Ключ поверни и полетели

      Счастливые часов не наблюдают. Это несложно понять, если действительно не следить за временем. Пока ты о нем не думаешь, ты счастлив.       Это как проблемы или зубная боль. Впрочем, боль иногда перебарщивает.       Утром я еще не знала, какое сегодня число, день недели и вообще месяц. Хотя нет, месяц — Август. Это немного печалило, но лето же не может длиться вечно. Тогда бы нам было бы не по чему скучать.       Я открыла глаза со странным чувством. Это, наверное, я ощутила впервые. И теперь точно уже никак меня не оправдать.       Найдя в доме календарь, я узнала, что сегодня суббота. Я почистила зубы, умылась. И это странное чувство внизу живота расходилось дрожью в руках и ногах. Ломало спину нетерпением и туманило разум. Это было дюже странно. Мне хотелось человека. Гребаного человека, который шастает где-то по дому. И голова даже не болит.       У раковины я стояла минут десять. Потом еще десять. Это, впрочем, ситуацию не упрощало. Выход оставался: прямиком в это самое.       Я вышла в коридор, нашла Маяковского в гостиной с книжкой в руках. Выглядело это занимательно. Он сидел, закинув ногу на ногу, поднося книжку близко к лицу и невероятно быстро бегая глазами по строчкам. Я зашла в зал тихо, стала около него, но ничего не говорила. Надо было начать с «доброго утра». — Доброе утро, — сказал он, не отрываясь от книги, перелистывая страницу, — как спалось? — Неплохо. Доброе утро, ты давно встал? — Давно, — сказал он, расправив плечи, но снова скрючась.  — Влад, — я выдержала паузу, стараясь взвесить за пару секунд все «за» и «против», но как-то не взвешивалось. Маяковский вопросительно промычал, и я продолжила, — давай займемся сексом.       Книгу не выронил и ладно. — Чего ты сейчас сказала? — прищурившись, серьезно спросил он. — Давай займемся сексом, говорю, оглох что ли? — он шибко громко хлопает книжкой и встает. — Нет, конечно. Глупая, — равнодушно произносит он, и я, такая охреневшая, одна остаюсь.       В смысле «нет»?! То есть сначала он весь такой «дададада», а теперь «нет» и «глупая»? — Это еще почему?! — спрашиваю я, глядя на него. Он тоже смотрит, но смотрит так, будто ответ на «почему» очевиден. — Потому что ты еще мелкая. — Пфф! Маяковский, ты помнишь, что ты мне сказал, когда я твой урок прогуляла? Ты помнишь, что ты устроил, когда мы от Марии Степановны возвращались?! — Не кричи. Помню. Но это было глупо и эгоистично, я думал только о себе. А сейчас ты… важна для меня. Я беспокоюсь о твоей, скажем так, безопасности.       Я пару минут смотрю на него и, наконец, с легким стеснением и почти беззвучно произношу: — Обними меня.       Он смотрит впритык. Это, наверное, странно. Он не поймет ничего.       Маяковский смотрит долго и внимательно, будто пытается раскрыть замысел моей просьбы, как книгу, и прочитать все. При этом между строк он читать еще не научился. Глупое занятие, вам скажу.       И жду, он, наконец, решается. Выпрямляет спину, подходит ко мне совсем близко и обнимает мягко и крепко. Я тоже прижимаюсь к нему, и это практически… то, что нужно.       Души соприкоснулись.       Спасибо. — Чего тебе не хватает? — Почему вас, мужчин, всегда обо всем приходится просить?       Нежности через край.       Мы продолжаем молчать. Я немного отстраняюсь, приподнимаясь на носочки и сжимая его голову по обе стороны, целую в губы. Он отвечает, и мои руки соскальзывают с головы до плеч. Он чуть крепче сжимает ладонями мои бедра. Поцелуй долгий, но мне это все кажется мгновением. И спускаюсь ладошками до его груди, снова поднимаюсь к шее, обнимаю. Он кладет руки на ягодицы и тут же, отстраняясь, отходит. — Нет, это невыносимо. Какого черты ты такая жестокая? Нельзя так издеваться над человеком и мучить его. — Что случилось? — Моральное уничтожение личности. Я не собирался трогать тебя до того, пока ты сама не попросишь. Теперь же я намерен удостовериться в том, что ты хоть немного соображаешь и осознаешь, каковы могут быть последствия. — То есть ты думаешь, что я настолько дура, что реально ничего не понимаю? — Нет, просто… — он не договаривает, снова быстро подходит ко мне, впивается в губы, подхватывает и несет в спальню. Далее Автор правит.       Они вдвоем нетерпеливо доходят до кровати, полминуты смотрят друг на друга.       Она никогда не была в положении хотя бы подобном этому. Ранее она была уверена, что до дела не дойдет, а теперь нет. И она не знает, что к чему и что надо делать?       А он знает все и даже больше. И в его ближайшие планы ни коим образом не входило учить ее этому. И тут нет для него никаких оправданий. И вот это «она сама попросила» вообще не работает.       Он целует как в последний раз, где-то ожидая, что она сейчас остановит все это безумие и одновременно опасаясь этого. Она пытается помочь ему, подогреть желание.       Какую, мать его, ответственность он сейчас на себя берет!       Они, наконец, оказываются на кровати. Влад стягивает с нее одежду, медленно, но верно. Она пытается ответить ему тем же. Он целует ее жадно и безвоздушно, в шею, в губы. Покрывает поцелуями плечи, грудь, живот. Он хочет, чтобы она запомнила это надолго, чтобы она прочувствовала это каждым миллиметром своего тела, разума и, возможно, души.       Она подается навстречу, обнимает и прижимается. Ей хочется чувствовать его настолько близко, насколько возможно. Ей хочется целовать его, обнимать, ей просто хочется.       Он доходит до нижнего белья и, опираясь руками на мягкую кровать, смотря ей в затуманенные непотребной похотью глаза, пытается прочитать в них хотя бы намек на то, что она все еще не хочет всего этого, а желает остановиться.       Но ничего подобного он там не находит, когда она, приподнимаясь, целует его в шею. Он пропускает в голове мысль, что уже жалеет о том, что делает, что все это нецелесообразно и вообще, откровенно говоря, зря!       Маяковский в секунду возвращается к ее телу, практически обнаженному, нежному, желанному и нетронутому никем до него.       Он снимает с нее самый простой бюстгальтер. Он несколько секунд смотрит на ее пышную грудь, она находит место для стеснения, поднимая глаза к стене, вытягивая шею, чтобы избежать его взгляда.       Она становится неподвижна, когда он касается кромки трусиков, плавно обводит ее пальцами. И плавно стягивает с девушки ткань, пытаясь замедлить этот момент, чтобы запомнить его надолго, чтобы придать ему какой-то цвет, яркий и светлый, чтобы сделать его приятным и сладким.       Избавляясь от нижнего белья, он открывает взору все изящные изгибы, все прелести ее фигуры, где-то наслаждаясь этим зрелищем, а где-то и мучась им.       Знаешь ли ты, как восходит солнце?       Он в один миг припадает жадно к ее губам, стягивая с себя остатки одежды. Она дрожащими руками помогает ему.       Яркое, блестящее зарево окрашивает небо в чудесные цвета, покоряя твое воображение и разум. Ты смотришь на это действо завороженно и чувствуешь прилив вдохновения и светлой свободы. Ты ощущаешь, как существуешь в этот миг.       Она переживает каскад эмоций, извивается и сдерживает всякий вздох и стон, вырывающийся из груди. Он в исступлении. Он нетерпеливо медлит, оставляя ей секунду за секундой, чтобы спастись и остановить это месиво, это фривольное действие. Но она лишь несдержанно жмется к нему, целует, требуя того же взамен, и не оставляет выбора.       Выбор есть всегда.       Первые лучи ласково и нежно касаются влажной травы, деревьев. Любовно очерчивают краешки каждого камня и живого существа. Первые лучи касаются тебя, греют и дарят надежду. Первые лучи создают пустую безрадостную тень.       В комнате царит необыкновенный жар, он забывает обо всем, кроме нее, он просто не хочет вспоминать. Ее дыхание частое и горячее. Сердце бьется неимоверно быстро, она дрожит от внутренних органов до костей, до кончиков пальцев. Он мягко входит в нее, она сжимает ладошкой его руку, не может сдержать стон, обнимает его, прижимается. Он что-то шепчет ей на ухо, но она ни слова не слышит, лишь тихо стонет, кусает его за плечо, сдерживая вскрик от боли и крепче сжимает руку; замирает.       Он чувствует себя грязным, где-то счастливым. Он уверен в том, что ему совсем не жалко пожертвовать ради нее и жизнью, да и чем угодно: у него и так ничего не осталось такого же значимого и яркого, как она. Пусть она хоть оторвет его руку — ему только в радость будет.       Маяковский глухо простонал от малейшей возможности снять бесконечно огромное напряжение в паху. Он чувствовал, насколько она узкая и влажная, и ему хотелось скулить от удовольствия. Еще одно движение — она уже не пытается сдержать выступившие на глазах слезы и впивается ноготками ему в кожу, пытаясь показать, насколько ей больно. Влад мягко целует ее и осторожно выходит. — Прости, — непонятно зачем выдавливает она, он пытается ей улыбаться, чтобы успокоить, но получается плохо. Вместо улыбок он предпочел бы лучше еще раз взять ее, только уже целиком и полностью.       Он встает, натягивает на себя лежащие рядом шорты, мысленно пытаясь отвлечься от неудовлетворенной потребности. От чувства, продолжающего пульсировать у него между ног. — Нам надо сходить в душ. Ты первая.       Катя садится на край кровати, немного сгорбившись, переводя дух. Как быстро все закончилось. Ей все еще немного стыдно, но об этом она не говорит ни слова. Он сам отвечает на ее еще не заданный вопрос, что полотенца лежат в ванной и она их там найдет.       Он провожает ее взглядом, вид ее обнаженного тела в очередной раз накрывает его волной желания, его потряхивает, но он справляется. Она закрывает за собой дверь, он слышит, как шумит вода.       И самая дурацкая мысль подталкивает его встать и пойти за ней. С этим он тоже справляется. Одной рукой. ***       На улице было удивительно пусто, дул прохладный ветер, и если бы ты стоял там, то определенно мог бы почувствовать себя единственным во вселенной.       Они чувствовали себя единственными на всем белом свете. Они чувствовали себя выше, чем космос, светлее, чем солнце. Они чувствовали себя самыми близкими людьми на свете. Ближе, чем мать для ребенка. Ближе и нежнее.       Влад лежал на боку, обнимая приютившуюся рядом Катю. Она прижималась к нему сильно и утыкалась носом в грудь, чтобы чувствовать это мгновение. Чувствовать и помнить потом. Она любит его. Он любит ее.       Он ласково поглаживал ее плечо, прижимая к себе, целуя в макушку. Они могли бы говорить вечно, но предпочли молчать. Молчание — удел счастливых. Зачем говорить что-то лишнее, если можно обойтись без слов и понять друг друга лучше. Она ровно посапывала, но не засыпала. Накрывшее их одеяло добавляло уюта и нежности.       Долго. Хотелось бы провести так оставшуюся жизнь.       Что-то изменилось сейчас. Он теперь уже не знал, а чувствовал, что она каким-то удивительным способом предназначена ему судьбой. Чувствовал, что их души взаимно принадлежат друг другу. Он чувствовал себя нужным и где-то даже незаменимым. Наверное, этого ему как раз не хватало.       Им было хорошо вместе. Клянусь, они были бесконечны, они были счастливы.       Маяковский хотел сказать что-то ободряющее, нарушить тишину, будто бы это кому-нибудь помогло. Катя весьма быстро и невесомо коснулась его губ пальцем, прошептав самое тихое «молчи». Она медленно дотянулась до его губ, прижалась к ним своими.       Он отвечал, они целовались. Это казалось невообразимым, он думал, что такого не бывает или бывает, но только в фильмах или книгах. Что люди не могут быть такими и делать так тоже не могут, что все это придумали тривиальные романтики, пресловутые поэты. Что все это выдумка и фантазия.       Но она лежала тут, прижимаясь к нему, а он касался ее со всей любовью и нежностью, что копилась в нем два года подряд, которые он не знал, куда потратить и как, а теперь он нашел того, кому нужны будут его чувства. Как это странно.       Но как это восхитительно.       Он уже был готов признаваться ей во всем, в чем только можно признаться.       Счастливые часов не наблюдают.

Неизвестный день. Неизвестного года. 00:00