Северин порой оказывал услуги Мориарти и путался под ногами, заставляя Себастьяна не на шутку злиться. Впрочем, ту злополучную пулю от брата он схлопотал за дело и, осознав, что младший на двенадцать минут Моран играть не намерен, ретировался в Ирландию и кое-какие дела Джима решал уже оттуда. Видит бог, там он действительно оказался полезнее, а расстояние и вовсе сглаживало углы в их отношениях — не видишь эту паскудную рожу, и мир уже не кажется таким дерьмовым. Именно с такими мыслями Себастьян распахивает дверь в квартиру почившего Мориарти перед Ирэн Адлер. Замечает её профессионально-оценочный взгляд и, провернув ключ в замке дважды, объясняет: — Наследство Джима. Накупил домов по всей Европе, а мне теперь расхлёбывай. — Проблемы у тебя — не позавидуешь, — сарказмом откликается женщина и, ставя сумочку, решает осмотреться. Себастьян хмыкает, но комментарии оставляет при себе — пожалуй, ей не стоит знать, какие проблемы ложатся на его плечи со смертью руководства. Он и сам не хочет об этом думать даже лишнюю минуту, а потому переводит тему в другое русло: — Что из музыки любишь? Джим здесь как-то пробыл месяц, поэтому без проигрывателя, — Себастьян кивает на прекрасную ретро-вещицу, стоившую, наверно, как хороший японский автомобиль, — конечно, не обошлось. Ирэн отлипает от репродукции Луки Джордано «Аполлон и Марсий», оригинал которой Джим жаждал выкрасть, да что-то в России обломилось и мысль позабылась, и мягко улыбается ему. «Джоконда хренова», — думает про себя Себастьян, но делает вид, что вполне может выдержать и её загадочную улыбочку, и новость о воскрешении грёбаного Холмса, и смерть Джима. Он же, блять, из железа. — Могу взглянуть? — Ради бога, — ретируется Моран, чтобы побыстрее найти бокал и влить в себя виски. Пока Ирэн занята разглядыванием коллекционных, не в меру дорогих пластинок, Моран выставляет их скромный ужин на столик и прикуривает сигарету с особым наслаждением. Джим хрен бы позволил шмалить их здесь, прямо в центре комнаты, в такой охеренной квартире, но его нет, и можно всё. Теперь можно всё — Морану это поперёк глотки, но представлять, как Джим бы выл сиреной, как ни крути, приятно. — Что думаешь насчет этой? — о, мисс Адлер решает спросить его мнение — Себастьян действительно удивляется, и поэтому прищуривается, пытаясь прочесть название на расстоянии шести метров. И его начинает распирать хриплый смех. — Серьёзно, Steelheart? Я думал, что такие дамочки не сильно-то жалуют старый-добрый рок. Ирэн закатывает глаза и, ставя пластинку, грациозно проплывает мимо него. Вид её задницы прямо перед носом заставляет Себастьяна задуматься немного о других вещах, но Ирэн возвращает его в реальность словами: — Сдаётся мне, что ты довольно плохо разбираешься в таких дамочках, как я, но, если ты против, то, пожалуйста, выбери сам — там как раз завалялись шесть пластинок Вивальди и Баха. И это ещё самое весёлое, что там есть, Моран… Себастьян бросает мутный взгляд на унылую Джимовскую коллекцию и миролюбиво принимает свой проигрыш: — Твоя взяла — Вивальди мне хватило на пару жизней вперёд. Из колонок негромко завывает отчаянный фальцет Матиевича, и Моран чувствует, как нога начинает стучать в такт музыке — старых кумиров никто не отменял. — Чин-чин, — чокается с ним Ирэн, пригубляет самую малость и внимательным взглядом принимается за изучение самого Морана. «И не надоело тебе, дорогуша?» И Моран бы точно задал этот вопрос вслух, если бы Ирэн не сбила его с толку фразой: — Помнишь, ты когда-то давно высказал предположение насчет нормального мужчины, которого у меня давно не было, и поэтому я хочу тебя, военного мужлана, затащить в свою постель? Если интересно, то могу дать свой комментарий сейчас. Что ж, официально — вечер перестаёт быть томным. Моран не уверен, что руководит Ирэн сейчас — алкоголь или искреннее желание наладить контакт, но от такого предложения отказаться не в силах. И он равнодушно пожимает плечами: — Валяй. — Так и было. До тебя я лет пять не спала с кем-то, кто мне действительно приятен. Не знаю, что ты думал о моей работе, но там я ноги не раздвигала, — Ирэн тянется за его сигаретами, и этот переход на «потяжелее» чувствуется в атмосфере и только накаляется гитарными рифами, льющимися из колонок. Ирэн, прикурив, спокойно продолжает: — А вот по делу, для выяснения необходимой информации… Не скрою, случалось. — Ага, видел в газетах парочку горячих скандалов, — хмыкает Моран и чуть подаётся вперёд, смотря ей в глаза и пытаясь понять, для чего она пытается его добить. В этом же должен быть какой-то смысл, потому что верить в честность удаётся с превеликим трудом. — И зачем мне знать это, Ирэн? — Ну, — усмехается Ирэн и скидывает узкие лодочки, потирая ступню. — Я пытаюсь донести, что ты — особенный. Моран на треть состоит из виски и похоже, что скоро будет состоять наполовину — Ирэн сделает всё, чтобы он ебанулся окончательно. У неё огромный опыт в этом — Себастьян догадывался, даже испытал несколько раз на своей шкуре, но сейчас все грани успешно переходятся и ломаются под шрапнелью её колких умозаключений. И, конечно же, из него вырывается тихое рычание: — Да, у тебя прям набор из особенных. Выбирай любого. — Ревнуешь? — Издевается или испытывает на прочность? Моран прикрывает глаза и мечтает оказаться на войне, желательно с пулей в груди. — Ты тоже особенная — редко кому-то удаётся так долго выносить мне мозги и оставаться живым. — Сочту за комплимент, мой дорогой полковник, — сладко заливает она, и тут же переключается на другое, не менее немыслимое: — А ты танцуешь? Моран разлепляет глаза, чувствует, как его брови ползут вверх и иронично отвечает: — И пою, и на барабанах играю — выбирай, что хочешь. — Я серьёзно, — снова она расплывается в этой приторной улыбочке, которую хочется сцеловать — хотя бы ради того, чтобы она замолчала и перестала нести ахинею. — Нет. Я на ногах скоро не смогу стоять, — отнекивается он и всем видом показывает, что эта хрень с ним не пройдет. Это нужно либо заканчивать, либо… Моран прикусывает губу, внезапная догадка пробивается в его затуманенном сознании, и вся былая злость сходит на нет. Не может быть, что она — эта великая манипуляторша и пожирательница сердец — просто пытается найти к нему подход такими глупостями, потому что в этот раз не может прямо дать понять, что он ей… Нужен? Об это можно обжечься, но они уже в квартире Джима, наедине, а значит, он готов сгореть. В конце концов, из праха ты вышел, в прах и обратишься, а Моран не из тех, кто этого факта когда-либо боялся. — Ладно, — меняет он свою тактику и под удивлённый взгляд женщины всё-таки встаёт на ноги, подавая ей руку: — Потанцуем, мисс Адлер? — А говорил, что не можешь стоять, — хищно улыбается она, сжимая его ладонь и чувствуя себя победительницей. — Обманул, — безразлично отзывается он и, быстро потушив окурок в пепельнице, тянет её за собой. Похуй — танцевать так танцевать. Себастьяну нравится сам факт, что он смог выкупить её уловку и стать в позицию доминации. Теперь же — руки на её тонкой талии, прямой взгляд и ни одной возможности взять над собой верх. — И танцевать ты умеешь, — спустя минуту заключает Ирэн и, усмехнувшись, обвивает руками шею и прижимается ближе. Себастьян прикрывает глаза, обнимая её сильнее, а вокалист так пронзительно поёт, что поток мыслей превращается в психоделический калейдоскоп. От близости в груди сердце ходит ходуном, и он бы отстранился, вот только не уверен, что это — только его сердце. Если её, к нему, то, блять, хрен с этим Шерлоком, пусть живёт припеваючи, чёрт с ним, пускай. «Было и было, забудется, сотрётся, только, блять, Ирэн, пожалуйста, пусть это будет правдой, а не очередным враньём, которым я сыт по горло. Я больше не вынесу. Нет, твою мать, не вынесу». — Себастьян, — голос Ирэн вырывает из каких-то слезливых пьяных идей, и Моран оказывается к ней так близко, что, кажется, тонет в глазах. — Что? — хрипло выдыхает, а сам понимает, что его скорбь, злость и, по всей видимости, любовь, видны ей, как на ладони. «Добивай — у тебя отлично получается делать из меня отбивную». — Мне очень жаль, — что именно имеет в виду, не уточняет, а Себастьяну и не нужно. Ему тоже пиздец как жаль, да и он сам себе кажется таким жалким, что хочется под землю провалиться, но это вряд ли выйдет, поэтому он прижимается губами к её губам, чтобы больше не говорить в принципе. Ирэн отвечает на эти горькие поцелуи, и Моран ощущает, как она расслабляется в его руках. Вино и виски смешиваются в ядовитый коктейль, и первобытное желание не заставляет себя ждать. Себастьян был уверен, что больше никогда не притронется к ней, и теперь, обнимая, начинает сходить с ума. Ирэн отрывается, чтобы надышаться и, запрокинув голову назад, смотрит так, что его сердце разбивается на осколки. Любить её так больно, но боль эта уже неотделима от Морана — ему с ней жить. Ему с ней и погибать. — Ну и дура же ты, — говорит Себастьян беззлобно, и застывшие слёзы в глубине её глаз тому прямое подтверждение. — В редких случаях, — ну, конечно, последнее слово не отдаст и будет противиться до конца — Моран хрипло смеётся и совсем неромантично шепчет на ухо: — Мне нужно отлить. — Спасибо, что сообщил, — Ирэн морщится, но атмосферу школьного выпускного разрядить получается. Себастьян скрывается за поворотом, закрывает дверь в уборную и, смотря в зеркало, пытается привести себя в порядок. Взгляд плывет, и без кокса тут явно не обойтись — находит в кармане пакетик, высыпает дорогу на ладонь и вдыхает. Небольшой феерический взрыв в голове приходится весьма кстати — ещё чуть-чуть, и он бы точно пустился в дебри, которые сейчас ни к чему. Находит Ирэн на небольшом балкончике с отличным видом на ночной город — она курит свои сладкие сигареты и допивает первую бутылку. Моран облокачивается рядом и прикуривает, всматриваясь в даль и чувствуя, как наркотик начинает его поправлять. — Будешь кокс? — доходит, что не поделился — исправляется на месте. Ирэн всматривается в его зрачки и усмехается. — Не хочу, мне нравится быть подшофе, — Моран кивает понимающе: «а кому не нравится?». — А я хотел немного протрезветь, — кокс опускает тумблер, и желание пообщаться свербит в глотке. Ирэн внимательно слушает, выпуская приторный дым из припухших губ. — Со смерти Джима выпил столько, что меня можно спокойно называть сэр Джемисон. Ирэн печально улыбается, припадая к нему, и Себастьян с удовольствием обнимает её — под коксом это ещё приятнее. Вдыхает запах её волос и переходит от слов к действию: — Может, переместимся в спальню? — А чем плох балкон? — парирует Ирэн, и Себастьян замечает, как её зрачки расширяются даже без наркоты. Сексуально, это пиздец, как сексуально, и стояк не заставляет себя ждать. Ирэн, всё понимая, кладёт руку на ширинку и плавно ведёт то вверх, то вниз, невинным взглядом девственницы распаляя его ещё больше. — Блять, ты напросилась, — рычит Моран, и целует с такой жадностью, будто она первая женщина за сотню лет воздержания. Время прелюдий прошло, и ладони Морана бесцеремонно и хаотично бродят по женскому, желанному всем его существом телу. Ирэн податливо откликается на каждое прикосновение, и после первого стона у Себастьяна срывает крышу напрочь. Хочется её так сильно, что церемониться не приходится: он поворачивает Ирэн с себе спиной и запускает руку ей в брюки, которые она — какая предусмотрительная — успела расстегнуть. Между её ног уже влажно и горячо, это вводит в экстаз, и Моран закусывает губы, чтобы окончательно не превратиться в животное и не зарычать от наслаждения, которое испытывает, просто чувствуя пальцами её желание быть трахнутой им и только. — Да, вот так, — она трётся задницей об его стояк, и её полуопущенные ресницы подрагивают — Моран запоминает эту похабную картину и улетает куда-то за пределы галактики. Она затягивает его во влажный поцелуй, пока Моран одной рукой пытается приспустить свои джинсы, а другой — отыскать в кармане гондоны. — Подожди, — задыхаясь, просит он, разрывая упаковку зубами. Маленькая доминатрикс в это время избавляется от брюк и кружевных трусиков — Моран видит их под своими ногами, и мысленно умоляет себя не кончить прямо сейчас. Благо, кокс и вискарь всё ещё в нём — иначе бы он, как подросток, точно спустил бы только от этого крышесносного вида. Резинка плотным кольцом садится на член, и Моран, прижав Ирэн к перилам, раздвигает её ноги и глубоко входит. — Боже, — и действительно, кто, если не бог, мог создать эту восхитительную женщину? Моран догадывается, что дьявол тоже приложил к этому руку, но с этим ему предстоит разобраться несколько позже. Сейчас — утопать в ней, сжимать горло в сильной хватке и двигаться, двигаться, двигаться… Ирэн стонет, как самая грязная шлюха из всех, что ему доводилось трахать, и Себастьяну кажется, что он близок к истине, как никогда. Она же подтверждает все догадки, подстраиваясь под его темп и выгибаясь, словно пантера перед прыжком. И, когда её стоны переходят к вскрикам, Моран кончает. Обессиленный и еле дышащий, он, оборачивая Ирэн к себе лицом и медленно целуя, подхватывает её на руки и уносит обратно в комнату. Бережно кладёт на диван и, сверкнув всё ещё расфокусированным взглядом, спускается от напряженного живота к влажному клитору. Её восхитительное «ах» и длинные ногти, цепляющиеся за его волосы, сводят с ума, и язык, поддаваясь зову женского тела, обжигает с каждым прикосновением всё сильнее. Не отрываясь, Себастьян вводит в неё два пальца — теперь уже Ирэн обжигает его своим вулканическим возбуждением. Он трахает её языком и пальцами, и готов продать душу только лишь затем, чтобы оргазм, прокатившийся волной по её телу, никогда не кончался. — Господи… — на её глазах слёзы, и Моран, вытирая смазку и слюну с подбородка, довольно усмехается. Ирэн притягивает его к себе, и они целуются неспешно, погружаясь в ощущение пронзительного счастья на двоих. Спустя вечность, она просит воды, и Моран послушно приносит стакан. Музыка давным-давно прекратилась, игла сошла с пластинки, а он всё слышит пронзительный вокал внутри себя и, обнимая Ирэн уже в спальне, чувствуя тепло её горячего тела, рушит стену между ними до конца: — Никогда бы не изменил двух моментов в своей жизни — войну и встречу с тобой. В глазах этой женщины Себастьян читает немое восхищение и выдыхает всю тяжесть мира. * Когда Ирэн засыпает, Моран выходит на балкон и прикуривает сигарету. Усмехаясь рассветному зареву, он понимает всю горькую иронию и обращается к тому, кто, возможно, всё-таки где-то его да услышит: — Теперь можешь спать спокойно, Джимми — извинения приняты.