Ключ поверни и полетели

      Чувство того, что будущие девять месяцев школы будут последними и пролетят крайне незаметно, не отпускало меня уже несколько недель. Две, если быть точной.       Родители вернулись вечером предпоследнего воскресенья августа. Неделю назад. К этому времени я уже два дня как была дома. Олег сказал, что скучал по мне, но мне кажется, что он гонит! Сто пудово девушку приводил.       Олег уехал пару дней назад обратно в Питер. Обещал мне писать. Мое веселое лето закончилось. В среду обещают первое сентября. Выпускные экзамены, ага.       Маяковский остался один. Он помогал мне возвращать вещи домой. Обещал ничего не говорить родителям.       Погода нагоняла тоску, и я уже нутром чуяла, что что-то будет не так. Что-то произойдет. Но никаких вариантов у меня не было, и поэтому я ходила спокойная как ни в чем не бывало. Купила дневник, карандашик и ручку. Купила тетрадей. Купила свою неподкупную совесть. Ох, как хорошо! Ведь истинное счастье наступает только тогда, когда ты можешь договориться с самим собой.       Влад уже пару недель ходил в школу, и что-то они там делали вместе с другими учителями. Ставлю сотку, что делали они там что-то запредельное и, может, даже незаконное. Волшебное.       Впрочем, для волшебства у них нет некоторых препаратов и возможностей.       За несколько дней до первого я сходила в школу, взяла учебники, заодно и узнала, когда общее собрание. Но на кой-черт я должна идти на него, если классный руководитель — мой молодой человек и вообще?! Я могу сидеть дома до первого.       Так и сделаю. ***       Утром первого Перышкина обрывала мне телефон. Отец был уже на работе, Олег написал смску, что я должна буду прислать ему фотку с линейки. Я аккуратно разглаживала складки на юбке, поправляла рубашку нежно-какого-то цвета. Балетки ждали меня в коридоре. Я залпом допила остатки чая, наконец-то ответила на звонок подруги. — Малая, ты с ума сошла, какого черта ты трубку не берешь?! Я клянусь, что знаю: ты держала его в руке все это время! — Хэй, прости, я немного волнуюсь, и мне было не до телефона. Ты где? — Мы с Кирюшей уже час у школы шатаемся, тут толпа народа, а первоклашечки такие милые, так бы и затискала! Эти бантики, щечки! Ути-пути! — я прыснула со смеху. Самойлов что-то кричал на заднем фоне, но я плохо разбирала его слова. — Ладно, я скоро. Влад пришел уже? Он там? — Лиза потратила несколько секунд, чтобы убедиться в его присутствии. — Да, стоит, тебя поджидает.       Я поблагодарила ее за информацию, бросила трубку и побежала в коридор надевать обувь.       Через полчаса неспешной ходьбы я была около школы. Несколько десятков детей стояли у здания, громко разговаривали, и мне вдруг стало не по себе. Никогда не боялась скоплений людей. И сейчас не боюсь.       Я смело шагнула к лестнице и через пару минут уже нашла глазами Лизу и двинулась в ее сторону. Я бы вот-вот оказалась около нее, но в меня врезалась какая-то девушка, чуть ниже меня ростом, с иссиня-черными волосами, такими же черными бровями, большими глазами, губами и щечками. Она отнюдь не была полной, скорее даже слишком тощей. Одежда болталась на ней, как на спичке. Выражение ее лица было, мягко говоря, раздраженным. Скорее злым. — Глаза разуй, корова! Смотри, куда прешь, бля, — нелестно отозвалась девчонка, уже намеренно задела меня плечом и куда-то скрылась.       Я была в легкой растерянности, впрочем, заострять внимание на среднестатистическом представителе современного человека я не буду.       Уже без приключений я дошла до Перышкиной, мы поприветствовали друг друга, я обняла Самойлова, он поцеловал мне ручку, что, кстати, было очень мило. О встрече с брюнеткой я умолчала.       Маяковский стоял как неприступная крепость и смотрел в сторону толкавших друг друга первоклашек, которых тщетно пыталась собрать в кучку их классная руководительница. — Доброе утро, Владислав Максимович, — произнесла я, вставая рядом с ним, чуть толкая его в плечо. — Доброе, Малаева, — ответил он, не смог сдержать улыбки, и мне тоже пришлось улыбнуться. — Как спалось, одиннадцатиклассница? — Наичуднейшим образом, а тебе? — он переступил с одной ноги на другую, сказал, что могло бы быть и лучше, и меня окликнула Перышикина.       Я была вынуждена подойти к ней. Вскоре вышел директор, поздравил всех с новым учебным годом, парочка первоклашек прочитали стихотворения.       Когда нас начали впускать в школу, я думала, что прошел век.       Кабинет все так же стоял на своем месте и ни капли не изменился. Мы расселись, как пришлось, я снова угодила за свою первую парту, Маяковский сел за свой стол, и меня настигла дикая ностальгия. Лиза села рядом, и я приготовилась к десятиминутной болтовне классного руководителя. — И да, в этом году у нас новенькая, — он подошел к двери, открыл ее и в класс вошла, — нетрудно догадаться, — та самая жгучая большеглазая брюнетка. Она была в короткой серой юбке а-ля школьная форма. Кофта продолжала висеть мешком на ее теле. На глазах были черные стрелки, на губах — темная помада. Когда она столкнулась со мной, всего этого не было. — Ее зовут Ева Безфамильная.       Где-то с задних парт раздались тихие смешки. Маяковский пригрозил всем, что если они не заткнутся, то он выбросит их из окна, они заткнулись. Девушка с невинной улыбкой посмотрела на Влада, будто бы благодарствуя за то, что он заступился.       Она села на первую парту с Артемом Разиным, ее место с моей стороны. Она как-то хмуро смотрит на меня, а когда я одариваю ее более чем вопросительным взглядом, она мгновенно отворачивается смотрит на Влада и мило улыбается.       Что-то мне кажется, что она положила на него глаз. И раскатала губу. На день рождения подарю губозакаточную машинку.       Я ухмыляюсь своим мыслям, Маяковский договаривает и распускает всех с условием, что завтра все в восемь как штыки. Класс пустеет, я не тороплюсь, Перышкина и Самойлов — тоже, они увлеченно беседуют друг с другом, я им не мешаю.       Безфамильная вешает на локоть свою сумку и подходит к Владу с какими-то вопросами. Она мило с ним любезничает и получается у нее настолько аккуратно, что сразу и не поймешь. Я-то, конечно, знаю, что она пытается обратить на себя его внимания, но, вместо привычных всем коротких юбок, обширных декольте и излишней самоуверенности, она пытается взять его скромностью и вежливостью. Она размеренно и приятно говорит, используя интонацию для выделения некоторых слов. И говорит она складно и точно, без запинок и неуверенностей.       Я бы даже оценила ее попытку, и Маяковский бы оценил. Но он слишком… верен? Мужчина не обращает на нее никакого внимания, отвечая на все ее вопросы размеренно и кратко. Говорит ей о том, что речь ее поставлена хорошо, что он будет безмерно рад, если она так же хорошо будет учиться в новом классе, а теперь пусть идет домой, не забывая, что завтра к восьми.       Она благодарит его и уходит. Я подхожу к окну наблюдать, как уходит лето и приходит осень.       Как, черт возьми, быстротечно все в мире.       Через пару минут я вижу, как новенькая выбегает из здания школы, выходит за небольшую школьную оградку и подходит к какой-то большой черной машине непонятно какой марки, потому что я в них не разбираюсь. Она что-то говорит водителю, совершенно не заинтересованная в разговоре, она кидает ему пару реплик, он выходит, открывает перед ней дверь, она садится, он захлопывает эту самую дверку, и машина уезжает. — Как вам новенькая? — внезапно спрашиваю я, оборачиваясь. Маяковский молчит. Первым говорит Самойлов: — Ну, ничо такая, не страшная — и ладно, — он жмет плечами, Лиза копается в телефоне. Неожиданно, с видом человека со вспыхнувшей над головой лампочкой, она принимается говорить: — Знаете, чо я вам расскажу?! Такое нарыла! Слушайте! Михаил Безфамильный — известный предприниматель, бизнесмен и просто богатенький буратино. Обитает в Москве, но имеет парочку домиков в окрестных городах. То есть и в нашем тоже. Его дочь, Ева Безфамильная, очень милая девушка, в этом году заканчивает школу. Из-за небольшого разлада в семье отец перевел ее в обычную школу и до окончания одиннадцатого класса их семья будет жить тут в их загородном доме. Чуваки, она какая-то важная цаца! — довольная собой, но недовольная полученной информацией, произносит Перышкина. — Не такая уж она милая и красивая.       Самойлов смеется, обнимая блондинку. — Ты все равно лучше, дорогая, — с напущено аристократичным видом говорит он.       Я все еще молчу, смотрю на Влада, он внимательно смотрит на меня, отчего меня передергивает, и я, вздрогнув, ударяюсь бедром об угол парты. — Ничего особенного, — наконец, произносит он, складывает какие-то бумаги в стол, что-то пихает в карманы брюк и встает, — пошли уже домой.       Парочка блондинов уже смеется и удаляется быстрее нас, Маяковский достает ключ, выходит и ждет, когда я последую его примеру. Я выхожу следом за ним.       Нет. Образ очаровательной дочки богатого дома, где всяким манерам и искусствам скрывать истину учат с детства, никак не вяжется у меня с той злобной фурией, которую я встретила по пути к Перышкиной. Она вообще не укладывается у меня в голове, что она такое?! Она представляет какую-то угрозу моим отношениям с… нет. Это вряд ли, он простой учитель. Зачем он ей?       Н-да, для него это бы звучало оскорбительно…       Она есть плохое предзнаменование, она как осень — тоска.