Ключ поверни и полетели

      После того вечера мы не разговаривали. Ни разу. Я ушла утром, когда он еще спал. Удивляюсь, как мне удалось проснуться раньше него, человека, который не пьянеет. Но мне удалось, и я, несмотря на свое, прямо сказать, херовое состояние, выбралась из квартиры и добралась до дома.       Дома меня встретили тепло. Никто не знал, куда я направлялась этой ночью, где я была, с кем, что делала… Меня не ждал разговор. Мама хотела влепить мне пощечину, потому что не спала всю ночь, разнервничавшись. Я бы снесла это, потому что осознаю, что она права. Но она не влепила, лишь укоризненно взглянув на меня, она сказала, что это на моей совести.       Мы разошлись по комнатам. Я села на кровать, на улице было, конечно же, уже светло и все мои мысли сошлись в одну большую кучу. Я думала о том, как мне полегчало. Мне действительно стало легче. Я осознавала, как с меня съезжает сопливой жижей этот тяжкий груз вранья. Хоть мы и не разошлись официально, оба мы знали, что все кончено. Теперь я не чувствовала себя такой сучкой хотя бы потому, что убеждала себя — я ничего никому не должна.       В этом я была не права. Впрочем, как и во многом другом. Но мне больше нечего было отдавать ему. Я не чувствовала уже трепета где-то в сердце после того, как увидела его. Я переносила все встречи с Маяковским с какой-то готовностью и холодностью. Все было мне по плечу. Я была уверена в том, что если уж я решила столкнуть наш корабль в бездну, то толкать надо до конца и капитан должен уходить последним с погибающего судна.       Мы не разговаривали. Вот уже две недели мы не слышали голос друг друга. Ян говорил, что я творю какую-то страшную околесицу, когда целовал меня. Я говорила, что знаю об этом и отвечала ему поцелуями. Как все это произошло было настолько непонятно, что даже понять это становилось как-то проще. С Ротовым мы общались так часто, как обычно девочки общаются с лучшими подружками. Я рассказывала ему обо всем, о чем могла сказать, а он отвечал мне тем же. Мы были вроде бы лучшими друзьями, которые заполняют неудобные паузы поцелуями. И за это нам было ни капельки не стыдно.       Однажды вечером Ян пришел домой настолько подавленным и разъяренным, что стало даже немного не по себе. Он молча сел на диван. Тяжело дыша, он сверлил дыру в стене напротив. Я сидела рядом и молчала. — Мы расстались, — наконец, бросил он. — Сочувствую, — понимающе ответила, догадываясь, что он говорит о своей девушке.       У нас с ним были похожие ситуации. Он любил свою девушку, но не настолько, чтобы оставить меня. А я любила Маяковского, но не настолько, чтобы отстать от Яна. И мы нуждались друг в друге так же, как нуждались в своих… родственных душах. — Да ни черта ты не понимаешь! Я люблю ее! Но это же невыносимо, я не могу предавать ее у нее за спиной и говорить в глаза, что все здорово! Не могу! — вскричал он, устремляя на меня свой бешеный взгляд. — Нет, я тебя понимаю. И раз ты предаешь ее, ты уверен, что любишь? — я скептично посмотрела на него и он замолк.       Может, ему было нечего мне сказать, а может, он не хотел ничего говорить, но мы просидели так пару часов.       Я примерила на себя его роль и поняла, что в общем-то ничего не изменилось. Все то же самое. Я сижу здесь, у него на диване, а Маяковский думает, что я где-то дома, сплю в кроватке или может еще что-то. Он точно и не вспоминает Яна, точно верит мне. Разница между мной и Ротовым была в том, что я поступала, как сука, и знала об этом, признавала это, а он нет. Он был уверен, что все еще образуется, что так бывает, что всем нужен перерыв.       Нет, не всем. И любящим людям обычно перерывы не нужны.       Спустя две недели молчания я поймала в лепетании Перышкиной слова о том, что Маяковский сходит с ума. Не в прямом смысле. — Катя, он места себе не находит, понимаешь? Он из-за тебя…чем вы тогда занимались, Малаева? Вы… Нет, послушай, я просто хочу знать, почему он так беспокоится. Если ваши отношения дали трещину, он знает, что ты не собираешься ее заделывать? — Лиза смотрела на меня сурово и даже немного жестко. — Конечно, знает. И с чего это ты взяла, что я не собираюсь ее заделывать? — насмешливо врала я. Ей, видимо, было не до шуток. — Малая, что с тобой стало? — возмутился Кирилл, хмуро глядя на меня. — А что со мной? — Где та девочка, что упивалась мечтой о Владиславе Максимовиче Маяковском и была готова чуть ли не умереть за него? Ты теперь больше смахиваешь на насмешливую аферистку, которая разводит людей, играя с их чувствами, — процедил он мне в нос.       Ничего себе! — Я могу расценивать это как оскорбление? — я снова посмеялась.       Он промолчал.       Да, что-то тут действительно изменилось. Вот только я не понимаю, почему им это не нравится. Я же не с ними поступаю плохо. Что вообще может случится с Владом? Я была уверена в том, что после того вечера мы оба знали, что теперь мы… Видимо, нет. Ругнуться бы крепким словом.       Теперь надо не ныть из-за говна, происходящего вокруг, а жить с ним и разгребать его. Всегда надо жить и разгребать, потому что иначе ты сдохнешь во всем этом. Я бы была несчастлива. Но и сейчас я несчастлива, по крайней мере, у меня есть опыт.       Наш урок у Владислава Максимовича, как всегда проходил по-дурацки. Потому что снова был не в духе, не смотрел на меня, но я чувствовала, что все это из-за меня. Сколько бы я не находила себе оправдания, я должна давать себе отчет о том, что он любит меня. Очень сильно любит. А терять любимых людей не просто тяжело, это невыносимо, до тошноты невыносимо. Тебя будто выворачивают наизнанку, и голова кружится от смертоносной тяжести. Как будто вы срослись уже в одно целое, а теперь вас насильно разделяют без анестезии, без предупреждения, с особой жестокостью. Это больно и мышцы сводит от этой боли.       А что потом? Он будет по-королевски, по-стариковски смертельно ненавидеть меня за то, что так любил. За то, что я оставила его.       И грешно мне будет винить его за это.       Ну, а пока мы сидели у него на уроке. Он, наконец, бросил на меня резкий взгляд. Тем же взглядом, только без этой толики отчаянной любви, на меня смотрели все. Лиза. Кирилл. Ева, черт ее подери. Даже Артем и Дима, из-за которых в прошлом апреле я встретила Маяковского, влюбившись в него сразу же. Я могла бы винить их во всех своих бедах, если бы искала виноватых.       Теперь даже Ева не беспокоила моей головы. Я медленно смирилась с тем, что мой брат такой идиот, который женится на девчонке, которую знает всего три недели. Смирилась с тем, что она пыталась увести у меня Влада, а он не повелся. Теперь я могла бы отдать его сама в хорошие руки. Только у меня нет на примете никаких хороших рук. Было бы здорово, если бы Настя была жива. Если бы она была жива, вся его жизнь сложилась бы по-другому.       Боже! А если бы он все равно пошел работать в школу и встретил бы там меня? Не влюбился бы он в меня так же, как я в него? Тогда я бы осталась несчастной, но это было бы лучше и правдоподобней. А вдруг влюбился бы? Я бы разрушила его семью! Тогда бы я снова оказалась сучкой и виноватой во всех бедах этого поколения. Вот из-за таких как я, невинных и непричемных, а потом как-то неожиданно резко пускающихся во все тяжкие и происходят все беды на Земле. Из-за таких, как я, рождается ненависть, рождается и любовь.       Не слишком ли сильно я завышаю себе цену? — Ты не собираешься побыть на уроке, а не считать ворон?       Перед носом у меня щелкнули пальцы руки Маяковского. — Я слушаю, — произнесла я. — Ты врешь мне, — как-то особенно въедливо произнес он, оперевшись на мою парту.       Я растерянно посмотрела на него. О чем он говорит?       Но тут же я приняла то выражение лица, которое обычно все видят на лицах людей-гадов. На лицах людей, которые по мнению общественности поступают «плохо». — Если ты думаешь, что после того вечера что-то изменилось, то ты ошибаешься. Владислав Максимович, оставьте прошлое в прошлом, пожалуйста. Только литература терпит ворошение воспоминаний. — Литература много чего терпит в отличие от людей. Если ты уходишь, закрывай за собой дверь, — строго ответил он и прошел в глубь класса, рассказывая какую-то чушь из программы.       Меня только что пнули под дых. Я спрятала лицо в ладони и снова почувствовала себя слабее тростинки, растоптанной на мосту. На что я рассчитывала? На то, что он будет жалеть обо мне? Я не хотела делать ему больно, но была уверена, что этого не избежать. А теперь он будет в отличном состоянии и без меня. Вот он тот старый добрый Маяковский. Удивительно, как человек меняется. Когда мы были на расстоянии миллиметра, он был необычайно добр, нежен и ласков. Будто прирученный зверь. Но как только я отдалилась на расстояние вытянутой руки. Он надел хитиновый покров. Стал холодным и непроницаемым, как стекло. Он надел защитный панцирь и больше не позволит никому ударить себя ниже пояса.       Что за бред?! Я его оставляю, а теперь еще и ною из-за того, что он не будет скучать по мне?! А чего тебе надо, тогда? Оставь его в покое…аферистка.       Я встаю, быстро ухожу из класса, добегаю до туалета, поскальзываюсь там на кафеле и, ударившись ногой, падаю у стены.       Ну и дура. Успокойся, все хорошо! Так даже лучше! Бери себя в руки! Вы просто разойдетесь, никто не будет вынужден страдать по другому.       Но мой рев не останавливался и больше кричала, чем плакала. Знаете, это дикое бешенство, когда ты сидишь и что-то внутри щекочет тебе грудную клетку с той стороны; щекочет легкие и ты вынужден кричать, чтобы тебе стало легче. Таким истошным воплем, будто без него тебя разорвет на части.       Вот и я не плачу, а выстрадываю то, что следует выстрадать за мои проступки и гребанные 17 лет.       «Дверь за ней захлопнулась. Он на одну тихую секунду вдохнул, почувствовал легкое головокружение, вынес его и тут же продолжил свой рассказ. Никто не заметил, не понял, что тут вообще произошло, кроме троих человек. Оно и не надо.       Он развернулся легко, закрыл глаза, продолжая говорить.       Боже мой! Как он любил эту девочку. Эту маленькую дурочку.       Но он прекрасно знал, что надо ее послать, чтобы она точно оставила его. Невооруженным глазом видно, что она не любит его больше, и сам он знал это лучше нее самой. И чтобы она наконец перестала попусту винить себя, думать, что она еще что-то ему должна необходимо было сказать ей что-то, что оставит все ее размышления на эту тему.       Всю ее борьбу остановит. И он решил, что лучше всего будет сказать ей что-нибудь обидное, омерзительное или грубое, чем слезно просить остаться или уйти.       И вот теперь он переживает самого себя, стоя тут и рассказывая какой-то русский язык. Терять во второй раз ни капли не легче, чем в первый. Он знал, на что идет. Знал, что она единственная, кто может ранить его и он позволил ей сделать это.       Через секунду из-за парты вскочила Ева и твердым шагом выбежала за дверь вслед за Катей. Но это его уже мало волновало».       Я успокоилась, наконец, когда в горле пересохло. Теперь полились слезы, которые я старалась вытирать рукой, потому что плакать из-за этого идиотизма было самой глупой затеей. Тушь размазалась по глазам. Теперь я определенно похожа не на панду скорее, а на отвратительного человека.       Дверь с силой хлопнула о стену, едва не задев меня и в комнатке оказалась Ева Безфамильная. Они тихо закрыла за собой дверь и встала около меня. — Что ты устроила? — жестко сказала она. — О чем ты? — я ответила тихо. — О вашем тупом диалоге. Послушай, это, конечно, твои проблемы, но ты выходишь за рамки дозволенного, — она прошла к окну и снова вернулась к двери. — Тебе какое дело? — я села более-менее ровно. — Да потому что Олег мне пишет о том, что ты уничтожаешь Влада. Ты думаешь, что во второй раз терять дорогих людей проще? Если ты не любишь его больше, скажи ему об этом прямо, дура! Прямо, понимаешь?! Не надо издеваться над ним, пытаться обдурить! Если ты нашла другого, просто скажи об этом Маяковскому, и он отпустит тебя. Он, в отличие от тебя, человек, — она беспокойно топнула ногой, стремительно прохаживаясь от двери к окну и от окна к двери.       Настало молчание. Оно длилось так же, как последние мои деньки — вечно. Все вокруг просто тянулось жутким засахаренным медом. Я сидела у стены, поджав колени и мне вовсе не хотелось вставать. Я вообще не хотела разговаривать с Безфамильной. Удивительно, что она здесь. Она пришла ко мне, какого черта? Чтобы отчитать меня за мои грехи? Я и без нее неплохо справляюсь с самобичеванием.       Ева ходила около меня. Все время передвигаясь с места на место. Она нервничала и по ней было видно. Такое чувство, что все, что происходит между мной и Владом беспокоит ее ничуть не меньше нашего. С чего она вообще вдруг лезет ко мне? Решила, что раз выходит за моего брата так все, мы стали сестрами в одночасье? И теперь мы должны помогать друг другу? Мне не нужна ее помощь.       Все стало еще загадочнее, чем я думала. — Черт возьми, как хочется курить! — она ругнулась и остановилась. — У тебя нет закурить?       Я отрицательно мотнула головой. — Не думала, что ты куришь, — конечно же, я думала. Я чувствую себя подавленной, и мне уже начинало казаться, что я сама скоро закурю. — Я стараюсь не курить из-за Олега. — она пожала плечами.       Из-за Олега, черт возьми! Какая забота! Боже мой! Я не могу принять ее.       Я рассмеялась. — Ты думаешь, что раз вы с Олегом женитесь, то мы теперь подружки? — насмешливо спросила я, но не дала ей сказать, тут же продолжив, — И откуда ты знаешь столько о Маяковском? Почему ты вообще здесь? — я вопросительно взглянула на нее, надеясь, что мой взгляд хотя бы отчасти прожигает.       Она устало вздохнула, сложив руки на груди тоже иронично улыбнувшись, как будто я маленький ребенок с наиглупейшим, наивнейшим вопросом. — Я здесь, потому что никто к тебе больше не пришел. Даже твоя лучшая подружка сомневается в тебе и сидит сейчас в кабинете. Чтоб ты знала, я знакома с твоими…братом и другом немножко дольше, чем ты думаешь. И уж тем более я не стараюсь стать тебе подружкой! Зная твое отношение ко мне, даже если бы эта бредовая мысль появилась у меня в голове, я бы заснула ее подальше. Она обречена на провал из-за тебя, — она немного помолчала, а после сухо добавила: — Хотя Олег был бы рад.       Мы снова обе утихли. Она продолжала ходить по комнате, а я продолжала сидеть и недоумевать. — Ты сказала, что знаешь их дольше, чем я думаю? Что это значит? — я посмотрела на нее ожидая небольшой рассказ очередной истории, в которой мне нет места. С чего оно вообще должно быть там? С того, что там есть мой брат и Маяковский.       Ева уверенно и с легким недоверием взглянула на меня. Но теперь у меня не было никакой цели обидеть ее, добраться всеми возможными способами… отомстить. Я была чиста. Вот так в один миг человек меняет мнение о себе. Я была растоптана теперь и ею. Сначала я топчу Маяковского, потом его заступники топчут меня. Это справедливо.       Поняв, что я абсолютно искренна и просто жду от нее сумасшедшую и неподвластную моей фантазии историю, она мне ее поведала: — Когда мне было двенадцать, мы с семьей жили в Питере и друг моего вечно занятого папаши работал в универе. Я часто сидела с ним и по иронии судьбы это был тот универ, где учился Влад. И где учится до сих пор Олег. Сначала я познакомилась с Маяковским. — Она косо посмотрела на меня. — Я была очень мелкой и ничего кроме дружбы между нами не было, не беспокойся. Однако позже, когда мы стали теми, кого обычно называют друзьями, он познакомил меня с Олегом. И вот с ним мы общались уже двадцать четыре на семь и уже тогда хотели…ну, пожениться. Просто я была несовершеннолетней, — она надрывно втянула воздух и прикусила губу. — Он ничего не говорил. — Я знаю. — Даже ты оказалась им обоим ближе, чем я, — я медленно встала. — Какая разница, как давно вы знакомы. Маяковский любит тебя, и я знаю, что он сейчас корит себя за то, что происходит между вами, хотя я уверена, что он виноват меньше всего. Не смей играть с ним! Он заслуживает лучшего отношения к себе. — С чего ты решила, что я играю? — спросила я, нахмурясь.       Она и не разводила бровей. — Я видела тебя с тем парнем в парке. Не знаю, кто он и откуда, но если ты с ним, оставь Маяковского в покое! Отвали от него, если не любишь, — строго заключила она, ткнув в меня пальцем.       И вот теперь меня поборол страх. Он непросто поборол. Это называется пьянящий ужас. Мне жутко не хотелось, чтобы Влад узнал о Яне из чужих уст. Чтобы он узнал о том, что я его… предала, от каких-то чужих людей. Будто я настолько отвратительна, что даже сказать в глаза ему не смогла о том, что обманывала его. Я не хочу, чтобы он думал обо мне хуже, чем есть на самом деле. — Не говори Владу, слышишь? Не смей ему говорить, — рьяно заявила ей я и тут же успокоилась, боясь, что она захочет воспользоваться этим. — Я расскажу потом сама, только молчи о том, что видела меня с… тем парнем, — я тихо отступилась. Я думала о ней хуже, чем она себя вела на самом деле. Она бы не стала уничтожать меня таким образом, потому что она была счастлива. Счастливые люди не желают другим зла, они пытаются помочь им. Или хотя бы оставить чужие проблемы чужим. Я была сестрой ее любимого человека, она бы не поступила так со мной, потому что она была человеком в отличие от меня, как она и сказала.       Она нахмурилась еще сильнее, но молча кивнула.       Мы вышли из туалета вместе. Уже не как враги. Мало кто выходит из туалета как враги. Но теперь мы были связаны одной цепью, одной историей.       Только моя должна была вот-вот закончиться.