Хищники

Placebo — Happy Birthday in the Sky Placebo — Exit Wounds

Когда Ирэн сообщают о собственной казни, она принимает это хладнокровно. В голове проносится одна-единственная мысль: «день рождения придётся встречать на том свете», и нервный смешок касается её бледных губ. Если бы кто-то увидел её сейчас, то никогда бы не подумал, что у Этой Женщины есть сердце — настолько равнодушны её глаза, настолько легко и игриво она подчиняется судьбе. Пожалуй, Ирэн Адлер и сама не до конца понимает, почему скорая гибель, ровным счётом, почти не доставляет ей внутренних неудобств. Возможно, она просто устала. Возможно, просто не поняла, что это действительно случится с ней. — Ну и сука же ты, — выплёвывает тот, кто увидел её сейчас, тот, кто поставил таймер с обратным отсчётом на её жизнь и тот, кто поразился ледяному спокойствию, ожидая совсем другой реакции. — Факт известный — Америку не открыл, — дерзит Ирэн уроду с Калашниковым в руках, гнев которого закипает так быстро, что она не успевает моргнуть. — Тварь. Удар, в голове разливается пульсирующая боль, и тьма поглощает сознание. * Больше её не трогают. Видимо, кто-то выше даёт распоряжение, и угрюмые пакистанские конвоиры обходят её стороной. В горящих взглядах она читает явную ненависть, но снова на рожон не лезет — голова трещит уже третий день подряд. Лучше бы убили сразу. Время тянется, как резина, и из-за его избытка — или же катастрофического недостатка — липкий страх начинает брать над Ирэн верх. Желание жить возвращается на второй день плена, глубокой ночью — перед глазами ярко встаёт картинка потерянной богемной жизни, и становится дурно. Надо дышать. Ирэн садится на продавленной кровати, хватается за спутанные волосы и глухо рыдает. Осознание положения дел бьёт куда больнее, чем приклад по голове. Всё кончено. Она в плену, на другом конце света, здесь нет никого, кто мог бы ей помочь — она совсем одна. Женщина, едва не поставившая целую нацию на колени, доживает свои дни в грязной конуре. Ей отрубят голову, так и закончится история Ирэн Адлер, заигравшейся во взрослые, оказавшиеся ей не по плечу, игры. Дура, дура, дура! Растирает слёзы с остервенением, мечется в своей маленькой клетке из стороны в сторону, точно испуганная львица, и от бессилия сжимает челюсть почти до хруста. В голове — ни одного варианта спасения, а те, что возникают — глупы и невозможны. Так, блять, не бывает. Только не с ней. Что сейчас делает чёртов Моран, который, кажется, таки сумел проникнуться Доминанткой? О, Ирэн видела, как он смотрит на неё — она не спутает такое ни с чем другим в мире. Он оказался на крючке, впрочем, стоит признать, Ирэн оказалась тоже. Вспоминая его руки на своëм теле, полупьяный шёпот горячих губ... По спине пробегает табун мурашек и низ живота сводит предательским желанием отыметь его снова. Снова и снова. Хватит! Нельзя давать себе слабину, ковырять нутро этим грёбаным полковником, иначе будет ещё паршивее. Ещё? Просто смешно. Ирэн знает — у Себастьяна, если бы он того пожелал, были бы все возможности вытащить её из этой зловонной дыры, но она здесь, а значит, ему плевать. Второй провал. Сначала Холмс, а теперь и Моран. Два ублюдка, из-за которых её жизнь разрушилась — не собрать, не заклеить. В глубине души Ирэн точит большое сомнение в том, что виноваты в её падении они, но она упорно продолжает ненавидеть каждого из них попеременно, и к рассвету их образы переплетаются в единое целое. Но если Моран и провинился, то в её сознании он, всё же, не выглядит таким мудаком, как Шерлок. Ирэн думает о детективе, и её начинает трясти. Стоило поступить с ним жёстче, беспощаднее, чтобы не собрал костей, чтобы вечно существовал с мыслью о том, что она убила его, даже не притронувшись. Он же убил её, так почему же Ирэн не смогла? Чего не хватило ей, чтобы одержать победу, и размазать его достоинство по всему Лондону? Сердце. Разбитое на два куска, где один полыхает огнём, а второй трещит от ледяной стужи. К каждому она испытывает отвращение — не в правилах Ирэн Адлер вестись на мужчин в принципе. А вот на двух сразу — пожалуйста. И где они, мисс Адлер? — Нигде, — с усмешкой отвечает на свой вопрос, и надеется, что смерть будет быстрой. * Шерлок Холмс ломает все её планы. На него нет ни единой ставки, но именно он держит саблю над её головой и приносит избавление. Ирэн не верит своим ушам, после — не верит глазам, через момент — ощущениям тепла чужой руки в своей ладони. Всё происходит как в ускоренной съемке, и только дорожная пыль на лице, сбитое дыхание от побега и сверкающие ледяные глаза упрямо подсказывают — это происходит на самом деле. Ведёт еë какими-то тёмными проулками, оглядывается, ругается матом (да ладно?) сквозь зубы — Ирэн ошарашенно наблюдает за ними как бы со стороны, будто её душа всё-таки отделилась от тела за несколько секунд до смерти и теперь следует рядом. То, что она жива, доказывает бухающее в груди сердце. Глупое, глупое сердце, жаждущее Холмса простить. Он здесь. — Сюда, — командует Шерлок, и заводит её за угол. Внимательно осматривает, поправляет чёрный саван, в который её нарядили для встречи со смертью, случайно — или нет — обжигает кожу прикосновением и снова даёт указание: — Тихо. Заходят в гостиницу, Ирэн приводит в чувство вид администратора на стойке, и она подчиняется. Не вслушивается в разговор, но следует молчаливой и покорной тенью за ним в глубь здания, где они скрываются ото всех за дверью номера. Господи. Смотрит на него, как на мираж в пустыне, да и сам Шерлок застывает статуей, ни туда, ни сюда. Время падает куда-то в пропасть. Ком в горле Ирэн подсказывает — грань истерики близка. Дышать удаётся урывками. Ты не можешь быть здесь. Только не ты. — Останемся здесь на ночь, — приходит в себя первым, срывает куфию и делает попытку то ли улыбнуться, то ли оскалиться, как зверьё. Похоже, даже Шерлоку Холмсу такие прогулки даются непросто. Это отрезвляет. — Ага, — кивает Ирэн, и ей становится смешно — будто выбор существует в принципе. Слёзы начинают душить, но (иди ты к черту, Шерлок Холмс, если ещё раз их увидишь) Ирэн справляется, фокусируя взгляд на сумке в его руках, заметить которую раньше не удалось. — Есть вещи для меня? — Да, я… всё купил, — боже, ему неловко. Он роется в сумке, достает стопку и протягивает, зачем-то сообщая: — Твой размер, кажется. — Класс, — Ирэн бы поусмехалась, да времени у неё в обрез. — Спасибо. Находит глазами ванную комнату и пулей влетает туда, запирая дверь, на всю выкручивая краны и сползая по стене вниз. Надо привести в порядок хаос внутри, разложить по полочкам, проанализировать, а удаётся лишь рычать себе в ладони и надеяться, что Шерлок ничего не услышит. Кое-как снимает с себя одежду, на негнущихся ногах становится под душ и пытается восстановить дыхание. Надо бы ликовать, радоваться, прыгать от счастья, но у Ирэн будто камень привязан к шее, который тянет и тянет вниз. Последнее, что могло с ней случиться — спасающий из лап террористов Шерлок Холмс. Это не укладывается в голове, но очень четко пульсирует по венам. Это — ненавистно, противно и жалко. Жалко признаваться перед самой собой, что она благодарна ему так, как никому другому в своей жизни, когда он же — частично — эту жизнь у неё и отнял. Да пошёл ты, Шерлок. Собравшись с духом, спустя вечность выходит из ванной и тут же сталкивается с ним взглядом. Почему Шерлок выглядит как побитый пёс, Ирэн пока не понимает, но допускает мысль, что путешествие сюда далось ему с определёнными трудностями. Заслуженно. — Свободно, — оставаться с ним наедине в одной комнате — пытка. Ирэн больно почти физически — морально так подавно. Он медлит, какой-то весь неловкий, ломкий, стеклянный — чистое издевательство, которое каким-то образом Ирэн вынести обязана. — Вы… ты в порядке? Ирэн изгибает бровь — глупость Шерлоку явно не к лицу. — Лучше не бывает, — заточенные пленом ножи она кидает Холмсу куда-то в область рёбер и сверкает глазами-пропастями. — Ладно, — растворяется за дверью, оставляя её один на один со своими размышлениями. * Выходит, замотанный в халат, и топчется на пороге. Ирэн сжимает в руках бутылку воды и отводит взгляд — если он ждёт приглашения в их убогую гостиничную комнату, то обратился не по адресу. Она ощущает себя злобной ведьмой, но ничего поделать не может — от такого груза так просто не избавиться. Впрочем, издеваться над человеком, который её спас, она тоже не намерена — наверно, Шерлок чертовски устал и хочет спать, поэтому она пододвигается на другой край кровати, отворачиваясь к стене. — Ты мог взять отдельный номер. — Мог, — спокойно соглашается за её спиной, — но не стал. Кровать продавливается под его весом, Ирэн чувствует, как её покидают последние силы — что говорить с человеком, который, кажется, не понимает ни черта в принципе? Но Ирэн была бы не Ирэн, если бы не уточнила самый главный вопрос, который её мучает с самого начала побега: — Зачем? Шерлок долго молчит. Она слышит, как он дышит. Пожалуй, на кончиках пальцев ощущает его мысли, и про себя молит о том, чтобы ответа не нашлось. Но… — Ты не заслужила этого. Горечь прожигает нутро. Стоит сдержаться, сжать кулаки, зажмурить глаза, а выходит сорваться с цепи и добить себя окончательно, смотря прямо в глаза: — Для этого тащился через полсвета? Исправить свою ошибку? И терпение Шерлока — и без того редкое явление, — лопается. На её взгляд, острый, словно нож, он отвечает кривой улыбкой, в которой радости — чёрта с два. — Мне хватило одной твоей смерти. Достаточно. Это невыносимо. Слишком даже для Ирэн. Она цепляется за ту правду, что видела в кабинете Майкрофта, и шепчет, будто в горячке: — Да тебе же всё равно. Я видела. — Даже не представляешь, насколько, — шипит Шерлок, а сам руки её сжимает до боли, и расстояние между ними тает, тает, тает. Не смей, Шерлок. Пожалуйста, не надо. — Мне — тем более. — Чудно. — Чудно. Она никогда не заткнётся и будет добивать всеми средствами, пока сама не упадёт замертво. Шерлок её ненавидит всем своим сердцем, а потому и сдаётся на растерзание — притягивает к себе и режет поцелуем. Так не целуют — рвут в клочья, вспарывают вены, кричат в голос. — Не надо, — просит её, дикую, успокоиться, а слёзы всё текут и текут ручьями, и Шерлок не знает, что ему, нахер, делать, со всем этим безумием. Это они называют любовью? Да лучше умереть самой мучительной смертью, чем прожить так ещё день. — Не могу, — Ирэн обвивает всего руками, почти что душит, а Шерлок пытается дышать, мокрые волосы её сжимает на затылке и теряет связь с реальностью. S. O. S. Никто не спасет, остаётся падать в пучину вместе. — Ненавижу, — в позвонки цепляется ногтями, хочет разорвать, жаждет, чтобы было больно так, как ей самой. От рыданий уже кружится голова, а может, ноет от удара, не важно — паршиво так, что хоть волком вой. Что ж, она близка к этому, как никогда. Чёртов Моран, здесь должен быть ты — не Шерлок. Мне нельзя с ним, ни за что, никак, никогда, потому что он — погибель. С тобой было бы проще, на одном языке, на одной плоскости, а здесь — отчаяние, поражение по всем фронтам. Проигрыш. — Знаю, — отрывает Ирэн от себя, зрачки расширяются, контроль, его жалкое подобие, машет Шерлоку ручкой, и он автоматом выдаёт то, что стоило бы глубоко в себе закопать и никогда не показывать: — Я проклинаю тот день… Лучше бы его не было, понимаешь? Она застывает перед ним — красивая, хрупкая, любимая — и поджимает губы. Что-то громко трескается. Прямо в груди. — Прости. — И ты. Поцелуи солёные, с привкусом горечи — далёкие от спасения. Шерлок стягивает с себя халат, с Ирэн — футболку и бельё, и посылает свои принципы, убеждения, закоренелые привычки к чертям. Больше им не по пути. Только не тогда, когда дело касается Этой Женщины. * Они трахаются до изнеможения до первых проблесков рассвета. Шерлок засыпает, и Ирэн ещё долго смотрит на него, словно в прострации. Соль горчит глотку. Морану действительно плевать.