Хищники

6 Wings — In the Past

Джим — паскуда. Себастьян всегда был в курсе, но осознание приходит лишь в ту минуту, когда он получает смс с текстом: «Пароль от сейфа — координаты Лондона. Всё дерьмо, что у меня было, теперь твоё. Если похеришь труд всей моей жизни — не беда. В аду это не так важно. Спасибо, что был со мной до конца, Бастиан. Ценю. Выхожу на сцену — пожелай мне удачи, дорогой». — Сука, ты что творишь, — набирает в режиме нон-стоп, но абонент — ебанутый на всю голову Мориарти — переадресовывает все звонки на почтовый ящик, и Себастьян оставляет там пару ласковых, которые Джим никогда не услышит. Моран силится не снести голову премилой старушке Хадсон. Моран понимает всё слишком поздно. Слишком поздно для того, кто провёл с криминальным гением столько времени и пролил литры собственной крови за его жизнь. Пиздец, что ты наделал!? Джим Мориарти умирает от пули, собственноручно выпущенной в рот. Шерлок Холмс падает с крыши и разбивается. Джон Ватсон льёт скупые слёзы на могиле, а Себастьян Моран завидует ему чёрной завистью — даже такой роскоши, как попялиться на надгробие друга, у него нет. Джим, ёбаный, Мориарти отныне и посмертно Ричард Брук, и кто он, блять, такой, чтобы рушить хитро выстроенную сказку Джима, ради которой тот вышиб себе мозги? Никто. В тот злополучный день Себастьян на ватных ногах добирается домой, ключ не попадает в замочную скважину, хочется этот ключ нахуй выкинуть, разломать на куски, раскрошить им стену, но благоразумие берёт верх и, уняв дрожь в руках — докатился, — он всё-таки попадает в квартиру. Отсутствующий взгляд фокусируется на столе, и желание завыть сжимает горло в спазме. Бутылка виски, перевязанная чёрным бантом, там и просится, чтобы её разбили. Моран хрустит костяшками пальцев и закусывает губы до боли. Делает шаг, второй, третий, крутит бутылку в руках, старается не разныться, как баба. Что ж, Джиму всегда удавалось играть на его нервах, а это — последний аккорд. «Вперёд, Джимми, твой выход!» Моран сто лет не плакал. Кажется, последний раз это было в начале службы в Афгане и, что иронично, в обстоятельствах похожих. Его долбанутый кореш полез туда, куда соваться одному не стоило. Ему снесли полголовы. Моран тогда не смог сдержаться и, сгребая холодный ночной песок в руках, беззвучно рыдал. Это действительно было добрую сотню лет назад. Моран и подумать не мог, что однажды это повторится. В белоснежном конверте лист бумаги. Читать страшно, не читать — ещё страшнее. В ноздрях Морана снова афганский песок, кровь и смерть. Соль обжигает треснутые губы, которые шевелятся осколками мёртвых слов: — Выпей и забудь, Бастиан. Всё пройдёт, и это тоже пройдёт. Моран покорно откупоривает бутылку, залпом вливает в себя четверть и отвечает в пустоту: — Да пошёл ты нахуй со своей философией. Без сил падает на диван, притягивает к себе пепельницу и глубоко затягивается. Прокручивает в голове последний год, долбаные выдумки Джима теперь холодят кровь, собираются воедино в цельный пазл и начинают тревожить куда позже, чем следовало. Всё началось с вымышленного Ричарда Брука, но Мориарти был так воодушевлен, что Моран решил не замечать очевидного. После — Моран задумывается, — да, кажется, после Джим проводит «отпуск» под надзором Майкрофта Холмса. Возвращается ещё более воодушевленным — Себастьян сжирает и эту наживку. Он знает свой промах, теперь знает — Адлер, как заноза под ногтем, отвлекала его от дел, фантомная потеря той, что никогда и не была его в принципе, ныла где-то глубоко под слоями пыли, возможно когда-то давно и чистой души. Моран отвлёкся, увлёкся, и эта маленькая история повлекла за собой невнимательность, что в его профессии означает одно — неминуемую смерть. Так и произошло. Легче винить себя, чем допускать мысль, что всё случившееся лишь грамотно просчитанный до миллиметра ход самого Джима. Он не был помешанным — о, нет! — его безумие носило другой характер. Он был готов играть до конца. Любыми возможными средствами. Только не обыденность, только не скука. Режиссировать свою смерть — кто, если не Мориарти, может такое себе позволить? Себастьян знает всё это дерьмо, но ему не становится легче. Джим мёртв. Факт, данность, реальность. Себастьяну остаётся как-то с этим жить. Полупьяный, с бутылкой наперевес, он берёт такси и едет в особняк почившего Мориарти. Пора решать дела, которые его босс решить уже не сможет. И тяжесть всего мира падает Морану на плечи. * В день похорон Себастьян скрывается за стеной католической церквушки и немигающим взглядом смотрит на то, как невинного по всем статьям Ричарда Брука погружают в промозглую землю. Морану тошно даже дышать. — Покойся с миром, Ричи. В грёбаном Лондоне ему больше делать нечего. Он знает, что Снеговик уже начал копать, но, к его великому сожалению, Моран отличается от Джима нежеланием попадаться в чьи-либо лапы в принципе. Его служба Короне окончена давным-давно, Мориарти — тоже, теперь же — свободное плавание к хуям от этих Холмсов, игр, полуночных безумных планов; Моран свободен, действительно свободен, вот только освобождение похоже на асфиксию. А как ты думал, дорогой? — Именно так и думал, — хрипит прокурено себе под нос Себастьян, собирая вещи в две спортивные сумки. Говорить с призраками — уже перебор, но пока он усердно пьёт по полторы бутылки в день — позволительно. Нехотя смотрит на свой разбухающий и без наследства Мориарти счёт и недовольно морщится. Финансовый успех, увы, ничего общего с успехом по жизни не имеет. «И куда мне столько, блять?» — проносится в голове, и вразумительного ответа Моран не находит, как и не находится ответа на то, нахера Мориарти тринадцать квартир, разбросанных по всей Европе. Ладно, с этим он как-нибудь да разберётся, а вот уже своих придурков-подчинённых после скоропостижной гибели начальства нужно собрать в кучу, раздать задания и надеяться, что они будут в состоянии справиться здесь без него. Себастьян в рот ебал этот Лондон. Он физически не может в нём находиться. Хватит. И когда он принимает важное решение «нахуй всё и всех», Ирэн Адлер возвращается в его жизнь с сообщением а-ля «не прошло и года»: «Соболезную, полковник Моран. Встретимся?» Удушение принимает фатальный характер. Сообщение висит над ним, как гильотина, до глубокой ночи. До третьей дорожки кокса, подстрекающей к ответу и дарующей хилое подобие раскрепощения и эйфории. «Буду в Бухаресте через два дня». Моран выпускает кольцо дыма, и плевать он хотел, что Адлер себе напридумывает, узнав о том, что он в курсе, в каком городе она сейчас живет. То, что он знает куда больше, чем адрес, ей знать вовсе не обязательно. Дыра в груди — катастрофических размеров. Её не залить виски, не засыпать порошком — чем больше Моран пытается её залатать, тем шире она становится. Сизифов труд — напрасный и безжалостный. Возникает смутное желание набрать братцу, давно он не слышал гулкое «иди-ка ты нахуй, Бас», и даже порывается нажать кнопку вызова, но отшвыривает телефон в сторону. Хуже и не придумаешь. Только Северина с его детскими обидами ему и не хватало. Стены давят, особняк Мориарти молчит, и одиночество сжирает Себастьяна с потрохами. Бухарест и Ирэн — хуёвейшая из идей, но за неимением других, он хватается за неё. От сердца и так остались одни ошметки — какая разница? Никакой. «До встречи, Себастьян». — Шерлок сдох, значит настала моя очередь, дорогуша? — Моран смеётся, но ему совсем не смешно. Он только сумел избавиться от липких мыслей о ней, вытравить из себя выточенный образ, перестать представлять, как Холмс трахает её в разных позах, а Ирэн стонет в ответ на каждое прикосновение. Боже, ну в какое же дерьмо он вляпался? От себя противно: стал похож на тряпку, проебал самообладание и теперь, от отчаяния — от сжигающего желания увидеть Ирэн — потащится в сраный Бухарест, чёрт пойми зачем, и, наверняка, итог поездки ему не понравится. Он уже представляет лицо Ирэн с отпечатком скорби по детективу. Если бы его можно было убить заново, то он бы это с радостью сделал — Шерлок, как кость в горле, не даёт Морану жить спокойно. От роя непонятных мыслей и смутных образов начинает раскалываться башка; Моран же упорно добивает себя очередной сигаретой, очередной дорогой, очередным глотком. Стоило бы вызвать шлюху, а может, и парочку, но Себастьян не уверен в том, что утром они проснутся. Его слепая ярость — безграничное бессилие — слишком показательна. От людей стоит держаться подальше. Пока он не приведёт себя в порядок, пока не примет действительность, пока не протрезвеет… Сон выходит муторным и беспокойным. На следующий день в зеркале на Морана щурится помятый мужик с недельной щетиной и взглядом побитого пса. — Хватит, — сухо констатирует помятый мужик, и электрическая бритва с нажимом проходится по лицу, возвращая Себастьяну человеческий облик. В его руках — пока ещё — обширная сеть Мориарти, а значит, нужно выглядеть подобающе, хочет он того или нет. Жаль, что с покорёженным сердцем такой фокус не провернуть.