Ключ поверни и полетели

      Каждый раз, когда мы с Владом были рядом, мы молчали. Но это происходило не из-за того, что нам нечего было друг другу сказать. Это происходило исключительно потому, что целоваться нам нравилось больше, чем чесать языками. Но мало кто догадывался об этом.       В самом начале наших отношений это было действительно так. В любой удобный момент, если мы этого и не делали, то определенно думали об этом. Мы практически дышали этим состоянием поцелуя.       Но так всегда бывает в самом начале: влюбленные не могут оторваться друг от друга, сдувают пылинки, забывают об окружающих людях, о родителях, о друзьях, обо всем. Забывают написать, позвонить, сказать, потому что все их мысли заполнены только возлюбленным им человеком. Эта бескрайняя забота: одеваться потеплее, когда на улице, и раздеваться, когда рядом.       Боже! Но сейчас это не заставляет меня удивляться. Раньше я упорно этого не понимала. Теперь все немножко по-другому. Смешно теперь осознавать, что я не верила, когда мне говорили, будто такое будет с каждым. А теперь это будет с каждым и со мной уже было.       Со временем привыкаешь ко всему, со временем все надоедает. Но нет! Я не хочу связать это как-то с нашими отношениями. Мне даже страшно, что я когда-то могу употребить слово «надоедает» в одном контексте с именем Влада. Нет. Но у людей все бывает, и некоторые реально надоедают друг другу. Но есть же такое понятие, как настоящая любовь. Есть. Значит, что есть такие отношения, в которых влюбленные не надоедают друг другу, а становятся одним целым. Ты же не можешь надоесть сам себе, ты живешь с собой всю жизнь. Вот и они смиряются, привыкают, что-нибудь еще, но не надоедают, а это славно!       Стопроцентная вероятность отсутствия одиночества.       Но все это утопия. На самом деле подобное встречается, но не так часто, как хотелось бы. — Кать, ты помнишь, что я тебе говорила? Пожалуйста, будь аккуратней. И не долго, я знаю его телефон! — мама наставляла меня на будущую жизнь. — Да, я помню, обязательно, мам. И у тебя нет его телефона, — я улыбнулась, наблюдая за тем, как она отреагировала на то, что я ее раскусила. — Ты мне сейчас его напишешь и будет, — она положила передо мной листок. Я, недолго думая, написала ей номер. — Смотри, если ты не появишься в девять дома, я буду звонить!       Я улыбнулась маме, пообещала, что вернусь вовремя. Она меня обняла, и я ушла.       Теперь я ставила в известность родителей каждый раз, когда собиралась встречаться с Владом. А когда это происходило незапланированно, и я задерживалась дольше обычного, кто-нибудь обязательно мне звонил. Этот контроль смешил Маяковского, и он нагло посмеивался каждый раз, когда видел на моем телефоне надпись «Мама».       Мы договорились встретиться около кафе и пойти гулять. Все же все эти романтичные прогулки по набережным или паркам никак не были мне знакомы. Мы не так много времени проводили на улице, потому что я была занята экзаменами.       Пока я шла до места и думала обо всем и сразу, пошел снег. Совсем скоро новый год. Боже мой, так удивительно! За всей этой дурацкой суетой забываешь о вечном.       Я подошла к кафе, оно было украшено. На магазинных окнах изнутри весела мишура. Все было в огоньках, а я только-только это заметила. — Привет! Как твои дела? Сейчас тебе никто не будет звонить? — он улыбался, смотрел на меня своими смеющимися синими глазами.       Знаете это чувство, когда ты постоянно путаешься в своих чувствах и вчера ты подумал о том, что бежишь, а сегодня понимаешь, что все весьма идет своим чередом. — Нет, они будут звонить тебе. Привет, — я тоже улыбнулась и чмокнула его в щеку. — Я оставила маме твой номер. — Чудесно, — он одобрительно улыбнулся, но мне это показалось снова насмешкой. — Куда пойдем? — А куда ты хочешь? — Хочу?.. Удиви меня, — я снова улыбнулась.       Меня задела какая-то дама своей большой сумкой. Мы стояли у самого входа. Я отошла. — Удивить? Ты знаешь, я не полон оригинальности. Пошли на каток, — он подошел ко мне, — я надеюсь, ты умеешь кататься на коньках. — Умею.       На самом деле я давно не была на катке. Прекрасно помню, как мы ходили туда с Олегом: он превосходно держался на коньках, кружил вокруг меня фигуристом и бабочкой, люди вокруг скользили спиной вперед, резко тормозили и подпрыгивали! Я тогда отлично умела лишь стоять и ехать вперед на скорости равной нулю. Ладно, чуточку быстрее, но тормозила я исключительно методом а-ля «врежься в стенку и успей за нее схватиться».       Мы удивительно быстро дошли до катка. Может это было потому, что я не заметила времени за разговорами. Однако на льду, как оказалось, Влад входил в состав тех, кто умеет кататься спиной вперед и резко тормозить, а я, как, опять же, оказалось, все еще состою в клубе «врезайся-и-хватайся».       Он держал меня за руки, двигался вперед затылком и таким образом тянул меня вперед. — Ты же сказала, что умеешь кататься, — он смеялся, когда я в очередной раз чуть не грохнулась. — Я и умею! Ты же видишь, я неплохо еду вперед, — я усмехнулась и, прищурившись, добавила: — А на самом деле, просто ты такой сногсшибательный, что ноги подкашиваются!       Он улыбнулся, чуть ли не смущенно, притянул меня к себе и поцеловал.       Вот и доказывать не надо: мы всегда пытаемся найти момент, чтобы поцеловаться.       Кто-то толкнул меня сзади, мы отпрянули друг от друга, и я с укором обернулась. Девушка извинилась, улыбнулась и уехала. — Ты знаешь, я подумал, что ты могла бы познакомить меня с твоими родителями. Первая наша встреча прошла… немножко не в том ключе.       Я рассмеялась. — Это, конечно, не сложно устроить, но ты не боишься моих родителей? Если ты думаешь, что тебя примут с распростертыми объятиями, ты ошибаешься. Самая терпимая в нашей семье — мама, — я потянула его за руку, мы снова поехали по кругу. — Я уже не в том возрасте, когда поджилки трясутся перед родителями девушки, а с самыми худшими я уже знаком, так что это не твои. — Боже, а если они не захотят? — Я подожду. — Ты настойчив, — я усмехнулась, он подъехал ближе. — Весьма настойчив, — снова мои губы оказались во власти его губ.       Я мягко отвечала, а он доказывал свою настойчивость. Но сегодня был не наш день.       Его толкнули в плечо, а после я услышала безумно знакомый звонкий женский голос: — Ты все портишь мою Катю? — Перышкина! — ознаменовал ее Влад. — Привет, как неожиданно было встретить вас здесь! Малая, давно я тебя не видел! Вроде несколько часов, а как пять лет! — наиграно восторженно вскрикнул Самойлов и подъехал крепко обнять меня. — Да уж Кирюша, если ты не поступишь в театральный, нам придется быть очень настойчивыми! — я взглянула на Влада, который про себя улыбнулся и что-то ответил Лизе.       Надеюсь, мы подумали об одном и том же. — Владислав Максимыч! Здарова! Где ж вы были весь день, а то я у вас чуть Катю не увел! — он внезапно посмотрел на Перышкину. — Любовь всей моей жизни, без обид! — и, обняв ее, влюбленно и сладко поцеловал.       Я рассмеялась. Он сумасшедший! Но плохо ли это? — Да уж, если они поженятся, я буду окружен влюбленным весельем по отношению к Лизе. — Они же будут жить отдельно. — Да, но все праздники, которые существуют, мы будет встречать с ними, с Артемом и Олей. Да и я часто заходил к Перышкиной, а она часто оставалась у меня. Нет, с этим наверняка будет покончено. С ума сойти, столько времени прошло, а она вполне уже может выйти замуж, и никто не в праве ей что-то сказать по этому поводу. Кажется, у меня старческая сентиментальность.       Мы рассмеялись, и я положила голову на его плечо. — Давно вы здесь? Может куда-нибудь зайдем? Я замерзла, — Лиза трет коленку о коленку и улыбается. — Хочешь я отдам тебе свою куртку: мне не холодно? — спрашивает ее Самойлов с таким энтузиазмом, что я бы смотрела на них, как на фильм. — Нет, герой-любовник, оставь ее при себе. Кто же будет хватать меня на льду, если ты простудишься? — она чмокает его в щечку. — Мы тут совсем недавно, минут тридцать, — говорю я и вопросительно смотрю на Влада. — А ты? Замерзла? Может, проголодалась? — он улыбается и смотрит на меня влюбленными глазами. Думаете, лирика? А вот и нет, теперь я уверенно могу отличить один взгляд от другого. — Нет, давай еще покатаемся. Вы идите, а мы еще побудем здесь, — говорю я Лизе и Кириллу. — Ну ладно, пока, до завтра! — они машут нам и уезжают. — Да, я никогда бы не подумала, что они могут быть вместе, впрочем, главное, что им хорошо в компании друг друга, — я пожимаю плечами и отъезжаю от Маяковского, объезжаю его вокруг и еду к центру. — А по-моему, они неплохо подходят друг другу. Лиза никогда не была настолько веселой и беззаботной. Он дополняет ее. А он не слишком-то серьезен и достаточно безответственен. По крайней мере, он не всегда делает домашку, — Влад усмехается, не прекращая движения к центру. — Да, они идеальная пара. Таких немного, — я снова чуть не падаю, принимая форму буквы «зю».       Влад подхватывает меня на руки. — Детка, я надеюсь, ты причисляешь нас к идеальным, по твоему мнению?       Я улыбаюсь, но молчу. Я еще не решила. Вдруг он расстроится, если я это скажу.       На катке не очень много людей, но достаточно много глаз, ушей и… Впрочем, какая разница? Мне ли думать об этом? В общем-то меня никогда особенно не беспокоило общественное мнение и, думая об этом я пропускаю фразу Влада мимо ушей. Он смотрит ожидающе, и я понимаю, что что-то не так. — Ты что-то сказал? Прости, я прослушала, — я улыбаюсь. Он легонько подбрасывает меня для удобства. — Я люблю тебя, говорю, а ты все прослушала, — он смеется и опускает меня на коньки.       Я улыбаюсь. Знаете, есть такое чувство, когда ты в таком тупом замешательстве, что чувство уже стало вроде как само собой разумеющимся. Тебе уже не нужно искать ему подтверждений, и ты даже признаешься в любви не задумываясь. Но внезапно осознаешь, что привычка осталась, а вследствие того, что ты не искал подтверждения своему чувству долгое время, оно вроде как испарилось.       Если долго носить очки и увеличивать регулярно диоптрии, то ты в итоге ослепнешь. И тут так же. Организм расслабляется, и чувство — тоже. Притупляясь, оно совсем исчезает.       Вот и я стою посреди ледяного катка, кругом люди, огоньки, что-то блестит, на улице практически ночь, а по часам вечер, смотрю в синие, все еще жутко привлекательные глаза Маяковского и боюсь двинуться с места. Он признается мне в любви, а я задумываюсь.       Сколько времени прошло с тех пор, как он сказал это? — Кать? — Что?       Его взгляд в одно мгновение, но плавно сменяется скептицизмом. — Ничего.        Я сама начала всю эту заварушку. Я первая влюбилась в него, все это я начала, и я настаивала, что-то делала… Боролась? Боже! А теперь я стою и задумчиво смотрю в воздух перед собой.       Мы уходим с катка, он что-то говорит и предлагает попить кофе у него дома. Я говорю, что больше люблю чай, но это выходит как-то само собой, он говорит, что нальет мне то, что я ему скажу. — Налей выпить, — в шутку произношу я.       Он как-то странно смотрит на меня, слегка приподнимая одну бровь, но молчит. Надеюсь, не нальет.       На меня возлагается какая-то дурацкая и вакуумная ответственность. Я первая начала, будучи уверена в том, что никогда не разлюблю его, разве я могу?! Ну, могу ли?! Я все время думала о том, что он однажды захочет бросить меня, оставить, уйти, просто расстаться, что-то в этом духе. И я морально готовила себя к тому, как я буду переживать, а теперь что?! Теперь это я попала впросак! Не могу ответить ему: «Я люблю тебя»!       Мне становиться скучно, я чувствую себя виноватой, эта вина тянется, как карамель, и я понимаю, что она надолго тут, и от нее не избавиться.       Мы медленно шагаем по тротуару, снег идет очень медленно и редко. — Влад, а если я уеду в другой город, что ты станешь делать? — я говорю тихо и ненавязчиво. — Что я стану делать?.. Да не знаю, скорее всего уволюсь и поеду к тебе. Там, пожалуй, тоже нужны литераторы где-нибудь. Я могу преподавать в универе. — А тебе не составит труда оставить работу, брата, Олю, Женю? Неужели ты нисколечко не привязан к ним? — я вопросительно смотрю на него.       Его темные волосы выбились из-под шапки, я поправляю их.       Он усмехается. — К тебе я привязан все же сильнее. Боже, это определенно старческая сентиментальность! — он наиграно вскидывает руками. Дальше он говорит об Артеме. — Мы бы виделись с ними не чаще, чем сейчас, я бы приезжал к ним. А с работой меня связывают лишь два человека: ты и Перышкина. Если ни той, ни другой там нет, что мешает мне уволиться?       Мы заходим в подъезд и поднимаемся к нему. — А как бы отреагировал Артем, если бы узнал, что ты уехал?       Мы заходим в квартиру. Он пару минут тратить на замок в двери, снимает куртку и ботинки. — Он был бы в восторге, если бы узнал, что я уехал из-за тебя. А то, что я уехал из города, вряд ли бы его удивило. Он все еще думает, что у меня шило под названием «Молодость» в заднице и поэтому мне не сидится на месте. Честно говоря, я и здесь оставаться не собирался. Так получилось. ***       Мы сидели в большой комнате. Я лежала в кресле как-то наискосок, но вполне удобно, а Влад сидел на диване. Мы пили чай. Обошлись без горячительных напитков. А еще мы разговаривали. О чем? Точно не о том, о чем я умалчивала.       Настала кратковременная тишина, но Маяковский, недолго думая, прервал ее. — Знаешь, я недавно встречался с Артемом и Женей. Они шли домой. — И как прошла встреча? — Я не об этом. Там была Ева. Безфамильная. Она спасла Женю из-под колес машины.       Я с сомнением посмотрела на него. — Ты уверен, что это была Безфамильная? По-моему, она не очень похожа на жертвенного человека. И… — Нет, это была Ева. И я подумал, что… почему вы не дружите? Может, она не так уж и плоха, как кажется?       Мысленно я только что выплеснула стакан горячего чая ему в лицо. Моя огненная тирада уже зрела в голове. Хуже того, она была готова. — Мы не дружим, потому что я не хочу общаться с человеком, который идет по головам, эгоистично себя ведет, грубит, хамит, на которого ведется непреступная крепость «Владислав Максимович Маяковский». С человеком, который слишком много о себе думает, который всеми своими силами пытается показать мне свое превосходство, — я бы, конечно, еще продолжила, но решила, что для начала этого хватит.       Маяковский смотрел с усмешкой. Это как-то настораживало, потому что… — Кать, ты много на себя берешь, будь проще. Она вовсе не старается показать тебе свое превосходство. Ты могла бы дать ей шанс. Просто не может человек быть конченым отморозком и спасать детей из-под машин, — он почти возмутился.       Внезапно у меня покраснели глаза и клыки начали обливаться ядом. Я все же старалась держать себя в руках. Ладно, я немного преувеличиваю, но одной фразой «ты много на себя берешь» он просто проложил охрененную тропку к ссоре. — Я много на себя беру? — я встала с кресла и присела на его подлокотник, развернувшись к Маяковскому. — Ты вообще ее видел? Она само воплощение хитрости и конкуренции. Она просто кукла, умело меняющая маски. Ты понимаешь, она со мной разговаривает, как будто она самый невежливый мудак на районе, а с тобой, будто девочка-студентка сладкая конфетка милый голосок — звонкая монетка.       Понимаешь? Будь она хоть суперменом, хоть дятлом Вуди, хоть Джоли, я ее не перевариваю. И то, что ты предлагаешь мне пересмотреть свое отношение к ней, — абсурдно! — Кто-то должен сделать первый шаг. И теперь я не могу думать о ней плохо. Да просто придерживаясь объективного мнения, я не могу думать о ней плохо.       Вся сила и желание к спору во мне исчезли. Я почувствовала резкое разочарование и такое чувство, будто у тебя отняли вещь перед носом, испортили и предложили вдруг попользоваться. Будто твой друг предпочел тебе нового человека. Я в одно мгновение сникла. — И не думай, раз не можешь. Рада, что у тебя есть свое мнение. С чего ты вообще решил, что кто-то должен делать этот первый шаг… — вяло произнесла я и пошла в коридор.       Теперь меня даже совесть не колола, и в голове прошмыгнула мысль, что я сейчас в комнате была не с Владом Маяковским, а с Евой Безфамильной, и у меня на нее аллергия. — Куда ты? — он выходит следом. — Домой. Какая теперь разница? Ты, как я вижу, обрел, наконец, себе повод думать о ней в положительном ключе, вот и думай. Раз она никак не выходит у тебя из головы, так и не выпускай ее оттуда, а мне эту…дрянь не навязывай! — я уже говорила про клыки и яд. Мне хотелось разораться, но надо было сохранять спокойствие. Но мне фактически не удавалось. — Ты ей завидуешь? — настороженно спросил он.       Я уже точно не знаю, где была точка невозврата. Но это был какой-то очередной крайний момент, когда ты открываешь новые горизонты.       Едва ли можно перестать думать и чувствовать что-то к человеку, с которым ты так долго налаживал отношения и с которым у вас практически история. И сейчас я думала о том же. Я не смогу просто так выкинуть Маяковского из головы, но, если он продолжит нести подобную чушь, я сделаю это против своей воли. — Чему, Влад?! Как можно завидовать человеку, которого ты фактически презираешь?! — Да за что ты ее презираешь?! Она ничего тебе не сделала! Ты совершенно с ней не знакома! Как можно осуждать человека, с которым ты разговаривала лишь один раз?!       Мы повышали тональность нашей беседы, но упорно этого не замечали. — Это она тебе ничего не сделала и не сделает! А если сделает, то ты, наконец, поверишь мне, что она именно такая, какой я ее описываю?! И того одного разговора мне хватило по горло. Она в одно мгновение испортила о себе мое мнение. Я не собираюсь менять его.       Мы замолчали. Оба стояли, вперив друг в друга жгучие взгляды и не знали, что теперь делать. Мы были на разных берегах одной реки. А лодки у нас не было. Вот и все. — Я думал, ты не такая, — сурово и жестоко изрек он. — Уж не вериться, что ты можешь говорить о человеке плохо, не зная его совсем, — он говорил спокойно и размеренно, но его и без того синие глаза потемнели, он сложил руки на груди: был зол, но спокоен.       А я была зла и беспокойна. — О-о! Зато ты о ней многое знаешь, видимо! Даже знать не хочу, каким образом. Может, ты просто втюрился в нее и пытаешься теперь привить мне любовь к ней. Если она так мила твоему сердцу, так иди, скажи ей об этом, она обрадуется! И вот вас уже двое, ты бескомпромиссно хорошего мнения о ней, а она бескомпромиссно влюблена в тебя. Идеальная пара. — Что ты несешь? — почти крикнул он, но в ту же секунду и ответила ему тем же: — Нет, что ТЫ несешь?!       Громкость заметно подскочила и тут же угасла. Мы снова замолчали на полсекунды, но он нарушил тишину. — Черт возьми, ты ничего не понимаешь. Не в смысле твоих умственных способностей, а просто в людях ты не разбираешься. Она спасла мою племянницу от смерти. Я буквально-таки должен ей. Но дело даже не в этом. Просто она отличается от тебя, ее образ жизни, взгляды не вписываются в картину твоего мировоззрения. *Ты не принимаешь ее, потому что тебе ее не понять*.       Я выдохнула. Да, теперь у меня не было никакого желания, кроме желания уйти отсюда. И больше не встречаться с ним никогда. Он будто предал меня, нож в спину, мать его! Это было неожиданно круто. Он заступается за Еву Безфамильную. Вся моя ненависть скопилась в одном комке и сжалась.       Я снова посмотрела на него, и уже никакого желания что-то доказывать у меня не было. Уйти и хлопнуть дверью, всего-то. Подумаешь. — Куда уж мне. Поздравляю, ты еще разок потерял одного и обрел другого человека. Всего хорошего, — закончила я, и, взяв свои вещи, вышагнула за порог.       Он не пошел следом, и я решила, что сделал правильно. Иначе бы он позволил мне убить его.